Текст книги "Песня первой любви"

Странные совпадения

– Видишь ли, в чем дело, – сказал мой собеседник, некто Виктор Н. – Дело в том, что у нас в районе живет очень много элементов, носящих фамилии знаменитых людей. Они этим людям и не родственники, и вообще никто. А иногда даже позорят совершаемыми поступками свои и их звонкие фамилии.

– Странные совпадения, – сказал я.

– Видишь ли, был тут у нас на складах один элемент, сторож, которого сейчас уже нет, потому что он недавно умер. Его похоронили, и он теперь лежит один в земле. Звали его Суворов дядя Леня. Или дядя Леша. Я уже сейчас не помню. По-моему, дядя Леша. И с ним в родстве состоял один начальник из райцентра, который работал там начальником какой-то экономической лаборатории и носил фамилию, какую бы ты думал? Мазепа. Его фамилия была Мазепа.

И вот этот самый Мазепа как-то приехал к нам на станцию в командировку и зашел к дяде Леше, чтобы поговорить и посидеть. Сели они за стол, выпили маленько, и дядя Леша пожаловался родственнику, что очень мало получает денег, работая ночным сторожем.

Родственник задумался.

– Так ты, наверное, на дежурстве спишь? – наконец сообразил он.

– Ну и что, что сплю. Это не играет роли. Ведь я же на окладе. А выше оклада не прыгнешь. Это не играет, – справедливо возражал Суворов.

– Нет, играет, – сказал Мазепа.

– Так научи, – попросил дядя Леша.

И стал ждать. А Мазепа очень долго не отвечал, так как ел тушеную капусту со свининой. Он съел капусту и вытер жирные пальцы о салфетку. Потом он вздохнул и стал учить Суворова.

– Э-э, нет. Спать нельзя. Кто спит, тот все проспит. Вот ты попробуй когда-нибудь не спать на своем, пускай очень скромном, посту, и ты увидишь, что заживешь очень хорошо.

– Так как же, – заикнулся было дядя Леша. – Ведь – оклад.

– Все. Все. Больше я тебе ничего не скажу. Но помни мои слова, что кто спит, тот все проспит. Бывай здоров, Алексей. Приезжай в гости, а я пошел на поезд. Бывай.

И он уехал в райцентр.

А мужик дядя Леша очень удивился и никак ничего не мог понять. Но зная родственника как человека умного и тертого, он решил довериться ему и испытать.

Поэтому в первую же дежурную ночь он сварил себе получифир, выпил его с сахарком и примостился около склада в тулупе, держа ружьецо в охапку так, чтобы дуло оружия глядело на небо, а именно на созвездие Большой Медведицы.

А в ихнем складе, видите ли, несмотря на то, что он был хил и не имел даже путных замков либо пломб, хранились иногда очень необходимые вещи для правильного ведения народного хозяйства.

В частности, туда как раз поступило новомодное стекло-куб. Это стекло-куб было такое ребристое, зеленоватое, размером чуть больше кирпича. Я даже не знаю, как оно называется. Знаю только, что его вставляют в окна производственных предприятий, чтобы уменьшить шум работы, доносящийся с этих предприятий на улицу. Стены из него еще можно выкладывать. Будут почти прозрачные. Может, может, конечно, это стекло-куб пригодиться и в домашнем хозяйстве, потому что в домашнем хозяйстве может пригодиться все.

Ну так вот. Дядя Леша не спит, значит, любуется звездами и замечает между делом, что к складу тихохонько подъехала легковая машина с выключенными фарами. И вышел из машины сгорбленный человек, который направился к складу и прямехонько полез в его плохо запертую дверь.

– Стой! Стрелять буду, так, что ли, надо, – прошептал про себя изрядно струсивший дядя Леша и заорал: – Стой! Стрелять буду! Ты куда?

Но сгорбленный не сказал куда. Потому, очевидно, не сказал, что посчитал этот вопрос лишним. И без того было ясно – куда, а к тому же он мог и не расслышать, потому что давно уже исчез в недрах склада.

Ну, время идет. Дядя Леша ждет. И дождался, что тот является. И еще более сгорблен, поскольку на плечах его покоится здоровенный мешок.

Неизвестный подошел поближе к сторожу и стал его ругать.

– Ты что это орешь, козел!

Впрочем, его уже нельзя было считать неизвестным, так как дядя Леша без труда узнал в нем заведующего Александра Александровича Пушкина, про которого на предприятии шутили:

– Получишь у Пушкина.

– Я, я, – сказал дядя Леша, – я, я…

– Ты, ты, – передразнил его узнанный незнакомец, – ты, ты. Дерут тебя коты.

Тут-то дядю Лешу и осенило.

– А вы не говорите такими словами, – обнаглел он. – И не обращайте это в шутку. А лучше объясните, куда это вы расхищаете социалистическое имущество, которое я поставлен караулить за семьдесят рублей в месяц?

– Ох и петух! – развеселился Пушкин. – Молодец! Храни! Бди! Наберешь себе полмешка, – разрешил он и приказал: – Ну, давай! Давай! На вахту!

Тогда дядя Леша помог ему донести мешок до легковушки, и Пушкин уехал. Уехал, но фары все-таки так и не включил.

Счастливый дядя Леша набрал в мешок разрешенного стекла, вынес мешок со склада, сел на него и стал бдеть дальше, не имея сна ни в одном глазу.

И действительно, по прошествии некоторого времени заскрипели немазаные колеса и появилась подвода. Так тоже тихонечко-тихонечко. Даже тише еще, чем машина.

Сторож, который уже приобрел некоторый опыт в делах подобного рода, не стал кричать про стрельбу, а наоборот, сделался и сам как бы тих, а внешне даже как будто спящ.

Ну и конечно. Выходит из склада с полным мешком не кто иной, как десятник Пугачев.

Десятник Пугачев тяжело дышал под мешком, а дядя Леша ему эдак повелительно:

– Стой! Нет, стой! Врешь. Шалишь. Не уйдешь. – И поклацал затвором.

Пугачев скинул мешок с могучего плеча и очень удивился:

– Это ты, дядя Леша? А ты чё не спишь? Ты спи, время позднее.

– Как тебе не стыдно, Федор. Немедленно положь мешок взад, а то я буду стрелять и составлять акт. А может, и Пушкину пожалуюсь. Они тебе с Кутузовым покажут стекло. Все скрозь него увидишь.

– Ну что ты, Суворов? – не соглашался Пугачев. – Разве же так можно? Ведь мы все люди и должны помогать друг другу, как братья. Ты, наверно, спросонья одурел. А? Сознайся, дядя Леша? Ведь одурел? Тебе нужно в дурдом к Плеваке записаться.

В общем, долго они ругались, но все же сговорились.

Пугачев отсыпал полмешка в пользу дяди Леши и уехал, слегка раздосадованный. Он за это бил лошадь вожжой и кричал: «Пшла, дохлятина!»

Но бог ведь троицу любит? Правда? Не прошло и получаса, как дядя Леша уже держал за воротник слесаря Ваньку Жукова, однофамильца того Жукова, который не умел чистить селедку. Жуков лез в склад.

– Ну, что с тобой делать? А? А ты знаешь, что я вот сейчас как свистну, как стрельну, так ты и будешь тачки катать. Хочешь?! – пригрозил дядя Леша, отдуваясь после борьбы с непобежденным Жуковым.

– Да я тебя, хрыч, щас как звездану по очкам, – пообещал Жуков.

– Ты у меня наговоришь. Ты у меня на статью наговоришь. Ты у меня тачки покатаешь, – грозился дядя Леша.

– Брось ты болтать, уйди с дороги.

– Нет, это не дело, Иван, – посерьезнел дядя Леша. – Я на то здесь и поставлен, чтобы не допускать расхищения. А если ты так хочешь стекла-куб, то я тебе лучше отдам свое. Я сегодня выписал себе немного.

– Сколько? – спросил Жуков.

– Три рубля.

– Сколько, я спрашиваю, стекла?

– Мешок, сколько.

– Мне мешок мало. Я одному Ломоносову сколько должен.

– Нет. Все. Больше нету. Расхищать я не позволю. Да ты больше и не унесешь.

– Да я мужик крепкий, унесу, – просился Жуков.

– Нет. Все. Знай меру.

И дядя Леша был тверд. Жуков взял мешок и ушел, сопровождая свой уход отборной бранью. Денег у него с собой не оказалось. Он обещал отдать потом. И отдал. Жуков был честный человек.

Вот так и зажил дядя Леша. Ночами он теперь не спал, а все бдел. И добился таких некоторых успехов, что даже купил себе подержанный мотоцикл с коляской. Сам привел его в работоспособное состояние. Ездил на мотоцикле по грибы, по ягоды и бить кедровые орехи. Хорошо ездил мотоцикл и очень быстро.

Короче, разворовали однофамильцы весь склад.

И конечно, в конце концов все их хищения и злоупотребления были вскрыты. Был суд, и многие однофамильцы отправились по этому случаю в дальние края, исправлять свои ошибки.

Из всей компании только один дядя Леша и остался дома, потому что он как-то раз быстро поехал на мотоцикле, наскочил на «БелАЗ» да и разбился насмерть. Знаешь, «БелАЗ» какая мощная машина? У нее одно колесо и то в два раза больше, чем весь дяди Леши мотоцикл. Так что он, стало быть, недавно умер. Его похоронили, и он теперь лежит один в земле.

– Странные совпадения, – сказал я.

– Странные. А еще когда он был живой, то приехал как-то в райцентр и зашел в экономическую лабораторию, в кабинет, обитый дерматином, где Мазепа разговаривал неизвестно с кем по трубке белого телефона.

Он зашел и сказал:

– А ты был прав, Мазепа.

Тот отвечает:

– А я всегда прав.

– Молодец. Я тебе гостинец привез. Стекла-куб маленько.

– Да зачем оно мне нужно? Из него ничего дома не построишь, я уже пробовал. А впрочем, давай, раз привез.

И родственники вышли на улицу. Там стоял мотоцикл. Но там стоял мотоцикл, и только. Мешка уже не было. Мешок украли воры. Дядя Леша огорчился и стал себя хлопать руками по штанам галифе. А Мазепа сказал:

– Черт. Жуликов развелось…

– Странные совпадения. Очень странные. И почему именно у вас в районе? Может быть, у вас какой-нибудь особый район, а? И вообще, что ты имеешь в виду? – привязался я к Виктору Н., когда тот закончил свой рассказ.

– Да ничего я не имею в виду. Что ты мне подкладку шьешь? Обычный у нас район. Обычные люди. Есть хорошие, есть и плохие. Я тебе сейчас рассказал про плохих, завтра расскажу про хороших. Обычный район, только вот что: по странному совпадению у нас живет много элементов, носящих фамилии знаменитых людей.

– Странные совпадения, – не унимался я. – По-моему, этим элементам нужно в официальном порядке предложить срочно изменить фамилию или строже пресекать и карать их безобразные поступки.

– Можно, конечно. Все можно, была бы охота, – сказал Виктор.

* …Ваньку Жукова, однофамильца того Жукова, который не умел чистить селедку. – Не однофамилец, а полный тёзка персонажа знаменитого рассказа А.П.Чехова «Ванька».

Чудеса в пиджаке

Представьте себе на минутку, что вы не тот высокоорганизованный человек, каким вы, несомненно, являетесь в обыденной жизни, а молодой выпивоха, тов. Оскин Аркадий.

Вот вы ночью напиваетесь до чертиков и ведете себя соответственно. Кричите, поете и пляшете, хохоча. А также в процессе пляски пытаетесь выворачивать свои пустые карманы. Карманы выворачиваются, и пьяные окружающие констатируют их абсолютную пустоту.

И вдруг утром ваш старый пиджак, сиротливо висящий на спинке стула, приносит вам неожиданные сюрпризы.

Так вот. Этот самый тов. Оскин, проснувшись однажды утром, обнаружил в своем собственном пиджаке десять настоящих рублей.

Событие это очень удивило Аркадия, потому что денег у него в последнее время и никогда не водилось.

Очень-очень это, с позволения сказать, происшествие удивило Аркашу.

– Чудеса, – сказал он, тупо глядя на деньги, – чудеса в моем дырявом пиджаке.

Сказав «чудеса» и повторив «чудеса», тов. Оскин встал с постели, чтобы поймать муху, нецелеустремленно ползущую по оконному стеклу. Бросил Аркадий муху навзничь на пол, раздавил ее крепким каблуком, надел пиджак да и отправился с похмелья на работу, чтобы честно трудиться и заработать денег на жизнь.

Только на работу он не попал, так как человек был необыкновенно слабый. Встретил Фетисова. Показал ему десятку. Тот тоже удивился. Поговорили друзья-приятели о том и о сем, повернули куда надо – и так далее. В общем, возвратился тов. Оскин домой поздно ночью с пением украинской народной песни «Посияла огирочки блызько над водою». Попел немного и одетый бухнулся в постель.

Проснувшись утром следующего дня, он немало изумился своей нелепой жизни.

– Что же это я делаю, подлец? – сказал Аркадий, стоя перед зеркалом и не узнавая себя. – Это же кончится тем, что я окончательно потону на дне, и меня выгонят с работы.

«И правильно сделают», – сказал Голос.

– Ничего себе правильно, – возразил Аркадий. – Ведь я же человек. Человек. Ты меня понимаешь?

И еще что-то продолжал бормотать, ощупывая себя и свою неснятую одежду.

Тут ему пришлось дернуть себя за нос, потому что иного выхода не было. Потому что в том же кармане того же пиджака он нашел те же или другие десять рублей, ту же десятку, тот же красный червонец.

– Ай, – сказал Аркаша. – Ай, что делается! Не понимаю и даже боюсь.

Сказал и посмотрел по сторонам дико.

А по сторонам были одни голые стены. На стенах почти ничего не было. Он-то, конечно, всем всегда говорил, что ему ничего и не надо, но ведь лгал, шельма.

Дико озираясь по сторонам, тов. Оскин вышел на улицу и там тоже ничего не понял.

Ходили трамваи. Гуляли знакомые. В магазинах продавали еду и напитки.

Короче говоря, дома он оказался опять очень поздно, а на земле молодой человек стоял так: поставив ступни под углом девяносто градусов друг к дружке и перекатываясь с пятки на носок, а также с носка на пятку.

«Эх, тов. Оскин! Разве ж можно пропивать десять рублей дотла, даже если ты их нашел неизвестно по какому случаю?» – спросил Голос.

Но ничего не ответил бедняга. У него и у самого накопилась масса вопросов, требующих немедленного разрешения.

– Что же будет? – вопрошал Оскин, в отчаянье и испуге ломая свои белые пальцы. – Разве так можно делать?

И естественно, так и не узнал, можно или нет. А то как же иначе? Ведь в комнате он был один, кто б ему мог ответить? Голос? Так Голос и сам не знал, что к чему.

После истерик, восклицаний и вопросов тов. Оскин проснулся – ясно, опять с похмелья, – но уже довольно спокойным человеком. Он привычной рукой полез в карман. Не ломал он больше пальцы, не удивлялся он больше, а только крякнул от удовольствия, увидев, что десятка опять на своем месте.

Встал, ушел, пошел, гулял, лег, спал. Пьяный.

Новый день. Прежняя картина. Тот же пиджак. Та же десятка. Берет десятку. Довольный уходит.

«Эх, Оскин, Оскин, – говорит ему вдогонку Голос. – Не доведет это тебя до добра…»

А ему даже и на Голос наплевать.

Но чудес нет. Я обращаю ваше внимание на этот несомненный факт в связи с тем, что на пятый день нахождения сумм тов. Оскиным было обнаружено уже не десять, а всего семь рублей. Семь рублей, уже не десять.

Дальше – меньше. На шестой день – всего лишь три рубля. Трешка. Пропита.

И настает седьмой день недели чудес. И на седьмой день недели чудес тов. Оскин лезет в чудесный пиджак и извлекает из него шесть медных копеек.

Тут следует заметить, что этот седьмой день был по странному совпадению понедельник. А понедельник, как известно, является днем начала рабочей недели.

Оскин же хоть и был выпивоха, но человек сообразительный. Знал, что можно, а что нельзя. Знал, что неделю можно на работу не ходить, а больше нельзя.

Сообразительный Оскин посмотрел на часы. Часы ничего не показывали. Сообразительный Оскин включил радио. «На зарядку! На зарядку!»

И понял Оскин, что на работу он не опоздал, а если поторопится, то даже и успеет. Может идти на работу.

Чем-то он там наскоро перекусил, на кухоньке что-то скушал, почистил свои полуботинки, пригладил свои редкие волосики, сел со своими шестью копейками в автобус и приехал на работу.

На работе тов. Оскин довольно быстро разъяснил интересующемуся начальству, что все пять рабочих дней прошлой недели он находился у постели больного дедушки, находившегося в забытьи. А теперь дедушка умер, и тов. Оскин уже на работе, а также просит задним числом как-нибудь отметить его на работе, ввиду утраты дедушки, или дать ему задним числом отпуск за свой счет, если не принимать утрату дедушки к сведению.

Далее разворачивается такая сцена.

– Это очень грустно, товарищ Оскин, что у вас умер дедушка. Не стало на земле еще одного прекрасного человека. Вечная ему память в сердцах. Но скажите, пожалуйста, где те шестьдесят рублей ноль шесть копеек профсоюзных денег, что были доверены вам как профсоюзные взносы для передачи их по назначению.

Тут тов. Оскин потупился и горько-горько заплакал.

– Товарищи, – сказал он, – если б только я сам был виноват! Ведь это у меня наследственное. Мой папа Василий пил много водки. Пил ее и дедушка Пров. А прадедушка Степан допился до того, что сидел все время на печке, ел сырое тесто, и ругал царский режим. Товарищи! Коллектив! Помогите мне, если можете. Помогите мне, а деньги я потом отдам.

– Он прав. Он виноват, но не в такой мере, чтоб его можно было за это сильно карать, – сказал посовещавшийся коллектив и помог т. Оскину.

Его отдали на принудительное лечение от алкоголизма в прекрасную лечебницу, полную света, воздуха и запаха хвойных деревьев.

Оттуда Оскин вышел помолодевшим и просветленным. Любо-дорого теперь на него посмотреть. Денег в пиджаке он больше не находит, так как пиджак у него сейчас совсем другой, новый, а все деньги он хранит на сберкнижке.

Оскин больше не плачет. Он не разговаривает с Голосом, не ловит чертей, не давит мух и не кричит «что делать?». Он сам теперь знает, что делать. Избегать подобных вышеописанных чудес, вот что надо делать.

Ибо они редко доводят человека до хорошего конца, а если и доводят, так только в рассказах, как две капли воды похожих на этот.

* Тов. – знаменитое советское сокращение советского слова «товарищ». Примерно такое же, как сокращение «о.» в дореволюционной литературе по отношению к священнику.

Лечение, как волшебство

У товарища О. однажды очень сильно разболелся радикулит. Тов. О. лежал на диванчике и охал, как раненый.

А его жена Софа, которая к тому времени уже работала портнихой в музкомедии, встретила свою близкую подругу Машеньку, и та взялась свести больного к одной волшебной бабушке.

Шмыгая носом, Машенька вела согнутого в крючок служащего по углам и закоулочкам улицы Засухина на лечение.

А улица Засухина – это отличная от многих улица. Она расположена в предместье, где с одной стороны – лакокрасочный завод, а с другой – мясокомбинат. Омывается улица речкой Качей.

Заскрипели тяжелые ворота, и в них появилась подозрительно глядящая старушка.

– Нет, нет и нет, – сказала она в ответ на Машины униженные просьбы. – Уж меня и милиция предупреждала, что я ничего не имею права. Уж и корреспондент тут хвостом вертел, лиса, чтобы определить меня как мракобеса.

Бабушка грубо выругалась.

– Очень просим.

– Нет, мне и так пензия хватает. А лечения эта – она мне вот где, эта лечения.

Старуха показала на горло.

– Уж вы, дорогая Пелагея Абрамовна, не откажите в любезности. Это – Боря. Муж моей лучшей подруги. Помните, которая доставала вам мохер? Я с ними как родная.

Уколотая мохером знахарка поджала губы.

– Пройдите в горницу.

А горница у ней оказалась чуднáя и чýдная.

В кадках росли диковинные цветы – фикусы и кактусы. Кот черный с белым ошейником подошел и сказал: «Мур-р».

– Да, Гаврюша, да. Видишь, гости у нас.

Попугай хранил молчание в золоченой клетке.

И еще – в углу, в ящике, какие-то животные скреблись, дрались.

– Это кто? – раскрыв рот, спросила Машенька.

– Это – крыски и мышки, мои деточки. Вот это кто, – неприязненно ответила старуха и обратилась: – Нуте-с, больной, посмотрим. – И, сразу определив согнутую болезнь как радикулит, назначила следующее лечение: – Возьмешь три части бензина, одну часть уксуса-эссенции, марганцовки три зерна и головку чесноку. Смешай, натрись и лежи спокойно. Все пройдет.

– Это сколько же получается частей? – растерялся тов. О.

– Четыре части и головка чесноку.

– А тогда сколько это получится по объему? Поллитра, что ли? – не отставал О.

Машенька пихнула его в бок.

– Не раздражай ты ее. Бабушка знаешь какая раздражительная…

– Но я ведь должен знать, сколько мне надо. На сколько раз хоть мазаться-то?

– На один, – последовал ответ, и более бабушка на них внимания не обращала, разговорившись с животным: – Кыса, кыса…

И даже трешницу тов. О., протянутую по таксе все той же всезнающей Машеньки, как бы и не заметила. О. положил трешницу на стол.

Что ж, ушли…

Тяжко передвигаясь, О. добрался до дому, где подруги составили мазь и крепко натерли больного.

После чего начались различные ужасные ужасы. По всему телу больного Бори выступили дикие пузыри и язвы различной формы и цвета. От ультрафиолетового до черного. И это было бы полбеды, но их наличие жгло тов. О., и он выл. Он выл, и ему хотелось кататься по постели как лошадям по траве.

А не мог.

Машенька и Софа скорбно стояли над ним, обнявшись, как матросы. Страдалец лежал и тихо-тихо матерился.

Мрак, туман и болезнь. Но через некоторое время стремление О. к жизни одержало победу над смертью. О. поднялся.

А был полдень, и из крана капала вода. Софа работала.

О. съел самолично разогретую пищу и пошел совершать уголовное преступление.

Бабушка сидела прямая, строгая, кормила пельменями морскую свинку.

– Так… Здравствуйте. Вы знаете, что вы мне сделали?

Бабушка глядела ясно, как сокол.

– Что молчите? Вы знаете, что чуть не отправили меня на тот свет?

Бабушка молчит.

– Да скажите же вы хоть что-нибудь?

Бабушка разжала губы:

– У тебя какое образование?

– Высшее.

– Так какого черта ты приперся ко мне лечиться? Шел бы в поликлинику. Пошел вон. Я тебя не звала. Пошел вон, дурак!

И попугай проорал: «Дурак! Дурак!»

– Я дурак? А вы знаете, ведь за дурака можно и ответить.

Старуха молчала, а попугай еще раз подтвердил, что считает О. дураком.

Кровь ударила несчастному в голову.

– А вот я вас сейчас обоих в милицию. Там разберутся, кто умный, а кто дурак, – тихо и просто сказал он и повернулся выходить.

Тут старуха сверкнула зрением и зловеще предупредила:

– А я тогда тебя сглажу.

– Это как так? – изумился тов. О.

– А вот так. Как сглажу, сукин сын, так будет тебе милиция. У меня знаешь глаз какой! Вострый. Сглажу – и конец. Пропал.

О. внимательно посмотрел на колдунью, а та – на пациента.

– Тьфу, зараза, тьфу, нечистая, тьфу на тебя, – пробормотал О.

Плюнул и вышел вон.

Про радикулит он, между прочим, совсем забыл и шел по улице Засухина совсем прямо.

А на улице Засухина было тихо. Где-то лаяли собаки, кудахтали куры, блеяли козы, а люди, вполне вероятно, играли по домам в домино, ожидая начала рабочей смены.

Эх, тов. О., тов. О.! Эх, товарищ…

* …доставала вам мохер. – Мохер – импортная козья пряжа. Мохеровый шарф или свитер – о, это был шик! Купить в обычном магазине мохер было нельзя, и его, естественно, ДОСТАВАЛИ. Мохером спекулировали. Его привозили рядовые советские туристы, которым посчастливилось съездить в Венгрию, Болгарию, Польшу и другие страны «народной демократии» и Варшавского договора.