Текст книги "На Черной реке"

– И греческой, – поправил Харлампиди.

– Что?

– Греческой. Я грек.

– Ну, хрен с тобой – грек, да не древний. Древние – они толковый народ был…

– Стоп, Андрюша. Тут ты, кажется, попался.

– В смысле?

– А в том, что у них был культ героического.

– Ну и что?

– А вот что, брат: геройство и героическое вообще… это когда все говорят – так неразумно, побереги себя, плетью обуха не перешибешь. И вообще – забудь о всяких там надличностных интересах, потому что только личное – приоритет… Вот тогда все и гибнет – если не находится героя.

Погосов подвил большим и указательным гусарский ус. Тот прилип к щеке.

– Герой, что ли?

– А я, как и ты, не о себе. Я абстрактно рассуждаю.

– Да я не о тебе, а как раз о быдле. О зажравшемся до свиного хрюка московском быдле. О полуголодном провинциальном – но тоже быдле. С ним, с этим быдлом, с похороненной в крике «ату его» идеей империи добро уже не восторжествует. Все, кранты, точка качественного слома или невозврата – уже там, в туманных далях минувшего… Как и обратного передела собственности не будет. Все по науке, братан… Вся нефть России до капельки поделена – потому что это просто чудовищная кладовая ресурсов…

Свою беспощадную тираду Андрей Погосов завершил клоунской распальцовкой. Апофеоз. Он не просто наслаждался своим риторическим даром, исторгнутым из собственных уст и выплеснутым с шипением – точно вода на раскаленные камни. Он испытывал двойное ликование – и второе было ближе к тому, что сам он называл счастьем. То был плотский восторг, песнь торжествующего мяса – только что счастливо взопревшего до крайней точки в сауне, а теперь счастливо остывающего градус за градусом.

– Ну, где там мои мальцы? – И хлопнул себя по жилистым ляжкам. – Пойду поплещусь с ними в бассейне.

Но Грек его цепкой рукой удержал – ухватил за запястье:

– Постой. Я скажу тебе проще, Погосов. Без выкрутасов – но зло. А скажу вот что… пока Абрамович качает мою нефть и открывает в Сибири «Челси-клубы» – я злой на него буду. И очень злой, запомни. Вот и все мое геройство. И буду ждать случая, чтобы вернуть это все. И понимаю, как трудно будет все это вернуть И на Ходорковского злой, потому что все отечественное в нефтянке гнобил сознательно – чтобы «Хэлибертонам» и прочим сверх-транснационалам… И это уже никакая не ненецкая и не другая кровь во мне – а именно глобально-космополитическая. Потому что я сам хочу и о справедливости говорить, и о разумном устройстве мира – чтобы дураков и уродов, как и парникового эффекта, было меньше на земле. И чтобы меня – не как разменную пешку… И не успокоюсь, пока они мне душу блатными песняками поганить будут…

– Тогда тебе глубже взглянуть надо, Грека. И не с Абрамовича начинать, а копнуть куда-нибудь в девяносто пятый – когда Ельцин залоговые аукционы проводил… А главное – в девяносто второй, когда Абрамович еще сопли рукавом утирал… Когда первый заместитель министра нефтяной и газовой промышленности СССР Вагит Алекперов стал создавать частные вертикально интегрированные нефтяные корпорации на базе этого министерства… Но как только ты туда копнешь – то оттуда такая струя сероводорода вылетит в тысячу промилле, что сдохнешь в ту же минуту…

– И ему не простится…

Погосов скорчил мелкую насмешливую мину:

– Ну, камикадзе… Да пошел ты на… Шансон ему, смотри-ка, мой не нравится. Вот уж точно – кровь в тебе бродит не пойми какая. Ты хоть определись с национальной самоидентификацией, коммуно-глобалист хренов… кто ты, русский, грек или нанаец…

Он резко встал и скинул простыню – и тут же получил короткий в солнечное сплетение, отчего сложился в три погибели на плиточном полу…

– Что ж ты… что ж ты делаешь, гад… – выдавил из себя остатками дыхания Погосов. Он попытался встать, но руки и ноги разъезжались на скользком полу.

Грек поднял его с пола, с трудом усадил – сложенного вдвое – в кресло.

– А твой дебильный блатняк, что ты слушаешь с упоением, Андрюша, – это тоже личное для меня оскорбление. А национальный вопрос я пропускаю…

– Я тебе это, гад…

Услышали, как хлопнула дверь из бассейна – оба замолчали.

– Ой, папка, ты чего так вымазался? – удивился старшенький.

– Так… не устоял…

Он дождался, когда дети исчезли в душевой, и тихо сцедил через губу:

– Потерять друзей легко… Дружба – это больше, чем убеждения… Ладно – пора завязывать эту баню. – И поплелся в душевую вслед за детьми.

Грек ушел первым – не простившись, не просушив головы – просто накрыв ее разлапистой ушанкой. Только мотнул ушами – отказываясь от предложения Погосова подвезти его до дома.

До дома было недалеко. Усинск так устроен, что отовсюду в любую точку недалеко. Прямоугольник из панелек, вмещающий сотню тысяч судеб, каждая из которых – по-своему слепой верблюд, как сказали бы на Востоке… Нет, на северах про судьбу сказали бы иначе, она здесь покруче, посуровее… Интересно – с каким раненым зверем сравнить бы северную судьбу?

Грек миновал похожую на общежитие городскую администрацию. Свернул налево, оставляя справа новое, обложенное декоративными панелями здание КУЛОЙЛА. В коробках-домах гасли квадраты-окна. Рано вставать. На ударную вахту… больше черного золота стране… Да стране ли? Ровно половина добываемой нефти уходит за кордон, примерно двести миллионов тонн. Но ведь есть еще и экспорт нефтепродуктов – это мазут и дизтопливо, еще почти сто миллионов. Стране остается только четверть. При «красных» вывозили только треть, зато ору-то было потом…

Ладно… Теплело. Пурга сошла, как память о себе оставила снегопад – правда легкий, из последних. В средней России пацаны уже сок из берез добывают…

…А чтоб не лез со своей космогонией потаскуна-женатика… Меня-то он не слушает, когда я свои доводы привожу. Я для него идеалист – и точка. И для него, для москвича Андрея Погосова, Усинск (где он пятый год квартирантствует с семьей) – всего лишь территория нефти. Еще годик – подучится где-нибудь в Абердине или Техасе и устроится в какой-нибудь транснационал в столице на третью роль, а там и на вторую. И здесь со всеми ладит и на рожон не лезет никогда. Хотя в общем не легче нашего ему – все производство на нем. И дело надо знать – и дело-то серьезное, ответственное, один из сотни только и потянет. Сколько всего на нем… Но я-то ведь тоже дело знаю, а мыслю иначе…

Грек встал у перекрестка – дожидаться зеленого на переход. Времени – около десяти, машин не было. И в той же Англии народ на красный через дорогу бежит, когда машин рядом нет…

«Зеленый» – Грек двинул через дорогу… Слева на него вылетел какой-то транспорт, не собиравшийся останавливаться. Он даже не сигналил – и пролетел в полуметре от единственного пешехода… Грек шарахнулся назад – тем и спасся… В машине дали по тормозам – и в полсотне метров от него она только и остановилась. Потом дали задний – и вовсе непонятный маневр…

– Мы не закончили, старик, – крикнул из своего зеленого «чероки» Погосов. – Садись. Я уже отвез своих.

– Ты мог меня задавить. – Грек поколебался, но сел.

– Не задавил же – значит не мог.

– Ты куда в такой час?

– На работу. В цехе подготовки нефти чертовщина. Сорвало какой-то технологический режим… разлив нефти – какие-то повреждения, есть раненый…

– На Ужорском?

Погосов кивнул:

– Только что звонили по домашнему. Я спецом мобилку в баню не брал. Приезжаю домой – звонят. Я и на работу – чтоб своих не тревожить. Ты ж знаешь – я разорусь по телефону на полчаса – жена потом не спит до утра…

– Кого ранило? Как?

Погосов отрулил от сугроба, набрал крейсерскую скорость, потом ответил:

– Да что-то там с сепаратором было. Вроде не опасно.

Охранники в офисе – два добрых ежика – встретили их приветливо, но настороженно. Пройдя вахту, Грек видел боковым зрением, как один из них раскрыл было рот – чтобы спросить, не слышали ли вошедшие о том, что произошло на ЦППН, но второй цыкнул на него. Им их коллеги – охрана с нефтепромыслов – наверняка уже сообщили о случившемся. Но есть субординация, и согласно ей сначала они должны были сообщить о происшествии своему непосредственному начальнику – Тофику Мамедову. А во все остальное лучше не лезть. Ибо сказано по отрасли: захочешь как лучше – сделаешь как всегда…

Грек присоединился к Погосову с единственной целью (тайно вдавленной в подсознание, где вообще не должно быть целеполагания). Гостиничка ДЕЛЬТАНЕФТИ бочком примыкала к самому офису, и он надеялся увидеть ее – ту, что смотрела на упавшее в тундру солнце. Из кабинета главного добычника хорошо просматривались окна первого и второго этажей гостинички.

Можно было поступить проще – спросить охрану, в каком номере ее поселили, но уже поздно, и так он выдаст свои чувства этим ежикам, которые так и будут потом лукаво заглядывать ему в глаза. А это уже повод для неуставных отношений с подчиненными, ему это не нужно.

Есть женщины, любой контакт с которыми воспринимается завистливой душой как попытка интимного сближения.

Погосов провисел на трубке минут десять, тихо кивая в нее и поглядывая в потолок круглыми гусарскими глазами – неожиданно грустными. Потом переспросил – как были отключены системы и что было сделано по ликвидации разлива. Остальные решения будут приниматься утром. Дал указания усилить контроль за технологическими параметрами остальных линий.

– Алекс, кажется, прав. Но ты тоже. Слушай – может, он это и подстроил? Только этого мне не хватало. Куда смотрит партия и правительство. Ну че – по маленькой после бани? Есть «хенесси», шоколад и лимон.

Погосов полез в шкафчик, доставая коньяк и шурша фольгой. Грек стоял у окна. В это время кто-то отдернул портьеру в номере на первом этаже. Она…

– Держи, – звал Андрей, удерживая шкалик, но Грек не слышал.

Какое-то время она смотрела, подперев кулаками щеки, в пустоту позднего вечера – прямо перед собой. Грек махнул пару раз руками порезче – не заметила.

– Ты кому-то там сигналишь, сигнальщик?

Погосов подошел к окну и присвистнул:

– Недурна-с.

В этот момент она их заметила – и Андрей махнул ей первым. И замахал сильнее, зазывая к ним. Она показала на часы – слишком поздно.

– Ладно-ладно, отойду от греха, а то снова кулаками кончится. И он показал жестом, что главное действующее лицо в их окне – Грек, а сам скрылся в глубине кабинета.

С минуту Грек и она с интересом смотрели друг на друга. Потом он показал знаком: спущусь к тебе? Отрицательно качнула головой и снова показала на часы. Улыбнулась, махнула ему, задернула штору, и еще через пару секунд свет в ее комнате погас.

– Слава богу, рефлексы есть. Я спокоен за тебя. Вот когда такая нимфа родит тебе двух спиногрызов – вот тогда ты и станешь, как все. Научишься отличать белое от желтого и мягкое от соленого. Потому что твое протестное чувство – чувство социальной справедливости – будет похоронено под толстым слоем пеленок и боязнью потерять работу. А вот если ты его хочешь сохранить, это чувство, во всей его девственности, то перестань в чужие занавески подмигивать. И вообще – забудь про эту бабу…

– Нате вам… Это как же? – Грек поставил на стол рюмку с коньяком, пить не хотелось.

– А вот так же. Это тот тип баб, в которых все хорошее – вся их редкая красота и душевные качества – замешаны на какой-то экзистенциальной безысходности. Они вполне годятся в любовницы для таких, как я, женатиков, потому что это не нарушает их трудной печали и независимости… А такие, как ты, просто не знают, что с такими бабами делать – и в итоге ломаются. Я сразу ее приметил – как только она появилась в сейсморазведке. Это сильные бабские натуры, когда-то пережившие большие потрясения и почти не способные адаптироваться к действительности…

– Ты что-нибудь знаешь про ее потрясения? – Оживился Грек.

Погосов шумно вздохнул:

– Да. У нее пять лет назад муж разбился в Африке. Из Коми часто вербуют борты на работу в Африку. На «АН-двенадцатые», «двадцать четвертые» – и вообще. Он летчиком был. Сын остался, воспитывается в кадетской школе.

– Ты справки наводил?

– Не ревнуй. Это я так – для статистики. Ты же знаешь, у меня все красивые бабы классифицированы. Если не удается сблизиться – так хоть классифицирую.

Грек встрепал ладонью льняной каракуль на затылке:

– А я так не думаю.

– Как?

– А думаю, что ты не прав, Погосов… что правда хорошо, а счастье лучше. Между ними не степени сравнения надо устанавливать – что лучше, а что хуже. А другую зависимость: причинно-следственную. Одно должно быть причиной и обязательным условием другого. Сначала надо дать правду, а уж на ее основе строить счастье.

Погосов поднял и покрутил пальцами не выпитую Греком рюмку и влил ее содержимое обратно в бутылку.

– Только не в этой стране, Грек. Not in this country. Здесь строят на чем есть.

12. Толва

Общение с гендиректором ДЕЛЬТАНЕФТИ оставило болезненный зуд в душе – как если бы в нее наплевали воспаленной рвотной слизи. Она все уже всем рассказала – не раз и в подробностях, но в «СевНАОгео» ей сказали, что просит заказчик и что надо все же поехать и доложить.

Нил Тихарев – коренастый дикобраз с длинными заброшенными к затылку сединами – скомандовал ей злобным движением глаз: садись. Потом сидел две минуты, листая сшитые странички, хмуря брови, наливая щеки чаем и позвякивая чашкой о блюдце. Наконец спросил:

– Как вы поставили первый диагноз?

Он явно ждал развернутого ответа – но заслуживал ли? Этот тип не обременял себя манерами, поэтому в ответ она вложила ту же долю уверенности и лаконизма, сколько было требовательности в его вопросе:

– Там все есть. Все в протоколе… который вы и читаете, Нил Станиславович.

Его налитые чаем щеки забронзовели. Такого дефицита пиетета к себе Нил Тихарев уже давно не встречал со стороны подчиненных. Людей подрядчика он, по странной логике производственных отношений, считал людьми более зависимыми от него, чем его собственные.

– Потрудитесь отвечать на мои вопросы.

– Почему же? Я не считаю это за труд. Я ставила диагноз исходя из собственного врачебного опыта, а также на основании того, что услышала от ненцев.

Тихареву это почему-то тоже показалось дерзостью:

– Вы думаете, я вас вызвал за триста с лишним верст только за красивые глаза?

В кабинет вкатился шароид – мужчина восточно-кавказской внешности. Сел напротив Анны, чуть склонил голову в улыбчивом кивке. Тихарев нелюбезно пробубнил:

– Вот, Тофик, знакомься – какие люди стоят на страже нашего здоровья.

Вошедший еще раз улыбнулся, но не представился. Анне оставалось лишь догадываться: скорее всего по корпоративной безопасности или близко к этому…

Директор усилил напор:

– Мне надо знать, как все случилось. И важно из первых рук. Информация из вторых – уже не информация. Ясно, что они не от водки там попередыхали…

– Данных экспертизы все еще нет, но, думаю, вы правы.

Нил Тихарев счел это за попытку возразить ему. Его неподотчетно злило само присутствие этой молодой женщины – с чувством собственного достоинства и даже превосходства. И он быстро редуцировал это наблюдение до мысли: решила поправить бюджет, а заодно заполнить «вакуум общения», с мужиками на вахте похороводиться. Счастлива и сотой долей того, что я на любовниц трачу. И все же таким, как она, такие, как я, не по нутру…

– Да, на заблуждения у меня вообще нет времени. – Тихарев метнул в нее тупой короткий взгляд, потом такой же на Мамедова: – Так ведь, начальник?

Мамедов заговорил рассыпчато и сладко – как на восточном базаре:

– Я повторю, что сказал Нил Славыч. Для нас очень важно из первой руки узнать, что случилось и как случилось. Например, какие-то детали, которые вы не написали в отчете – или там постеснялись чего… Всегда остаются какие-то детали. Вам, дорогая, может показаться странным, что вас вызвали на встречу с генеральным директором. Но это и свидетельствует о первостепенной важности дела. То, что произошло, может в какой-то мере повлиять на публичный имидж компании. Поэтому мы и хотим все выявить. Пожалуйста, не замыкайтесь – мы ваши друзья. Итак – говорили ли вам оленеводы – что они пили, откуда получили?

– Нет. Сказали, что пили водку – и все.

– Ни в первый приезд, ни во второй не говорили? – с ласковым пышным либидо в голосе повторил Мамедов.

Усилием памяти Анна так ничего и не извлекла из ее недр, кроме очередного отрицания:

– Нет. И во второй раз они толком ничего не сказали.

– А вы?

– А я испугалась. Потому что, когда они появились ночью, я почему-то про себя решила, что это была не водка и не спирт…

– Но они не говорили – откуда они брали выпивку? Если это была отрава, значит, откуда-то она пришла? Кто-то им привез? Или сами откуда-то взяли? Вот, например, ходят слухи уже, что это водочная мафия в Ненецком округе – или из Коми. Или какой-то их друг привез – или знакомый?

– Нет, об этом не было.

Они одолевали ее расспросами еще минут десять, но в конце снова вернулись к этой же теме. Анне показалось, что она почему-то их особенно тревожила.

На том аудиенция и окончилась. Глаза директора ДЕЛЬТАНЕФТИ при прощании вдруг залучились добрым светом и он даже встал проводить ее до двери – и открыл ее. Был рад общению с ней. При этом он галантно и неуклюже плющил галстуком живот – и эта умора послужила ей единственным утешением за трудную дорогу с Толвы и предстоящую обратно.

А этот тип, Нил Тихарев, не такой уж непроходимый свинтус, раз умеет в последний момент, словно по мановению волшебной палочки, вдруг перестать им быть… В этой его перемене было что-то от мужчин, которые в своих попытках добиться близости с красивой и знающей себе цену женщиной сначала пыжатся и грубят, потом опускаются до лукавства, а готовы – и до клоунады.

Одно непонятно – зачем она вообще им понадобилась, раз все это было у них и на бумаге, и в электронном виде. Она задумалась. Кто они и почему они так омерзительны, эти тихаревы? Ей, Анне Тушиной, независимой и сильной, все же приходится максимально напрягать душевные силы, чтобы общаться с ними. Хотя независимость – ее врожденное свойство. Но что остается миллионам рядовых ее соотечественниц (да и соотечественников), по команде сменивших веру во всеобщее благо на давящую боль в подкорке, которую порождает зависимость от хама-хозяина?

И все же редкая мразь… – думала Анна.

Одно ее утешило: в ком-то в этот свой приезд сюда она пробудила искренний интерес к себе… Не исключено, что он такой же идеалист, как и она сама. Если сердце не врет, он в ближайшее время появится на Толве. Тогда пусть поторопится. Через месяц ее контракт с сейсморазведчиками завершится. А если начнется сильное таяние – то и раньше. Тундру закроют, работы свернут, людей распустят – и тогда она уедет домой. Нет, пусть пока не тает, а он пусть поторопится.

13. Балеарские острова

– Ты уже полдня молчишь.

На самом деле Клим хотел спросить, чем она огорчена, но не получилось. В самый последний момент – на этапе артикулирования – вопрос выродился в утверждение, увы, довольно нелюбезное.

– Я всегда молчу, когда у тебя неприятности, – сказала Нелли.

Они обедали на веранде, увитой плющом и покрытой крышей-пергалом. Ветер с моря чуть холодил и наполнял легкие целительной смесью из детских грез о парусах и приключениях. Клим любил здешние ветра и бризы, они из него выдували всю ностальгию по России.

– С чего ты решила? У меня никаких неприятностей.

Этим он пресек все ее возможные попытки влезть к нему в душу как минимум еще на полдня. Уже целых полгода это милое дитя Украины пыталось взять ее то штурмом, то осадой. И Клим время от времени выказывал даже признаки готовности к сдаче. Не слишком явные однако.

Выпускница какого-то института культуры или циркового училища, она и зарабатывала канканом в одном из приморских ресторанов на юге Испании. И неизбежно ложилась в постель с теми, кто готов был платить больше, чем просто за услуги проститутки. И при этом ждала от судьбы главного приза. И решила, что дождалась, когда новый русский Клим Ксенофонтов продемонстрировал довольно устойчивый интерес к ее особе.

У Нелли Разнопляс душа была поющая, а фамилия говорящая. Сама она могла вдруг ни с того и ни с сего кинуться ему на шею в трехметровом прыжке или начать крутить тридцать два фуэте, а потом еще тридцать два… Объясняй – не объясняй, раньше бы он и не понял значения слова «грация», зато теперь оно вошло в его сознание в чувственных и звучных обертонах.

Появившись у Клима, она уже через пару недель стала вести себя так, словно он взял ее из иезуитского колледжа для девочек. Стала осваивать роль непорочной девы – сколь усердно, столь и бездарно. И Клим уже подумывал вернуть ее Терпсихоре – или кому там…

– Все равно у тебя неприятности. Вчера к тебе приходил тот араб – и ты теперь сам не свой.

– Да замолчи ты, дура…

Она в тот момент хотела обнять его, а он буквально сдул ее руганью со своей груди. Дело не в арабе. Дело было в человеке, которого араб приводил с собой и которого Клим узнал не сразу. А вспомнил только в два часа ночи – и не спал с того времени. Это был один из людей Темирбекова. За последние семь лет этот тип успел поседеть, но сбрил бороду – и получилось, что как бы даже помолодел. Сомнений не было – это он…

А раз так, то это вежливый шантаж. Значит, это их предложение о сдаче им его доли в ДЕЛЬТАНЕФТИ вовсе не такое уж и странное, как это могло показаться.

Клим вспомнил масляные оливины глаз «эмиссара». В их переливчатом взгляде сверкала пытливость – узнает ли хозяин второго гостя. И ведь даже не озаботились вайнахскую бороду тому вновь нарастить – так были уверены, что Клим его признает.

Теперь все яснее ясного. Те, кому нужна была его доля, вычислили и Темирбекова. А для того, вдруг вспомнившего Клима и почувствовавшего себя забытым, поскольку много лет не получал заверений в дружбе, не стало вопросом – сдавать или не сдавать его…

Хлынули воспоминания об Ольге Болотовой, которую он любил, встречая почему-то ненависть. За что? Это так и осталось для него загадкой. За первой волной пошла и вторая – воспоминания о МИДАС-ИНВЕСТе, фондовом детище Клима Ксенофонтова. Теперь бы и имидж-мейстеры сочли бы такое название чересчур претенциозным, а тогда ничего – в самый раз.

И что же теперь? Какое теперь покаяние хочет вышибить из него судьбинушка? Выдуло из него на адриатическом ветру все его одержимости, – и веру в первоначальное накопление, и смутное томление по гиперборейству, и self-maker'ство. А пройдет время – и самое память о без вины погибшей дочке пушинкой в море отнесет…

Старуха-судьба зря напрягается. Он давно уже ни во что не верит, и его ей ничем не пронять – не призвать к покаянию. Он давно уже не прозелит – он паразит. И ему все равно. Он продаст им свою долю – и тем скорее уйдет от воспоминаний. А деньги положит в Credit de Lion. Всего и делов-то…

Но тогда, получив так легко что хотели, эти люди не слезут с него. И будут грозить уголовным делом всякий раз, когда им захочется отнять у него еще что-то. И если здешней полиции на островах вдруг станет известно, что на родине поднимают в судебном порядке тему причастности Ксенофонтова к гибели его пресс-секретаря Ольги Болотовой (а газетчики найдут сочные краски), то от его удобного и спокойного сегодняшнего реноме не останется и следа.

Да, у него есть крупные активы и деньги, но нет настоящей поддержки в обществе – и он не стал здесь своим. Загасить ему имидж можно в два счета. Если банковский интернационал дал тебе когда-то деньги, чтобы мобилизовать на борьбу с рабоче-крестьянским, то это еще не значит, что он готов тебе простить спонтанный выход из нее. Он призвал тебя к этой борьбе – в полной уверенности, что, получив такой сказочный куш, ты послужишь ему еще не один десяток лет. А главное – ты послужишь ему в России, на передовой столкновения классов. Именно там, в России, нужны твои волчьи инстинкты, а здесь они быстро дряхлеют.

Но ты предпочел сомнительную роль стороннего наблюдателя, этакого хитрозадого нестроевого инвестора… И здесь ты уязвим, Клим Ксенофонтов, потому что ты не какой-нибудь мордастый придурок, тихо наворовавший в России миллион песо и решивший отсидеться за Пиренеями. Ты ренегат, космополит космополитов, ты дезертир, оголивший линию фронта, а теперь и сам не имеющий надежной защиты…

Остается одно. Поволынить. Помурыжить. Поупираться – показать, что тебе все нипочем, позлить их, понадменничать. Открывайте хоть дело – хоть два… Заставить их усомниться в собственных расчетах… Утомить переговорами – чтобы в следующий раз им было не по нутру заваривать всю эту канитель… но в конце концов все же уступить. Иного не остается.

И вообще – это, кажется, не хронические вымогатели. Просто им нужно побольше ДЕЛЬТАНЕФТИ. Поэтому и решились на нетрадиционные методы убеждения. И все же где-то глубоко, на самом донце его души, бессмысленным червем вилась идея кинуть этих шантажистов, устроить им какую-нибудь элегантную встречную подлянку. А варум бы и нихт? Ведь раньше-то получалось…

В любом случае следует провести аналитику – кто есть кто и кому оно надо. И Клим Ксенофонтов стал вычислять – чьи интересы стоят за этим предложением. На это у него ушло неполных два дня, были подняты все аналитические ресурсы, которыми он располагал, с привлечением экстренных.

В числе толковых аналитиков и дознавателей, которых и сам Клим взаимно обогащал консалтингом, был Рики Райан. Клим толком и не помнил, какой у Рики был профессиональный профиль, поскольку он был затмеваем шальной харизмой бонвивана. Для делового человека Рики Райан был запредельно эксцентричен, но делу это не мешало.

Например, в феврале-марте он жил в Мексике, в апреле приезжал в Ниццу (точнее, во Фрежюс), в начале июня летел на север Аляски. Потом, когда в Северном полушарии начиналась осень, он летел за весной в Латинскую Америку. И т. д. Этот человек всегда стремился за весной. И называл себя «странствующим путешественником»…

На вопрос о том, где же настоящая весна, то есть самая-самая – во всей полноте чувств, Рики Райан задумчиво отвечал, что в Аргентине. Потому что там самые красивые женщины и статистика там явно в пользу мужчин, хотя и делает их жизнь короче. И еще он говорил, что океанолог и занимается изучением моря.

– Я прикинул цепочку, Клим. На конце – энергетическая группа SORTAG. Это они. Странно, ведь это мог бы тебе объяснить любой вдумчивый аналитик.

Сейчас он был по соседству с ним – во Франции.

– Ты все время ездишь по миру, Рики., много видишь…

– Знаю-знаю, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Иногда важно и обонять. Я твой должник, Рики. За мной грандиозный ужин в Лионе – у этого знаменитого ресторатора…

Кто ему скажет – как вдруг случилось, что в приятелях у него клоуны-эксцентрики, некие синтетические существа с мозгами мечтателей, ростовщиков и сутенеров. Не случилось ли, что сам он незаметно для себя и полной очевидностью для окружающих тоже превращается в клоуна – только грустного?

В Рики Райане Климу был сначала непонятен сам принцип: как вообще возможно совмещать в себе такие редкие несовместимости – быть одновременно и летучим бездельником и тут же все знать о динамике инвестиционных процессов в энергетических отраслях мира…

Клим уже встречал таких людей в оглобалившемся западном мире, но истребить в себе недоумения не мог. Раньше он скорее поверил бы во всезнание древнего оракула, предрекавшего будущее шелестом дубовых листьев, чем в гипотезу о существовании «ничегочек-всемучек». Но тайна раскрылась, вернув ему спокойствие духа…

Впадая в изумление, Клим сначала думал: что ж такого – brave new world – новые времена, новые люди. Потом стал осторожно догадываться, что энигматичность этих уникумов происходит от больших денег, доставшихся от родителей. Денег у них было больше, чем у него самого. И это беспечное многознание оказывалось мнимым. Просто у Рики была хорошая команда аналитиков, которым он платил. А с Клима ничего не спросил – по неясной прихоти филантропа, которому все равно, кому делать добро – богатому или бедному.