Текст книги "На Черной реке"

21. Утрехт

Утром пятого мая Гордон Стюарт позвонил из Лондона в Утрехт Алану Дебюсси.

– Хэлло, Ал. Боюсь, что звоню не вовремя. Обычно у тебя в это время утренние совещания.

– Ничего, Горди, значит у тебя есть дело поважней. Хотя чаще всего ты звонишь в удобное время. Когда я уже все разгреб, и со мной легче разговаривать. Выкладывай.

Голос у Гордона Стюарта чуть дрожал и был не в тембре:

– Мне только что сообщили о неприятностях в Москве…

– Ты пугаешь меня, Горди…

– Пока их нет. К тому же таких, как ты, не очень-то и запугаешь. Но потенциальная опасность все же есть.

– В чем она?

– А в том, что, кажется, нам потребуются услуги отдела интенсивной аналитики.

«Отделом интенсивной аналитики» в группе SORTAG называлась структура, в задачу которой входила экономическая разведка и проведение тайных операций разного рода. Далеко не каждый высокопоставленный менеджер мог напрямую обратиться к ее ресурсам. Для этого требовались санкции таких влиятельных лиц, каким был Дебюсси.

– Так что там в Москве? Что-то с Голди? – Насторожился он.

– В общем это было еще до него. Но это очень важно. Есть некие обстоятельства вокруг московского офиса ДЕЛЬТАНЕФТИ.

– Я понял, Горди. Дальнейшее при встрече. Вижу, это серьезно. Вылетай ближайшим рейсом, обсудим.

Гордон Стюарт, глава G-Group, дочернего подразделения SORTAG, появился в кабинете Дебюсси только на следующий день. Задержка была вызвана необходимостью собрать всю необходимую для разговора с ним информацию.

– Теперь мы можем говорить свободно. – Дебюсси жал ему руку. Он всегда ухватывал протянутую к рукопожатию руку за кончики пальцев и сильно сжимал ее, не давая визави шанса ухватиться. Это была уловка, он просто хотел казаться сильнее, чем был на самом деле. Однажды Стюарт его опередил – и жал уже его пальцы. Но только однажды, больше себе этого не позволял.

– У вас, как всегда, клещи вместо рук, Ал. – Стюарт коротко улыбнулся. – Или трубный ключ.

– Не преувеличивайте, Гордон. Вы тоже не слабак. На мой взгляд, у Голди в ДЕЛЬТАНЕФТИ все идет отлично. Так в чем же я ошибаюсь? Странно, что об этом я узнаю от вас, академического червя, а не от наших шпионов, ха-ха.

В обширный, хотя и диспропорционально низкий кабинет Алана Дебюсси вошел молодой человек, в котором любой голландец узнал бы соплеменника. Приличный рост, мягкие светлые волосы, закидываемые наверх пятерней, тонкие и размашистые черты и голубые настежь глаза.

– Знакомьтесь, Горди, это наш Риен Хербер из отдела интенсивной аналитики. А вас ему представлять не надо. Он всех ваших Гордонов до седьмого колена знает.

– Такова наша служба. – Теперь уже вновь вошедший жал руку Стюарту. Впрочем, вполне корректно и протокольно.

Дебюсси жестом предложил им присесть, а сам подошел к кофеварке в углу кабинета.

– Кофе я варю сам.

– Вы не рискуете быть отравленным, босс, – сказал Риен Хербер.

– Если исключить яд, который, возможно, прольется из уст мистера Стюарта.

Дебюсси на секунду оскалил два ряда белых зубов – верхний ровный и нижний безобразный. Это была самопародия, оскал был призван сказать: в этом месте я должен улыбнуться.

– Излагайте суть, Горди.

Тот замялся, подыскивая начальные слова, неспешно и сосредоточенно пробил стаккато узловатыми пальцами по пластику стола, наконец начал:

– Так получилось, Ал, что мы в G-Group вели мониторинг по ДЕЛЬТАНЕФТИ накануне смещения русского директора…

– Он в общем не был плох, – зачем-то вставил Дебюсси, легкомысленно вскидывая брови.

Стюарт взял паузу – не скажет ли тот еще чего-нибудь, потом продолжил:

– Так вот, в этот раз мы совмещали экономику и корпоративную сторону дела, а также пиар. Я говорю это больше вам, Риен, потому что Ал в общем в курсе многих деталей. Возможно, и вы тоже… Нил Тихарев, русский директор ДЕЛЬТАНЕФТИ, в общем не был плох, как сказал Ал. Но он отработал свой ресурс. Между тем пришло время перемен, тогда как сам он этого не понимал. Повторяю – при внешней лояльности к нам. Он в общем не был плох…

– А в общем он был приличный мешок дерьма. – Дебюсси принес всем кофе в маленьких чашечках и на больших блюдцах. Это в чем-то отражало пропорции его кабинета.

– Чего я также не отрицаю. – Стюарт заглянул в свою чашку. Он всегда знал по цвету кофе, хорош он или плох. И в этом было то немногое, но принципиальное, что его отличало от прочих смертных, думал Стюарт. – Нами в G-Group была разработана стратегия замены Нила Тихарева. Частью ее было и пиар-воздействие на объект. Более того, мы использовали неформальные приемы в пиаре, чтобы убить двух зайцев. Отстранимся от вопроса, хорошо оно или плохо, но мы использовали технологии, целью которых было временное снижение рыночной стоимости акций компании. Благодаря этому мы смогли убедить одного из миноритарных акционеров уступить нам его акции…

– Не все так просто, Риен. – Засмеялся Дебюсси. – Эти акулы просто порвали его на части.

Риен не оставил без ответа реплику босса:

– Да, я знаю, о ком вы. Тогда наш отдел подключали к этой миссии, и я имел к ней частичное отношение. Продолжайте, Гордон, прошу вас.

С неуверенным наклоном головы и долгой паузой Стюарт продолжил:

– Но в основном мы обходились собственными ресурсами. В одной из наших команд есть эксперт российского происхождения. Вернее, был. Сейчас он временно выведен из структуры. Он разрабатывал ряд акций, нацеленных на дискредитацию образа прежнего руководства. У компании был посредственный послужной в области охраны среды. Разливы нефти на внутрипромысловых нефтепроводах, нарушение миграционных путей карибу, несанкционированные порубки лесов и так далее…

– Да. – Вяло кивнул Дебюсси. – Я слышал. Они третировали аборигенов.

– Именно это и пытались доказать наши пиарщики. – Продолжал Стюарт. – Этим они и воспользовались. А тот наш русский Дмитрий Темной не без кураторства вашего отдела, Риен, как раз и занимался… пикантной стороной вещей…

– Уточните, Горди, – все так же из какой-то внутренней релаксации, задумчиво вопросил босс.

– Все осложнилось тем, что он в отдельные моменты плана действовал произвольно… И у нас не всегда была под рукой информация о том, что происходит в этой далекой Московии. Нет причин скрывать что-либо, Ал, и более того – поскольку в этом сегменте операции привлекался ваш отдел, Риен, мы практически ослабили контроль за действиями нашего эксперта по России. Информацию я получал уже задним числом. Случилось следующее… Дмитрий предложил провести эффективную операцию. Сюжет состоял в том, чтобы ухудшить впечатление от Нила Тихарева. Не уверен, что у меня абсолютно верные сведения, но если ошибусь, Риен меня поправит… Итак, случилось следующее. Дмитрию Темному была поставлена задача провести сильную пиар-акцию. Действовал он практически автономно, и предотвратить события не было никакой возможности…

Дебюсси прервал его:

– Надеюсь, Горди, вы не собираетесь спеть мне «Калевалу» или кельтскую сагу. Вы несколько удивляете меня сегодня, ведь краткость – ваш стиль.

– Хорошо, – хмуро продолжил Стюарт. – Надеюсь, присутствие человека из отдела интенсивной аналитики придаст моему рассказу ускорение. Ведь эту часть сценария курировали именно они…

В тон ему сказал и Хербер:

– Наши люди не откажутся от ответственности за совершенные ошибки, мистер Стюарт, если они были…

– Хорошо, позвольте продолжить. Агент Темного или он сам использовал сценарий с местными оленеводами. В прошлом году на одном из каналов русского телевидения прошел сюжет, где оленеводы были представлены в роли гонимых. Гонителем выставили ДЕЛЬТАНЕФТЬ. Это было только частью сценария. А дальше случилось непредвиденное. Гибель шести оленеводов. Мы знали, что с этим оленеводческим чумом должна была случиться некая интрига, но никто и не предполагал такого…

– Ваш агент перестарался? – изумленно спросил Дебюсси.

– Позвольте мне ответить на вопрос, – предложил Риен Хербер. – По моей информации – впрочем, и наши ее получили слишком поздно, – это была собственная идея агента, и тут он действовал преступно. Он собирался отравить оленеводов какой-то алкосодержащей дрянью. Русские это называют «денатурат» или что-то в этом роде. По его версии, он хотел сильного отравления. Но не смертельного. По странной логике, этот человек воспользовался метиловым спиртом.

– Они умерли? – спросил Дебюсси.

Стюарт кивнул:

– Шесть покойников, Ал. Мне противно об этом говорить, Ал, я всегда занимался практической экономикой…

– Давайте без соплей. Мы чисты в этом?

– В общем да, – сказал Стюарт.

– Так что же горевать? – воскликнул Алан Дебюсси. – И почему об этом нельзя просто забыть?

– Мы все же не совсем чисты в этом. Из Москвы, из офиса ДЕЛЬТАНЕФТИ, где находится директор по маркетингу компании, пришли плохие вести. Несколько дней тому назад люди директора по маркетингу обнаружили в офисе подслушивающие устройства. Это произошло вскоре после неожиданного визита в московский офис прежнего директора Нила Тихарева, буквально спустя два дня. Директор по маркетингу, его фамилия Шварц, был частью нашего плана…

– Он русский? На него можно было полагаться?

– Считалось, что да. – Отвечая, Стюарт покосился в сторону Хербера.

– Он был частью вашего плана и в том, что касалось этих аборигенов? – Ал Дебюсси, пряча раздражение, стоял у большого окна, за которым вставал из утреннего майского дождя прекрасный город со множеством готических и новомодных строений.

– Нет. Он… в общем помогал нам в продвижении корпоративного сценария.

– Ага, значит, вы предполагаете, что теперь от этого человека, экс-директора, можно ждать неприятностей? – спросил Дебюсси, наслаждаясь видом средневековых фахверковых стен, переливчато-ломаных – в бахову фугу – древних крыш и затейливых, подобных шахматной ладье, дымоходов.

– Во всяком случае… каких-то неадекватных действий, – согласился Гордон Стюарт.

Дебюсси расхохотался:

– А знаете, Горди, вы мне напоминаете лорда Сесила, наперсника королевы Елизаветы. А в его внешности, если доверять портретам, много общего с Полом Маккартни.

– Благодарю за лестное сравнение. В свою очередь, в вас есть нечто от Вильгельма Оранского…

– И думаю, все эти сходства, – перебил его Дебюсси, – мнимые и явные – говорят в пользу того, что тайные дипломатические войны – по-прежнему незаменимый инструмент в реализации чисто практических задач. Поэтому я как член совета директоров целиком на вашей стороне, Горди. Издержки в работе неизбежны. И готов дать вам добро на новый виток взаимодействия с отделом интенсивной аналитики. Вы пришли с просьбой помочь вам зачистить хвосты в этом деле. Вот Риен. – Он кивнул на того. – Все дальнейшие консультации – с ним. Я же, со своей стороны, хочу пожелать единственного. Исключить дилетантство. Тайные операции – не ваша прерогатива…

– Но… – пытался возразить Стюарт.

– …и не ваша стихия. Вы гений управления активами, а остальное… А в дипломатии действия вы дилетант хотя бы потому, что теряете собственное время и тратите мое на то, в чем должны разобраться специалисты. В конце концов есть элементарное разделение труда. Мы – то, что мы есть, и у нас первой случилась промышленная революция только благодаря тому, что не допускаем самодеятельности. Иначе между нами и русскими можно будет ставить знак равенства. Ставлю задачу исключить все возможные утечки информации вовне – и особенно в России. И действовать оперативно – без промедления. И вот что, Риен… важно узнать, есть ли что-то на уме у тех, кто сунул прослушку в московский офис ДЕЛЬТАНЕФТИ. Не исключаю, что это могли сделать и другие люди. Например, ревнивая жена этого русского Шварца.

Когда Стюарт и Хербер ушли, Алан Дебюсси набрал номер со-директора по совету директоров Рольфа Раббе. Тот непосредственно курировал деятельность отдела интенсивной аналитики и все стратегические секретные операции в компании. Это был большой, толстый и очень серьезный человек, вдетый в тусклые роговые очки.

– Слушай, старина, люди Стюарта из G-Group здорово нашкодили в России. Я только что отпустил самого Горди и Риена.

– Я в курсе, Ал.

– Если возможно, надо подключить лучших парней. Дело чрезвычайно серьезное. Если не отследим его, фирма может сесть в большую лужу.

– Я понял, Ал. Со своей стороны я проконтролирую, чтобы ребята со всей серьезностью вели это дело.

– Вот и чудесно.

Ал Дебюсси снова подошел к окну. Дождь уже кончился, и крыши зеркалами зияли в лучах утреннего солнца. Крепыш Дебюсси только манерами производил впечатление крутого парня, европейской версии ковбоя. Глубоко в сердце он был сентиментален, и вид этих ярко блестящих или отражающих синеву крыш не просто слепил ему око, но, случалось, вышибал слезу. Он был готов самое жизнь отдать за то, чтобы охранить заповедность и сказочность этих крыш, священную тишину времен под ними, уют и комфортность в домашних очагах, – и все это пронизанное бесчисленными коммуникациями и технологиями новых времен. И всему этому (и домашним очагам, и коммуникациям, как, впрочем, и самой истории) нужна энергия. И на нем, Алане Дебюсси, лежала колоссальная ответственность за судьбы цивилизаций и культур. Он не был капиталистом в хрестоматийно-чистом виде, безразличным ко всему сребролюбцем. Он не был и рабом идеи, но чувствовал в себе отголоски генов древнего строителя этих утопающих в цветах домов, этих залитых солнцем крыш…

Проведя рукой по щеке, Алан Дебюсси смахнул сентименты, словно накатившуюся слезу, и вернулся в рабочее кресло к делам.

22. Арьеган

На лице у Няня бронзовел нездешний загар. Грека это не удивило, он догадывался, что у того были левые источники, дававшие ему лишнюю копейку и на шубу жене, и на поездку к луксорским древностям. В сером мятом бушлате с лейтенантскими погончиками и в черной майке, прикрывавшей горло, тот являл невообразимый синтез правоохранителя и пирата одновременно.

– Чего-то невеселый ты, Петрович? – Он пытливо заглядывал Греку в глаза.

Должно быть, что-то знает, а впрямую спросить стесняется (если стеснительность вообще присуща нынешней милиции). Грек сразу же перенастроил его с разговорно-допросного тона на конструктивный:

– Рассказывай. Что здесь новенького?

Нянь «перенастроился», хотя и не без обиды:

– А че, все – как говорил. Степана Малицына хотели забрать, да передумали. Племянницу его, местные говорят, видели раз на Печоре. Сам молчит. Из Нарьян-Мара только неделю назад сообщили, что это метиловый спирт был. А его рюмку одну хлебнул – и туда… У их глотки-то луженые, пьют не закусывая… как воду… А там вдогонку и влетело…

– Да нового-то что? – повторил Грек.

Разговор происходил у крыльца двухэтажной офисной ко – робки ДЕЛЬТАНЕФТИ в Арьегане. Мимо них погромыхивали и пылили большие машины, туда-сюда сновавшие в воротах соседней автоколонны, принадлежавшей «Севернефти». Усатый Нянь курил ядовитый табак, и Грек встал с наветренной стороны, хотя и ближе к пылившей дороге.

Нянь затушил в пыли окурок.

– Степана не было нигде с неделю – ни в поле, ни где еще. А до этого, выяснилось, он приезжал сюда и снял в сберкассе приличную сумму денег. Потом исчез. Через неделю вернулся.

– А олени? А бригада?

– Да… бригаду, что оставались там у него трое, распустил… Оленей забрали северяне-родственники. Часть Архип забрал. Вроде как в аренду. Сидит там у себя в чуме – курит, Степан-то…

– А где он теперь стоит?

– Да там же. Сначала было сменил становище свое, а сейчас чум снова перетащил назад. Туда – в излучинку над Толвой.

Дэвид Голди подписал увольнение Валерию Харлампиди с припиской – согласно Трудового кодекса России. Боясь потрясений и неожиданностей, которые мог спровоцировать внезапный уход из дел начальника отдела бурения, Голди обязал его поработать в компании еще пару недель. Грек тем временем решил совместить плановую поездку на Падинское к арбуровцам и встречу со Степаном – то, что Нянь представил ему как просьбу-поручение нарьянмарских оперов.

Какое-то время Грек колебался. Тревожить Степана не хотелось. Тому уже так разбередили душу, как медведь не разворотит улей. Но доводы Усатого Няня все же взяли верх: необходимо было предотвратить последний акт этой трагедии.

– Довезу тебя до бетонки, а там несколько верст в сторону сам пройдешь. Снег уже почти сошел, а ты и тропки знаешь.

Было солнечно и ветрено, теплый западный ветер толкал вперед большие массы тепла. Еще не было и первой зелени, но тундра оживала. Усатый Нянь остановил «уазик» на траверзе стойбища Малицына. Нашел местечко, где обочины были пошире.

– Он, слышь, Петрович, ездил, чтоб ему за покойников покамлали. Люди говорят. Сам молчит.

Грек широко окинул взглядом холмистую тундру вокруг, останавливая его невольно на случайно торчащих в ней деревцах и оглядывая дальний лесок, что змеился по-за Толвой. Где-то там на западе, только по эту сторону реки, в излучине, ютился чум Степана Малицына. Можно было и на «уазике», конечно, но так будет верней, – убеждал его Нянь. Если Степан почует рядом милицейскую машину, толку не будет.

– А ты? – спросил Грек, надевая резиновые сапоги.

– А я тя тут подожду. Хоть полдня.

Грек взял на северо-запад – сначала по остаткам прибитого машинами льда, естественного зимника, а потом, когда нестаявший этот серпантин вывел его на обширный пологий купол холма, уже по мху и серым прошлогодним травам тундры. Это несколько убавило его скорость.

Идти туда было за три версты, но выйдет около часа. Вот и хорошо. Грек приготовился поразмышлять, но вышло иначе – потянуло на воспоминания…

Он вспомнил, как судьба свела его впервые со Степаном еще пятнадцать лет тому назад. Заглядывая на огонек и на свежую оленинку в оленеводческий чум, Грек смутно осознавал, что делает это по зову сердца, а не желудка. У него появился детский неожиданный интерес к ненецкому фольклору да и к самому первобытному укладу их жизни.

Иногда Степан Малицын выпивал, но всегда знал меру, чем выделялся из числа сородичей. Потолковав о бытовых разностях, вкусив даров природы, он закуривал трубку и неспешно рассказывал сказки и легенды народа. А потом истолковывал. Чаще получались басни, в молодости он был весельчак. Но иногда это были и грустные истории. Раз на раз не приходилось.

Греку почему-то очень любилась и помнилась «Кукушка» – сказка про то, как неблагодарные дети не хотели принести воды в чум заболевшей матери, и та с отчаяния превратилась в кукушку. Чтобы никогда больше не вить гнезда и не растить детей. Однажды Грек решил, что у Степана эта сказка была в любимых, потому что у самого тоже не сложилось с семьей.

Давным-давно, еще в конце шестидесятых, Степан стал инженером в Архангельске, потом женился на ненке же и какое-то время жил в столице – Нарьян-Маре. Жена слыла красавицей, была дурного нрава, а детей в доме не было. От семейных склок и неурядиц он и вернулся к брату в оленеводческое братство и в последние лет двадцать больше никуда почти не отлучался. Всякий его отъезд был событием. Что в Москву на съезд народов Севера, что в окружком за правдой – защищать пастбища от вездеходных траков или реку от загрязнения отходами с нефтепромыслов.

Образованный, но верный оленеводческому призванию, стал природным учителем ненцев, наставником и даже врачевателем. Грек помнил времена, когда практиковал камлание окрест.

Судьба ненца – в прямой зависимости от расположения духов. До перестройки их существование отрицали, но в изгнании духов не преуспели ни вождь народов, ни вожди племени. Куда ж ненцу без духов-то… Камлали и до перестройки, и при Сталине камлали, и дальше – в глубину веков, от первого чума, от сотворения мира…

– Тебе если скажут, что мы дикари, – душевно говаривал с Греком Степан Малицын, – не верь. Мы просто продолжение природы. А природа – вся загадка однако. Вот нам без тадибе, то есть без шамана, нашу жизнь и не устроить во вселенной. Космогония у нас, у ненцев, как и вселенная – почти как у твоих греков. Хочешь знать, как создавалось все вокруг? А вот что: два мира были – Верхний мир и Нижний мир. И было два брата – младший и старший. Младший добрый, а старший злой. И вот была кругом вода. И тогда выдра, которую приручил младший брат, помогла ему устроить землю. Она нырнула в глубину и достала со дна ила. И выплюнула на воду. Так стала расти земля. Потом братья стали лепить из глины людей и животных.

– Младший добрых лепил, а старший злых?

– Оба лепили, каких получалось.

– Но почему твои предки, древние ненцы, не спрашивали себя – откуда братья-то взялись? Ведь у них и мать должна была быть, и жить она где-то должна была? – Будоражил вопросами рассказчика Грек.

– Так это уже научное понимание вопроса, а не мифологическое. А миф должен быть всего лишь красивой сказкой. А будешь вопросы задавать – до атомов все придется объяснять. У твоих греков тоже кругом мифы были. Сначала сказки, потом мифы. А в существо вещей лезть – зачем? Лучше сказка однако. Вот ты красивый, а внутри скелет. Что лучше – ты или скелет?

Степан любил сказать ему «твои греки», и это служило особым мерилом уважения к древнему народу, породившему великую культуру и знавшему еще вон когда о существовании далеких северных племен, пасших оленя под белым солнышком тундры. Еще Степан любил смешно прибаутить – «треть хохла, треть грека и щепотка ненца». Двадцатилетнему Харлампиди это дало первотолчок к осмыслению красок в этнической картине мира, к поиску своего места в жизни.

– А зачем нужны эти тадибе, шаманы ваши? И как ими становятся?

– Как зачем? Отгонять злых духов и привечать добрых. Одни вредят, а другие пользу дают. А шамана еще при рождении видно. У него всегда отметина есть. Например, родимое пятно.

– Тогда, выходит, и Горбачев шаман? – вываливал вопрос за вопросом Грек.

Степан дремотно кивал. Веки у него были нависающими, припухшими, и сам он казался погруженным в молитвенную рефлексию, но под этой внешней дремотностью, местами смешивавшейся с дремучестью, шла неспешная работа мысли, внутренняя полемика, а иногда – непритязательная медитация, созерцание времен и вещей. А то, что люди в нижних широтах называют подсознанием, и было общением с духами.

От него Грек узнал, что тадибе бывают разные. Бывают шаманы, духи которых живут на небе. Эти лечат больных и совершают чудеса. Иногда и фокусы показывают, в тундре тоже бывает тоскливо без зрелищ. Эти тадибе камлают в «светлой» части чума. Своих богов из Верхнего мира они называют «хэхэ».

– Как-как? – переспрашивал Грек. – Хэ-хэ? Теперь понимаю, почему северные собаки не лают, а северные народы не смеются. Ведь смеяться для них – то же самое, что поминать всуе богов…

Потом шли тадибе, что общались с нижними духами. Помогали при родах, лечили детей. А камлали только ночью. Кроме пояса и бубна такому нужен был и топор. Иной топор обладал магнетизмом, к нему иголки липли и прочее мелкое железо… Духов он тоже притягивал. Но был и третий вид шамана, «самбана», о котором Степан почти не рассказывал, а Грек не расспрашивал.

Устав от расспросов, Степан, случалось, ругался на Грека:

– Хватит вопросы задавать. Ты кто – этнограф или буровик? Поди уже на буровую тебе пора. В смену заступать. Беги давай – скважину бури, землю нашу тряси, злых духов из черной реки наверх выпускай! Не всех поди еще выпустил? Их там много однако.

Иногда это звучало в его устах смешно и забавно, но бывало – как горький и страшный укор. Так случилось примерно и десять лет назад, когда Степан узнал о смерти жены, оставшейся в Нарьян-Маре. Говорили, непутевая баба, гулящая да пьющая, но очень красивая, за что и была им любима.

Греку мечталось посмотреть, как камлают, но чужаков нечасто допускают к ритуалу. Он очень удивился однажды, узнав, что тадибе – обычные люди и занимаются обычным трудом наравне со всеми. Они даже подвергают себя риску быть осмеянными, а иногда и побитыми за неверные предсказания.

Как-то раз Степан завел его в чум и сказал:

– Вот смотри – пензер, что значит бубен по-русски. Вот колотушка к нему, еще есть посох. Все это завтра свяжет воедино людей, духов и оленей.

– Это как же?

– Приходи.

Греку пришлось договориться с парнем, которого он назавтра сменял на буровой, чтоб тот побыл за него еще пару часов. Но каково было его изумление, когда он узнал, что в роли тадибе будет сам Степан…

Еще более непредсказуемым и живописным оказалось само зрелище. Поверх малицы Степан напялил что-то вроде рваной цыганской юбки, на нем были какие-то подвески и прочая мистическая атрибутика. Камлание на этот раз шло вокруг костра, разведенного на снегу. Была зима, недолгое солнце уже спешило, как куропатка, зарыться в снега, а большой костер из хвороста и валежника слал в небеса потоки искр.

Сам Степан уже весь погрузился в мистерию и притворился, что не заметил прихода Грека. А может, и в самом деле не заметил, уйдя в астральные миры.

Он уже неистово, как японский барабанщик, колотил в свой пензер, мычал и приплясывал. Мирон Малицын, тогда еще мальчишка, объяснил: вчера пали два олешка, и дядя камлает, чтобы болезнь не перешла на все стадо.

Пензер (Грек его сразу перевел на «познера») нагрелся у костра и стал передавать в звуке энергию огня. От него она перешла и к шаману. Бубен пел о сопряжении стихий, о зловерчении мелких бесов болезни, о перемещении шамана в иных пространствах и сферах в поиске добрых духов, что должны были помочь сохраниться всему стаду.

Лицо шамана полуприкрывала маска, в которой угадывалась то ли волчья, то ли лисья морда. И в отсветах пламени он сам уже представлялся демоном. Это преображение потрясло Валерия. Он был заворожен мистерией: и впрямь все силы мироздания сгущались в темноте наступающей ранней ночи, слипались в хриплом огневом голосе Степана. Грека неожиданно осенило и потрясло, что само имя Степан так сильно и убедительно рифмуется со словом «шаман».

Потом шаман упал как подкошенный и несколько минут лежал без всякого движения. Потом вскочил, и пение продолжилось уже без бубна.

Заговор вершился больше часа. Гость стоял все это время не шелохнувшись и не заметил, как приморозил палец.

Потом, когда миры распались снова, Степан переоделся и сам отвез его на оленях к буровой. Обратное перевоплощение впечатлило не меньше. Такое помнится сколько жив человек.

Дорогой мысли Грека блуждали между дальними и ближними воспоминаниями. Он хотел найти в себе ту ошибку в едва начавшихся отношениях с Анной, которая могла поставить их под угрозу. И не находил. Значит дело в ней. Женщины слабы, особенно когда не защищены родными стенами и теплом домашнего очага. Могло случиться нечто, чего он не предполагал. Но, с другой стороны, зачем нормальной и разумной женщине бросать все и отправляться за Полярный круг? Бывает, нужда позовет, а бывает, и в поисках приключений… Кажется, это и имел в виду Погосов, когда огорошил его тем намеком. А что – тот же недруг решил и его в ее глазах опорочить? Мысли путались…

В жизни у Валерия Харлампиди было, в сущности, мало влюбленностей. Искал свой идеал, кто-то скажет, был слишком разборчив. Но главное, он всегда пытался отыскать такую, у которой божья искра была и в глазах, и в сердце.

Значит, случилось что-то такое, что потрясло ее. А если так, то он обязательно отыщет ее телефон в этом чертовом Сыктывкаре.

Вот и чум уже виден над обтаявшим пойменным лугом. Грек взглянул на часы: он шел сюда пятьдесят минут. Многовато. Но теперь он знает, где подвохи на пути. Обратно дойдет за сорок.

Навстречу от чума выскочил Жок, собака Степана, – больше в лайку, только в черных лохмах. Жок повел его не к чуму, а влево и вниз – к реке. В этом месте пойма реки была узкая, ненамного шире самого ее русла. А сама она изгибалась упругим натянутым луком. Вот-вот он дрогнет, и вся эта тугая энергия сорвется в ледоход. Обычно здесь ледовые заторы возникали, тогда вода поднималась и топила часть косогора, на которой ставились чумы, и почти доходила до них, но отступала…

Всегда было загадкой: река вскрывалась почему-то всегда сначала выше по течению. Казалось бы, лед прежде внизу должен сойти, чтобы открыть дорогу тому, что выше по течению. Оно понятно, что лед должен первым таять там, где тепло. Но как он пойдет вниз, раз ему нет дороги… И ведь все большие реки России текут с юга на север – и все несут в себе этот парадокс…

Жизнь оленевода кочевая. Стоянки и пастбища нужно часто менять, но и у пастуха есть любимые места, с которыми он не спешит расстаться. Степан всегда говорил, что здесь тундра холмистая, снега с холмов сдуваются, оттого и олешкам легче корм доставать.

Степан сидел на чурбанчике у самой реки. Ее контуры прорисовывались огромными береговыми трещинами. Они образовывали ледовые карнизы в метр и более высотой. Воды в реке было мало этой зимой.

В человеке, что медленно обернулся на зов, Степана Малицына можно было признать с большим трудом. Кожа на лице одновременно изжелтилась и посерела, как у покойника, в глазах пропал лукавый блеск. Сухой что хворост. Поднеси спичку – вспыхнет.

– Вот ты пришел, – сказал он, и Грек вспомнил, что когда-то Степан поведал ему, что этими простыми словами принято встречать человека у другого народа Севера, живущего на Чукотке. И Грек тогда подумал, что в этой констатации прихода (еще без пожеланий, без эмоций, без всего) есть величие явления человека человеку как события. Теперь же в этих словах не слышалось ничего, кроме безразличия.

– Пришел проведать тебя. А чего у реки сидишь?

– Ледоход пойдет. Завтра. Сегодня нет.

– А ждешь сегодня…

– Смотрю на реку.

– Пойдем в чум, я выложу тебе провиант. Тут крупы, варенье, галеты, масло.

– Спасибо, сходи один. Мне здесь хорошо, а в чуме плохо. Только Жоку ничего не давай. Я сам дам.

В чуме пахло сырыми и прелыми кожами. Слышалось жужжание какого-то насекомого. Грек вернулся с тарным пластиковым ящиком, чтобы присесть рядом со стариком. Какое – то время они молчали.

– Люди говорят, ты ездил куда-то? – спросил Грек.

Ему пришлось повторить этот вопрос, потому что Степан сделал вид, что не слышит его.

– Брал деньги в Арьегане. Ездил на север к морю. Надо было хорошего самбану найти. Не знаешь? Есть самбана. Это такой шаман, который дает успокоение неприкаянным душам. Если люди умерли не своей смертью, они злыми духами становятся. Ты не помнишь. Я раньше давно говорил тебе.

– Почему… помню. Но про самбану не говорил.

– На севере живет шаман, который ходит в Верхний мир. Он умелый тадибе, старый. Старше меня. Я поручил ему души племянников. Он их успокаивал.

Нет, все же не два у них мира, а три, – вспоминал Грек. Верхний, Средний и Нижний. Средний – мир, в котором живут люди. Но есть и духи Среднего мира, они живут тут же, в тундре. Вход в Верхний мир – под Полярной звездой. Шаман отправлялся в Верхний мир, когда духи Среднего были уже бессильны помочь людям. Это нужно было, когда на земле случалась большая беда.