Текст книги "Песня первой любви"

Пять песен о водке

Дорогие мои! Хорошие! Предупреждаю вас, что изложенные мной пять песен о водке направлены исключительно против алкоголизма, для борьбы с ним. А если кто усмотрит в песнях еще что-то, то это его частное дело. И лишь в том случае частное, если он не предаст свои «усмотры» огласке. Так как я терплю, терплю, а когда-нибудь и подам на кого-нибудь в суд за клевету. И этот человек будет как миленький отвечать перед народными заседателями и мной. Пора, наконец, положить конец подобному символизму и выискиванию изюминки между строк моих рассказов. Кроме того, пора печатать меня большими тиражами и платить мне за работу хорошие деньги. Изюминки похожи на клопов.

Ник. Фетисов

Стул Стул Табуретович

Один человек, ужасно любящий водку, однажды выпивал следующим образом: он купил очень большую бутылку водки, взял стакан и стал пить из бутылки и стакана.

После приема некоторой ее порции этот самый человек почувствовал, что жить ему стало значительно веселее.

И он пересел с маленькой табуреточки, на которую любят ставить ноги старухи. Он сел на стул, который нынче имеется в каждом доме и даже в каждой избе. Нынче везде есть стулья и табуреты.

Он сел, и настроение человека все улучшалось. И низок ему стал стул! Мало ему стало стула! Он поставил на стул табуреточку и, взгромоздившись, продолжил питье из бутылки и стакана.

Но ведь всем же известно, что смысл жизни человека в том, чтобы никогда не останавливаться на достигнутом. Ведь всем же известно, что если бы человек останавливался на достигнутом, то он бы вернулся в первобытное состояние и плясал голый вокруг костра.

А так на сегодняшний день мы почти совсем не имеем пляшущих в голом виде вокруг костра. И наоборот: турбины дают электрический ток, и вся страна освещена его волшебным сияньем.

Поэтому мужик пошел на кухню и принес красный стул о трех ножках, сделанный в городе Риге (Латвийская ССР).

На обычный стул он поставил красный стул, на красный стул – маленькую табуреточку и сверху сел сам, твердо помня, что есть у него еще одна очень большая бутылка водки.

Воодушевленный, он взирал со своего насеста на имеющуюся вокруг обстановку, заработанную собственными руками. Торшер он заработал собственными руками. Пианино дочурке, уехавшей в пионерлагерь, он заработал собственными руками. Немецкую тахту он заработал собственными руками. А также, не боясь последствий, отправил жену отдыхать в Сочи.

– Надо бы мне еще ковер купить, палас. Вот жинка вернется, мы с ней пойдем к Иван Иванычу в магазин и там его купим, – сказал мужик.

Увы! Увы! Как часто наши желания не совпадают с быстрым ходом реально текущей жизни! Не успел пьяница произнести эти дельные слова, как все его сооружение зашаталось и наш Стул Стул Табуретович со страшной силой рухнул на пол и вонзился в последний рогами, согласно закону всемирного падения вниз в пьяном виде.

От падения у Стул Стул Табуретовича очень разболелась голова. Он принял пирамидону. Пирамидон не помог. Он пошел к врачу, и врач сказал ему, что у него в результате травмы сдвинулся мозг.

Отчего мужик и скончался, оставив жену и дочь рыдать над его глупым телом. Перед смертью он опустился и пропил всю обстановку, кроме пианино.

Всем ясно, что и доча и жена Стул Стул Табуретовича не пропадут у нас в Советском Союзе… Доча закончит школу и, может быть, даже станет профессиональной пианисткой. А если и не станет – не велика беда. Жена найдет себе другого, потому что красивая.

Но ведь это же безобразие! Вы представляете, как им обидно было видеть своего дорогого пьянчугу не за обеденным столом, а в гробу.

Вы представляете, что будет, если все пьяницы станут падать со стульев и умирать? Ведь для неокрепших детских душ их детей это может оказаться таким сильным потрясением, что они свободно могут запить сами, и пьянство таким образом получит цепную реакцию.

Дикалон

Любо-дорого было смотреть на четкую и слаженную работу токарного цеха завода резинотехнических изделий. Лица рабочих суровы и напряженны. Колечками вьется стальная стружка. Весело бежит белая эмульсия. А лишь перерыв, то сразу – шутки, смех. Стучит домино, и каждый рассказывает, что он видел в жизни.

Больше всех в жизни повидали токари Петров и Попов. Их все всегда с удовольствием слушали и окружали всеобщим почетом и уважением.

Потому что они не только много повидали в жизни, но также и перевыполняли норму на большое количество процентов.

А ведь люди они были совершенно разные. Попов – веселый толстяк, пил исключительно пиво, и только по праздникам.

Петров же – наоборот. Тощий, длинный. Не имел правой почки, которую вырезали. Нервный. Пил не только по праздникам, но и по воскресеньям. И по субботам он тоже пил. А также неоднократно хвалился в пьяном виде, что любит пить не водку, а обычный «тройной» одеколон.

– И что ты находишь в этом одеколоне, дурак? – говорили ему коллеги.

– Я нахожу в нем все, – важно отвечал Петров и пил вместо водки одеколон. Однако работал он прекрасно, повторяю это.

И тут так случилось, что в цехе сильно развернулось соревнование за лучший труд.

Все работали не покладая рук. Были сделаны важные почины. Развернулась борьба за экономию материалов. Впереди, конечно, шли Попов и Петров.

Работая, они подзадоривали друг друга, и работа двигалась полным ходом.

Настало время подведения итогов. И тут случилась удивительная вещь. И у Петрова и у Попова показатели оказались совершенно одинаковыми. По всем статьям. И по выработке, и по экономии. Стали судить и рядить, кому из них должно быть присуждено первое место, но не пришли ни к какому выводу.

– Может быть, можно дать кому-нибудь из них второе место? – предлагали люди, желающие все утрясти.

А другие люди, желающие все утрясти, возражали:

– Как же так? Почему один из них должен страдать, а другой за его счет получит первое место?

Интересно было бы вам посмотреть на виновников спора. Если бы это было где-нибудь в другом, менее спаянном коллективе, то они, может быть, и дулись друг на друга, а возможно, даже и подрались. А тут – нет. Спокойно и размеренно точили они детали и лишь изредка поддевали друг друга необидными остротами.

Так, например, однажды Попов заявил:

– Это товарищ Петров потому так прёт, что у него внутре карбюратор. Он на одеколоне работает.

Тут-то всех и осенило. Сразу же один товарищ другому говорит:

– Я чувствую – мы не можем присудить первое место товарищу Петрову, потому что как же мы можем присудить первое место товарищу, который жрет одеколон.

– И вдобавок этим кичится, – поддержал его товарищ, к которому обратились.

Вот какие разговоры пошли по цеху. И, услышав их, Петров изменился в лице.

– Нет. Дикалон ни при чем, – говорил он в курилке. – Я не понимаю, при чем тут дикалон. Я работал честно, а что я пью дикалон, это – мое дело. Ты вот квас пьешь, я ж к тебе не лезу. А я пью дикалон, и ты от меня отвали.

Но подобная нахальная пропаганда мерзкого напитка только усугубила его вину. И товарищи, сурово посовещавшись, поставили вопрос круто: они не только лишили Петрова первого места, но также изобразили его в стенгазете в гнусном виде, как он прыщет себе в рот из пульверизатора. Прыщет одеколон.

А Попову заказали его собственную фотографию размером 18 на 24 и повесили фотографию на видном месте с надписью, поясняющей заслуги Попова.

Многие в тот день смотрели на Петрова. А у того личико стало совсем тощее, головой он вертел, как волк, и тихо говорил:

– Не понимаю я это. Это – непорядок. Зачем я честно работал? Чтобы меня нарисовали, как курву? Я не хочу так. Я так работать не договаривался. Так нечестно. А я все равно буду там висеть.

Вот тут-то бы и обратить внимание товарищам на эти его довольно странные слова. Все-таки действительно они поступили несколько бестактно. Надо, надо было наказать Петрова и разъяснить ему вред употребления в пищу одеколона. Надо было, но не так же круто. Надо было как-нибудь помягче.

Многие так подумали, когда утром следующего дня заявились в цех и обнаружили следующую дикую картину, висевшую до прихода милиции и «скорой помощи». Висел. Он висел. Петров повесился на собственном ремне. Повесился на том самом видном месте, где была фотография его конкурента. И, повесившись, заслонил собой фотографию своего конкурента.

Когда к нему подошли, то врачей и милиционеров сильно удивило, что от висельника попахивает одеколоном. Но им все объяснили, и врачи успокоили взволнованный коллектив тем, что Петров, будучи законченным алкоголиком, покончил с собой в состоянии алкогольной депрессии. И коллектив, таким образом, не несет за его патологические поступки никакой ответственности.

Свобода

Один юноша, желая видеть свою любимую девушку, поджидал ее, как было договорено, у здания театра музыкальной комедии, где девушка работала реквизитором, а в этот день была выходная.

Девушка опаздывала, и юноша задумался. Он думал и не мог понять: почему девушка не хочет по-настоящему любить его, несмотря на то, что они уже несколько раз пили вместе водку и три раза лежали в постели голые.

Зрители клянчили друг у друга лишние билетики. Подкатила на такси веселая компания. Вышли. Кудрявый и лысый дяденька сказал своим спутницам:

– Знаете что, девочки?

– Что? – спросили девочки, младшей из которых было сто лет.

– Ну ее, эту самую комедию муз, – сострил дяденька. – Двинем-ка мы лучше в шашлычную. Я вас там познакомлю с одним грузином. Мой лучший друг!

– Хочем знакомиться с грузином, – решительно заявили девочки и стали охорашиваться.

Кудрявый и лысый мгновенно реализовал билеты, и компания исчезла.

– Так твою мать, – пробормотал юноша.

– При чем тут мои родственники? – перебил ход его мыслей голос возмущенного человека.

И сам человек появился перед ним. Стоял покачиваясь. Юноша отвернулся.

– Ты харю не вороти, – с укором сказал покачивающийся, который был одет в потертые одежды. – Ты – тунеядец, а я – рабочий человек. Я – столяр, а меня замдира щас взял за шкирку и говорит: «Иди отседа, хамло. Завтра напишешь объясниловку, почему ты напился на работе».

Юноша посмотрел на часы.

– Не придет, сволочь, – пробормотал он. – Как обещал, так и сделаю ей, падле.

А обещал он ей вот что. Он позвонил ей на работу и сказал:

– Я к тебе завтра приду.

– Не приходи, – сказала реквизиторша, которая жила на улице Засухина в бараке.

– Я к тебе завтра приду, и если тебя не будет дома, то перебью тебе все стекла и скажу соседям, кто ты такая.

– А кто я такая? – оживилась реквизиторша.

– Сама знаешь, – угрюмо отвечал влюбленный.

После чего ему и была назначена встреча на семь часов тридцать минут. Перед началом спектакля.

– Мне нужно кой о чем посоветоваться с подругами, – объяснила реквизиторша.

И обманула. Сволочь.

– Всё. Все стекла переколочу, – ярился обманутый.

– Это вы можете, – сказал пьяница. – Это вы можете. Ломать, драть. Меня кто прошлу неделю ограбил? Читушку отобрали около магазина. Всё вы. Дали вам свободу, подлецам, молодежи, так вы и куражитесь. А мне кто даст свободу? Меня замдира взашей выкинул, а жена меня будет сегодня не иначе как бить. Она – хитрая. Я настелехаюсь, а она меня – скалкой. Я утром думаю, что сам где упал, и ее не бью за это. Она меня обманывает.

– Ты Дуньку-реквизиторшу знаешь? – поинтересовался юноша.

– Знаю, почему не знать. Она моя коллега. А у меня деньги-то есть. Ты не думай, что я – бич. Я – рабочий человек. У меня есть деньги.

И пьяница вынул из мятого кармана эти нелепые бумажки.

– Ты пойди, сходи, позови ее, – сердясь сам на себя, попросил юноша.

– А я один не пойду, – закуражился столяр. – Если за компанию, то я пойду. За компанию сионист удавился. Пива выпьем. Мы в служебном буфете выпьем пива.

Тоскливо стало юноше. А также любопытно – каков он из себя, служебный буфет. И есть ли там живые артисты. Юноша сильно уважал живых артистов. Он и с Дунькой познакомился по той же линии. Ему ребята говорили:

– У тебя баба есть?

– Есть, – отвечал юноша. – В театре работает.

– Сука, наверное, – говорили ребята, имеющие о многих вещах превратные мнения.

И юноша хохотал.

Зашли по служебному входу. За столом сидел пожилой человек, похожий на петуха.

– Ты куда прешь? – сказал он столяру, который выделывал ногами вензеля.

– А вот юноша ищет свою сестру, – сказал столяр, подмигивая юноше.

Тому стало жарко, но их пропустили.

– Ты мне Дуньку найди, и я пойду, – бормотал оробевший юноша.

– Щичас, щичас, – сказал его провожатый, который уже очень плохо стал говорить по-русски. – Щичас. Пивка выпьем.

Так попали в буфет. Буфет оказался как буфет, за исключением публики. Публика была – дай боже! Ковбой сидел, играя различными револьверами. Красавица обмахивалась здоровенным веером. Зажглась красная лампочка над входом, и ковбой проворно ускочил. Откуда-то издалека раздался его измененный голос:

– Я убью тебя, ничтожество! Ты отравил мне жизнь. О Мэри, Мэри! Моя прекрасная Мэри.

Юноша беседовал со столяром о своей любви.

– Побью, побью гадюке стекла, – говорил он. И при этом угощал работника театра. А тот уже совершенно осовел. Он совел, совел, а потом вытянулся и запел:

 
О, дайте! Дайте мне свободу!
 

После чего рухнул на пол и встать больше не мог.

Буфетчица и публика с интересом ждали, как отнесется юноша к падению своего собутыльника, потому что юноша весь был сам собой чистенький, приглаженный, в свитерочке.

Но он просто-напросто взял вместо пива бутылку вина и просто-напросто стал пить в одиночестве.

– Смотри-ка, вон столяру нашему свободы захотелось, – громко сказал один румяный актер одному бледному актеру.

А тот был не в духе и ответил злобно:

– А человеку и не нужна свобода. Это он так, для видимости, что ему свобода нужна. Ему иллюзия нужна, а не свобода. Дай нашему столяру иллюзию, и он будет рад и доволен. А дайте ему свободу – он разрушит все, и в первую очередь самого себя.

– Это что же, Кузьмичев, тебя такой философии в театральном училище научили? – захохотал румяный актер.

– Мое здоровье, – громко сказал юноша, поднимая стакан.

А в это время его разлюбезная Дунька сидела неподалеку на ящике для костюмов и болтала ногами. Подруги уже передали ей, что видели в буфете ее пьяного сердитого хахаля. Дуньке было страшно и сладко. А еще ей хотелось коньяку и конфет «Птичье молоко».

Ныряльщику сначала везет, а потом он пропадает

Один пьянчуга справлял в маленькой компании Международный день защиты детей. Пьянице ведь что ни день – все праздник.

А компания действительно была маленькая, но интеллигентная. Доктор Русаков, приезжий артист и какие-то две неизвестные девушки. Пьянчуга был без пары, отчего и грустил немножко.

И разговор тоже велся очень хороший, актуальный. Доктор и артист высказывались по вопросу о вмешательстве прогресса в живые силы природы.

– Ты извини, но тут я никак не могу с тобой согласиться, – говорил доктор, пуская дым колечками.

– Нет. Нет и нет, – твердил артист. – Ты меня прости, но – нет. Все же это – хорошо. Ты представляешь – было пустое место, скалы, а сейчас – ГЭС.

Выпили водки. Алкоголик молчал.

– Эх, артист ты мой, артист, – сказал порядком опьяневший доктор. – Ты человек приезжий. Тебе легко рассуждать. А у меня тут дедушка жил, бабушка жила, прадедушка жил, прабабушка жила. Оно конечно – я против ГЭС не спорю. Ни-ни. – Сделал жест рукой. – Но ведь ты понимаешь. ГЭС. ГЭС можно строить, а можно и не строить. Можно придумать какое-нибудь там… атомное, что ли, топливо. А как ты построишь ту красоту, которая исчезла? Лес? Скалы?

– Послушай, лес же весь вывезли, вырубили выкорчевали.

– Весь? А ты был на рукотворном этом, мать их, море? Видел, как там у берегов? Это ж чистый сюр. Деревья. Верхушки торчат, а ныряешь к корню. Жутко нырять к корню, а? Впрочем, вру. Я не нырял.

– Нет. Там можно нырять, – заступилась девушка. – Там тепло, а вот в этой самой реке Е. – нельзя. Четыре градуса вода круглый год.

– Почему так? – изумился артист.

– А потому что донная вода идет через бьеф плотины и до города не успевает прогреться, – объяснила ученая девушка.

Пьянчуга молчал. Зато вступила другая девушка.

– А я дак лично и в море не стану нырять. Там, во-первых, может быть зараза. Скот чумной раньше закапывали, вот тебе и зараза. А во-вторых, я раньше в районе жила, у меня там папочка похоронен, и он сейчас под водой. Как же я стану нырять над папочкой?

Девица прослезилась и выпила единым махом. Доктор тоже растрогался и, желая ее утешить, сказал следующее:

– А вот тут вы ошибаетесь. Заразы не должно быть. Там были сделаны бетонные козырьки. Заразы не должно быть.

– Над всем чумным скотом козырьки? – усомнилась девица.

Доктор обозлился.

– Пойми ты, дура, что не в скоте дело, не в скоте. И не в кладбищах даже. А – в красоте! Красота исчезает под напором прогресса… хотя, впрочем, кладбище… да… тоже аргумент, – забормотал он.

От таких резких слов девица струсила. И артист уже не спорил. Его подруга сидела в свободной позе, и он заметил у нее на ноге синюю жилку в форме буквы «М».

– Метро. Мужчина, – сказал артист.

– Что, что? – переспросили его.

А пьянчуга все молчал, и молчал, и молчал. И он домолчался.

Когда все стали спрашивать «что, что», пьянчуга поднял буйну голову и сказал совершенно не к месту:

– Это что за обывательские разговоры, товарищи? Почему нельзя нырять? Очень даже можно нырять.

После чего разбежался во всю длину однокомнатной квартиры второго этажа и нырнул в окно, пробив двойные рамы.

Остальные пьяницы с ужасом бросились и увидели, что алкоголик лежит в газоне, на свежевспаханной земле.

– Надо скорей бежать вниз, посмотреть, что с ним! – крикнули пьяницы и бросились вниз смотреть, что стало с ныряльщиком.

Но внизу они не обнаружили ныряльщика, равно как и следов какой бы то ни было катастрофы. Случайные прохожие не могли им дать никакого объяснения. Они просто-напросто шарахались в сторону от взволнованных пьяниц. За поисками незаметно настала ночь, пропавший пропал без вести, и они возвратились в дом, где незаметно заснули.

А ныряльщику сначала очень повезло. Он упал в пахоту и, очнувшись, очень обрадовался тому, что жив. Он со страхом ощупал свои конечности и увидел, что они у него есть. А страх не проходил. Тогда пьянчуга вскочил и полетел в ближайший травматологический пункт, где стал просить лекарств. Его всесторонне осмотрели и велели не нести ахинею про падение со второго этажа.

Но пьянчуга клялся и божился со слезами на глазах и с жаром в душе.

Да! В затруднительное положение попали бы медработники, если бы кто-то из них не догадался взять у пьянчуги алкогольную пробу.

Ныряльщик дыхнул в трубку и мгновенно пропал. Его попридержали, и через некоторое время он был доставлен на улицу Менделеева в медвытрезвитель № 1, где его раздели и поставили под холодный душ.

Ночь он провел скверно. Приводили пьяных. Двое подрались, и их сильно увещевал милиционер. Одного тошнило.

А утром пьянчугу оштрафовали на 30 рублей, а также сообщили по месту его работы. Ныряльщику пришлось держать ответ перед своими товарищами. Ему было стыдно. Он стоял перед ними и мучился.

Ромаша и Джульетта

Один совершенно спившийся алкаш по имени Ромаша, которого вдобавок еще и очень сильно любили девушки, пришел с одной из них к себе домой, где стали пить водку из бутылки и стакана.

Да! И девушка пила, совершенно забыв про свою девичью честь. Пила, как будто бы и не знала, как вредна водка для ее неокрепшего, юного организма. Пила, будто бы никогда не читала газет, и не слушала радио, и не видела телевидения!

Бедная девушка! Пожалуй, она поступала так нехорошо от любви. Ведь она так сильно любила алкоголика Ромашу.

А его и было за что любить. Он был очень умный, пока окончательно не спился. Он знал наизусть, кто когда родился и умер из великих людей, и любил поговорить о том, как их мучили. Она его любила.

А Ромаша, между прочим, тоже ее очень сильно любил. Он начал ее любить еще тогда, когда пил только по вечерам и совсем немножко. А она тогда была красивая и только смеялась над ним, когда он ей что-нибудь предлагал.

А это приводило его в такое отчаяние! Она смеялась, а он от этого помирал. Он однажды разбил кулаком окошко, а также приучился пить.

Изначально слабый был человек, как видите, но от пьянства заимел какой-то суррогат твердости. Дерзил, острил. Девки-дуры вешались ему на шею, а он их всех ублажал. Он нахальный и странный стал.

И вот же ведь как дико устроена девушка! Лишь она увидела, что ее бывший дружочек жрет водку, как конь, что он не пропустит ни одну юбочку, так она сразу же – и срочно, и мгновенно – полюбила его сама.

И она стала приходить к нему на квартиру. А он сначала ничего не мог понять. Он думал, что девушка над ним издевается. А когда понял, то задохнулся от радости и, задыхаясь, стал любить девушку, когда только было у них свободное время.

А времени свободного у них было много, потому что Ромаша докатился до того, что рисовал на кладбище желающим таблички про покойников. А девушка она и есть девушка. Она всегда свободное время найдет. И вообще – у девушек всегда все есть. У них всегда деньги есть непонятно откуда, и они всегда могут дать мальчику на бутылку.

Слюбились, значит. Вот тут-то и остановить им, глупым, мгновение. Ведь оно было у них очень прекрасное.

Но Ромаша никак не мог забыть, как она раньше его водила за нос. То есть сверху-то он давно забыл, а вот там, внутри… Там, внутри, знаете как темно?

И девушка тоже – ей было стыдно перед людьми и собой, что она, как ни крепилась, а все же полюбила такого ничтожного, который не имеет будущего, денег, власти, сильных друзей и автомобиля.

По этому случаю – водка у них лилась рекой, а табличек Ромаша писал все меньше и меньше. Зато он сочинил стихи и прочитал их девушке.

 
Сказала мне одна алкоголичка,
Что она – католичка.
Теперь я знаю: средь алкоголичек
Есть небольшой процент католичек.
 

Так прочитал он. А девушка вяло посмотрела на него, сходила в ванную и, возвратившись, принялась за водку.

– Налей и мне, – попросил Ромаша.

Девушка снова вздохнула, снова посмотрела, но налила.

И пришла к нему, лежащему в нестираной постели.

– Милый, – сказала она. – Милый. Ты – мой.

– Я обожаю тебя, – сказал он. – Я обожаю, я обожаю тебя. Ты меня погубила, но я обожаю тебя. Я тебя обожаю.

– А я тоже пропала, – ответила Джульетта. – Я хотела за кандидата каких-нибудь наук, но я пропала. Я не могу выйти за кандидата каких-нибудь наук. Ты – мой маленький, радость ты моя.

И они выпили водки, и они были близки, а когда все кончилось, алкоголик лег на спину. Он глядел в потолок и думал об истории человечества и знал, что рядом лежит она: рост один шестьдесят восемь, гулко бьется сердце, перегоняя пять литров крови, голубая жилка на запястье.

– Милый, – шептала девушка, задремав. – Милый. Ты – мой маленький, сильный и храбрый. Давай выпьем еще водки, хочешь?

И тут алкоголик наконец решился. Лицо его озарилось тихим сияньем. Он взял девушку на руки. Пухлые губы ее были влажны, и волосы заливали лицо.

И он взял девушку на руки, и он вышел на балкон шестого этажа, глядя на раскинувшийся внизу город. И он внимательно посмотрел на раскинувшийся внизу город. Девушка слабо обнимала его. Он перегнулся через перила и выпустил девушку из рук. Она не вскрикнула. Послышался глухой удар. На асфальте расплывалось темное пятно. Алкоголик стоял на балконе.

И на всю эту безобразную картину падения нравов, оцепенев, смотрели доминошники, забивавшие козла под тенистым тополем. Они работали на комбайновом заводе и, оцепенев, не знали, как истолковать случившееся. Алкоголик стоял на балконе.

– Эй, а ты чё же! – крикнул один доминошник.

Алкоголик не слушал его.

– Подожди. Не спеши. Я – сейчас, – бормотал он, после чего и сам выбросился с балкона. В полете он познал всю мудрость мира. Но, к сожалению, люди, познавшие всю мудрость мира, уже никому не могут о ней рассказать.

На них не было никакой одежды. Доминошники закрыли тела принесенными из дому простынями и стали дожидаться представителей власти и медицины, разгоняя жадную до зрелищ толпу грубой бранью.

Дорогие мои! Хорошие! Землячки́! На примере изложенных пяти песен о водке вы ясно видите, что людям, которые тонут в море водки, приходится очень и очень туго.

Но худо должно быть также и тем, которые плывут по этому спиртовому пространству в белоснежном лайнере. Стоит себе, опершись на корму, сукин сын, одетый в аккуратный фрачишко, и слушает, как корабельная музыка играет «Прощанье славянки», а в ресторане подают красную икру.

Стыдно ему должно быть, такому человеку! Ему должно быть очень и очень стыдно, что он не борется с морем водки, чтоб оно высохло раз и навсегда. Ему должно быть очень стыдно!

Но ему, напротив, ничуть не стыдно. Мало того, он наверняка будет иметь претензии ко мне за то, что я сочинил изложенные пять песен о водке.

А как мне не сочинять пять песен о водке, когда я слышу вопли распадающихся семей и вижу детишек с перекошенными от волнения лицами.

И везде – ад. И везде эта водка, водка, водка!

Туман! Болезнь! Мрак! Чувствую – скоро будет осень. Утром высунусь из окна и увижу, что алкоголик идет по серебряному от инея рельсу неизвестно куда.

* Пора признаться, что название этого цикла коротких рассказов навеяно названием знаменитого фильма советского кинодокументалиста Дзиги Вертова «Пять песен о Ленине». Это просёк один мой критик-доброжелатель и, отведя меня в сторону на каком-то семинаре «молодых писателей», шепотом сообщил мне про Вертова, чтобы я «не подставился». Но я ушел в «глухую несознанку». Дескать, мы люди не местные, из Сибири, откудова нам етта усё знать, какой еще такой Дзига…

Кроме того, пора печатать меня большими тиражами и платить мне за работу хорошие деньги. – Это и сейчас актуально.

…в городе Риге (Латвийская ССР). – Где до сих пор стоит памятник латышским красным стрелкам, спасшим в 1918 году на радость всем трудящимся Ленина и Дзержинского.

…несмотря на отсутствие обстановки. – Двусмысленность этой фразы тот критик-доброжелатель тоже отметил и попросил ее вычеркнуть, «если я серьезный парень».

Больше всех в жизни повидали токари Петров и Попов. – Я, в отличие от моего покойного друга Дмитрия Александровича Пригова, ни токарем, ни слесарем не работал. Впрочем, вру: в школе тогда временно ввели трудовое обучение, и я раз в неделю ходил рано утром на комбайновый завод, где спал в теплых токарных стружках. Потому что рабочие хотели «гнать план» и «шалыжки колотить», а не возиться с косоруким девятиклассником.

– Хочем знакомиться с грузином. – Вот ведь каким пиететом пользовалась Грузия в тогдашнем обществе. Не то, что сейчас, когда она целится вступить в НАТО. Нужно и нам вступить в НАТО, тогда все будет по-прежнему.

За компанию сионист удавился. – Сомнительная, но по тем временам политически корректная шутка. «Сионист же ведь и русским может быть», – сказал бы умный столяр, если бы его потянули вдруг к ответу «за разжигание национальной розни».

А дайте ему свободу – он разрушит все, и в первую очередь самого себя. – Какие же грамотные, философски подкованные актеры служили тогда в музкомедиях страны. Сразу видно, что Духовность была тогда на порядок выше, чем сейчас.

Кузьмичев – фамилия моего друга, актера нынешнего театра “Эрмитаж” Александра Кузьмичева, тогда работавшего в Красноярском ТЮЗе. Совпадение, как и все в этой жизни, – случайное (шутка).

«Птичье молоко». – Таких конфет тогда в обычных магазинах не было. Равно как и понятия «скрытая реклама».

Он упал в пахоту и, очнувшись, очень обрадовался тому, что жив. – Мой близкий знакомый, красноярский хиппи по прозвищу Бурмата, вывалился в газон с балкона ЧЕТВЕРТОГО, а вовсе не какого-то там второго этажа, и с ним тоже ровным счетом ничего не случилось. За исключением того, что его забрали в милицию.

…на улицу Менделеева в медвытрезвитель № 1. – Знаменитый русский химик изобрел не только Периодическую таблицу, но и определил идеальное соотношение объема и веса частей спирта и воды в водке. Так что назвать его именем улицу, где помещается вытрезвитель, – было вполне логично.

Ромаша – так звали мы, близкие и друзья, прекрасного сибирского поэта, прозаика, драматурга и культуртрегера Романа Солнцева, безвременно ушедшего из жизни в 2007 году. Ромаша, кстати, совершенно не обиделся тогда на этот текст. Вечная память!