Текст книги "На Черной реке"

15. Москва

Видит бог (если он всерьез озабочен сбором компромата на Клима Ксенофонтова) – Клим держался до последнего. Он твердо решил не отдавать этим поганцам своего куска ДЕЛЬТАНЕФТИ. В тот же день, когда получил «аналитику» на эту гоп-компанию, что покусилась на самый горячо любимый из всех его активов, Клим позвонил в Россию одному из региональных директоров дочки большого КУЛОЙЛа – компании «КУЛОЙЛ-Оверсиз Холдинг».

Это был высокий породистый малый, которого Клим хорошо знал по совместному проекту в Колумбии.

– Все просто, старик. – Скрипел зубами Клим. – Я хочу предложить твоим оставшуюся мою долю ДЕЛЬТАНЕФТИ. Она небольшая, но решающая.

– Разговор в общем не телефонный. Приезжай.

И спустя сутки – уже в Москве, в уютных креслах и тет-а-тет:

– Так что за причина? – спросил все тот же, но уже не телефонный собеседник.

– Не буду врать, старик, не дети. Мне сделали предложение, от которого не хотят, чтоб я отказывался. Но которое мне не нравится.

И Клим поведал об этом предложении, ни слова не сказав о существе угрозы, которая зависла над ним с недавнего времени.

– Так не давай, держи у себя. Пошли их к черту, – разрезонил ситуацию собеседник.

– Не хочу. Слишком много обид и эмоций вокруг этой ДЕЛЬТАНЕФТИ за все эти годы. Кровинушка, ведь я ее начинал…

– Да, я помню, начало-то вышло, по правде сказать, не ахти. Но ты выбрался.

– Я всегда выбирался.

– А сейчас?

Клим понял, что на мякине этот разговор не проскочишь. Он хотел их сначала заинтересовать – чтоб те слюнки пустили… и тогда бы он рассказал о своих затруднениях. И когда они скажут «добро» – попросил бы заступничества в урегулировании проблем с социализовавшимся мафи Темирбековым. Лобби и влияние КУЛОЙЛа ощутимо на всех уровнях бытия. Они бы нашли способ сказать «не суетись» этому кавказцу, давно уж выжившему из ума в своей затянувшейся попытке обрусеть под эгидой московской прописки.

Уже через день состоялся повторный разговор, на этот раз телефонный. Региональный директор «КУЛОЙЛ-Оверсиз» извинился, сказав, что повторно встретиться не может, и Климу этих слов хватило, чтобы понять, что его расчет не удался.

– Видишь ли, Клим, ситуация такова, что большая контора в данный момент не хочет портить отношений с группой SORTAG. Для нее ДЕЛЬТАНЕФТЬ на самом деле – мелочь, так – разменная монета в политической игре.

– Какая там политическая игра? – озлился Клим. – Возьми КУЛОЙЛ мою долю – это уже был бы контрольный пакет. Контрольный пакет – это и есть ваш стиль. Чего ж еще?

– Видишь ли, Клим, контора так и играет всегда. Жертвует малым, где-то упускает возможности, которые кажутся им малозначительными. Что-то сознательно отдают Европе или Америке. Когда всего много – то и не жалко. Сегодняшний уровень добычи по фирме – почти сто миллионов тонн. Ровно столько, сколько потребляет вся Россия в год. Но есть и иностранные проекты, вокруг Каспия, в Египте, в других частях света. А это уже международная политика. Наверное, у конторы есть какое-то взаимопонимание с SORTAG'ом. Не знаю почему, но она отказалась.

– Но почему? Ведь она последовательно вытесняла всех из печорского региона?

– Я не советчик тебе, Клим, в этом деле.

Клим еле сдержал в горле ком тяжкой ругани, но дал ей волю – как только положил на рычажок трубку. Поднялся – походил из комнаты в комнату по представительской своей трехкомнатной квартире на улице Вахрушина. И совершенно неожиданно в башку влетел нелепый в простоте своей, но вместе и роскошный в некотором роде план. Что если взять и устранить главное препятствие – самого Темирбекова?

А пуркуа бы и не па? Варум бы и нихт? Вай бы и не нот? Тем самым он окажет большую услугу человечеству, он избавит планету – или как минимум Москву – от одного из грязных подонков. И этим он не только не запятнает собственную совесть, а еще и выслужит себе индульгенцию за грехи.

Ведь если разбирать эти грехи по гамбургскому счету, то в роковом уходе Ольги Болотовой в мир иной был повинен Темирбеков, а не он. Инициатором ее поимки был, конечно, сам он, Клим, но исполняли его волю люди Темирбекова. И смерть ее была случайной, Клим ведь не желал ей смерти. За ней недосмотрели бородатые сычи в том замке с башней на Московском море. Она б и не разбилась, прыгая с нее, когда б решетки там на окнах были.

А сколько же за Темирбековым невинно убиенных в дележе начала девяностых? Когда б не сверх-, не гипер-эксклюзивы в делах и битве за добро, он и не подумал бы тогда за помощью соваться к этому отъявленному мафи. Сначала тот его снабдил деньгами под процент, когда его провел по крупному тот «бразильеро». Потом вот поспособствовал поимке секретарши, за что-то мстившей Климу. И думал, что тем самым посадил Клима Ксенофонтова на короткий поводок.

Так ничтожно проста сама природа мести – и такими сложными причинно-следственными построениями оборачивается… Порой Климу думалось, что злобная идея воздаяния и движет половиной бизнеса всего. Он еще не вычислил того бразильского гада, что разорил его семь лет назад – под именем Альфонсо Сааведра. Клим и выбрался из России не в последнюю очередь еще и потому, что был уверен, что вне ее ему сподручней будет вычислять мерзавца… А теперь ему Темирбеков за что-то положил нагадить. И нужно мстить уже ему. А нужно ли? Не лучше ли сразу избавиться от этих двух процентов ДЕЛЬТАНЕФТИ, оставшихся от прежних двадцати почти процентов? Нужно ли?

Да глянь на себя в зеркало, Клим Ксенофонтов. Ты в зеркале только и хорош, а так – в одну треть остался от того могучего пса, что рвался в схватку за народное добро в начале девяностых. Вот тогда у тебя в подручных были дружки, которых на беду не надо было подбивать – просились сами. А теперь ты мягкий средиземноморский домосед. У зверья, которое придется нанимать для устранения Темирбекова, нюх острее острого. А как почуют, что Клим отошел от горячих дел и ситуаций, враз обратают. И там, на недоступной пятой точке, где сидел один старый прыщ, тут же три новых чирья вылезут.

Нет, негоже так. Уж слишком риск велик. Не свяжется, не склеится, не срастется, да и не те года.

Остается отдать им свою долю в ДЕЛЬТАНЕФТИ. Да ведь и не за так же, деньги дадут – и немалые. Да и с чего он взял, что доля в ДЕЛЬТАНЕФТИ служила ему талисманом? Может, все как раз наоборот? А придет его новое время, он и с этим SORTAG'ом найдет способ посчитаться. Ведь нате же: начали с пакости вместо того, чтобы прийти к нему по-честному. Хотя по-честному он бы им, конечно, отказал.

Само по себе пребывание в Москве его не тяготило. Вот разве разучился изгонять никчемных надоевших баб из личной жизни – как и в самом его бонвиванстве появилось нечто второсортное.

Он потерялся в отношениях с Нелькой. В детской книжке ее души не обнаруживалось ни одной взрослой мысли. Да и сама она вся была на обложке, внутри пустота с картинками. Он превосходно знал внутреннюю механику таких фемин. Этому часовому механизму давно уже было пора сработать, но звонок молчал… Она – из тех, кому достаточно и краткого периода любовных отношений – чтобы начать испуганно распахивать глаза и путать боли в животе с беременностью…

Было, впрочем, очевидно, что Нелли очень хотелось заполучить такого покровителя, как он, надолго. И сам он был готов простить ей всю ее беспечность и никчемность, если бы следствием их соитий был ребенок. Он и хотел ребенка, он словно хотел возродить к жизни Ленку… их дочь, принявшую когда-то пули, предназначавшиеся ему… его детский трупик первоначального накопления…

Женщины всегда знают, хочет мужчина ребенка или нет. Нелька не была исключением, если не считать исключением женщину, не способную к деторождению.

Скорее всего, – зло думал Клим, – доплясалась в своих кафешантанах до непроходимости труб или чего-нибудь в этом роде. Но от себя не гнал, иногда ее присутствие было ему необходимо. Его недоразвитое гиперборейство неплохо уравновешивалось прозрачной легкостью южной славянки.

И все же он заглядывал в эти изумрудные глаза в иные дни с опаской. Ведь он был одинокий холостяк-разведенец, владелец колоссальных активов. Его управделами и семейная пара, его прислуга на Майорке, ее присутствия в доме не одобряли, хотя и не высказывались вслух.

Вечерняя Москва за окном жужжала автомобилями. Москва разбогатела на глазах, но, как это ни странно – его оно ничуть не радовало. Повсюду было полно надменных хорошо побритых рож в лимузинах или курящих блуднолицых баб в иномарках-игрушках. Во всей этой публике, по большому счету, не было ничего от силы и шарма молодых львов, пионеров бизнеса. Так – мелочь пузатая, пена прибойная. Но только здесь, в Москве, насмотревшись всего этого, и начинаешь понимать, сколь велики и богаты российские недра.

А что если взять и всех надуть? Ну, абсолютно всех, кому из-под него чего-то нужно. Вот взять и застрелиться, а деньги и акции завещать сельсовету за Кунгуром в Пермской области – и пусть поминают его деревенские… А что – вот и его любимый сочинитель Джек Лондон руки наложил…

Клим подошел к полке с книгами. Стал лениво рассматривать корешки.

А уж какой был писателище – глыба. Вот уж воспеватель силы духа, мечтатель о великом в человеке. А взял вот тоже и сломался, мужичок американский, хе… и вслед за собственными героями в страну безмолвия пустился, белого…

Сегодня утром его порученцы вычислили телефон Темирбекова. Клим уже несколько раз набирал этот номер – и останавливался, когда на второй цифре, когда на последней…

Он понял, что если заговорит с ним, то провалится в дремучее прошлое – в эпоху, от которой его отделяют не только годы, но и разумение вещей, само его стареющее и зябнущее на ветру мировоззрение.

Бог ли, сила ли слепая, что отвечает за его порочное существование на шарике, послали испытание ему… увидеть, как тело шестилетнего ребенка тает на руках, простреленное пулями калибра 7,62… Он уже не тот, он другой, и тот другой не хочет встречи с первым. Он не стал лучше, потому что ни в чем не раскаялся. Но смерть дочери давно и неотступно повергает его в тяжелую рефлексию о смыслах бытия. И все же он другой – и уже никогда больше не должен сближаться с тем далеким порожденьем химеры и фавна, каким он был в начале пути.

Он может показать Темрибекову, что еще в силе. Он может пристыдить его – и у него получится. Но и этим он потянется в прошлое, и начнется непоправимое сближение этих двух его разорванных половинок… а за ним последует полнейшая аннигиляция всей ткани, из которой соткана его душа…

И он набрал номер того араба-сводни, которого про себя называл «эмиссаром».

– Аллах акбар. Это звонит Клим Ксенофонтов. Я принимаю ваши условия. – И гомерически расхохотался, переходя на русский: – Только все равно вычислю того подлеца, который предложил вашим чистюлям-западоидам искать чесоточных клещей в моем прошлом.

Недавно от скуки он взялся за книжку пожилого футуролога, который сначала воевал с социализмом из Германии, а потом с ельцинизмом уже в самой России. Тому принадлежала фраза: метили в коммунизм, а попали в Россию. Клима фраза заинтриговала, и он прочитал весь опус целиком: про будущее устройство мира, где сам этот мир рисовался сплошной технотронной тюрьмой. Но больше всего ему запало в душу это слово – западоиды. Они теперь окружали его повсюду – и в общем давно уже опротивели по большому счету.

Но и мыслящая биомасса в нынешней Москве его бесила каким-то первозданным снобо-дебилизмом – упоеньем хряка, внезапно обнаружившего в кормушке трюфеля вместо помоев.

Ему везде теперь бывало тошнехонько, а в чем причина – не понять. И вот совершенно внезапно – синицей на ветку – ему прилетела идея: надо отправиться туда, надо взглянуть на те печорские края, куда его возил Евсеев еще на заре ДЕЛЬТАНЕФТИ. Ведь однажды, много лет тому назад, когда он там впервые побывал, жизнь явилась ему обновленной и влила в тело то лондоновское ощущение больших простуженных пространств и покорения стихий. Именно там и надо поискать ему живую-мертвую водицу – чтобы возродиться к новому витку стремлений.

Не к средиземноморским пляжам надо припадать, чтоб сил набраться, а к вечной мерзлоте. Душа звала его к снегам и ко льду…

Клим присел за компьютер – пошерстить интернет и поискать информации о ДЕЛЬТАНЕФТИ, о НАО, о КОМИ. Заинтересовали две странные заметки о загадочном стрелке. Но интерес вскоре пропал, он передумал. Ведь это опять будет возвращением в прошлое, а оно для него губительно…

16. Утрехт – Усинск

Глава G-Group Гордон Стюарт набрал телефон Дэвида Голди, одного из менеджеров второго звена в энергетической корпорации SORTAG.

– Дэвид, вектор действий, что мы избрали, дал реальный результат.

– О чем ты, Гордон?

Стюарт включил громкую связь. В его утрехтском кабинете вместе с ним находился один из директоров головной корпорации Алан Дебюсси.

– Поздравляю тебя, Дэвид. Решено, что ты лучший из кандидатов возглавить этого оператора в России.

– Как – я? – Динамик в телефоне добавил тона. – Идите вы к черту. Я не поеду к северным тюленям, мне здесь хорошо.

– Но нам ты нужен там, – мягко и повелительно сказал Дебюсси. Это был рабочего вида и склада крепыш с магниево-искрящимися глазами. – Нам и всему цивилизованному сообществу.

– Лучше бы только вам, – раздалось с хрипотцой по громкой связи. Периферией мысли (там, где его обширное раци окружала узкая оторочка подсознания) Гордону подумалось, что надо сменить телефонный аппарат. А в центре ее была задача поощрить и одновременно подчеркнуть собственные заслуги:

– Ты знаешь, Дэвид, я всем говорю, что вижу на этом месте только тебя. И никого иного. Помимо прочего, грамотное управление активами – твой конек.

Незримый собеседник лениво возразил:

– Да, но одно дело – управлять компанией-оператором в Северном море и совсем иное – в России.

– Тем амбициозней задача, Голди, – хохотнул Дебюсси.

– Странно все же, как вам удалось купить этого миноритария? – изумился Голди. – Как вы обошли КУЛОЙЛ?

Отвечая на этот вопрос, Гордон Стюарт мысленно представил, как Дэвид Голди ерзает толстой задницей от нетерпения и демонстрирует небрежность в голосе. Этот толстячок (в третичной стадии облысения, когда еще сохраняется некая бахрома волос от уха к уху) был общительным малым тридцати восьми лет – с черными глазками, носом картошкой, ниткой усов и ниткой бороды. Он, безусловно, не был ленивцем: он был похож на юлу и при этом от него всегда исходило легкое гудение. Он справится.

– Мы никого не обходили, Дэвид. Но свой хлеб наша аналитическая группа ест не зря. Мы нашли способ убедить этого русского.

– И, кажется, в истинно русской манере, ха-ха, – не удержался от счастливого хохота Ал Дебюсси.

– Соглашусь с Алом, Дэвид. Чтобы не упустить своего, приходится не только лекции по управлению нефтяными активами читать. Думаю, мы уже не первые поздравляем тебя. Через пару дней Правление примет окончательное решение. Одновременно твоя кандидатура будет согласована с КУЛОЙЛом, это уже формальность. Взаимопонимание на политическом уровне достигнуто давно. Они и без нашего выкупа доли у этого миноритария были не против того, чтобы ДЕЛЬТАНЕФТЬ возглавил экспатриант. Нынешний русский директор им, похоже, безразличен, а нам откровенно не нравится.

– В общем пакуй чемоданы, Голди, – снова хохотнул Дебюсси. – У тебя не так много времени. Гордон говорит, там есть над чем поработать. Не вполне адекватные режимы разработки месторождений. Возможно, плохие геологические модели и не слишком продвинутые геологи. Да… кажется, они не используют толково проверенные режимы стимуляции пласта. На фирме висят довески из непрофильных активов… Разберись с персоналом… Там многое…

– И помни, Дэвид, мы в Британии когда-то снизили себестоимость производства барреля в Северном море с пятнадцати долларов в конце восьмидесятых до трех в настоящее время. И это в менее доступных районах добычи и вообще в условиях моря. Перед тобой сейчас задача проще. У них сейчас себестоимость лежит на отметке около двух фунтов. Твоя задача – сделать меньше раза в полтора. Я помогу теорией, Дэвид.

– А я кредитной историей, – снова захохотал Дебюсси. – По-прежнему открытая кредитная линия в ЕБРР, но они уже много взяли в этой ДЕЛЬТАНЕФТИ. Пора отдавать, мы все сейчас этим озабочены. А значит – больше производить.

– Но там, я знаю, есть ограничения по трубе, – возразили с того конца провода.

Дебюсси снова хохотнул, но посерьезнел:

– Я вижу, ты в курсе. Вот и отлично. Плохо, конечно, что ты финансист, а не нефтяник… но-но, без обид… Просто с этими русскими надо быть всем на свете – чтоб их контролировать.

– Хорошо, ребята, – откликнулся после паузы Дэвид Голди, – я буду хорошим мальчиком.

– Кажется, началось. – Крошечный Костя Вятский, зам главного геолога, придержал Грека за рукав. Оба выходили с геолого-технического совещания и направлялись выпить по чашке кофе в кабинете у Вятского.

– Что началось-то? – переспросил Грек, знавший, что за этой фразой у суетливого и в общем атипичного геолога могло скрываться все, что угодно. Например, диарея, падение валютного курса или землетрясение в Иране.

– А ты посмотри, Валерий Петрович, как Тофик Мамедов задергался. Стал выбегать на двор через свой пожарный выход – и курит там. Ты раньше видел, чтобы он курил? А еще: Нигматулина, чертова кукла, сама не своя стала. Я ей «здрасьте», а она сквозь меня проходит… волосы дыбом – ну, вещь в себе…

Костя Вятский в речи потешно пришепетывал и грассировал, вызывая у иного слушателя щекотку или даже легкую форму аллергии.

– Ну?

– Ну, так я и говорю.

– Да что говоришь-то? – Грек уперся раздраженным взглядом в окучерявленную яркую тонзуру маленького Вятского. Тот разливал кофе из кофейничка.

– А то – как они сейчас себя вели на совещании, все эти «геофреймщики» и «эклипсушнички». А завтра – внеочередное собрание акционеров. Чрезвычайное. Микитишь?

– Ты думаешь?

– Да что тут думать… Я специально здание обошел – ботинки в сыром снегу замочил. Посмотреть, как Тофик табак раскуривает. А руки у него так и трясутся. Так и трясутся у гада…

«Геофреймщиками» и «эклипсушниками» Вятский называл московскую группу разработчиков, создававших свои красивые цветные модели залежей. Этих людей, работавших под патронажем Алекса Фишера, Костя Вятский явно недолюбливал. Рослый и не без признаков породы, Фишер смотрел всегда на Вятского с нескрываемым изумлением – подобно энтомологу, неожиданно увидевшему на лугу занятную бабочку, а сачок забывшему дома.

В тон ему – непринужденно и слегка надменно – общалась с замом главного геолога и Вера Палеес, неформальный лидер в группе подрядчика по разработке. В отместку Вятский не упускал случая указать той на ошибки в моделировании. И еще любил сказать, что настоящий геолог и без всякой модели «чует простирание пласта».

– А главное, Фишер совсем охамел, в натуре. – Костя Вятский мелко всхлебывал горячий кофе. – Я им говорю по двадцать шестому кусту на Падинском, что точки входа в пласт должны быть там-то и там-то, а он мне в упор заявляет, что я ничего не понимаю.

Грек взялся его успокоить:

– Ну, вообще-то он сказал, что твоя информированность по литологии падинских структур оставляет желать лучшего…

– Да то же самое! – Психанул Вятский. – Только там, где я скажу – ты дурак, он скажет – «твоя информированность…» Речь-то не о нем. Речь о том, что он стал внаглую хамить. А сам, козел, наши юрские коллектора с меловыми путает. Просто он знает больше нас о том, что происходит наверху, вот и хамит.

– И ты решил, что Тихарева снимут? – открыто спросил Грек.

Вятский испуганно заозирался – не слышат ли.

– Я этого не говорил. Я так – абстрактно…

Второй сигнал спустя час поступил из отдела добычи. Чуть дремотно озирая внешний мир глазами, полными весеннего тумана, Андрей Погосов поставил свой поднос на стол в столовой и кивком предложил место напротив. Потом перекинул кивок куда-то за окно:

– Ветер.

За окном и в самом деле непогодило. Грек согласился.

– Эх, Грека, не понял ты намека. Погосов воздел к небу большие дуги бровей. – То ж не просто ветер. То ветер перемен. Завтра внеочередное собрание акционеров.

– И ты решил, что Нила снимут?

– Не я решил. Решают другие. Ставлю коньяк, что послезавтра мы узнаем имя нового директора ДЕЛЬТАНЕФТИ.

– Я бы за это смело два поставил, – довольно громко произнес Грек. С соседнего столика на него оглянулись.

– Сейчас полетят бошки. Всех перетрясут. Самим бы в седле удержаться. Тебе-то что, холостяку, бояться… С твоим послужным – хоть в «Шелл», хоть в Би-Пи пасхальные яйца красить, что в личной собственности у Вексельберга.

Перспективу потери места Погосов явно преувеличивал. На нем была непробиваемая броня из имени и влияния родителя, который растаскивал нефтегаз во втором воровском эшелоне – за спинами Алекперова и Черномырдина. Вместе с тем он и не был однозначным папенькиным сынком – в противном случае Нил Тихарев не взял бы его начальником производства.

– Позвольте присоединиться, мужчины. – Победоносно взмахивая ресницами-опахалами и не дожидаясь ответа, Палеес стала переносить с подноса обед из трех блюд – диетической рисовой каши, отварного судака со сметанным соусом и овощами ассорти и тонкой семужной нарезки.

В чертах лица у нее было много неверного и неправильного, но во взгляде был напор в полсотни бар – что и не давало присмотреться к чертам ее и изъянам. Фигура же была довольно ладной и не лишена либидо.

– Что обсуждаем?

Она начала с кашки – все так же торжествующе и непринужденно, нешироко приоткрывая рот и вцеживая в него размазню.

– Футбол, как всегда, – нашелся Грек.

Вместе с большими жеребячьими зубами Погосов обнаружил деланную обольстительность:

– И вас, дорогие… – в том месте, где должно было прозвучать «женщины», из-под гусарских усов у Погосова выпорхнуло: —…разработчики.

Когда эти двое сходились вместе, начинался театр. Сегодня главная тема носилась в воздухе, но была она слишком остра и полна интриги, поэтому им просто хотелось позубоскалить и разойтись.

– Вы, мужчины, к проникновению в глубины земли относитесь, как патологоанатом ко вскрытию. Вы лишаете это таинство поэтического смысла, вы все десакрализуете.

– А потом качаете из трупа нефть. – На глаза и зубы Погосова наползла циничная полуулыбка. – Вер, ты лучше скажи, зачем тебя по-разному зовут. То Верой, то Вероникой. Вообще два в одном получается. И Вера, и Ника. Ника – вообще богиня победы. Ты уж нам скажи – ты та или другая?

Они оба любили подурачиться в ее обществе. В ее обществе почему-то не работать больше хотелось, а пересмешничать. Грек присоединился к шутке:

– А почему? Вероника – «вера в победу». Так даже лучше, чем просто вера.

– Это верно, – перехватил Андрей. – Просто верить – это все равно что ни во что не верить.

– Ну, хватит, мальчиши. За что вас только Тихарев держит? На вас, можно сказать, все производство держится, а вы – как в детском саду в самом деле. Сейчас как никогда важно соответствовать профессиональным требованиям…

Подначки зацепили за больное. В Палеес смешались свойства ветреницы с чертами средневекового схоласта-агностика. Ее многословный и плотоядный апофигизм заметно отличал ее от усинских сотрудниц ДЕЛЬТАНЕФТИ.

Погосов незаметно кивнул Греку: смотри-ка – «за что вас Тихарев держит…». И у этой с языка летит… И спросил ее:

– Хорошо, Вера с Никой, а если, скажем, Нил уйдет на покой, будут нас держать или нет, как ты думаешь?

Носик у Палеес был чуть сбитым от природы, и одна ноздря была чуть выше другой. У нее была не очень чистая кожа, а широкий рот пребывал в постоянном надкосе. И все же почти красивые упрямые глаза снимали все недостатки – когда за ними не было угрозы, когда в них не скакали чертики и треугольники. Вопрос же был с подначкой – и треугольники в них тут же появились.

– Андрей, а скажи-ка, будут этих двоих в начальниках держать, если Тихарев уйдет?

Ее вопрос был обращен к другому Андрею – к Андрею Матвейчику, внешне открытому, обманно-мужикастому юристу ДЕЛЬТАНЕФТИ. Тот как раз хотел присесть к их молодежной компании, но натолкнулся на двусмысленный вопрос и быстро отвалил, окликнув знакомого в углу зала.

– Хорошо, отвечу сама. Вообще-то для меня было загадкой, почему два таких мальчиша, как вы, у такого директора, как Тихарев, ведете дела, которыми по идее здесь должны были заниматься этакие мордастые пятидесятилетние дядьки – вроде его самого…

– Него… вроде него, – поправил Погосов, за что мгновенно получил мину презрения.

– А потом я просто поняла, что вы просто два молодых исключительных мужика и что вообще-то Нил здорово сечет в людях. Вместо Харлампиди он мог бы посадить преданного старого пса, послушного, без фантазий и неразборчивого в методах. Но не сделал этого.

– Спасибо за комплимент, – поблагодарил Грек. Он уже допивал чай с маковой булочкой.

– И еще он ест вдвое быстрее других, – вставил Погосов. – Даже в ресторанах. Чтобы услышать только хорошие новости – или комплименты. А плохие новости про тебя, Петрович, придется услышать уже мне, когда ты уйдешь к себе на сиесту…

– Хорошо, я дослушаю. – Грек отставил в сторону выпитую чашку.

Вера Палеес, стареющая дева, откинула пальцем спавшую на глаз завитую черную прядь и сказала:

– Нил знал, что вы знающие и перспективные. Но если придет экспат, человек из SORTAG'а, то не факт, что вам не придется повторно это доказывать.

– Теперь все ясно, – заключил Погосов, выразительно моргая на Грека. – Она тоже что-то знает. Нила снимут, но я не знаю – хорошо это или плохо…

Последние слова он произнес беспечно громко. Легкий обеденный треп за соседними столиками стих, и теперь слышалось только позвякивание приборов.

Сегодня прошла вторая волна слухов о смене руководства. Первая прокатилась по ДЕЛЬТАНЕФТИ еще позавчера. Люди занервничали. Предчувствуя недоброе и желая доискаться почестей у SORTAG'а Нил Тихарев месяц назад провел сокращение штатов. Спасти реноме это ему не помогло, но в офисе и в полевых коллективах людей лихорадило.

Страху Нил нагнал немалого, но сократил только каждого сотого. Всего пятнадцать человек. Впрочем, любой непредубежденный аналитик признал бы, что управленческий аппарат ДЕЛЬТАНЕФТИ раздут. Особенно в финансово-экономической, бухгалтерской и снабженческой части.

Придя к управлению компанией, Нил Тихарев действовал по-воеводски, ведь задача состояла в том, чтобы установить режим «кормления». Сообразно этому и управленческие кадры комплектовались по принципу личной преданности и связей. Профессионализм нередко заметно уступал патернализму – или изгонялся.

Об этом ему в глаза говорил Иван Туров, главный энергетик. Мужик, думал Нил, толковый и даже незаменимый местами, только очень уж упорный, старорежимный. Уволенный, тот нахамил Тихареву:

– Вы, собственники, вообще не умеют… не умеете управлять эффективно. А ваши наследники вообще не знают, что делать с производством. Специалист – вот кто делает все профессионально, а собственность ему не нужна.

– Да я ж и не акционер, Иван. Какой я собственник? И полпроцента нет…

– Один хрен – ворюги, всю Россию обокрали…

– Вон отсюда, во-ан!

– Если бы люди только знали, сколько вы хапанули и хапаете…

– Ритка! – орал Нил секретарше. – Ритка, гнать его отсюда, козла старого! Развонялся тут вонью козлиной! Коммуно-патриот хренов!

Один он был такой, этот Туров Иван. А все остальные – особенно из рядовых исполнителей – были тихие и смирные. Поскольку рекрутировались на фирму «по блату». Никаких заслуг ни перед отечеством, ни перед частным бизнесом… без признаков величия, без мании таланта… Ни кожи – ни рожи, ни ума – ни красоты. Все это наносное, думал Нил, а профессионализм – дело наживное, достигается в рутинной работе. Впрочем, для некоторых наиболее значимых фигур в руководстве в его кредо были исключения.

И вот сейчас сто тридцать управленцев ДЕЛЬТАНЕФТИ, пережив недавно одно потрясение, готовились впасть в другое – куда более драматичное. Одни лихорадочно обзванивали знакомых в поисках нового места. Другие консультировались с докторами и ставили себе диагноз, чтобы слечь и переждать. Лихорадка передалась и на месторождения. У операторов по добыче нефти повысился уровень сбоев в работе. У снабженцев обнаруживались материальные потери в виде краж и недостач. Буровики робко интересовались у Грека: ну че – какие там изменения? У этих тоже дело не шло.

Все ждали перемен. Ветер перемен носился в воздухе перемен, и жаркое солнце перемен уже гнало ручьями воду перемен. И перемены настали.

Новое руководство появилось в управленческом корпусе ДЕЛЬТАНЕФТИ в середине апреля в понедельник. И энергично прошествовало на рабочее место – в гендиректорскую. Сотрудники и ожидали этого как явления, поэтому трое вошедших и были восприняты как «тринити» – как «троица святая», как триединство и триумвират…

Это были Дэвид Голди, Семен Шварц и Ричард Фоллз, высокий представительный мужчина из группы SORTAG. По осанке и внешней фактуре последний как раз и показался всем новым директором. Велико было разочарование сотрудниц, когда стало известно, что директором будет среднерослый лысый господин – ничего выдающегося, таких и у нас в избытке.

Но приметные черты в нем, безусловно, были. На второй – и вполне беспристрастный взгляд – в нем обнаруживалось неприятное сходство с Лаврентием Берией. Он надевал очки – и впечатление усиливалось.

Дэвид Голди собрал в обширном директорском кабинете начальников служб и отделов компании и в кратком обращении к ним изложил свои программные установки. Всех смутило при этом, что Голди говорил очень бегло на родном английском языке, а переводчик по неопытности постоянно его переспрашивал.

– Что же – теперь все переводить придется? – с простой душой спросила Наталья Пеших, начальник канцелярии.

– Не грусти, Наталья Владимна, – шепнул, ощекотав ей ушко, Андрей Погосов. – Переводчиков наймем.

– Ну. А нефтяников сократим, – сцедил в усы новый главный энергетик.

– Это что ж – теперь каждую бумажку, каждый приказ – и вообще все через переводную мясорубку ему? И без толмача с ним уже ничего не обсудить? – вопрошала Пеших. Вместе с иллюзиями очки у загрустившей длинной канцелярши сползли на кончик носа.

Дэвид Голди бросил отрывистый взгляд в их сторону и продолжил самопрезентацию:

– …следующие приоритеты: рациональное управление активами, координация бизнес-потоков, мобилизация скрытых ресурсов, вывод непрофильных активов, кадровая политика, экономия средств и активное наращивание производства…

Говорил Голди негромко, но внушительно: стремясь возбудить рвение в подчиненных мимикой, динамикой речи и поставленной интонацией. Все, увы, терялось на уровне перевода. Переводчик смазывал пафос гнусавостью и заминками в темпе перевода.