Текст книги "На Черной реке"

– А сам я уже не прошу ни о чем духов. Не слушают меня. Старый стал. А шаман должен быть сильный, иначе его ни люди, ни духи слушать не будут.

– Почему… люди будут. Мудрых стариков всегда слушают. Ты ведь и сам мне говорил, что главное – сила духа, – укорил его Грек.

– Я и сейчас так скажу. А еще гибкость должна быть.

Грек решил не продолжать эту ловлю противоречий в словах Степана. Не все в них поверялось формальной логикой. Помнились слова и еще одного старика-ненца, давно уже ушедшего по ледяной дороге в Нижний мир: Ум – дурак, а сердце – хорошо.

К ним подошел Жок, направив умный взгляд в сторону реки – туда же, куда смотрели люди.

– А Дарья – где она теперь?

Ответа не последовало. Жок повернул к нему голову: ну что ты пристаешь к Степану, не видишь, устал он…

– Она ведь приходит к тебе, Степан. Ей надо помочь. В милиции уже решили, что это она тут палит, больше некому. Лучше если она первая придет к ним и все объяснит. Если наговор это – ее отпустят, а если… У вас ведь не было мелкашки-то, ведь так?

– Почему спросил?

– Ну, помню вроде, что не было. Вы ведь белку не промышляли.

Степан склонил голову на бочок по-собачьи. Во взгляде затеплился живой интерес:

– Почему спросил?

Грек рассказал старику о гибели водителя «татры». О том, что эксперты, по версии Усатого Няня, никак не определят калибра пули… Тот внимательно слушал, потом достал кисет и долго набивал трубку. Наконец сказал:

– Не она это. Дарья человека не стрельнет.

– Так вот и надо доказать, что не она, – убеждал его Грек. – Пусть не боится. Ее простят. Тогда легче будет вычислять и того, кто водителя убил. А так ведь все на нее списывают.

– Я того шамана и за нее покамлать попросил. Но духи пока сильнее. Он сказал, до лета от нее не отстанут. Не удалось уговорить их.

– А ее ты не уговаривал?

Тот покачал головой:

– Духи сильнее.

– Какие духи?

– Духи мести. Они из Нижнего мира, злые. С ними трудно договариваться. Всегда своего хотят. Скоро уймется девка… Тебя любила. В детстве говорила, что ты ее жених.

Помолчали еще. Грек понял, что Степан был не рад ему. Не рад был ни встречам, ни разговорам с людьми.

– Постой, может, повидаться мне с ней? Сам все объясню.

Малицын снова отрицательно качнул головой. Выдохнул облачко дыма. Жок неодобрительно покосился и отошел на два шага в сторону.

– Тогда спрячь ее, – сказал поднимаясь Грек. – Или отошли подальше. Тут обещают из столицы на нее охотников наслать. Те в прятки играть не будут.

Уже после прощальной паузы Грек спросил:

– Может, привезти что-то? Я попрошу, люди привезут.

– Не надо. Береги себя, у тебя самого на сердце плохо.

С тем и простились. Вопреки ожиданиям обратная дорога короче не стала. Те же пятьдесят минут.

23. Падинское – Усинск – Утрехт

На следующий день Грек побывал на Падинском месторождении – на скважине, где стояла бригада бурового мастера Шалымова. Дерюжного на месторождении не было, что облегчило общение с людьми. Шалымов не мог не знать, что Грек теряет позиции в компании, и в глазах у него было полно вопросов. Но сам Грек этой темы не поднимал, тем временем всплыла другая.

Шалымов Дерюжного не любил, и только благодаря этому обстоятельству Грек почти всегда располагал реальной информацией о том, что происходило у подрядчика на станке капремонта.

Грек, возможно, уже и не появился бы на Падинском в мае, если бы Шалымов не зазвал его тайком в отсутствие «координатора». Рассказать зачем по телефону побоялся.

– А теперь слушай, начальник. – «Начальника» Шалымов слегка завопросил интонацией. – Тут у нас беда одна не ходит. То неуловимое привидение с ружьем, то Дерюжный чего придумает, то еще че похуже…

На разговор Шалымов зачем-то пригласил и своего помбура. Его присутствие, впрочем, очень скоро объяснилось. Разговор шел в балке у мастера, в слоисто-кучевых клубах табачного дыма, который надолго зависал по углам в прошлогодней паутине.

– Да у тебя здесь никотин голимый, – возмутился Грек. Шалымов не внял, рукой махнул:

– Ничего, привыкай. Если проветрить – запахи еще противней. А теперь ты, Валек…

Шалымов уложил колесо живота на толстые коленки, дотягиваясь до сидевшего с краю помбура, и хлопнул того по руке.

– В общем выброс у нас был, – почти шепотом заговорил хрупкий с лица Валентин с несоразмерно большим костистым носом.

– Что – какой выброс? – испуганно спросил Грек.

Помбур глупо осклабился:

– А такой вот – зелененький в белый горошек. В общем нюхнули мальца чего зря. Сашка до сих пор в больнице лежит…

По словам помбура, когда добуривали цементный стакан, случился выброс сероводорода. Михаил Дерюжный поставил газоанализаторы китайского производства, дешевые и некачественные. У бурильщика, стоявшего у пульта, был насморк, он ничего и не чувствовал, пока не ощутил внезапно тяжесть в голове. Но продолжал работать, потому что решил, что все это – следствие простуды, которую он переносил на ногах и на которую у буровиков не принято жаловаться. С ним на площадке был еще парень, но тот был новичок и не сразу вспомнил, что запах тухлых яиц на буровой и сигнал «полундра» – синонимы.

– И тут влетаю я – и чую, дело швах. – Таращил на Грека глазища помбур.

Шалымов загоготал накатисто – через три подбородка:

– Ну, га-га-га, он и почуял, Валька. Шнобель-то вон какой отрастил, га-га, как не чуять?

– Я ему ору – давай глушить, задвижки перекрывать, а он тупой стоит, нанюханный. Пока автономный дыхательный аппарат ему не сунул в руки, он и не сообразил, балбес…

– Да ладно других балбесить, – снова загоготал мастер, – сам вон едва успел отбежать. Вот люблю я, Валерий Петрович, как Валек рассказыват. Все у него в образах получается. Ну… выброс был так себе – средней паршивости, но все ж опасный. Саня наш так и лежит в больнице, с ножками чего-то… Но самая-то главная хрень в том, что из всех этих детекторов лжи только один засигналил. И то – когда оно уже минуты две как валило оттудова. А меня-то не было, мать честная, я в Арьегане был как раз…

– В общем промиллей там уже до чертиков было, – возбужденно вставил большеносый Валентин.

– Так что же? Был выброс – и Дерюжный вам велел молчать?

Это сообщение привело Грека в ярость. Забилась-запульсировала жилка на лбу. Слава богу, с ними не было самого Дерюжного, иначе Грек утратил бы самоконтроль, и дело паче ожидания могло дойти до мордобоя. Давно рука чесалась, теперь и нервы вот ей вслед…

Обыватель знает о сероводороде только то, что он скверно пахнет и большим пластом лежит на дне Черного моря, отчего оно когда-нибудь взорвется. И только нефтяник, а лучше того – буровик, представляет себе реальные размеры опасности. Без всяких вымыслов, но тоже страшно… Запах этого газа обманывает обоняние, представляющее двукратное соединение водорода с серой пикантным и смешным. Тогда как это запах смерти… и чувствуется он, когда его всего с десяток долей на миллион. А если газа много – его уже не чувствуют. Потому что газ этот – нервно-паралитического действия, он парализует нервную систему и все органы восприятия соответственно…

Сероводород – великая беда буровиков, он многих погубил и еще больше покалечил. Потому-то несоблюдение техники безопасности по H2S всегда каралось жесткими дисциплинарными взысканиями. В отдельных случаях сокрытие такого происшествия можно приравнять к должностному преступлению.

Шалымов одышливо прохрипел, сотрясая большой круглый живот, до пупка прикрытый самовязным свитером:

– Ты нам вроде не сват и не брат, Валерий Петрович. А мы у тебя подрядчики. Но и не чужой. Ты наш начальник, хотя и через голову. А наш непосредственный чуть нас не загубил. Подсунул эту фигню китайскую. Вот и выходит – кому нам теперь доверять? Вот и решили мы его заложить тебе – Мишу Дерюжного. Чтобы в курсе был, если что… Слухи ползают, ты свою компанию создашь. Ну – бурение в ДЕЛЬТАНЕФТИ разгонят, а ты подберешь. Вот мы с Вальком и решили: мы тогда первые к нему кандидаты в работники. К тебе, то бишь. Верят тебе люди. И человека в тебе чуют, и начальника. А нынешние клоуны… у них только одно на уме – как из нас копейку выжать. На словах за эффективность производства бьются, за повышение производительности труда, а на деле-то другое. Дурить нашего брата – вот и вся задача…

– Мы-то тоже хороши. – Втиснулся в толстый сиплый баритон Шалымова помбур. – И делаем вид, что рады. Что рады – чтоб нас дурачили.

– А не встревай, Валек, я те уже дал слово. – Окоротил его мастер. – Я че говорю, Валерий Петрович. Ты уж нас не забудь. А то вламываем-вламываем, а в АРБУРе нам одно талдычат: вот ремонтные издержки, вот заказчик наседает, не можем вам поднять зарплату… А нефть-то, нефть-то глянь сколь стоить стала. Уже втрое выше, а нам, дуракам, все то же платят.

– Когда выброс-то был? – спросил Грек.

– А неделю назад, когда нас обстреляли. – Виноватился Шалымов. – У меня и подозрения на него были, на нашего Дерюжного. Думал, взял и стрельнул издаля по нам. Как газ вырвался – он занервничал. Дело встало. ДЕЛЬТАНЕФТЬ работу требует, а он, гад, боится добро давать на дальнейшие работы. Вот и решил выиграть время. Хрен к носу прикинуть. Тебе звонит: у нас форсмажор, боевые действия, индейцы наступают. Работать в таких условиях не можем… А Санька в больницу сунул по-тихому. Диагноз ему какой-то другой там поставили: вроде дизентерии, гы-гы…

– Не-е… – Распахнул безгубый длинный рот помбур. – Это он как бы в себя-то стрелял? Ему ж в колесо самое. В джип саданули. Не, не верю…

Шалымов озлился уже не по-домашнему:

– Не ве-ерю… Фома, блин, апостол… А ты сам видел? Его ж за тем бугром, грит, стрельнули… Кто видел-то? Ну, отошел мужик и стрельнул сам себе в колесо. В общем самострел устроил. Или нанял кого… У них там, у начальников арбуровских, есть команда крутых под ружьем. А теперь оставь нас двоих, Валек. Конфиденциально надо погутарить.

Помбур поднялся, обиженно сопя и доставая очередную «приму» из битого дедовского портсигара. Открыл дверь из балка и сиганул в грязь мимо лестнички.

– Ты че – обиделся, чудила? – крикнул ему в дверь Шалымов. – Ну вот, как без конспирации с таким клоуном? А догадки у меня, Петрович, вот какие… Иной раз сам себе признаться боюсь. Дерюжный Миша по зиме часто с молодчиком ездил одним. Он его Гришуном звал. Гришун и Гришун – и фиг бы с ним, забыли… Но только мне Валек же и рассказал… Вот слушай. Валек – он у меня пронырливый парняга, вороватый. Че не там положи – умыкнет, пиши пропало… А в середине марта дело вон какое было. Дерюжный с Гришуном приехал в этом «недорожнике» своем. Гришун открыл багажник и чего-то там возился. А у Валька-то глаз что шило. Он и приметил, грит, у того из-под покрывальца горлышки от пластиковых бутылок высовывались. Валек отошел подале, потом невзначай повернулся и видит. Гришун-то, чурбак стриженый, свернул головку с одной бутылки и нюхает. И долго так нюхает, как бы сомневаясь в чем… Прикинь, Петрович… Не будет человек обычную воду нюхать…

– Пока не очень. Говори дальше, – поторопил его Грек.

– А дальше что… держите шлейф у генеральши, га-га… Но он, Валек наш, трус несусветный, редкостный. Он мне об этом две недели назад только и сказал. Прикидывай.

– Прикидываю. – Кивнул Грек. – Прикидываю, куда ты клонишь. А что же самого помбура отослал?

– А слово ему дал, что никому об этом не скажу. Он ведь их, Валек наш, боится. И Дерюжного, и Гришуна его.

Грека этот рассказ чуть не свалил с табурета. Он попытался свести в баланс догадки и подозрения помбура – не сходилось. Михаил Дерюжный, а равно и его люди, не могли быть заказчиками отравления оленеводов. Он был во всем орудием директора АРБУРа. Тот же был в прямой зависимости от Тихарева, а вредить самому себе Тихарев не мог, поскольку не страдал душевными болезнями и психику имел надежную, пусть и подло устроенную. Впрочем, Дерюжный был не так прост и вполне был способен на двойную игру… Да и вообще – что это за улики, в самом деле…

– Ну… стоял так и воду нюхал, грит. Долго-долго. Стал бы человек к минеральной воде принюхиваться. И ведь не пил же, а только нюхал.

– Ясно, Шалымыч. – Грек взглянул на него не без иронии. – Подозревать подозреваете, а в органы ничего не сообщили.

– Эх, ну вот ети его душу… Опять не так сказал… Да ты понимаешь, что только тебе и доверяем, а? А органы… Что органы… заезжены-задерганы… Им здеся и АРБУР кость бросит, и ДЕЛЬТАНЕФТЬ подбросит. Купленные они, по рыночной цене… Вот и боимся лишнего сказать. Не тому скажешь, а завтра – в топке где-нибудь в бойлерной, как раньше-то было… А в себе держать… что гороховый суп – наружу просится.

Грек встал, собираясь уходить:

– Ну, допустим. Если все это не вранье и не испуг с похмелья… Но кому оно было нужно-то?

Шалымов выкатил в недоумении и без того базедовы свои большущие глаза и шепнул, как если бы одно только и нужно было шепотом сказать:

– А вот и думай… А еще тут у нас был снегоходик импортный, не «буран». Дерюжный сам привез. А не катался, все Гришун. Тот на ем уедет аж на три часа – пока солнце зимой стоит. А куда… чего? Увезли они его куда-то.

Потом Шалымов рассказал о делах. В производственных вопросах мастер не очень-то слушал Дерюжного. Да и инженеру из АРБУРа от него доставалось. Тот был молод, и если бы не опытность бурового мастера, ошибок было б и того больше. Шалымов сказал, что разбурили цемент, дошли до нужной глубины, снова поставили цементную пробку, ждут затвердевания.

Вечером следующего дня ему – уже в Усинск – позвонил Нил Тихарев. Предложил встретиться. Зачем – при встрече. Грек не хотел никаких подпольных отношений с отставным директором и отказался бы от встречи, когда б не вспучивалась антисинклиналью интрига и сама тектоника под ДЕЛЬТАНЕФТЬЮ.

Нил Тихарев с золотозубой кумушкой-женой и детками, что разлетелись по столицам мира, прожил последние семь лет в двухуровневой квартире в «элитном» (по представлениям усинцев) доме. «Элитным» в этом доме был единственно кирпич, да и тот посредственной кладки.

Грек у Тихарева был лишь однажды – на грандиозной пьянке в честь пятидесятилетия директора. Но в этот раз не усмотрел в квартире ни дорогой обстановки, ни самой супруги Нила, которая служила главным атрибутом богатых мебелей. Мебеля те не располагали ни к действию, ни к отдохновению. Для первого они были чересчур массивны, а для второго отвратительно неказисты. Грек помнил: это были чудовища-пожиратели пространства.

Внутри большой залы, подвергшейся трехкратной перепланировке и соединенной из нескольких квартир, буйствовал бардак переезда. В углу у большого окна ютился дохлый диванчик доперестроечного образца, на него и было предложено присесть гостю.

Величественным, от Эсхила, жестом Нил окинул заваленные мусором пенаты:

– Все сметено… Все сметено, Валера, могучим ураганом. Переезжаем. Пока не скажу куда, сам не знаю.

– Бросьте, Нил Станиславыч. Чтоб вы – и не знали? Вы ж отлично все планируете. Из плановой экономики пришли.

– Так-то оно так, только я все же нелюбимое ее дитя. А то бы так в ней и остался.

Нил сел на другой краешек дивана, подобрал под себя короткие ноги.

– А позвал я тебя, Валерий Петрович, сюда, а не в ресторан «Чарли», потому что беседа нужна приватная. У нас с тобой может небольшой альянс образоваться, мы оба в обиженных оказались…

– Я таким себя не считаю, – спокойно возразил Грек.

– А зря, Валерий Петрович. Чувством собственного достоинства голый зад не прикроешь. Я дело тебе хочу предложить. Получается, что ребята из группы SORTAG в чисто поле нас высадили. Как кукушата птенцов из родного гнезда.

Грек пытался изнутри вчитаться в интригу, предлагаемую Нилом Тихаревым и начертанную у того на лице – в мешках-наплывах под глазами, в уголках рта, в большом подбородке навыкате. Но не в глазах, в них у этого монстра ничего не прочтешь. Если у иных глаза – зеркало души, то у Нила Тихарева – тонированное стекло бандитского «лэнд-крузера».

– Если вас, Нил Станиславыч, они и высадили в поле, то явно не в голое. Скорее в «поле чудес». Вам-то что за беда? Вы ж номенклатура. Такие люди не теряются, – иронично льстил ему Грек.

– А вот и фигня. Теряются. Только успевай головой по сторонам вертеть. Пока ты в стае – тебе еще ничего, а как выбился – тебя каждая хищная тварь цапанет.

– Ничего, отбояритесь. Чего вам бояться? У вас все схвачено.

Грек продолжал отлынивать от разговора по существу. Так он рассчитывал скорее «раскачать» экс-директора по кличке Откат на откровения.

Нил энергично придвинулся и смрадно задышал:

– Да в тем и дело, что со своими я знаю, в какие игры играть. И у меня схвачено, верно говоришь. А от этих цуциков, от западоидов, любой подлянки можно ожидать. Я раньше тоже думал: демократия, белые воротнички, черный кофе, культ порядочности. Хренушки. Все просто, все по Марксу. Если прибыля несметные, им плевать и на порядочность, и на все прочее. И на подлог пойдут, и на убийство…

– С этого места прошу поподробнее. – Неожиданно для самого себя Грек исполнил какой-то актерский жест рукой. Потом встал и подошел к тусклому после зимы окну, подальше от нечистого дыхания Тихарева.

– Хошь поподробнее? Тогда слушай. Все на фирме знают, Валерий Петрович, что ты вроде ненецкая сирота наполовину. Что родителей рано бог прибрал, что по буровым с семнадцати лет таскаешься. И я за это уважал тебя всегда. Думаешь, нет? Не показывал чувств своих, а уважал. Я ведь все глубоко держу. А как ты думаешь, с вами обходиться? Всегда уважал. И уважал, что ты аборигенов за быдло не считал, как многие. А как не знать – я про вас все знавал, разведка у меня во как была поставлена. – Нил поднес кулак к собственному носу. – Ты думаешь, когда те ненцы в марте подохли, мне по балде было? Ошибаешься. И накат я тоже почувствовал – а как ты думаешь… Нил Тихарев – варвар и колонизатор, изводит несчастных индейцев, последних из могикан. Еще раньше почуял, что повеяло чем-то нехорошим. Понять только не мог откуда. Зато теперь, Валерий Петрович, чую эту вонь, эту жижу поросячью датскую отлично. А что? Так и есть. Они ж, эти голландцы и датчане, поросячий свой навоз без стеснений на поля везут И сами это нюхают… Кругом у них сказочные домики с тюльпанами, а ядовитым свинячьим калом так и прет с полей. Так что они не такие уж и чистюли благородные… Не такие, может, говнюки, как америкосы, а с дермецом-то они свыклись…

Грек поморщился, словно это зловоние, доносимое рассказом Нила с полей северной Европы, удесятерилось, смешавшись со смрадом, исторгаемым пищеводом самого Тихарева.

– А нельзя без поэзии, Нил Станиславыч? В чем дело-то?

– А в том, что этот подвох с метиловой отравой не без их участия обошелся. Теперь понял, о чем я?

Наконец-то долгая тихаревская преамбула обрела предметную почву. Грек и сам с головой ушел в эти мысли, а слова Тихарева сработали в резонанс с ними.

– Теперь все, что мне надо, Валерий Петрович, это извлечь из всего этого полезную информацию.

– Это какую же?

– А какую удастся, такую и извлечь. Чтоб тылы мои оградить, чтоб выстроить хорошо эшелонированную оборону. Ты что думаешь, Нил Тихарев – ангел небесный? Хрена там. Подворовывал где мог, потому что нельзя иначе по нашему времени. А дети мои уж без греха будут, потому что дети за грехи родителей не в ответе. Я тебя одного, брат, во взятках и откатах не замарал, и до сих пор вот не знаю почему… И не знаю, почему разоткровенничался здесь перед тобой. Эпоха ведь была такая. Когда б ты знаешь, из какого сора… – Нил начал поэтическую строку и силился припомнить продолжение. – Это жизнь, понимаешь? Диалектика. А ты вот какой-то недиалектичный, молодой еще… Хотя и не дурак. Вот думаю – чего я тебя в компании держал. Незаменимый? Толковый – да, а незаменимых нет. Я таких, как ты, держал, чтобы совесть свою утешать. Вот ведь, думаю, не одних кретинов и злоумышленников держу в компании. И порядочных людей. Значит и сам еще не конченый… Виски будешь?

Нил вышел из пустой гостиной и через минуту вернулся с бутылкой и стаканами в руке.

– Ладно, давай обойдемся без поэзии. Мне, конечно, стыдно перед совестью, что я такой вот. Но стыд не дым, глаза не ест. Я реалист, и лучше хапну я, чем это сделает законченный подлец, который и на церковь не отстегнет, и детишкам в приют не даст. Да ведь своего нажитого не вывозил, разве что чуток. А так все здесь – в инвестициях.

Нил врал, но врал вдохновенно, а значит верил в то, что говорил.

– А теперь по существу. У меня уже появилась информация об их причастности к отравлению ненцев. Их – не их, какая разница… наняли кого – то, сучьи дети. До них самих не подкопаешься. Но я хочу – пока по свежим следам – подключить людей и пособирать еще материалу. Авось нароем. Вот и тебя хотел к этому делу… ну, не то чтобы… а по-товарищески… Мы оба… ну, пусть не обиженные – один фиг, уволенные. А я, ты знаешь, не умею быть неблагодарным. У тебя ж мозги аналитика. Ты поспрашивай у людей… У своих там… Может, знают что, а сказать стесняются… Ведь ты эту тундру нутром постигал… А я-то, со своей стороны…

– Зачем это вам? – спросил Грек после паузы. Он не спешил делиться с Нилом тем, что услышал от бурового мастера Шалымова. Даже заподозрил некие странности в том, как стремительно рассказ и догадки Шалымова и его помбура совпали с интересом к этому со стороны экс-директора.

– А чтоб тылы прикрыть, вот зачем. Они уж если исподтишка мой хвост грызть стали, так захотят – теперь и в захребетник вцепятся. А так всегда будет компроматик задницу греть. От иностранного капитала тоже, брат, надо уметь защищаться.

Нил отпил лишь символически, один глоточек. Доктор Берцовский взял с него зарок, что потребление спиртного тот возобновит не раньше чем через месяц и сведет его к минимуму. Чтоб не попасть к нему снова, – уверил ласкунчик картавый. А сам ведь только и мечтает, поди…

– Ну, так как?

– А не знаю пока, – уклонился Грек. – С тобой ведь в тайный сговор войдешь, потом сам не будешь рад. Если какие прикиды будут – позвоню.

Грек уходил из этой пустой и наполненной смрадным дыханием Нила квартиры, стараясь не дать вскипавшим внутри чувствам быстро вспениться. Иначе с этой пеной вышло бы наружу все, что он о нем думает. Почему он должен помогать этому ничтожеству…

Нужно было разобраться – не было ли подвоха в том, что на него это свалилось с двух сторон одновременно. Но Шалымов вообще не вписывался в образ интригана элементарно габаритами, таких просто не бывает. А Тихарев был так неугасимо переполнен «жаждой компромата», суррогата жажды мщения, что версия с подвохом, как ни прикидывай, разваливалась и рассыпалась в песок.

Тогда это не просто совпадение, а знак судьбы. Он должен с этим что-то делать, а вот что именно – большой вопрос. В любом случае он верно рассудил, когда не выложил Тихареву того, что узнал от Шалымова.

Итак, рассуждаем логически. Некто вел агрессивную пиар-кампанию, направленную на дискредитацию гендиректора Нила Тихарева, в интересах группы SORTAG.

Совпадает.

Известно, что недавно они перекупили пакет у последнего независимого миноритария. Чем и обеспечили себе искомое директорство в ДЕЛЬТАНЕФТИ. Нил говорил, что у них нашлись какие-то особые аргументы, чтобы впечатлить такого матерого фондового волка, как Клим Ксенофонтов. Акции он им продал ниже рыночной стоимости, а вернее, по цене, которую они ему предложили в нижней точке обвала котировок. Падение котировок было недолгим, по мнению специалистов, заказанным под эту скупку.

Допустим.

Вскоре котировки вернулись на прежний уровень и даже подросли в цене на семь процентов. Клим Ксенофонтов не мог не знать, что за кратковременным и вызванным искусственно падением обязательно последует рост. Значит, сделал это под давлением. В играх такого рода орудием убеждения почти всегда служит шантаж. Покупатели знали за ним то, чего не знали другие.

Несомненно.

Этот человек был знаковой фигурой эпохи первоначального накопления. Одним из маркет-мейкеров фондового рынка России середины девяностых. Но в чем-то был и белой вороной, потому что пришел туда не из столичного финансового лобби, а пройдя селекцию провинциальных баталий за собственность. А это варварская коммерция или вымогательство, участие в незаконных приватизационных сделках и еще целая куча мелких прелестей. Возможно, кровь на руках и загубленные души. ПНК – первоначальное накопление капитала. Он просто не может быть чист по определению.

Логично.

Грек видел этого человека лишь однажды, много лет назад. И у него был повод для личных обид на него, теперь уже почти стершийся из памяти. Впрочем, главное не это. Главное в том, что такие как он – враги Валерия Харлампиди по духу. К ним можно отнести и Нила Тихарева. Из этого однако не следует, что Валерий Харлампиди должен быть солидарен с теми, кто действует против интересов этих людей. Ведь и те, и другие действуют против интересов страны, в которой он живет.

Так что же – пусть все остается, как есть? И никто не заплатит за смерть этих несчастных оленеводов?

Было воскресенье. Грек сидел в кресле у телевизора и бессмысленно давил на клавиши дистанционного переключателя, словно на эти вопросы ему должны были ответить участники очередного ток-шоу.

Потом он набрал номер домашнего телефона Тихарева.

– Нил, так что было там, расскажите.

Тот сказал, что перезвонит через минуту с другого телефона.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно заквохтал Нил, – вот и славненько… Сейчас-сейчас…

После щелчка и шипения в трубку вывалились нечленораздельные увещевания директора по маркетингу. Шварц был взволнован, голос у него местами давал петуха. Он спешно рассказывал кому-то о неожиданном визите Нила…

Нил выключил запись.

– Меня уже тошнит от этого голоса. Уже сто раз прокручивал. Так бы и придушил гаденыша. Ну, Петрович, если можешь – потрись с людями, там-сям… Сам не могу, все же ноблесс оближ – положение обязывает… не с руки мне… Да – в дальнейшем выходи на Тофика.

Остаток выходного волочился усталой черепахой. Грек не знал, чем себя занять. Он вышел на улицу, но Усинск не создан для прогулок, а по магазинам ходить – тоже не мужской вид спорта. Грека влекло домой – к телефону. Телефон в последние два дня вообще оказывал на него магическое действие. Вчера ему наконец удалось разузнать домашний номер Анны в Сыктывкаре, и вот уже второй день он набирал «межгород» без устали – и без результата…

Отрицательный результат – тоже результат, во всяком случае не повод для отчаяния. Раз телефон молчит, значит она куда-то уехала. Рано или поздно вернется. Оставалось ждать.

Он несколько раз уже гасил в себе порывы связаться с Усатым Нянем. Тот все же представлял «органы», официальные инстанции, а повышенная подвижность его языка, в свою очередь, тоже представляла фактор риска.

Нил Тихарев ничего не сказал Греку о том, что подслушивающие «жуки» у Шварца замолчали на третий день, и, следовательно, не исключены встречные действия со стороны людей, готовивших анти-пиар на гендиректора. Кто могли быть эти люди? И как, через какие каналы и агентские сети высоколобая публика из Утрехта и Техаса (держалища второй половины акций группы) могла бы выходить на исполнителей в России – в Коми и в НАО?

Допустим, Семен Шварц. Грек знал его уже немало лет, но знал поверхностно, поскольку тот торчал в Москве и общению с сотрудниками ДЕЛЬТАНЕФТИ предпочитал иной интерфейс – с покупателями нефти на внешнем рынке.

И все же с персоной Шварца случилось нечто, что потрясло однажды воображение Валерия Харлампиди. В конце прошлого года (ноябрь ли, декабрь…) он стал случайным свидетелем того, как Сеня Шварц выходил из машины Михаила Дерюжного. Дело было вечером около восьми. Тот вышел у магазина «Березка», где обычно гужевались таксисты, и пересел из черного «ауди» Дерюжного в зеленую извозчичью «шестерку»…

Грек только что вышел из «Березки», накупив холостяцкой снеди. Так и стал свидетелем этой странной сцены. «Шестерка» поюзила, выползая по скользкому льду на магистраль, сделала разворот и покатилась в сторону ДЕЛЬТАНЕФТИ, возможно, к ее гостиничке. Довезти туда Шварца Дерюжному вышло бы в лишних пять-семь минут, не крюк. Не говоря уже о том, что он просто не мог себе позволить такого грубейшего моветона. Все говорило за то, что Шварц не хотел, чтобы кто-то в ДЕЛЬТАНЕФТИ видел его в обществе Михаила Дерюжного.

Что могло объединять этих людей? По работе они ничем не были связаны. Могли познакомиться на какой-нибудь корпоративной пьянке? Вполне возможно. Но опять же – зачем эта конспирация?

Вот оно, похоже, и пригодилось – то, что, казалось, пылилось в памяти ненужным грузом…

Стоило, конечно, забросить сети в БПО на Арьегане, куда полгода назад поставили суперинтендантом норвежца Эрика Патерсона. Этот нордик с внешностью викинга-пацифиста почему-то сразу же заслужил себе в народе репутацию «шпиона». Что странно, ведь шпионами воображение обычно рисует крючконосых и хищноглазых субъектов, кутающихся в воротник плаща. Не исключено, слух в народ пустили «гэбэшники», чтобы не оставлять этого парня без присмотра.

А ведь часть базы производственного обеспечения арендовал под свои нужды АРБУР. Вот и здесь выходила смычка… Но в нефтяной компании, если иначе прикинуть, все со всем связано и все звенья производственной цепи значащие. Так можно подозревать всякого в связи со всяким… Интуиция, впрочем, подсказывала другое: так и следует поступать, «презумпция невиновности» здесь неуместна.

Но сам он, Валерий Харлампиди, всего лишь буровой инженер. Человек с хорошими аналитическими мозгами, но совершенно не знакомый с методами розыска. Да, он может продумать ситуацию, пользуясь имеющимися фактами и предположениями, но совершенно бессилен предпринять действия, требующие знания следовательской практики. Люди, которые этим занимаются профессионально, располагают целым арсеналом сыскного оснащения. А что может он? Всего лишь предполагать и строить гипотезы.

Впрочем, и в этом, похоже, нет препятствий. Ведь Тихарев ясно сказал: действуй через Тофика. А все то, чего недостает ему, Валерию Харлампиди, может восполниться тем, что есть у Тофика Мамедова. Общение с Мамедовым особо приятным прежде никогда не бывало, присутствует взаимная нетерпимость, однако этим стоит пренебречь.

Как раз на этой мысли его и поймал утром в понедельник звонок Мамедова.

– Как бы нам пообедать с тобой, Валерий Петрович?

– Сегодня?

– Ага. Слюшай, заглянем в кафе «Аргус», люля покушаем.

– Годится.

Мысли, в которые его погрузило общение с буровым мастером Шалымовым, а потом и с Нилом Тихаревым, здорово надоедали на работе. Грек все еще был в штате компании, дорабатывая последние дни в роли начальника отдела. Трясущимися неверными руками в бразды уже вцепился и Борис Тяжлов, но Грек всякий раз показывал ему: я еще не ушел, а пока я здесь – я главный.