Текст книги "На Черной реке"

14. Толва

Грек был одним из немногих в руководстве высшего звена, кому сидение в офисных креслах было в обузу. То, к чему стремилась душа, происходило в полевых условиях, на промыслах, в общении с людьми. В офисах, управлениях, директоратах и правлениях, в правительственных комиссиях и выше строились смелые планы, принимались масштабные решения, вершились судьбоносные проекты, – и вообще случалось все основополагающее и краеугольное. Но душу это не грело, поскольку происходило от слепого инстинкта собственника, порочной дерзости реформаторов, от спекулятивных умозрений и прожектерства невежд.

Все настоящее и подлинное, во мнении Валерия Харлампиди, вершилось там, где основой всего были мозги инженера и руки рабочего. Он был технократом по строю души, по способу восприятия действительности. И его всегда тянуло в гущу больших свершений, где бурят, варят трубы, строят цеха и понимают друг друга без слов.

Но его неизменно угнетало то, что спекулятивное-то, приспособленческое, низменное в первооснове и человечески-трухлявое как раз и подчиняет себе инженерный гений. А пролетарская идея – идея счастливого созидательного труда во имя всеобщего братства людей – до ничтожного обессмыслена и низведена до купли-продажи трудовых навыков.

Шла повсеместная коррозия пролетарской идеи, – вот что горько и болезненно отягчало душу. Ничего вроде бы не изменилось: с виду те же буровики, те же сварщики, те же операторы на промыслах. Те же, да не те… Люди почувствовали свою зависимость, стали простенькими, отстранились от инженерного звена, побаиваются и заискивают, дурачками любят прикинуться. Сидят этакими опятами на пенечке и тихо радуются той малой толике, что удается скопить и принести в семью.

Да и коллективизма в подлинном смысле не стало – того, что прежде воспевалось в хвалебных одах очеркистов как неизменный классовый атрибут. Каким-то лубочным стал рабочий – рекламно-ненавязчивый, мужичоночек этакий, пролетарьятик. Если и взбунтуется, то только на исходе мочи, без всякого достоинства, когда годами не платят за труд, – и то остервенится по-собачьи или в истерику впадет.

Нил Тихарев выдавал своим «синим воротничкам» довольствие на треть ниже, чем в среднем по отрасли. И того хуже: там, где помбуру платили по тысяче условных единиц, дельтанефтинцы за месяц напряженной работы довольствовались чуть не вдвое меньшим. Но и на то, что номинально получали, накладывались всякого рода штрафы и начисления.

И все же случилось в ДЕЛЬТАНЕФТИ такое, что – при всей своей драматичности – здорово согрело и даже облегчило душу Валерию Харлампиди.

– Нам к тебе нужно, Валерий Петрович. – В отдел бурения ввалились двое мужиков из буровых бригад, что вели внутрипромысловое бурение на Ужорском. Была перевахтовка: один с вахты, другой – на вахту.

Грек усадил их, предложил чаю. Странно, однако, почему вдруг оба-то здесь – и Захаренко, и Петров? Один меняет другого, и этот другой должен сейчас всаживать промежуточную обсадную трубу до отметки 805 м. Или вроде доложили уже, что цементируют ее? Грек наморщил круто лоб: или что-то с памятью уже…

Захаренко, большой и мордастый, в парке с оторочкой из песца, в один глоток забросил в себя чашку крутого кипятка и, словно фокусник, извлек изо рта пакетик с заваркой. Чинный Петров тем временем взялся объяснить ситуацию:

– Мы к тебе, Петрович, потому что больше не к кому. В общем – так жить нельзя. – И добавил с тяжким вдохом-выдохом: – Хоть Горького «Мать» вспоминай…

– В общем хоть на «горбатый мост» пойдем, – подхватил его охи Захаренко.

Петров жестом остановил его: дай сказать. Он был высокий, худой и с усами – в гвардейского офицера.

Теперь Грек понял, что за тема у этих двоих на уме. За неделю был уволен один из рабочих на буровой. С некоторого времени бухгалтерия ДЕЛЬТАНЕФТИ стала облагать расходы вахтовиков на пролет и проезд до места работы подоходным налогом. И то, что прежде относилось к статьям расходов на проезд к месту работы, теперь – с принятием нового Трудового кодекса – стало возможным трактовать как некие «компенсационные затраты»…

Вахтовики составляли более половины всего штата компании – всего около семисот человек, что позволяло бухгалтерии рапортовать о сдаче крупных сумм в закрома налоговых инстанций. У предприятия выросла налогооблагаемая база, а главное: ДЕЛЬТАНЕФТЬ имела видимые причины хвастать на любом уровне, в том числе и на правительственном, что резко увеличила доходы работников. А как же: подоходный налог взимается только с доходов…

В действительности произошло обратное – реальные доходы людей упали.

– Петров, что ты здесь? – влетевший в комнату Тяжлов, зам начальника отдела, слегка опешил. – Твои обсадную в ствол…

– А вы не беспокойтесь, Борис Иваныч. Когда я своих бросал? Работу знают, сработают и без меня.

– Да, – поддержал его Захаренко. Он вытирал платочком толстую шею. – Накипело. Ведь что получается: теперь у нас отняли один день вахты…

– Чи-и-во? – тенором провел Тяжлов.

– А та-а-во, – неуклюже пересмешничал Захаренко. – А то и больше. Да – теперь с нас выдирают ни за хрен сумму дневного заработка. Со многих и больше. Человек приезжает на вахту – и знает, что день-полтора он пашет за так…

– Дай я скажу, Никол, – снова перехватил невозмутимый Петров. – Из-за чего сорвался Авдейкин? А в местной газете прочитал, что доходы у работяг выросли. Интервью с нашей главбухшей – с Нигматулиной…

– Ну, и сама она зенки пялит с фотки из газетки. Мы ее Нигмой зовем, – не удержался – вставил Захаренко. – Он один у нас такой правдолюб был.

– Ой, дозоветесь, – глядя в бумаги на столе, ворчал круглобокий, похожий на старого ротвейлера, Тяжлов. – Ну и дурак ваш Авдейкин.

– Не встревай, Борис Иваныч, не суди.

Грек был на стороне мужиков, но заняться этим делом не было ни времени, ни сил, ни понимания перспектив возможного компромисса. Его и самого крайне огорчила эта история.

Если бы не твердое вмешательство Валерия Харлампиди, Нил Тихарев еще три года тому дочиста разогнал бы собственную буровую группу. Нил нанял халтурщиков из АРБУРа на ремонтные и разные аккордные дела, подряжал еще инофирмы вплоть до Schlumberger. Но хвала упорным: не боясь и худшего исхода – увольнения – Грек неотступно убеждал его, что у ДЕЛЬТАНЕФТИ должен оставаться и собственный буровой актив.

– Да потому хотя бы, чтоб у других в компании был тонус, мать честная. – Наседал тогда Харлампиди, пытался разбудить и усовестить в Тихареве инженера. – Если операторы одни останутся, какие ж мы добычники без бурового дела…

Сейчас, по прошествии этих лет, стало очевидно, что свои «домашние» буровики делают работу куда лучше, чем сторонние.

– За идею боремся, ребята, – говорил Грек в трудовых кол – лективах, и те его неизменно поддерживали.

Однако эффективность собственных бригад и техники не была фактом ни для Тихарева, ни для финансистов компании. Достижения собственной буровой группы ими принижались с поистине религиозным упорством – с настойчивостью и последовательностью инквизиции, искоренявшей ересь.

Над Тихаревым то карающими ангелочками, то крылатыми химерами кружили неуемные идеи его молодежи из финансово-экономического блока – детей нефтепромышленников, что визгливыми шакалами разгрызали отрасль в начале девяностых. Получив образование в Штатах, они и дня не могли прожить без дозы экономического американизма.

«Младореформаторов» было двое – Анастасия Шалова и Анатолий Фрейдин. Грек не намного опередил их в годах, но по большому счету относился к ним, как к детям. От них, подозревал он, и исходили все радикальные и часто малоценные идеи, включая и бухгалтерское дело.

Они не знали толком ни что такое бурение, ни что такое разработка месторождения или добыча нефти. Но оба здорово нахватались английского, и Тихарев любил охранить собственное пузо от критики со стороны экспатов «презентационным ресурсом» этой парочки.

Валерий Харлампиди и эти двое были ближе по возрасту, чем остальные в руководящем звене ДЕЛЬТАНЕФТИ, но при этом оставались антагонистами. Иногда тайными, иногда явными, – как масть ложилась.

От них могли частично происходить и новации в бухгалтерии, но тут оставалось только догадываться. Вполне возможно, в деле, о котором повели речь Захаренко и Петров, Альфия Нигматулина действовала без подсказки. И приоритеты были простые: обеспечить лояльность налоговых органов, чтобы иметь ее запас для прикрытия афер гендиректора, ошибок финансово-экономических служб и просчетов собственно бухгалтерии.

Грек признался:

– Я был как раз в командировке в Германии, когда его уволили. Но восстановил бы парня, не нахами он Нигматулиной.

– Эх, начальник, рядом ты с нами сидишь, а не знаешь того, что знаем мы, – упрекнул его Захаренко.

– Дай я скажу без эмоций, – перебил его Петров. – А то ты и на Валерия Петровича вину навесишь. Видишь ли, Петрович, есть вещи, которые не видны вам, начальникам, зато нам-то очень хорошо их видать. Чтобы с нашим братом общаться, Нигматулина посадила в расчетный отдел Еремину Нинель. К вам-то Нинель всегда с улыбкой, а простого работягу может и матом облаять. А вообще – лом-баба, истеричка, каких свет не видел. Через нее пятеро мужиков прошло, а добрее не стала…

– Нечего баб обсуждать. Не по-мужски это. – Похмурился из своего угла Тяжлов.

Петрова же его реплика не смутила, он продолжил:

– Знаю, что нехорошо. Но слова не выкинешь. Не сплетни пускаю – просто объяснить хочу… Ведь главная бухгалтерша Нинку как таран в отношениях с нами, простолюдянами, использует. Та и орет на нас – и недоплачивает, где может. То мстит по мелочи. Но зло. В общем такая вот бабенция…

– Ну, а где же ваше мужское сознание – или классовое? – подначил Грек.

– Да не зли ты нас еще больше, Петрович. – Всколыхнулся всем телом, как взволнованный морж, Захаренко. – Не осталось ни хрена от классового сознания. Один Авдейкин за справедливость стоял. Да мы, два старых гуся. И то – по-тихому. Остальные – как куропатки в тайге: чуть опасность – шасть в снег прямо с лету… Бабенция-то она подлейшая, да часто не по своей охоте…

И снова Петров:

– Дай доскажу. Авдейкин, правдолюб наш, предельно ласково их там спросил – а не подскажите ли мне статьи в Кодексе законов о труде, где про этот мой проезд к месту работы как мой личный доход рассматривается. С которого тринадцать процентов следует взимать. Вот тут все и началось, Петрович. Тут они с потрохами стали его кушать. Погоди, говорят, мы тебе дадим распечатку со статьями, зайди – когда с Арьегана вернешься… И началось. То «это у тебя неправильно оформлено», то «расчет за вахту получишь через месяц», то еще какую-то подлянку…

– Вот он и взорвался, – заключил Захаренко.

– А распечатку они ему дали? – спросил из своего угла Тяжлов.

Петров вздохнул:

– Дать-то дали – и несколько. В одной – и нашим, и вашим. Из кодекса. В другой – и пашем, и пляшем. Из журнала – за подписью каких-то юристов. И пишется: «по мнению этого юриста…» Потом статья другого, тоже «по мнению».

– В общем в огороде бузина, а в Киеве дядька, ха-ха-ха, – гоготал Захаренко.

– Во-во, – согласился Петров. – Время вспоминать забытую мудрость народную. Про закон, который что дышло…

И снова Захаренко:

– Ведь жили ж при «советах» и не знали про закон… И свободно жили-то, и деньгу зашибали приличную. А теперь вот спросил Петрова – куда своего пацана послал учиться… Туда же – в законники. Здесь горбатится – чтоб пацану на учебу хватало…

Петрова это задело:

– Ладно, за себя сам скажу – не лезь. А мы к тебе, Петрович, вроде делегации с ним. От наших ребят. Восстановить его, Авдейкина. Вернуть в бригаду.

Об увольнении Авдейкина Греку стало известно только задним числом. Вообще сама по себе ситуация была невероятная. Приказ об увольнении был подписан гендиректором – в отсутствие прямого начальника. Начальница отдела кадров губастая толстушка Бокова объяснила все предельно просто: он повел себя возмутительно, пришлось охрану вызывать. Из ее рассказа все сложилось так: по неясным причинам Авдейкин вдруг забаррикадировался в расчетном отделе и стал требовать денег…

Когда узнал о случившемся, Грек тут же направился к Нигматулиной. Той на месте не оказалось, а потом на него навалилось столько «неотложки», что вернуться к этому было некогда. Вот и сегодня был полный завал. И не появись эти двое, разбор опять пришлось бы перенести «на потом».

Узколицый, но широкий в кости Петров потрясал ладонями:

– Вам-то, конторским, на кредитную карту переводят, а мы получаем «налом». Да нам так и привычнее по старине…

Захаренко злила медлительность речи сменщика, и он в который уж раз перебил того:

– Нинель Еремина и говорит ему: кассир, мол, у меня больна. Я ее час назад отпустила. А сама, грит, рассчитать тебя не могу. Но у меня есть резервная сумма какая-то – в треть от того, что тебе причитается. Бери – езжай домой, а остальное перешлем. Или будешь возвращаться на вахту когда – тогда и получишь… Они с Нигмой давно ему эти крутили – ну и не выдержал мужик…

– Ага, слышал я. – Увлеченно закивал Тяжлов. – Их там две бабы оставалось. Сама Нинель и еще одна ее подчиненная – Элька. Та мне и рассказала, что было. Он, Авдейкин-то, сам не псих. Он спокойный мужик, интеллигент рабочий. Вроде тебя, Петров, не малахольный какой. Элька и говорит потом: Авдейкин запирает изнутри дверь и говорит: ну все, Нинель, надоела мне ваша месть кота Леопольда. Я всего-то хотел узнать, что мне положено по закону, а что нет. А вы меня за это третий месяц на виброситах катаете. Вот я тебя, Нинель, сейчас за сиськи-то возьму и буду с тобой по-мужицки обходиться – пока ты мне всех моих денег не отдашь…

– Ну, у него ж поезд с вахты отходил через час, – подтвердил Захаренко.

– Стоп, Иваныч. – Грек подошел к столу своего зама Тяжлова и хлестко шлепнул по стопке бумаг на нем. – Выходит, ты был в курсе, а мне ни слова?

Тяжлов смикитил, что язык у него развязался не вовремя. Помигал глазками – но пятиться было поздно, и оставалось единственное – загладить вину красочностью слога.

– Да забылось, Валерий Петрович. А главное – здесь это такой фурор был, такая бомба, что все в офисе тут уже знали. Думал, и ты в курсе…

– Да как же он в курсе, когда его не было! – поддержал начальника отдела Захаренко. – То ли он на Падинском, то ли в Германии был. Ладно уж, Иваныч, досказывай.

– От Эльки и слышал… вот он, Авдейкин, на Еремину нашу, кобылицу безмужнюю, надвигается, а руки вот так держит – как бы ими задвижки крутить собирается. – Тяжлов показал. – А Нинель – она ж, говорят, огневая тоже – кто знает…

– Авдейкин-то тоже парень представительный. На каку взглянет – та и его, – подсказал жирнозобый Захаренко. Ему тоже хотелось бросить свежей краски на холст.

– И вот, Элька говорит, та прямо на расстоянии мурашками покрылась… у нее прямо на расстоянии импульсы по телу пошли. Ей бы кричать «караул», а она чуть не от радости немеет… что ее такой справный мужчинка лишать невинности собрался… Это верно, ей Нигма команду дала Авдейкину хвост крутить до потери пульса. Понятное дельце – чтоб другим неповадно. Чтоб ни одна сволочь в ДЕЛЬТАНЕФТИ и думать не могла права качать… В общем он на нее наступает, а у нее цвет лица так и меняется. То пунцовый, то синий, то снова зеленый… А сама глазищами хлопает. В общем парализовало бабу, невменяемая… Тут из-за двери к ним стали стучать. Элька как заорет на всю Ивановскую. Вот как оно все было, Петрович, пока тебя не было. А может, и лучше – что не было. Потом Нинель ему уже тюрьмой стала грозиться. За угрозу действием. Но вовремя одумалась. Оно могло и не в их с Нигмой пользу…

Все дружно посмеялись, после чего наступила пауза. Снял ее Харлампиди:

– Не знал я, Борис Иваныч, что у тебя такой дар рассказчика. Вот с какой стороны открываются люди…

Сказано было надвое, и тому снова пришлось суетливо оправдываться. Но Грек отмашкой пресек извинения Тяжлова:

– Все ясно, Иваныч. Оградить меня решил. Чтоб я сгоряча не полез заступаться за мужика. А как же я другим мужикам в глаза смотреть буду? Вот этим двум и тем, что в поле? Выходит, я не постоял за своих же людей? Ты хоть скажи – заходил он в отдел тогда?

Тяжлов поерзал на стуле, почесал бугристый лоб. И понял, что уйти от ответа не получится.

– Ну, приходил… Ну, а я что сделаю – с Нигмой цапаться пойду, что ли? Себе ж дороже… Не будь его вины – я б и вступился…

Грек посуровел:

– Тогда очень тебя прошу. Обещай мужикам, что лично извинишься перед Авдейкиным – что не выручил мужика, что собственную задницу подставить побоялся… Хоть звони ему, хоть письмо пиши, дело твое…

На последней фразе Грек не удержался, сорвался в злость. Тяжлов засопел, изломал морщинами лбище и выпалил на коротких выдохах, словно не желавший схватывать искру мотоциклетный мотор:

– Я… еще когда ты под стол… в общем ты б не за работяг переживал… А унижать себя не позволю…

И в тот же миг вылетел в дверь… Петров и Захаренко примолкли, ситуация ждала разрешения. Наконец Грек разрядил и этот виток молчания:

– Не надо, не вините себя, мужики. Этот волдырь должен был прорваться. Замиримся. Рано или поздно оно должно было случиться.

На Тяжлова – при всей его опытности – и в делах не всегда можно было положиться, а хуже того – в «отношениях». Он ревновал молодого и счастливо одаренного судьбой Харлампиди к креслу начальника отдела. Как турбобур простого и хваткого – и без малейших внешне притязаний, его буквально пожирала жаба зависти.

Это обнаружилось год тому назад, когда приятель стал сманивать Грека в компанию Halliburton. Каким-то боком информация дошла до зама, и Тяжлов стал нервничать, а потом и вовсе всполошился от мерцания звезды. А потом погрустнел, когда узнал, что Грек остается. Лобастый коротыш Тяжлов был ограниченно честолюбив, прецизионно. Стать начальником отдела бурения и капремонта скважин было потолком его амбиций. Но тем сосредоточенней и сильней было это чувство.

Он давно уже втайне метил на это место – когда решались почти все нынешние назначения в ДЕЛЬТАНЕФТИ. Но Харлампиди был тогда у Тихарева в безусловных фаворитах, и не дерзил, не умничал, пришелся по нраву экспатам.

Грек знал особенным своим чутьем метиса, что зависть эта по большому счету не опасна. Помимо прочего и сам Тяжлов оценивал себя довольно адекватно: ни выстроить изобретательной интриги, ни как-либо иначе подсидеть начальника ему, наверно, не удастся. Вот разве запастись терпением и тихой сапой ждать его ошибки: горяч бывает этот наш красавчик…

Сам же Грек в общении с ним иногда чувствовал что-то сырое, подвальное, недоосознанное. Это и были эманации той самой жабы, что щекотала заму селезенку липким языком.

Петров, замявшийся было после истеричного исхода замначальника, неожиданно предложил:

– Вот мы и пришли к тебе искать помощи. Заступись, Валерий Петрович. Мы вроде делегации с Николаем…

– От самих себя, – подпустил иронии Захаренко – чтоб не выглядело слишком пафосно. Потом заквохтал хриплым кашлем.

– Хоть и говорят: с сильным не борись, с богатым не судись. Мы-то знаем, что они за шайка. Миллионами долларов ворочают. И себя поди не обделят…

На том и простились. Грек обещал вступиться, предвидя, впрочем, кучу неформальных ситуаций. Сама мысль о профсоюзной организации в компании расценивалась Тихаревым как провокация, поэтому никаких профсоюзных ячеек в ДЕЛЬТАНЕФТИ никогда не было. И если «белые воротнички» имели хотя бы ручательства, блат и знакомства, то синие были абсолютно бесправны. Их ближе к правде было бы назвать «грязными шеями». Любая попытка рабочего защитить свои права пресекалась в корне – даже и не думай.

Так и было: и думать не смели. Ни о какой классовой или профессиональной солидарности и знать не знали, ни ухом – ни рылом. Рабочие разобщены и погружены в смердящее болото декультурации, их мозги форсированно обрабатывались телевидением и прессой. Грек больше не питал ни надежд, ни иллюзий по поводу возможности того, что оттуда – из низов, из рабочей массы, может исходить нечто достойное творческого и социального гения человека. При этом помнил и иные времена.

И вот приход этих двух старых буровых чертей на какое-то время снова заставил его поверить в прежние идеалы. И он пообещал им – и поклялся себе, что восстановит в правах рабочего, за которого приходили просить эти двое.

Вскоре после разговора с Петровым и Захаренко Грек сошелся в коридоре с Андреем Погосовым. Тот был чем-то нескрываемо озабочен. Об этом можно было с очевидностью судить по опущенным усам, которые в прочее время гусарски топорщились.

– Помнишь – в цехе подготовки нефти случилось?

– Ну, – кивнул Грек.

– Так вот, брат. С вечера они не разобрались толком – из-за чего технологический сбой. А с утра мне доложили: систему просто обстреляли. Пулями прошили, три пули было. Одна из пуль расщепила кусок деревянного бруса. Осколком – деревянной щепой – и ранило оператора. А он понять ничего не мог вчера.

– Там что – все еще метет?

– Нет, но вчера было… Слушай, Грек, ты ведь аборигенов лучше знаешь… Скажи ведь – одна рука, а? Тот же псих, что и вас в вертолете обстреливал?

– А след они искали?

– Так замело ж, ни черта не узнать.

– Расслабься, больше вьюжить не будет, апрель на дворе, – успокоил его Грек.

– Да, хочется посмотреть своими глазами – что там. Кстати, ты летишь завтра на Ужору?

Погосов спрашивал о том, что управленцы ДЕЛЬТАНЕФТИ окрестили меж собой «мероприятием». Мероприятие придумал Тихарев и учредил три месяца назад. Замысел был в том, что всем начальникам служб и отделов предписывалось раз в месяц посещать месторождения и промысловые объекты. Чтобы не отрываться от жизни и реальной работы в полевых условиях. Облет месторождений производился на вертолете МИ-8.

Приказ этот был странен и смешон двояко: руководители производственных отделов бывали на объектах без всяких напоминаний – как того требовало дело. С другой же стороны, не было большой нужды и в том, чтобы представители (или представительницы) финансово-экономических служб, например, демонстрировали полевым подразделениям свое наличие как таковое.

На самом деле в гендиректоре, все знали, тихо дремал истязатель, который со сладострастием вгонял людей в полный дискомфорт – лишь бы только трепетали от ужаса. А сам он был убежден, что «мероприятие» – одна из мер, направленных на сплочение коллектива.

Идиот, – ругался про себя Валерий, но в этот раз сдержался. В принципе это удобный случай увидеться с той, что смотрела на солнце. Вот надо же: на солнце, как и на смерть, смотреть в упор нельзя, и только доктора одни.

Вот и представился случай взять в полет новую дорогую куртку. Необходимости большой в этом нет, конечно, он и в лохмотьях мог быть неотразим, когда хотел. Через день он увидит ее – смотрящую на солнце. Тьфу ты, господи… идущие вместе… смотрящие на солнце… Как-то несерьезно – сентиментально получается. Он назовет ее иначе – он спросит, как ей лучше нравится…

Следует поторопиться. Скоро начнет таять, и тайгу закроют, а летом сейсморазведке в поле делать нечего.

Чтобы не бросать дела в долгий ящик, а заодно не сбиваться на мечтательный тон, Грек в тот день направился в кабинет главбуха Альфии Нигматулиной. Альфия была из породы дам худосочных, но духом упорных. В ее тонких жилах вскипали эритроциты мщения, в бедах благородного Востока винившие интервента Ивана Четвертого. Вместе с тем «реваншизм» этого рода проникнут осознанием того факта, что именно в нынешнюю эпоху естественным образом и вершится историческое воздаяние «поработителям». Посредством демографической экспансии.

Разговор с Альфией был недолог, она без лишних слов пообещала, что готова исчерпать тот инцидент, что заварил Авдейкин. Надо лишь сделать так, чтобы он приехал в ДЕЛЬТАНЕФТЬ и лично извинился перед сотрудницами расчетного отдела.

– Но все-то не так просто, дорогой Валерий Петрович. – Жеманилась Нигматулина. – Нинель Еремина ведь не захочет-то и видеть-то его. И будет права…

– Вы хотите, чтобы сначала я с ней поговорил?

Главбух скукошила нежнейшую, чуть кисловато-сладкую улыбку:

– Боюсь, и это не поможет. Она вообще сама-то не своя немного становится, когда с ней об этом рассказывают.

Все ясно: эта тихаревская наперсница решила всем задать «мастер-класс» по пресечению любых попыток доказать несправедливость притязаний бухгалтерии. Все они здесь, – и сама Альфия, и обе ее коротеньких «замши» с долговязой расчетчицей – только что показали urbi et orbi: так будет с каждым неразумным, кто осмелится оспорить эти и подобные начисления.

А когда делу помог сам Авдейкин, с их плеч скатился оползень опасений. Ведь грамотный адвокат и толковый судья могли поставить под сомнение работу всей бухгалтерской службы ДЕЛЬТАНЕФТИ. И чем бы оно кончилось тогда? А тем, возможно, что им бы пришлось пересматривать статьи и выплачивать многозначные суммы людям почти за весь год. Или судиться дальше, а это дурная слава, которой так сторонится их гендиректор.

В общем на кон ставилось многое – и они оказались в выигрыше. Так зачем же отказываться от него? Пусть не удалось затолкать джина в бутылку, но, слава аллаху, удалось вообще отогнать его от ДЕЛЬТАНЕФТИ.

Грек знал: в конце концов с этими крошечными существами, стерегущими, как эльфы, горы денег под землей и не знающими великодушия, тоже можно договориться. Но потребуется время – и какие-то компромиссы. А пока мужикам придется подождать. Вот если бы они пришли и сказали: мы бастуем по своему рабочему праву и требуем справедливости. Так нет же: и работу потерять боятся, и тихаревских держиморд, которые, говорят, раньше из ниоткуда на зов являлись, – хоть в серых бушлатах с погончиками, хоть в черных куртках…

Вот и остается в «сухом остатке» – заступись…

Устроившись на послеобеденную свою сиесту – ноги на батарею, руки за голову, спиной к двери, – Грек напряженно медитировал. Даже если он и вернет в рабочий коллектив Авдейкина, ему не изменить того, против чего тот поднял голову. Ему вообще ничего не изменить. Даже если не будет Тихарева.

Таковы люди, таковы нравы, такова страна. Погосов вот советует вообще из нее уезжать всем приличным и порядочным. А из того, что есть, устроить резервацию. Но ее уже устроили, это раз. И главное: первыми-то уезжают непорядочные – с наворованными миллионами. Вернее, их дети. А дети, как известно, не отвечают за преступления родителей. Не отвечают, а преступными деньгами пользуются…

Грек видел этих детей, когда бывал за границей. Однажды их группу инженеров-стажеров даже свели со студентами-соотечественниками из одного британского университета. Его чуть не стошнило от общения с той кучкой юнцов, одновременно и стерильно-кротких, и самодовольно-ироничных. Их английский куратор, организовавший ту выпивку в пабе, незаметно показывал Греку: тот вон – сын такого-то, а эта – внучка всем известного вашего такого-то…

Начальственный облет промыслов должен был состояться в субботу, но за день до этого Греку выпала оказия – в Арьеган направлялся в своем минибасе «мицу» суперинтендант БПО (Базы производственного обеспечения) Эрик Патерсон. Арьеганская БПО и была его рабочим местом, она являлась подразделением отдела МТО – материально-технического обеспечения.

– Слушай, Эрик, – спросил дорогой Грек, – я так и не понял до сих пор, почему ваш отдел МТО, а не логистикой назвали?

Большой, с широкими глазами и серым искристым перламутром в них, Эрик дружелюбно хохотнул:

– Нил говорил, что путал слово «логика» и «логистика». Он говорил – я старый консер…

– …консерватор, – подсказал Грек.

– Он правильно сказал. В Норвегии тоше бил свой слово для этого, но американский бизнес слово его прогнал.

– Вас там тоже достали америкосы своей экспансией? – с интересом спросил Грек.

Эрик сначала скосил глаз на дремавшего Юхнова, инженера из отдела главного механика, потом посерьезнел:

– Не так, как вас. «Норск-гидро» и «Стат-ойл» остался у государства. Нет приватизация.

– Но как же – ведь госкомпании неэффективны? – Подначивал его Грек. – Они не могут конкурировать с частными.

Эрик надменно ухмыльнулся и сказал через паузу:

– Нефть и газ в Норвегии государственный. Но самый эффективный «ноу-хау», самый developed сектор экономика.

– Ну. – Проснулся (или не спал – подслушивал) щупленький Юхнов. – Пока мы космос развивали, они там у себя свой нефтегаз… А что, Эрик, может, и нам все ренационализировать… или это де-приватизировать?

На разговор стал отвлекаться и водитель. Он все вертел головой в сторону пассажиров, круто морщиня шею. Но удержался от реплики. На бетонке был сильный гололед, и навстречу с интервалом в минуту проносились скоростные грузовые «татры» или мощные «уралы».

– Нет. Не получится, – убежденно сказал Эрик. – Мирный капитал…

– Мировой, – подсказал Юхнов.

– …да, мировой капитал нужно оставлять приватизация в России. И внутренний капитал тоше.

– Да не, я так, – спохватился Юхнов. – Чего рыпаться, при коммунистах ваще тоска была. Ни поесть путем, ни покататься…

Нил Тихарев принял Эрика суперинтендантом БПО всего полгода назад. Преследуя цель, казавшуюся вполне понятной Греку и недоступную в понимании многим. Назначением молодого экспата (Эрику не было и тридцати) начальником полевой службы обеспечения Нил Тихарев показывал иностранным акционерам: смотрите, я беру на должность, где необходимо кровное понимание сугубо российской специфики, молодого иностранца. Он не знает, что такое «ты мне, я тебе», он не знает, что такое «пропажа бурового долота со склада», что такое «пьяный бульдозерист» или «водитель куда-то уехал»… он вообще не знает многого из того, что присуще «русскому стилю». Но я хочу коренным образом все изменить в логистике, выстроить ее в линию с западными стандартами, – поэтому именно такой мне сейчас и нужен.

Эрик был славный парень, настоящий «норвег», – каким иной (непушкинский) тип русского вполне бы мог явиться в полном соответствии с заветами Гоголя уже в середине двадцать первого века, когда бы не разного рода исторические обстоятельства… Однако за всеми личными достоинствами Эрика не было ни грана профессионализма, все решали замы.

Работавшие с ним люди говорили, что он не знает элементарных вещей в логистике. Администраторы и переводчики на промыслах утверждали, что Эрик Патерсон – стопроцентный шпион, а профессионализма еще наберется. У этих глаз был наметанный. Им можно было не доверять, но нельзя было не верить.

Сначала был момент изумления, но потом все успокоились. Он никому не мешал, и его русские замы и менеджеры вели дела по старинке и вообще делали что могли, а в отдельных случаях – что хотели. А как человек он был предельно симпатичный, а если принимать в расчет мнение дам – то и беспредельно…