Текст книги "Песня первой любви"

Алгебра
монолог бывалого человека

Вот тут на улице лежал в грязи пьяный Иван, а Никита трезвый подходит и видит, что Иван пьяный лежит. Он тогда пошел с ходу за Николаем, а тот уже немножко выпивши. Они бутылку взяли, скушали над Иваном и упали. А Володя Боер с Витей Немковым из бани идут, смекнули, что к чему, хотят помочь, но пиво с водкой зря мешали. Тоже лежат. Велосипед! Велосипед Салимон шел покупать, но понял – люди в беде. Хотел нашатырем, да по ошибке вермуту сунули. Готов. Дедушка, который на базаре корешками торгует, только стал перешагивать, а поскольку пьяный, то и туда же. Двое командированных говорят: «Какое бескультурие в этих провинциальных городах»; а вышли из ресторана – и ноженьки подкосились.

Рыбак, моряк, вор чемоданов, пространщик с бани, гитарист рок-группы, член Союза журналистов РСФСР, шофер автохозяйства № 1264, свободный художник Семенов, геолог Егорчиков, норильчанин, акробат, болгарский поэт Георгий Борисов, диссидент Езопов, цыган и тот Шварцман, который зубы золотые вставляет, да и сам автор этих строк – всего нас набралось до сотни, и милиция десять раз туда-назад ездила.

Или одиннадцать. Я точно не помню, но вытрезвитель утром оказался полный, как лукошко. Каждый отдал по пятнадцати рублей. Итого – тыща пятьсот. Кроме того, по получении на производстве квитков о безобразных поступках все, кроме цыгана, были лишены квартальной премии и тринадцатой зарплаты по итогам работы предприятия за год.

И что же это у нас тогда получается, товарищи? Да ведь это же полная получается алгебра, товарищи! Тут ведь тыщами экономии дело пахнет! Коли даже, к примеру, брать в среднем по 15 рублей, то ведь и все равно – тыщами пахнет! Считайте, суммируйте, множьте! Я-то сам примерно прибросил, но может, я где-то как-то по-большому ошибаюсь? Может, это в другую сторону алгебра? А? Ответьте, други, развейте сомнения!

Бред, вы говорите? Який, хр-р, какой там еще может быть вранье, когда бред и когда и вреда-то всего, что пьяные на улице валялись в грязи на глазах у всего чистого, белого и аккуратного света! Иван! Никита! Коля! Ау!

* Публикуется впервые

Иван, Никита, Николай – анонимные персонажи из народа, который гораздо ближе к почве, чем так называемая интеллигенция.

Володя Боер с Витей Немковым… – Прототипы: известные театральные художники Владимир Александрович Боер и Виктор Анатольевич Немков.

Салимон… – Прототип: поэт Владимир Иванович Салимон.

Дедушка, который на базаре корешками торгует – умер, не дождавшись новых счастливых времен. Он и тогда уже пожилой был.

Двое командированных – посидели в тюрьме, зато теперь мелкие олигархи, живущие рядом с Рублевкой.

Рыбак, моряк, вор чемоданов, пространщик с бани, гитарист рок-группы, член Союза журналистов РСФСР, шофер автохозяйства № 1264… норильчанин, акробат… цыган – все нашли свое место в жизни, потому что государству каждый его подданный люб, даже если он умер. Пространщик – по специальности номерки в бане выдавал и глядел, чтоб чего не украли. Теперь такой профессии нет.

Болгарский поэт Георгий Борисов. – Прототип: болгарский поэт Георгий Борисов, главный редактор журнала «Факел».

…свободный художник Семенов, геолог Егорчиков. – Прототипы: свободный художник Сергей Иванович Семенов, пенсионер-антикоммунист Борис Михайлович Егорчиков.

…диссидент Езопов – ныне член Общественной палаты Российской Федерации. Фамилию прототипа не назову, а то посадят.

…тот Шварцман, который зубы золотые вставляет – а вовсе не тот, который сейчас живет в США, штат Коннектикут.

…и сам автор этих строк. – Прототип: скромный труженик компьютера, писатель Евгений Анатольевич Попов. Человек много пострадавший в жизни, но сохранивший веру во все хорошее и даже лучшее.

За все в ответе

Стою я раз в Москве на площади около ЦУМа и лезу в боковой карман брюк, чтобы денежки проверить. А для маскировки вынул гребешочек и усиленно расчесываю свои лысые волосы.

Свежо! Свежо в Москве! Как-то по-летнему радостно! Дождик прошел. Последние капли падают, вот я и вынул гребешочек, чтобы расчесать усиленно свои лысые волосы.

А в это время у меня – хоп! – и украли 35 рублей из брюк кармана заднего. Случилось это так: я сунулся в задний карман, а 35 рублей у меня уже украли.

Естественно, что и сама по себе покража 35 рублей у живого человека – удар ниже пояса. Ведь на 35 рублей каждый может немного быть счастлив. Может и вещей купить, и покушать может, может, на худой конец, приобрести 70 билетов художественной лотереи и выиграть за 35 рублей гипсовую статую. А так – дым. Дымовой удар ниже пояса.

И главное – деньги-то эти вовсе и не мне принадлежали. Свои-то я в боковом храню. Они принадлежали одной моей землячке. Она мне их, дура, дала, чтоб я купил ей зонт-цилиндр. Странно! Как будто нельзя ходить по нашему городу с обычным зонтом. Да и не так уж у нас часты дожди. Климат у нас резко континентальный, а лето – наоборот, засушливое. Чистое это так называемое эстетство – заставлять живого человека покупать зонты-цилиндры, когда он едет по своим делам в Москву.

А московские воры тоже отвратительно со мной поступили, не ожидал я от вас, ребята, подобных скорых действий. Отвратительно это и мерзко!

Загоревал я, пригорюнился, но решил подойти к печальному вопросу философски. Я решил разобрать структуру упомянутых 35 рублей.

Ей, стало быть, их дал супруг – заведующий мелкооптовой базой стройматериалов Макар Сироныч, старше супруги на 21 год.

– Бери, дескать, лада моя! Чтоб мы с тобой под зонтом обои сияли среди города!

А сам старше на 21 год. (Я ничего дурного этим не хочу сказать. Я просто сказал, что заведующий старше своей супруги на 21 год.)

Дал денег. А где он их, спрашивается, взял? А я откуда знаю? Я ничего не знаю, ничего не ведаю. Я у Лизы интересовался:

– Где твой козел столько денег берет?

А она хохочет:

– Берет, – говорит. – Дают, так и берет. А ты бы разве не взял?

Хе! Взял! А кто мне их, простите, даст? Ведь не я заведую базой стройматериалов, а Макар Сироныч.

К Макар Сиронычу приходят и просят отпустить за наличный расчет ДВП – древесно-волокнистую плиту, чтобы на пол класть.

– Ты же знаешь, Макар Сироныч, – говорят, – как у нас хреново дома строят? Дом сдадут, понимаешь, а по полу щели в палец, и штукатурка сыпется…

– Нельзя, – отвечает Макар Сироныч. – У меня база мелкооптовая. Отпуск для личных нужд не производится.

– И такие дома принимают, – сокрушается проситель. – Как совести у них хватает! А сами все солидные, понимаешь, с портфелями. Приедут на черных «Волгах» и принимают хреновый дом. Правильно на них «Литературка» выступает…

– Да ты и сам вроде не пешком пришел? – смеется Макар Сироныч.

– Ну, нас что сравнивать? Беднота! «ГАЗ-69». Ты продай, Макар. А если что надо будет – звякнешь Кошкарову, и Кошкаров всегда к твоим услугам.

Вот так. А я потом стою на площади около ЦУМа, и денежки-то у меня – тю-тю!

А ведь мне их отдавать придется! Да, придется, а вы как думали? Если я, допустим, хорошо, а если выразиться точнее – близко, знаю жену этого сукинова Макара Сироныча. Если я иногда у них столуюсь, попивая рислинг и интеллигентно беседуя с самим про Америку, так мне и деньги отдавать не надо? Нет! Увы! Любовь есть любовь, а наличные есть наличные.

И очень обидно получается в результате. В результате получается, что за все украденное буду отвечать я – мягкий, тихий, добрый живой человек с небольшим заработком. Буду за все отвечать. Я это чувствую, и это меня не удивляет.

Это меня не удивляет, потому что я всегда за все в ответе. Вот, например, написал я с горя этот рассказ. Вы его прочитаете, поморщитесь и скажете: «Какая небрежная глупость, близкая к пошлости!»

А отвечать придется мне. Вот я и говорю, что натурально я получаюсь за все ответчик.

Стою я раз в Москве на площади около ЦУМа и думаю:

– Ах, как вот выйду я сейчас, сирота, к фонтану! Да как крикну: «Воры! Проклятые! Не видать вам моих сиротских денег!»

И сразу сам себе возражаю:

– Да, крикнешь, как же! Тут же с ходу и отвечать придется – посадят на пятнадцать суток за хулиганство – там покричишь!

Люблю я сам с собой беседовать. Это у меня такая маленькая, я надеюсь – вполне извинительная, странность.

* Публикуется впервые

«Литературка» – «Литературная газета». Была создана для выпускания пара, чтобы не взорвался коммунистический котел. Была дико популярна, выходила астрономическими тиражами.

Несчастный исцелитель

Еще и в наши дни мы имеем примеры внезапного оживления покойников и больных без помощи медицины и другой науки.

Я утверждаю это потому, что одна очень интеллигентная женщина, можно сказать кандидат технических наук, взяла как-то у меня, молодого тогда специалиста, – в долг конечно – пять рублей.

Эдак лет десять тому назад.

А она была очень рассеянная и добрая женщина. Она была не замужем и никогда замужем не была. Она была кандидат технических наук, и ей вечно не хватало денег. То то купит, то – другое. Выписывала журналы: «Новый мир», «Звезда», «Октябрь», «Нева», «Знамя», «Вокруг света», «Огонек», «Ровесник», «Молодая гвардия», «Урода», «Шпильки», «Работница», «Крестьянка». А также специальные, перечень которых долог и скушен. Газеты: «Комсомольская правда», «Правда», «Известия», «Литературная газета» и все местные. Иногда выписывала «Америку» или «Англию», иногда «Польшу» или «Чехословакию». Нерегулярно.

Читала на всех языках просвещенных народов мира и была должна мне пять рублей.

Видите, какая была умная женщина! И лихая, так как имела еще первый разряд по гребле на байдарках. Но это уже к делу не относится.

Она, видите ли, была очень рассеянная. Она никогда не помнила, кто и кому. Кто ей должен, кому – она. Она ничего не помнила.

Бывало, влетит кандидат технических наук к нам в кабинет и кричит:

– Продаются югославские туфли с ремешком и пряжкой! Кто мне выделит до получки?!

Вот я ей и выделил как-то…

Понимаете, я дал ей пятерку. А она мне говорит:

– Вы мне, Утробин, дайте еще десятку, и за мной будет ровно пятнадцать.

Днем позже говорит:

– Вот вам, Утробин, ваша десятка, а пятерку я потом отдам.

Ну и с приветом!

Видимо, в ее мозгу все отложилось совершенно не так, как было в действительности: что я ей дал пятерку, а она мне дала десятку. То есть я-то, по ее мнению, и оказывался ей должен пятерку.

Только ее мозга я тогда еще не знал.

И вот подходит светлый день получки, и получает она, как кандидат, целую кучу денег и кричит:

– Кому я должна, кто мне должен – налетай!

Нет, видите, какая лихая была женщина! Что-то мне сейчас даже кажется, что не первый разряд она имела, а была самым настоящим мастером. Мастером спорта по гребле на байдарках.

Ну, на нее, конечно, налетела толпа. Червонцы сверкают и передаются из рук в руки. Я же, как гордый молодой специалист, туда не полез, ожидая, что она сама ко мне подойдет. Сядет, поговорит со мной о чем-либо хорошем. Как, например, получить кандидатскую степень. Да заодно и деньги отдаст.

И действительно – подошла, села.

– Как, – говорит, – так получается, что вечно недостает мне этих проклятых денег.

– Да, – отвечаю я. – Это очень и очень грустно.

А сам думаю, что раз уж так оборачивается дело, то так и быть. Потерплю я до авансу. Я молод и привык, а она обременена годами. Может, ей и нужнее.

Только повторилась вся эта сцена и «при авансу». Повздыхали мы снова и снова ни с чем оба разошлись. А все от взаимной деликатности.

Вот ведь проклятая деликатность!

Если бы просто, то как бы было хорошо. Одним махом и напором. Выяснили отношения. Может, немного и поругались даже. Может, и взвизгнул бы кто-нибудь из нас или покрылся красными пятнами. Все может быть. Ведь люди же. Ну а потом: вы – мне, я – вам. И все. И не висела бы между нами синяя пятерка.

А так – нет. Я знаю – она. Она думает – я. Долг! И тянулось это почти десять лет.

Я за это время немного постарел. Служил в различных должностях, женился и развелся, дважды кончал жизнь самоубийством – и оба раза благополучно. В первый раз сам разбил флакончик с ядом, а во второй – оборвалась веревка.

А Софья Игнатьевна (так звали кандидата технических наук) все что-то болела, бюллетенила, чахла на глазах. И к концу прошедшего десятилетия стала находиться при смерти.

Десятки докторов лечили ее больное тело. Сотни медсестер делали ей уколы и вливания. Тысячи людей заботились о ней.

Но все было напрасно. Несчастная таяла на глазах. Все знакомые были в ужасе и ожидали печального конца. Казалось, что она уже была потеряна для жизни и для общества.

И тогда за дело взялся я.

Я пришел к Софье Игнатьевне и, присев на краешек стула для посетителей, вежливо осведомился о ее здоровье.

Софья Игнатьевна разохалась, но сказала, что держится молодцом и скоро поправится.

Я же сказал тогда так:

– Нет, Софья Игнатьевна. Видно, все ближние вас крепко ненавидят и обманывают, если вы надеетесь поправиться. Как честный человек, я не в силах скрывать правды и должен сказать со всей определенностью, что вас вскорости ждет летальный исход. Вы умрете, и это несомненно.

Лицо Софьи Игнатьевны покрылось мертвенной бледностью.

– Поэтому я и хочу произвести с вами небольшой расчетик. А именно: где-то около десяти лет назад вы взяли у меня в долг пять рублей и до сих пор не вернули. Так вот – и не возвращайте. Ввиду вашего тяжелого телесного положения я прощаю вам их, эти деньги, и прошу считать их своими. Прощаю, несмотря на то, что сам нахожусь в довольно затруднительном материальном положении.

Наступила тишина, нарушаемая лишь попискиванием в горле Софьи Игнатьевны. А затем – взрыв.

– То есть как это – я вам должна! – вскричала забывшая про болезни Софья Игнатьевна. – Не кажется ли вам, бессовестный молодой человек, что это вы в незапамятные времена одолжились у меня деньгами и сейчас плетете какую-то чушь, вместо того чтобы честно вернуть взятое. Вы думаете, что если я получаю за свою болезнь сто процентов зарплаты по бюллетеню, то я должна поощрять всяких лысеющих проходимцев?

– Да нет. Уверяю вас, ангел мой, что вы ошибаетесь. Наоборот. Это вы заняли, а я вам дал.

– Я действительно часто ошибаюсь. Это верно. Но этот ваш случай я помню преотлично. Вы мне дали пять рублей, а я потом вернула вам десять.

И так далее и тому подобное до нескончания.

И кончилось все это тем, что она, раскрасневшись, встала во весь рост в своей больничной рубашке в своей постели и швырнула мне в рожу злополучную пятерку, подобрав которую я быстро смылся.

И с тех пор пошла на убыль болезнь Софьи Игнатьевны. Она стала лучше и больше кушать, шутить и рассказывать анекдоты. А также ругать меня! Добрая женщина! Ужасно теперь меня ненавидит! Но – здорова, здорова! Пишет докторскую. Скоро защитится и будет доктор технических наук. Что ж, как говорится – большому кораблю большое плавание.

И уж, конечно, не вспомнит о своем несчастном исцелителе, который вернул ее к жизни от гроба с помощью обыкновенной пятирублевой бумажки. Да еще взятой в долг десять лет тому назад.

Не вспомнит. Увы! А если и вспомнит, то будет ругаться. И что это так мне не везет? И что за несчастный я исцелитель? И кто в этом виноват, в конце концов, или что? Наверное, деньги.

Вы знаете, я когда-нибудь заберусь на высокую скалу и вскричу, обращаясь к кому-нибудь:

– Проклятье! Деньги разрушают нам жизнь и препятствуют правильным взаимоотношениям между людьми. Поэтому их все нужно отменить да поскорее!

Только чтобы возле этой самой скалы было поменьше народу, а то ведь хохотать будут ужасно.

* Нерегулярно. – Потому что подписаться на зарубежные дефицитные издания можно было тогда лишь «по блату». Блат – полезные знакомства, имеющие целью приобретения дефицитных товаров. Ведет свое происхождение вовсе не от блатных, а от немецкого слова Blatt – лист, документ, по которому иностранцам, от души приехавшим в СССР строить социализм, выдавали хорошие товары в спецмагазинах, хотя потом многих genosse отправили в лагеря за шпионаж и вредительство.

Деньги разрушают нам жизнь и препятствуют правильным взаимоотношениям между людьми – ну уж прямо! Разве зря в песне поется: «А без денег жизнь плохая, не годится никуда». Правильно кто-то умный сказал: «Денег не нужно много, их нужно достаточно».

Медаль Берии

Молодой писатель – это тот, кого не печатают.

Л.Петрушевская в разговоре. Семидесятые

…СЕМИДЕСЯТЫЕ: совершенно разгоряченный спорами о социалистическом реализме, молодой писатель Евг. Подпов шел по столичной улице им. 1905 года к своему приятелю, молодому писателю Вик. Корифееву, который жил близ Ваганьковского кладбища, где, как известно, похоронены – с одной стороны С.Есенин, поэт, с другой, что менее известно, – А.Платонов, писатель… на Армянском кладбище, полном покойных армян. Шел из пивной «Яма», где закусывал портвейн селедкой с луком. К своему приятелю, который снимал квартиру у богатого шофера, уехавшего в Вену… но не предавать родину на пути в Израиль, а честно ей служить, возя ее слуг, работающих в посольстве.

Была почти полночь. На лицах отдельных прохожих был написан ужас, но остальные выглядели бойко, бодро и весело. Некоторые отдельные даже хохотали, как будто вовсе не им вставать завтра ранним утром, шагая крепким уверенным шагом на любимую работу, гори она ясным огнем… не им утирать трудовой пот, стучать карандашом по графину, проводя важное производственное совещание. Даже почему-то было мало пьяных.

Добравшись до квартиры приятеля и тщетно назвонившись в отвратительный квакающий звонок, Подпов спустился в лифте на холодный осенний асфальт, сел на уличную скамейку и задумался.

Он думал, что вот – интересно: унижается он, дожидаясь приятеля, или проявляет тем самым широту и подлинную народность русской бесшабашной натуры.

Приятеля все не было. Стрелки часов давно уже перевалили через зенит и желали сойтись на цифре 1, а приятеля все не было. Приятель Корифеев, как потом выяснилось, именно в этот момент только начинал свой знаменитый половой акт с уличной цыганкой, предварительно отмыв ее в чужой ванне стиральным порошком «Лотос».

Подпов привалился к скамейке и решил есть бутерброд, потому что не было приятеля, не было обусловленного по телефону вина, не было никого и ничего, холод лез под пальто и заставлял называть его (холод) «сучарой».

Отшуршав бумагой, Подпов съел вкусный бутерброд и задремал.

Внезапно послышались тихие нарастающие голоса:

– Мы откроем тебе глаза. Твой приятель – сукин сын. Мы тебе откроем на него глаза.

Из-за высокого кладбищенского забора густой толпой вышли мертвые и дружески направились к Евг. Подпову.

– Вот это – я. Он обосрал меня. Я ел много черной икры и был им за это обосран, – грубо заговорил какой-то бывший толстяк с комсомольским значком.

– А вот и мы. Мы ехали в поезде и ничего не делали. А он оклеветал нас, – все повторяла и повторяла обособленная группа населения, состоящая из старушки в белых носочках, тихонькой девушки и крепкого молодца, похожего на бетонную скульптуру.

– Лобок мне велел побрить! – тоскливо выкрикнула некая крикливая, красоты неописуемой.

– Эх, не успел я прижизненно прибрать его, падлу, куда следует, пожизненно, – мрачно отозвался пожилой вальяжный джентльмен с некогда зоркими глазами, держащий под мышкой дерматиновую папку с надписью «Хранить вечно».

– Это вы кто же такие будете? – несколько оробел Подпов.

– А это мы, как в новогодней газете под рубрикой «Что кому снится», это мы… есть гнусно оболганный советский народ, «герой» «произведений» вашего дружка, такого же подонка, как и вы сами, – объясняли мертвяки, наступая.

– А ну – кыш отсюдова! – не растерялся Евг. Подпов. Он встал, осенил их православным крестом, и нечисть мгновенно беззвучно исчезла, будто ее и вовсе не было.

В это время Евг. Подпова уже крепко держали под локоть.

– Не холодно? – дружески спросил его милиционер, пожилой, весь отдавший себя Партии и уже упомянутому Народу старшина, от которого, как это ни странно, почти ничем не пахло в этот поздний час.

– Маленько холодно, – признался Евг. Подпов.

– А документы есть? – Старшина ласково заглянул в его закрытые глаза.

– Есть, – сказал Подпов.

– Ну, тогда я пошел. А тебе я верю, парень, и думаю, что ты оправдаешь наше доверие, – вытянулся перед ним старшина. – Да здравствует социалистический реализм!

Отдал честь, щелкнул каблуками да и был таков.

А Подпов тогда занялся делом. Сначала он хотел поджечь Корифееву дверь или прислать ему «черную метку». Но постепенно ему стало ясно, что дверь без бензина поджечь очень трудно, а «черную метку» бесшабашный гуляка просто-напросто не заметит.

Тогда Евг. Подпов решил наградить товарища медалью. Название медали – «МЕДАЛЬ БЕРИИ». Вот описание этой медали.

На золотом фоне кругляшкá, вырезанного перочинным ножом из валявшейся под скамейкой жестянки, по центру располагается традиционное русское слово, состоящее всего лишь из трех букв. А внизу изящным шрифтом «рондо» вычеканено: «МЕДАЛЬ БЕРИИ».

К награде прилагается удостоверение, скрепленное печатью. Текст удостоверения гласит:

ЗА БЕСПРИМЕРНОЕ ПАСКУДСТВО,

ЗА ОСТАВЛЕНИЕ ТОВАРИЩА В ЭТОЙ ЧУЖДОЙ

АТМОСФЕРЕ,

ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ, БЕЗ КАПЛИ СПИРТНОГО

НАГРАЖДАЕТСЯ

«МЕДАЛЬЮ БЕРИИ» № 1

Корифеев Вик. (вписано от руки).

–

Точка – стоп.

Подпись – Подп.

Весьма довольный выполненной «задумкой», Евг. Подпов поглядел на выпучившуюся луну и захохотал, как идиот, подтверждая тем самым свою репутацию идиота. И вторило ему эхо объединенного кладбища, где лежат друг против друга окончательно отмучившиеся Есенин Сергей и Андрей Платонов.

И хотел, в знак уважения, раздеться догола и сплясать около дорогих могил, чтобы окончательно наступил социалистический реализм, но еще холоднее стало на улице… пропел петух… подул ранний утренний ветер, и крупные снежинки стали таять, падая на Подпова. Подпов ругнулся, поймал такси и, жалея денег, велел его везти куда-то: СЕМИДЕСЯТЫЕ…

* Решительно не понимаю, зачем этот рассказ отобрали у меня в 1980 году ребята с Лубянки и не вернули мне его никогда, подав бумагу, где было написано, что этот рассказ, равно как и несколько других моих сочинений, подлежит уничтожению как «идейно-ущербный, близкий (!) к клеветническому, с элементами цинизма и порнографии». Решительно не понимаю… За своего Берию, что ли, обиделись? Рассказ как рассказ… Не хуже и не лучше. Какой чепухой занимались взрослые коммунистические люди! Неудивительно, что весь их коммунизм лопнул, как надутый презерватив.

Евг. Подпов, Вик. Корифеев. – Всякое сходство этих персонажей с реально существующими персонами запрещается.

Евг. Подпов поглядел на выпучившуюся луну и захохотал, как идиот, подтверждая тем самым свою репутацию идиота. – Еще раз напоминаю, что литература и жизнь существуют в разных пространственно-временных измерениях. Упомянутые ребята с Лубянки этого тогда, очевидно, еще не знали, отчего им и спихнули с их площади их Дзержинского.