Текст книги "Тренировочный полет"

– Видите, что происходит? – возбужденно прошептал Марк. – Они могут удерживать этот дом и многие другие дома в других мирах, но не могут удерживать все. Похоже, боятся нападения, но им ничего не предпринять, пока не появится противник, – разве что сохранять боевую готовность. Они не ждут удара сзади. Подберемся в темноте и дождемся начала боя. Тогда перебьем пулеметчиков – они самые опасные – и поднимем панику. При одновременном нападении спереди и сзади им не устоять. Сиксим, ты умеешь стрелять из винтовки? Из той, трофейной?

– Да, я разобрался в ее механизме.

– А как насчет меткости?

Вопрос оказался глупым.

– Я каждый раз попадаю туда, куда целюсь.

– Если сейчас не справимся, второго шанса уже не будет. Как только они поймут, что мы здесь, начнут палить в обе стороны. Пошли, надо подобраться ближе.

Он двинулся в сторону палисада, следом – хромающий робот с винтовкой на плече. Индейцы остались на месте. Марк повернулся к ним, но они промолчали, непоколебимые, как скала. Адвокат сделал все, чтобы их убедить. И теперь двоим, человеку и роботу, предстояла невыполнимая задача.

Они едва не опоздали. До изгороди оставалось еще ярдов двадцать, когда внутри здания затрещали выстрелы. В ответ загрохотало оружие южноафриканцев. Марк устремился вперед, обгоняя сиксима, вбежал в открытые ворота и упал ничком в тени возле стены, чтобы отдышаться. Точная стрельба требует ровного дыхания.

Он прицелился и открыл огонь. Упал один стрелок, потом другой. Пристроившийся рядом сиксим с регулярностью механизма укладывал солдата за солдатом. Кто-то заметил вспышки их выстрелов, и пули стали рвать землю вокруг. Несколько буров бросились отражать нападение с тыла. Винтовка Марка щелкнула – в ней кончились патроны. Он выдернул пустой магазин, однако не успел вставить новый – над ним навис солдат.

И сразу же упал со стрелой в груди. Марк заметил в темноте силуэты индейцев, а в следующий миг из распахнутой двери хлынули сиксимы.

Это переломило ход боя. Роботы добрались до солдат, и началась безжалостная бойня. Пленных не брали. Марк подозвал индейцев и поручил своему сиксиму защищать их, чтобы не перебили. Резня закончилась быстро, и тогда из здания показался знакомый одноглазый человек.

– Эриникс! – окликнул Марк, и тот подошел. – Рассказывайте, что произошло.

– Они уже давно знали о нашем существовании, но не догадывались, где мы прячемся. Офицер, которого мы не прикончили, привел к зданию отряд.

Он произнес это без злости или сожаления, просто сообщая факт. Марку нечего было сказать в свое оправдание.

– Враги все перебиты? Теперь путь открыт?

– Не все, но об оставшихся позаботятся сиксимы. Видите, что получается, когда другие силы пытаются контролировать путь между мирами? – Эриникс двинулся было к двери, но вернулся. – Вы договорились с индейцами? Они поселятся на этой мировой линии?

– Думаю, да. Я не прочь остаться с ними на время. Помогу, чем смогу.

– Неужели не хотите обратно в «Эйнштейн»?

На этот вопрос ответить было трудно. Снова жить в Нью-Йорке, дышать грязным воздухом и тянуть лямку юриста? Такая перспектива вдруг показалась не слишком привлекательной.

– Не знаю, что и ответить. Дайте мне сперва закончить дело здесь.

Эриникс тут же повернулся и ушел. Марк приблизился к Большому Ястребу, который сидел, подобрав под себя ноги, и с живейшим интересом наблюдал за происходящим.

– Почему ты и твои воины пришли на помощь? – спросил Марк.

– Не хотелось пропускать такую хорошую битву. А еще ты обещал нам показать, как пользоваться гремучими палками. Мертвый не смог бы это сделать.

Дым гаснущих костров поднимался в небо, тонкой пеленой застя звезды. Его запах подчеркивал чистоту холодного воздуха, которым дышал Марк. Где-то неподалеку скорбно завыл волк. Этот мир, еще совсем недавно лишенный жизни, теперь имел ее в изобилии, а скоро в нем появятся и поселенцы, индейцы Шести наций, спасающиеся от солнца, которое решило отнять у них все.

Ему захотелось увидеть, что здесь будет происходить дальше, и даже помочь в сотворении нового мира. Скучная жизнь в перенаселенном городе теперь казалась совершенно чужой. Да, там остались друзья, которых будет не хватать, но он знал, что обзаведется новыми друзьями во множестве миров, где непременно побывает. Тут и думать нечего, выбор очевиден.

Эриникс стоял возле открытой двери, отдавая распоряжения чутко внимавшим сиксимам. Марк окликнул его.

Решение и в самом деле оказалось легким.

Последний поезд

Перевод Е. Михайлик

– Слушай, у меня был тот еще денек, а до него та еще ночка. Что посоветуешь: двойной виски или лучше тройной?

– Тройной, конечно. – Я подал знак бармену. Джордж Уолси обычно был преисполнен американского энтузиазма, но уж если погружался в уныние, то добирался до самого дна. – Что дрожишь так, лишку хватил вчера? Или напитки были слишком холодные?

– Ни то ни другое. Расскажу – не поверишь.

– Сомневаешься в моей безграничной доверчивости?

– Да с чего бы? Просто эта история из тех, над которыми всегда смеются.

– Мне тоже смеяться?

– Еще чего! Но ведь это не просто серьезно, это страшно до смерти – хотя такое слово, пожалуй, лучше не употреблять. Я про смерть.

Джордж жадно отхлебнул виски, будто стремился опьянеть, а не удовольствие получить, и мне стало интересно, что же могло его так растревожить. У него светлая голова на широких и сильных плечах. Уж и не упомню, сколько лет он проработал на правительство, в скольких диковинных уголках мира побывал, выполняя разные щекотливые поручения. Вот уж кого невозможно представить охваченным паникой – но сейчас он сидит передо мной, белый как мел, и самым возмутительным образом переводит отменный «Гленливет».

– Так расскажи, – попросил я. – Похоже, дело и впрямь серьезное, и смеяться вовсе не хочется. У меня есть сигара, есть выпивка, и я весь внимание.

Джордж хрустнул пальцами и уставился в свой стакан.

– А может, и стоило бы поднять меня на смех. Может, я просто нализался до потери ума. Не знаю… Ладно, выслушай, а потом сам решишь. Это случилось вчера, поздно вечером, даже, пожалуй, уже сегодня, сразу после полуночи. Собрались старые друзья, обычное дело, спиртное рекой, в комнате жарко, а я подустал за день. Сидели в квартире на Эшбурн-гарденс, чуть в сторону от Кромвель-роуд. Выпил лишнего, и там не один я такой был, а глянул на часы – и глазам не поверил. У меня же в полвосьмого деловой завтрак, чтоб его! Сказал, что иду в туалет, это единственный способ смыться с такой вечеринки, схватил пальто и улизнул потихоньку.

На свежем воздухе полегчало, и я двинул пешком и вдруг сообразил, что иду не в ту сторону. Ночью в Кенсингтоне такси если и можно поймать, то разве что в аэропорту. Но я-то шел по Глостер-роуд и не хотел поворачивать назад. А прямо передо мной был вход в метро.

Он сгреб арахис с тарелочки на стойке и съел всю пригоршню разом, жевал так жадно, словно это был его последний ужин. Я промолчал, выдохнул вместо ремарки дымное колечко, и некоторое время спустя он продолжил:

– Эту станцию я хорошо знаю, часто бывал на ней лет тридцать назад, – там совсем рядом, за углом, у правительства была секретная контора. Отличный образец викторианской железнодорожной архитектуры, обращал внимание? Линии «Дистрикт» и «Сёркл», названия прямо там, на этих вечных керамических плитках. Первое метро в Лондоне. Сплошная классика: и наземные участки, и паровозы на угле, и все такое прочее.

Мой приятель снова пригубил виски, пальцы на стакане побелели. Было понятно – даже ему самому, – что он боится говорить по существу дела. Все же решился, «закусил пулю», по любимой своей американской поговорке, и расправил плечи.

– Моя гостиница прямо на кольцевой, вход в метро открыт, последний поезд идет вскоре после полуночи, значит я еще мог успеть. Уже слышался его шум, в лицо мне веял легкий ветерок. Я слетел по лестнице, прыгая через две ступеньки, нашарил в карманах пять пенсов на билет. Пролет был темный, мрачный, но это обычная в том районе картина, сам знаешь, и я дошел до платформы. Никаких билетных автоматов, вообще никого. Наверное, я перепутал вход с выходом – в ночное время их открывают и закрывают по-разному. Но как бы то ни было, спустился я и вижу, у платформы поезд стоит с открытыми дверьми. Помню, обрадовался: вот, сэкономил шиллинг, – и нетвердые ноги понесли меня к вагону. Я едва успел, двери закрылись сразу же за моей спиной. Стою, дышу тяжело и жду, что поезд тронется. Как бы не так. И это было первое.

Джордж очень долго смотрел в стакан, словно вовсе позабыв о моем присутствии.

– Первое? – спросил я, понизив голос.

Он встряхнулся и продолжил рассказ, так тихо, что мне пришлось напрячь слух.

– Первое, что показалось странным. Почему поезд стоит? Нет толпы пассажиров, в это время суток нет поездов, которые нужно пропускать. А мы все стоим и стоим. Оглядываюсь по сторонам, и меня аж озноб пробивает. В поезде отопление отключено, должно быть, электроэнергию экономят, – но это было не просто физическое ощущение, а кое-что гораздо серьезней. Я только так могу описать: за секунду что-то пробрало меня насквозь. Ноги в туфлях ледяные, кожа вся съежилась, – будто голым на мороз выскочил. Обхватил это я себя руками, зубами стучу и думаю: неужели заболеваю? Но все прочие люди в вагоне укутаны по самые уши, стало быть, не во мне дело. Вагон для ночного времени не пустовал, на последний поезд всегда найдутся пассажиры. Обычные люди, кто-то сидит, кто-то стоит. Зимние пальто, шарфы, теплые плащи – и все молчат молчком в тусклом желтом свете.

И тут, клянусь, с меня весь хмель слетел. Не то чтобы я был крепко пьян, ничего подобного. Просто трудный день, а потом хорошие напитки, расслабился малость, – сейчас бы в кровать и уснуть, а утром встанешь как новенький. Так вот, протрезвел я в один миг, а по спине мурашки бегают – как будто меня бросили в кишащую гадюками яму. Это из-за того, что я увидел. А вот сейчас попрошу тебя не смеяться.

Я ничего не ответил. Джордж даже не смотрел на меня – глаза были широко раскрыты, словно он глядел на нечто видимое только ему.

– Это была газета, просто мятая газета торчала из кармана старого плаща. Утренняя «Таймс», тонкая бумага, почти папиросная, в полуметре от моего лица. Я легко прочел название и разобрал дату: восьмое декабря тысяча девятьсот сорок первого. Пожалуйста, ничего не говори.

Я, если честно, и не собирался.

– Конечно, у пассажира могла быть при себе старая газета, почему нет? Сувенир или что-то в этом роде. Что значит одна старая газета? Сама по себе – ничего. Но были еще сами люди. Причем какие-то замурзанные. Как в военные годы, помнишь? Чиненая одежда, землистые лица, продуктовые карточки и усталость, от которой нам тогда не было спасу? Вот и тут… И не что-то одно, бросающееся в глаза, а много мелких примет. Трудно описать, но я помню, как вдруг в этом холодном неподвижном поезде, среди измотанных молчаливых людей, я испугался. Испугался, как никогда в жизни, – уж ты-то понимаешь, о чем я говорю. Ведь тебе известно про Югославию, про все те средиземноморские дела. Мне случалось бояться – а кому нет? – но сейчас это был страх смерти, тот, что испытываешь, когда до нее рукой подать. И тогда я понял: если останусь в этом поезде еще хоть на секунду, мне точно конец. Совершенно не думая, не владея собой, я повернулся и давай скрести закрытую дверь. Рвался, как зверь из клетки, срывая когти… Уж извини за стиль бульварного романчика, но я не преувеличиваю нисколько – вот, сам посмотри.

Джордж поднял правую руку, и мне вдруг передался тот озноб, о котором он рассказывал. Все ногти были сорваны начисто, до мяса; чернела запекшаяся кровь и йод. Только сейчас я понял, что на всем протяжении разговора он держал стакан левой, а правую прятал в кармане пиджака.

– Конечно же, двери не открывались – мою панику невозможно передать никакими словами. Я оглянулся и увидел, как все пассажиры поворачиваются, чтобы посмотреть на меня. До той минуты внимания не обращали, а теперь все разом решили повернуть голову. Я не хотел видеть их лиц! Ты даже представить не в силах, как я этого не хотел!

Сколько это продолжалось, не могу сказать. Может, одну минуту, а может, тысячу лет. Время будто сгустилось, головы все поворачивались, холод добрался до самых костей, и я чувствовал, как прочный мир живых крошится у меня под ногами, еще миг – и провалюсь в бездну смерти и вечности.

Но вдруг отворились двери. Я давил на них с такой силой, что вылетел на платформу, потерял равновесие и упал. Знаешь же, как в метро двери иногда распахиваются и моментально закрываются снова, глазом не успеешь моргнуть. И если бы я не ломился наружу, так и остался бы в вагоне. Двери сдвинулись с лязгом, как стальные челюсти, и поезд тронулся.

А я стоял на четвереньках и смотрел, как он катит вдоль платформы в туннель, как прожектор тускнеет, желтеет, а потом и вовсе гаснет. Я еле-еле поднялся на ноги, пришлось держаться за стену, чтобы снова не упасть. Потом меня сердито окликнул дежурный. Станция закрыта, последний поезд ушел, нечего здесь делать постороннему – праведный гнев маленького начальника. Я что-то промычал и вышел через дверь, которую он открыл для меня и захлопнул с нарочитым грохотом. Наверх, на Глостер-роуд, я выбрался как раз вовремя, чтобы помахать проезжавшему такси. Вот, пожалуй, и все. Не так уж и серьезно, чтобы терять душевное равновесие?

Это прозвучало как вопрос, и на него было трудно ответить. Чтобы потянуть время, я попросил у бармена еще виски. Мало-мальски собрался с мыслями и заговорил:

– Я бы так не сказал. Судя по тому, как ты расстроен, случилось и впрямь нечто из ряда вон. Думаю, каждый эпизод легко поддается рациональному объяснению, но вот все в совокупности, похоже, оказало на тебя не самое благоприятное воздействие…

Джордж снисходительно улыбнулся – будь я собакой, он потрепал бы меня по холке. И я умолк.

– Хочу кое-что добавить к своему рассказу, – произнес он. – Эту дату на газете я буду помнить до конца жизни, потому что тот день был для меня самым ужасным за всю войну. Восьмого декабря сорок первого года со станции метро «Глостер-роуд» отошел состав, полный измотанных людей, которым хотелось только одного: поскорее добраться до дому, согреться и уснуть. Отошел от той самой платформы, преодолел отрезок туннеля и вынырнул на открытом участке перед станцией «Хай-стрит» в Кенсингтоне. То, что произошло потом, нельзя назвать иначе как катастрофическим стечением обстоятельств. Налета не было. А бомба – упала. Наверное, немецкий пилот на обратном пути сбросил наугад неизрасходованный боеприпас. Фугаска, причем мощная. Она упала прямо на поезд, и сто двенадцать человек погибли в одно мгновение. Где были живые люди, там только рваное мясо и раздробленные кости.

Тут Джордж умолк; я тоже не раскрывал рта. Мы как-то забываем, насколько плохо обстояли в ту пору наши дела, и вспоминать лишний раз не хочется. Наконец я кашлянул и заговорил:

– Конечно, я понимаю, что ты почувствовал. Этот поезд спустя столько лет напомнил тебе тот, тогдашний. Все более чем ясно.

– Ошибаешься, все более чем странно. Ведь ты знаешь не все. Тогда, в декабре сорок первого, я опоздал на поезд, на тот самый, которым ездил каждую ночь. Подскочил, когда двери уже закрылись, подергал их, но без толку. Так и стоял, злой как черт, и смотрел вслед ушедшему составу. Я все еще был на платформе, когда рвануло, из туннеля хлынуло адское пламя и ударная волна сшибла меня с ног. Да, я опоздал на тот поезд. Но ответь, неужели он ждал меня все эти годы? Каждую ночь, в тот же час? Означает ли это, что я должен был уехать на нем вместе с остальными? И если бы вчера я не вырвался из вагона, что стало бы со мной?

День после конца света

Перевод В. Вебера

Кусок планеты не поражал размерами, но пришлось довольствоваться малым. Потому что все остальное превратилось в камни, пыль, мусор. А тут все-таки остался участок земли, большая часть крестьянского дома, растущее перед ним дерево, даже пятачок пастбища с замороженным бараном. И ничего больше. Со всех сторон земля резко обрывалась, кое-где из нее торчали корни. На краю сидел мужчина, болтая ногами над пустотой. Отбросил сучок, который медленно скрылся из виду. Звали его Френк, а девушку, которая устроилась на качелях, закрепленных за ветви дерева, – Гвенн.

– Я же не пытался взять тебя силой. – Выглядел Френк мрачнее тучи. – Ты же знаешь, я не животное. Просто расстроился, ты должна это понимать, конец света и все такое. Мне стало очень одиноко. Вот я и подумал, что поцелуй поможет мне забыть о случившемся. Поможет нам забыть.

– Да, Френк. – Гвенн, чтобы раскачаться, оттолкнулась ногой от земли.

– Так что у тебя не было причин для оплеухи. Все-таки мы – один экипаж.

– Я же извинилась за то, что ударила тебя, Френк. Я тоже расстроилась, ты должен это понимать. Такое случается не каждый день.

– Нет, не каждый.

– Так что не злись на меня. Лучше раскачай.

– Я не то чтобы злюсь. – Френк поднялся, стряхнул со штанины форменных брюк несколько замерзших травинок. – Наверное, немного обиделся, может, даже впал в депрессию. Невелика радость – получить оплеуху от женщины, которую любишь. – Он толкнул Гвенн.

– Пожалуйста, давай не возвращаться к этому разговору, Френк. Все кончено. Ты так говоришь только потому, что тебе кой-чего хочется. И ты знаешь, что я люблю другого.

– Гвенн, дорогая, взгляни фактам в лицо. Ты больше не увидишь Роберта никогда…

– Полной уверенности у меня нет.

– А у меня есть. Планета взорвалась мгновенно, без всякого предупреждения, со всеми, кто находился на ней. Мы были в космическом корабле по другую сторону Луны и только поэтому остались живы. Но Роберт разделил общую судьбу. Он находился в Миннеаполисе, а Миннеаполиса больше нет.

– Мы этого не знаем.

– Знаем. Я не думаю, что Миннеаполису удалось выбраться из этой передряги. Наш радар обнаружил только этот кусок планеты. Крупнее ничего нет.

Гвенн нахмурилась, опустила ногу, остановив качели:

– Может остаться и кусок Миннеаполиса.

– С Робертом, замерзшим, как этот баран.

– Какой ты жестокий… ты просто хочешь причинить мне боль!

– Ну что ты. – Стоя сзади, он нежно обнял ее за плечи. – Я не хочу причинять тебе боль. Просто ты не должна уходить от реалий. Остались только ты и я. И я тебя люблю. Всем сердцем.

Пока он говорил, его руки соскользнули с плеч, двинулись ниже, на упругие округлости. Но Гвенн дернулась, спрыгнула с качелей на землю, отошла на пару шагов, уставилась на замерзшего барана.

– Интересно, он что-нибудь почувствовал?

– Кто… Роберт или баран?

– Как ты жесток!

Она топнула ножкой, угрожающе вскинула руку, когда он двинулся к ней. Френк что-то пробурчал себе под нос и плюхнулся на качели.

– Давай спустимся с небес на землю. Давай забудем все, что случилось на корабле. Забудем, что я пытался подкатиться к тебе, забудем, что хотел уложить в койку. Забудем все. Начнем жизнь с чистого листа. Сама видишь, в какой мы ситуации. Мы остались вдвоем. Я – Адам, ты – Ева…

– Гвенн.

– Я знаю, что тебя зовут Гвенн. Я хочу сказать, что мы теперь как Адам и Ева, и на нас лежит ответственность за возрождение рода человеческого. Ты понимаешь?

– Да. Я думаю, ты по-прежнему пытаешься соблазнить меня.

– Черт побери, какая разница, что ты думаешь! Это наш долг. Провидение уберегло нас именно потому…

– Вроде бы ты говорил мне, что ты – атеист.

– А ты говорила, что ходишь в церковь. Я смотрю на ситуацию с твоей позиции.

– А я – с твоей. Ты – сексуально озабоченный.

– Скажи спасибо. Значит, у нас будет много детей. Родить их и вырастить – наш долг перед человечеством.

Гвенн, глубоко задумавшись, погладила барана по голове.

– Не знаю. Может, наилучший вариант – раз и навсегда со всем покончить. Мы взорвали мир. Можно сказать, загрязнили окружающую среду во вселенском масштабе.

– Ты, конечно, шутишь. Мы не знаем, что произошло. Возможно, какая-то случайность…

– Хороша случайность.

– Ты же знаешь, как бывает… – Френк вскочил с качелей, шагнул к Гвенн. – Забудь о человечестве, – взмолился он. – Думай только о нас. Мы же остались вдвоем, больше никого. Тепло соприкосновения, конец одиночества, восторг поцелуя, слияние плоти…

– Если подойдешь ближе, я закричу!

– Кричи сколько влезет! – проорал Френк со злобой и горечью, схватил Гвенн, рванул на себя. – Кто услышит? Я тебя люблю… хочу… не могу без тебя…

Она попыталась вырваться, замотала головой, но сила была на его стороне. Он поцеловал ее в щеку, в шею… и она перестала сопротивляться.

– Так ты все-таки насильник? – прошептала она, глядя ему в глаза. Еще мгновение он прижимал ее к себе. Потом его руки повисли, как плети.

– Нет. Я не насильник. Просто симпатичный парень с сильным половым влечением и развитым чувством вины.

– Так-то лучше.

– Не лучше – гораздо хуже! Разве может последний оставшийся на Земле мужчина испытывать чувство вины? Окружавший меня буржуазный мир умер, а я по-прежнему несу в себе его мораль. Что, по-твоему, случилось бы с тобой, если б я повел себя, как дóлжно самцу? Просто схватил и навязал бы тебе свою волю?

– Не говори гадостей.

– Я не говорю гадостей, просто хочу, чтобы твоя светловолосая бестолковка начала хоть немного соображать. Кроме тебя и меня, никого нет, понимаешь? Нас только двое. У нас есть этот кусок Земли, а под ним – наш космический корабль, бортовые системы которого создают силу тяжести и генерируют воздух. Атомная энергетическая установка проработает еще тысячу лет. Пищевой синтезатор будет нас кормить. Так что мы, образно говоря, всем обеспечены.

– Обеспечены для чего?

– Вот об этом я тебя и спрашиваю. Мы будем мирно стареть, как добрые приятели, в своих каютах? Ты будешь вязать, я – смотреть старые фильмы. Ты этого хочешь?

– Мне не понравилось слово «бестолковка».

– Не уходи от вопроса. Ты этого хочешь?

– Я как-то не думала…

– Так подумай. Мы здесь. Одни. До конца нашей жизни.

– Похоже, подумать стоит. – Она склонила голову, посмотрела на Френка так, словно видела впервые. – Можешь поцеловать меня, если хочешь.

– Еще как хочу!

– Но ничего больше. Только поцеловать. В порядке эксперимента.

Получив разрешение, Френк заметно присмирел. Осторожно приблизился к ней. Гвенн закрыла глаза, задрожала всем телом, когда Френк обнял ее. Он прижал Гвенн к себе, поцеловал в закрытые глаза. Она задрожала вновь, но не попыталась вырваться. Не запротестовала и когда его губы нашли ее и впились в них долгим, страстным поцелуем. Когда же он опустил руки и отступил на шаг, она открыла глаза. Френк нежно ей улыбнулся.

– Роберт целовался лучше, – констатировала Гвенн.

В ярости Френк пнул барана и запрыгал на одной ноге, ухватившись за вторую и постанывая от боли: с тем же успехом он мог пнуть гранитный валун.

– Как я понимаю, он был хорош и в постели, – вырвалось у него.

– Просто чудо, – признала Гвенн. – Поэтому мне так трудно даже смотреть на другого мужчину. Кроме того, я ношу под сердцем его ребенка, а это еще больше все усложняет.

– Ты?..

– Беременна. Такое случается, знаешь ли. Роберт еще не знает…

– И никогда не узнает.

– Ты ужасный!

– Извини. Так это прекрасно, великолепно. Мы увеличили генофонд человечества на пятьдесят процентов. Сын Роберта сможет жениться на нашей дочери или наоборот.

– Это же инцест!

– В Библии инцеста нет. Когда начинаешь все заново, это правило, а не исключение. Об инцесте речь зайдет гораздо позже.

Гвенн вновь села на качели, глубоко задумалась. Вздохнула.

– Не получится. Так не положено. Во-первых, ты хочешь, чтобы мы занимались любовью, не поженившись, а это грех…

– С Робертом у тебя так и было!

– Да, но мы собирались пожениться. А с тобой это невозможно. Мы не можем пожениться, потому что некому зарегистрировать наш брак. А потом, ты хочешь иметь детей, хочешь, чтобы они совершили инцест… это слишком ужасно. На этом нельзя созидать новый мир.

– У тебя есть идея получше?

– Нет. Но и твоя мне не нравится.

Френк тяжело опустился на землю, в изумлении покачал головой.

– Я просто не могу поверить тому, что сейчас происходит, – разговаривал он, похоже, сам с собой. – Последний мужчина и последняя женщина спорят о теологии. – Он вскочил, охваченный гневом. – Хватит! Никаких споров, никаких дискуссий! – Он сорвал с себя рубашку. – Все начнется прямо здесь, прямо сейчас. Мы положим начало новому миру. Не могут сдерживать меня моральные нормы, которые обратились в прах вместе с планетой. Теперь все буду решать я. Язык, на котором я говорю, станет языком многих поколений. Если я скажу, что вода – это «эггх», во веки вечные все будут говорить «эггх», не задавая вопросов. Я теперь господь бог!

– Ты сошел с ума. – Гвенн попятилась.

– Бог, если хочу им быть. Остановить меня некому. Захочу – побью тебя, и за это ты будешь меня любить. А не полюбишь – побью вновь. Так чего ты не кричишь? – Он бросил рубашку на землю, надвигаясь на Гвенн. – Я единственный, кто услышит твой крик, и мне на него наплевать.

Он расстегнул ширинку, и с ее губ сорвался сдавленный вскрик. Френк лишь рассмеялся.

– Выбирай! – проревел он. – Можешь наслаждаться, можешь ненавидеть, мне без разницы. Я – носитель спермы. Из моих чресел выйдет новое человечество…

Он замолчал, потому что земля, на которой они стояли, качнулась.

– Ты почувствовала? – спросил Френк.

Гвенн кивнула:

– Земля качнулась, словно по ней ударили.

– Другой корабль! – Он быстро застегнул ширинку. Схватил рубашку, начал торопливо надевать. Гвенн взбила рукой волосы, пожалела о том, что при ней нет зеркальца.

– Кто-то ходит, – указал Френк. – Там. – Оба прислушались к шорохам под их миром. Потом послышалось тяжелое дыхание, на край земли взобрался человек. В гидрокостюме, оставлявшем открытыми только голову и руки.

Зеленого цвета.

– Он… зеленый, – вырвалось у Гвенн.

К Френку дар речи еще не вернулся. Мужчина поднялся, отряхнул пыль с рук, поклонился:

– Надеюсь, не помешал.

– Нет, все в порядке, – ответила Гвенн. – Заходите.

– Почему вы зеленый? – спросил Френк.

– Я мог бы спросить, почему вы розовые.

– Только без шуток. – Пальцы Френка сжались в кулаки. – А не то…

– Я очень сожалею. – Мужчина вскинул зеленые руки и отступил на шаг. – Прошу вашего прощения. Все это очень печально как для вас, так и для меня. Я зеленый, потому что я не землянин. Я инопланетянин.

– Маленький зеленый человечек! – ахнула Гвенн.

– Не такой уж я и маленький, – обиделся инопланетянин.

– Я – Френк, а она – Гвенн.

– Рад познакомиться с вами. Мое имя произнести вам будет трудно, поэтому зовите меня Роберт.

– Только не Роберт! – взвизгнула Гвенн. – Он мертв.

– Пожалуйста, извините. Нет проблем. Гораций подойдет?

– Гораций, а что, собственно, вы здесь делаете? – спросил Френк.

– Видите ли, все это довольно-таки сложно. Если позволите, я начну с самого начала…

– А как вам удалось так хорошо выучить английский? – спросила Гвенн.

– Я это тоже объясню, если вы соблаговолите меня выслушать. – И Гораций заходил взад-вперед. – Во-первых, я прилетел с далекой планеты, которая вращается вокруг звезды, отстоящей от Солнца на многие и многие парсеки. Мы проводили исследование Галактики, и мне поручили этот сектор. Ваша планета произвела на меня сильное впечатление. Как вы легко можете себе представить, зеленый – наш любимый цвет. Я установил средства мониторинга и подготовил достаточно полный отчет, естественно с учетом ограниченного времени. На это ушло чуть больше двухсот ваших лет.

– Вы не выглядите таким стариком, – отметила Гвенн.

– Все дело в жизненных циклах, вы понимаете. Я не буду называть вам моего истинного возраста, а то, боюсь, вы мне не поверите.

– Мне – двадцать два, – сказала она.

– Как мило! А теперь позвольте продолжить. Я собрал всю информацию, необходимую для отчета, выучил несколько языков, я горжусь своими лингвистическими способностями, но мало-помалу начал приходить к ужасному выводу. Человечество… как бы это выразить… довольно-таки отвратительное творение природы.

– Ты и сам не красавчик, зеленух, – бросил Френк.

Гораций предпочел проигнорировать его реплику.

– Я хочу сказать, что вы сильны, умны, плодовиты, многого добились. Но средства, которыми вы добивались своих впечатляющих успехов, – вот что пугает. Вы – убийцы.

– Закон выживания, – отчеканил Френк. – У нас не было выхода. Съешь, или съедят тебя; убей, или убьют тебя. Выживает сильнейший.

– Я не буду с этим спорить. Разумеется, это единственная возможность для выживания любой цивилизации, и я уважаю такую точку зрения. Но куда больше меня интересует другое: как ведут себя представители вида, который занял главенствующее положение на планете. На нашей планете мы стали доминировать в незапамятные времена. И с тех пор охраняем все прочие виды жизни, у нас царят мир и порядок. Тогда как ваши люди, воцарившись на Земле, на этом не успокоились и принялись убивать друг друга. Меня это очень огорчило.

– Никто вашего мнения не спрашивал, – отрезал Френк.

– Разумеется. Но мои наблюдения не только огорчили, но и встревожили меня. Моя планета не так уж и далеко по астрономическим меркам, и полагаю, что рано или поздно вы ее найдете. А потом, возможно, захотите перебить и нас.

– Теперь эта вероятность ничтожно мала, – вздохнула Гвенн, отпустив качели.

– Да, теперь она скорее теоретическая, но раньше ее приходилось учитывать. Вот и вышло, что я, интеллигентное, мирное, разумное существо, вегетарианец, никогда не обижавший и мухи, вдруг задумался о возможном уничтожении моей родной планеты. Как вы сами видите, это очень серьезная моральная дилемма.

– Не вижу. – Френк покачал головой, потом уставился на инопланетянина. – Так… вы имеете отношение к тому, что произошло?

– Я скоро к этому подойду.

– Сойдет «да» или «нет».

– Не все так просто. Пожалуйста, выслушайте меня. Ситуация сложилась чрезвычайно драматичная. И никто не мог помочь мне принять решение. Полет домой занимал много времени, и пока я добрался бы туда, а мое руководство приняло бы решение, вы, люди, могли бы построить свои звездолеты и уже отправиться к нам. Если бы я продолжал наблюдение, вы все равно построили бы звездолеты и полетели к моей планете, чтобы уничтожить ее. В результате я, мирное существо, замыслил немыслимое.

– Так это ты взорвал наш мир! – Френк шагнул к пришельцу.

– Пожалуйста! Никакого насилия! – Гораций поднял руки, попятился. – Не выношу насилия. – (Френк остановился. Ему хотелось выслушать все до конца, но кулаков он не разжал.) – Спасибо, Френк. Как я и сказал, я замыслил немыслимое. Мог я применить насилие ради сохранения мира… или не мог? Если бы я ничего не предпринял, мою планету и всех ее жителей ждала бы гибель. И мне пришлось выбирать, какая цивилизация должна выжить. Моя или ваша. Вопрос я поставил ребром, так что с ответом проблем не возникало. Конечно же, моя. Поскольку мы более древние, более интеллигентные, интереснее и красивее вас. И очень мирные.