Текст книги "За скипетр и корону"

Глава двенадцатая

Король Георг V прибыл в Геттинген рано утром 16 июня, и в великом изумлении и не меньшем смятении узнали жители, еще накануне не подозревавшие важности настоящего момента, что война объявлена, что король в гостинице «Короны» и что армию стягивают к Геттингену.

Никогда еще город старой Георгии-Августы не видывал в своих стенах такой пестрой и шумной жизни.

Безостановочно проходили городскими воротами или со станции железных дорог новые отряды и располагались частью в городе, частью в окрестных деревнях.

Солдаты украшали свои каски дубовыми ветками, весело гарцуя, выступали статные кони кавалерии, громко звеня, катились по мостовой батареи, со всех сторон неслись веселые песни.

Перед гостиницей «Короны» кипела деятельная жизнь. Ординарцы из красных гусар стояли наготове в ожидании приказаний, адъютанты приезжали и уезжали, лакеи суетливо двигались взад и вперед, группы горожан тихо, озабоченно перешептывались и с любопытством поглядывали на средние окна комнат первого этажа, в которых поместился король.

Когда же прибывал новый полк и, проходя перед гостиницей, гремел звуками «God save the king!»[74]74
  Бог да хранит короля! (англ.)


[Закрыть] – наверху отворялось окно, и в нем показывался король в генеральском мундире и походном кепи, серьезно и приветливо кланяясь войскам, знамена которых склонялись перед царственным главнокомандующим. Торжественно и шумно гремело староганноверское «ура!», так что окна звенели, а сердце короля радостно замирало, потому что чувствовалось, что эти крики вырывались из-под самого сердца и что солдаты, приветствуя ими своего государя, радостно пролили бы свою кровь в его защиту.

Около девяти часов появился университетский совет, предводительствуемый проректором, знаменитым профессором государственного права Захарией, и почти священнически темная одежда представителей науки смешалась с пестрыми блестящими мундирами и придала новую прелесть оживленной и разнообразной картине.

Король принял профессоров, поработал с генералом Гебзером, которого назначил командующим армией, и наконец остался один в своей комнате.

Лицо его было бледно и утомлено тревогами предшествовавшего дня и бессонной ночи, но глаза светились высоким мужеством и непреклонной решимостью.

Камердинер отворил двери и доложил о кронпринце.

Приветливо улыбаясь, король протянул сыну руку, которую тот почтительно поцеловал.

– Спал ли ты? – спросил король.

– Мало, – отвечал принц, лицо которого под впечатлением шумного движения вокруг немного более обыкновенного оживилось. – Я говорил со многими офицерами из выступающих в поход полков.

– Превосходный дух в армии, не правда ли? – сказал глубоко тронутый король. – Меня несказанно радует сознание, что я стою во главе такого войска.

– Да, – согласился принц нерешительно, – дух превосходен, но…

– Что такое? – настороженно и напряженно спросил король. – Разве ты что-нибудь заметил, что идет вразрез этому духу?

– Дух превосходен, папа, – отвечал кронпринц медленно и немного запинаясь, как будто не находя подходящих слов, – но… но нет полного доверия к начальникам!

– Как нет доверия? – изумился король, вскакивая с места. – В начале похода – да ведь это ужасно!

Он помолчал.

– Уверен ли ты в этом? – спросил он немного погодя. – Кто это тебе сказал?

– Многие офицеры, – отвечал принц, – из генерального штаба, адъютанты, и меня настоятельно просили передать это тебе.

– В самом деле? И к кому же именно нет доверия? Называли имена?

– Да, – сказал принц, – например, генерала Гебзера считают недостаточно энергичным для командования в поле, кроме того, он не пользуется популярностью. Чиршница находят слишком старым для военных передряг и слишком втянувшимся в бумажную бюрократическую службу…

Быстрым движением король схватился за стоявший на столе, под рукою, колокольчик и сильно позвонил.

– Дежурного флигель-адъютанта! – приказал он вошедшему камердинеру.

Тотчас вошел флигель-адъютант граф Ведель.

– Любезный Ведель, – обратился к нему король, – кронпринц только что сообщил мне, что между офицерством и войсками нет надлежащего доверия к генералу Гебзеру, которому я решил передать командование армией, и что и генерал-адъютант не пользуется необходимым авторитетом. Момент серьезен: скажите мне как офицер и как флигель-адъютант, по долгу и совести, что вы об этом знаете?

Граф Ведель, красивый, рослый юноша, с короткими, черными волосами, направил свои большие темные глаза честно и откровенно на короля и отвечал твердым, звонким голосом:

– Все, что его высочество сообщил Вашему Величеству, насколько мне известно из моих личных наблюдений, есть совершенная правда!

Король просидел несколько минут в раздумье.

– И вы это слышали от людей серьезных и способных? – допытывался он.

– От офицеров генерального штаба, – отвечал граф Ведель, – и многих других начальников, с которыми мне приходилось беседовать.

– Кого же они считают способным командовать армией?

– Генерал-адъютанта Ареншильда, – отвечал граф Ведель, не задумываясь.

– Благодарю вас, – сказал серьезно король, – попросите ко мне графа Платена и генерала Брандиса.

Граф Ведель вышел.

– Плохо, очень плохо! – произнес печально король. – Армия без доверия к предводителям – наполовину разбита, хорошо еще, что я узнал об этом вовремя…

Кронпринц подошел к окну и смотрел на пестрые группы на улице.

Вошли оба министра.

Генерал Брандис – улыбаясь и спокойно, как всегда, граф Платен – бледный и взволнованный.

– Господа, – сказал король, – я слышу, что личности избранных мною командиров не пользуются полным доверием войск.

Он замолчал.

– Совершенно справедливо, к сожалению, я сам слышу это со всех сторон, Ваше Величество, – вымолвил граф Платен.

– А вы, генерал Брандис?

– Ваше Величество, – начал генерал своим спокойным голосом, – я тоже слышал много подобных отзывов, но если верить всяким слухам, возникающим в такую тревожную пору, то пришлось бы часто менять распоряжения. Главное, по-моему, чтобы распоряжались хорошо и быстро двигались вперед.

– Я сам не придаю большого значения тому, что говорят в городе, – сказал король, – но это обстоятельство кажется мне слишком серьезным, и я в самом деле не хотел бы, чтобы армия выступила в поход без доверия к своим предводителям!

– Конечно, Ваше Величество, дело серьезное, – отозвался Платен. – Мне тяжело высказывать мнение по военному делу, в котором я мало смыслю, и Вашему Величеству известно, что я стою вне влияний каких бы то ни было партий…

Генерал Брандис слегка усмехнулся.

– Но настоящий случай такого рода, – продолжал Платен, – что нельзя не принять в расчет общественного настроения.

– Вам не называли Ареншильда?

– Его все хотят, Ваше Величество! – отвечал граф Платен.

Генерал Брандис молчал.

– Я мало знаю Ареншильда, – вслух раздумывал король. – Что вы о нем думаете, генерал Брандис?

– Ареншильд способный генерал и безукоризненно честная личность! – отвечал военный министр.

– Считаете вы его способным командовать армией? – спросил король.

– Ваше Величество, проба генерала – успех. Я старый боевой солдат и берусь судить о солдатах только в поле.

Король подпер голову рукой и долго сидел молча.

Наконец он встал и заговорил торжественно:

– Вопрос идет о будущем моего дома и моего королевства, я жертвую всеми личными желаниями и соображениями, когда на очереди такие крупные интересы. Я никогда не простил бы себе, если б успех был подорван ошибкой; времени нельзя терять – надо решать безотлагательно. Бедный Чиршниц, – сказал он тихо, покачав головой, – какой тяжелый для него удар! Но кого же выбрать в генерал-адъютанты? – спросил он себя.

– Называют полковника Даммерса, папа, – подсказал кронпринц, снова подходя к отцу.

– Полковника Даммерса? – переспросил король.

– Способный и энергичный офицер, – отозвался Брандис, – человек деятельный и решительный!

– Я беседовал с ним, – сказал граф Платен, – и нашел в нем очень умного и просвещенного человека. Я изложил ему политическую программу последнего времени, и он вполне признал ее основательность. Думается…

– Он здесь? – перебил король.

– Должен быть, – отвечал кронпринц.

Король позвонил.

– Я прошу к себе генерала Гебзера и генерал-адъютанта Чиршница, – сказал он со вздохом.

Оба генерала вошли.

Генерал Гебзер был высок и статен, лицо его дышало смелостью, взгляд был оживлен, а усы и волосы покрывала легкая седина. Генерал-адъютант Чиршниц держал какие-то бумаги в руке.

– Любезный генерал Гебзер, и вы, Чиршниц! – произнес король дрожащим голосом. – Мне предстоит говорить с вами серьезно и потребовать от вас нового доказательства вашего патриотизма и вашей преданности мне и моему дому.

Генерал Гебзер посмотрел на короля прямо и смело, Чиршниц удивленно вскинул брови, как будто не понимал, каких еще доказательств преданности можно от него ожидать.

– В часы, подобные настоящему, – продолжал король, – необходимо откровенное, честное слово. Я слышу, что армия произведенное мной назначение командующим вас, генерал Гебзерг, приняла не с тем радостным сочувствием, которого оно заслуживало бы, и что в рядах солдат ходит другое, более популярное имя. Я слышу еще, – продолжал он, – что повсюду высказывают опасение, что вам, любезный мой Чиршниц, по вашим преклонным летам, могут оказаться не по силам тяжелые испытания похода и что вследствие этого может произойти перерыв в служебных делах, а это может повлечь за собой пагубные последствия во время кампании. Господа, – произнес он тише и наклоняя вперед голову, как бы желая высмотреть сквозь завесу глаз своих впечатление, которое произведут его слова, – вы знаете, что я всегда готов как самого себя, так и свои личные соображения принести в жертву делу моего государства. Я знаю, вы думаете так же, как я, и я могу ждать от ваших преданных сердец такой же жертвы. Я, ваш король, высоко чтущий ваши заслуги и ваш образ мыслей, прошу вас принести эту жертву.

Король замолчал. Тяжелый вздох вырвался из его груди.

Генерал Гебзер высоко поднял голову, и горькая усмешка на мгновение передернула его губы. Бледный, но не задумавшись ни на секунду, он сделал шаг к королю и сказал громко и твердо:

– Долг мой, Ваше Величество, предписывал мне по приказанию моего венчанного повелителя вести армию против врага и обнажить шпагу на защиту отечества. Долг мой также передать эту обязанность тому, кого Ваше Величество найдет более достойным. Благодарю Ваше Величество за оказанное мне доверие…

– Которое ни на миг не поколебалось! – поспешил вставить король.

– И надеюсь, – продолжал генерал, – что тот, кто меня заменит, будет служить отечеству и Вашему Величеству с тем же рвением, с той же преданностью… Я знаю, что так и будет, – прибавил он, – так как речь о ганноверском офицере!

Король молча подал ему руку, и твердым шагом, не взглянув на кронпринца и министра, генерал вышел из комнаты.

Чиршниц в глубоком волнении кусал свои седые усы, слезы блестели на его ресницах.

– Ваше Величество, – заговорил он медленно и негромко, – теперь не время и не место исследовать причины дружеского участия, которое так заботливо старается оградить мою старость от тягостей похода. Мне же ничего больше не остается, как просить Ваше Величество уволить меня от обязанностей генерал-адъютанта. Вашему Величеству известно, что я уже просил об этом увольнении и что я охотно удалюсь на покой, но сердцу старого солдата больно, что это увольнение должно состояться именно теперь, когда армия идет на врага! Может быть, это воспоминание, – и он указал на медаль за Ватерлоо на своей груди, – дало бы мне, при всей моей старости, силы вынести все тяготы похода, но, впрочем, закон природы требует, чтобы старые уступали место молодым. Я прошу Ваше Величество сохранить о вашем старом слуге милостивое воспоминание…

Грубый солдатский голос старого ветерана изменил ему.

Король бросился к нему.

– Мы не прощаемся, милый Чиршниц! – сказал он взволнованно. – Мы свидимся скоро после этого тяжелого испытания, и вы еще долго будете не оставлять меня своим высокочтимым советом!

И он прижал старика к груди.

– Примите назначение в генералы от инфантерии – как доказательство моей признательности и моего сочувствия, прибавил он тихо и ласково.

Генерал молча поклонился.

– Ваше Величество позволит мне вернуться в Ганновер? – спросил он. – Старому инвалиду нечего бояться неприятелей, – прибавил он с горечью.

– Поезжайте, любезный генерал, королева будет очень рада совету преданного слуги.

Кронпринц подошел и приветливо сказал:

– Я попрошу вас поклониться от меня маме!

– Прощайте, ваше королевское высочество, – отвечал генерал. – Вы видите уходящим старого слугу вашего деда и отца – так уходит и все старое время. Дай Боже будущему новых людей – но прежнюю верность!

И старый генерал ушел.

Король глубоко вздохнул.

– Итак, – сказал он, – самое трудное сделано. Теперь новые назначения – и дай Бог, чтоб они были счастливы! Генерал Брандис, потрудитесь приготовить повеления, – обратился он к военному министру, – и позаботьтесь, чтобы генерал Ареншильд немедленно отправился к месту назначения вместе с полковником Даммерсом.

Генерал вышел серьезный и безмолвный.

Граф Платен подошел к королю:

– Граф Ингельгейм только что приехал и просит аудиенции.

– Просить его! – повелел король с живостью.

Граф Платен удалился и через несколько минут вернулся с послом императора Франца-Иосифа.

Граф Ингельгейм, высокий, статный человек пятидесяти восьми лет, с коротко остриженными, белокурыми с проседью волосами и сановито-приветливым, безбородым и бледным лицом, был в черном фраке со звездой ордена Гвельфов и Мальтийским крестом.

– Рад видеть вас здесь, любезный граф, – приветствовал король, весело идя ему навстречу. – Вы, стало быть, не побоялись переполоха войны?

– Ваше Величество, – отвечал граф, – мой государь приказал мне не оставлять Вашего Величества, и потому я буду покорнейше просить позволения остаться при главной квартире.

– С большим удовольствием, любезный граф, предлагаю вам гостеприимство моей главной квартиры! – сказал король. – Может быть, нам с вами придется иногда оставаться без обеда, но – а la guerre comme a la guerre![75]75
  На войне, как на войне! (фр.)


[Закрыть] Перед нами великие события! – прибавил он серьезно.

– Которые приведут Ваше Величество к высокой славе и прочному счастью! – вставил живо граф Ингельгейм.

– Вы думаете, нам удастся пройти в Южную Германию? – спросил король.

– Я в этом уверен, – отвечал граф, – судя по всем до меня дошедшим справкам. Я только что получил письма из Касселя: путь свободен и немногие прусские отряды, которые могут встретиться, не дерзнут задержать армию Вашего Величества.

– Мне бы хотелось, чтобы предстоящие дни уже миновали! – сказал с грустью король. – Меня тяжело гнетет забота об исходе кампании, и я боюсь думать, что нас может окружить более сильный неприятель.

– Храбрая армия пробьется, Ваше Величество, если будет нужно, но главное, Ваше Величество, мы не одни – великое решение предстоит на саксонских полях, и только когда там император разобьет врага и победит, Ваше Величество снова торжественно вступит в свою столицу.

– Главное, – сказал король, немного помолчав, – пройти в Баварию: если это удастся, армия спасена и может свободно влиять на великое решение германских судеб. Надо хорошенько узнать, где стоит баварская армия.

– Я вчера слышал, что баварские форпосты у Эйзенаха и Готы, – сказал Ингельгейм.

– Ну, в таком случае соединиться трудно! Однако следовало бы дать знать в баварскую главную квартиру, где мы находимся и куда направляемся, чтобы они распорядились своими операциями сообразно с этим.

– Без сомнения, Ваше Величество, – вставил граф Платен, – как только главнокомандующий решит вопрос о нашем маршруте…

– Мне кажется, сами обстоятельства указывают на то, что необходимо идти прямо вперед, и как можно скорее, – сказал король.

– Не знаю, – отвечал граф Платен, – мне кажется, есть много различных соображений и воззрений, которые довольно трудно было бы примирить.

– Трудно примирить – я этого не понимаю! – воскликнул король. – Впрочем, – прибавил он с грустной улыбкой, – я должен предоставить это моим генералам! Позаботьтесь, во всяком случае, о том, граф Платен, чтобы надежные и доверенные люди были разосланы на пути к югу для разведки, нет ли там неприятельских войск, а если есть, то в каком количестве.

– Слушаю, Ваше Величество!

– Нет ли известий из Гессена? – поинтересовался король.

– От вчерашнего числа, Ваше Величество, – отвечал Ингельгейм. – Курфюрст решился остаться в Касселе, армия передана генералу Лоссбергу и сосредоточена около Фульды.

– Так и нам следует идти туда же, – решил король, – потому что вместе с гессенской армией мы образуем корпус, который может уже представлять серьезное противодействие.

Камердинер доложил о военном министре.

– Генерал Ареншильд и полковник Даммерс к услугам Вашего Величества! – заявил Брандис, входя в комнату. – И вот повеления.

– Пригласите их сюда, – распорядился король. – Любезный граф, мы увидимся за столом! – И он подал посланнику руку. – Пожалуйста. Граф Платен, поручаю вам заботу о том, чтобы графу Ингельгейму были доставлены все удобства, какие возможны при главной квартире.

Посланник и министр, удаляясь, в дверях встретились с входившими офицерами.

Первым вошел Ареншильд, невысокий, чрезвычайно худой человек с резкими, отчасти обветренными чертами и громадными седыми усами. За ним шел полковник Даммерс, еще совсем молодой человек, белокурый, с румяным, свежим лицом и быстрыми, энергичными движениями. Светло-серые глаза его зорко окинули присутствующих. Он подошел к королю и остановился в ожидании. За ними следовал генерал Брандис.

– Господа! – произнес Георг V серьезно и отчасти надменно-холодно. – Я призвал вас к важнейшим постам в настоящую минуту и убежден, что вы оправдаете доверие, которое вы сумели снискать в армии и которое я вам оказываю, – прибавил он.

Прошу вас безотлагательно приступить к делу, а вы, генерал Ареншильд, сообщите мне как можно скорее ваше мнение о направлении нашего движения.

– Ваше Величество, – сказал генерал, сильно ударяя себя в грудь, – я высоко ценю это доверие, и все, что может сделать старый солдат, чтобы оправдать его, будет сделано. Прошу, Ваше Величество…

– Что? – спросил король.

– Назначить мне в начальники генерального штаба полковника Кордемана.

Король помолчал.

– Стало быть, еще новое назначение! – произнес он вполголоса. – Впрочем, это в порядке вещей, – продолжал он, – вы имеете право выбирать себе начальника штаба; полковник Даммерс, приготовьте все необходимое, а вы, генерал Брандис, решите вопрос с генералом Зихартом, всячески его менажируя[76]76
  От франц. глагола menage – убирать.


[Закрыть].

– Генерал сейчас сам просил меня уволить его, Ваше Величество, – отвечал Брандис.

– Славный человек! – воскликнул король. – Я потом повидаюсь с ним и лично его поблагодарю. А теперь, господа, за дело! Эрнст, прошу тебя прислать ко мне Лекса.

Кронпринц и офицеры вышли из комнаты.

Король опустился в кресла с глубоким вздохом. Задумчиво прислушиваясь к долетавшему снизу глухому шуму голосов и шагов, к которому изредка примешивались военные сигналы, лошадиный топот и барабанная трель, он тихо проговорил:

– Nec aspera terrent![77]77
  Трудности не страшат (лат.).


[Закрыть]

Вновь организованный генеральный штаб устроился в университетской аудитории и неутомимо работал над мобилизацией и подготовкой армии к походу.

Пока таким образом весь город предавался лихорадочному движению и напряженной деятельности, к станции железной дороги быстро катила карета.

В ней, скрестив руки и в мрачном раздумье, сидел старый генерал Чиршниц..

«Так вот конец долгой служебной карьеры, начатой с походов тысяча восемьсот тринадцатого года, проведенной через многие годы труда и работы! И чтобы быть вытолкнутым из рядов в виду неприятеля! Почему? Потому что несколько молодых офицеров, несколько честолюбивых пролаз хотят очистить себе путь и воспользоваться случаем избавиться из-под суровой и твердой дисциплины старого Чиршница!»

Он отстегнул саблю и положил ее на переднее сиденье кареты.

– Лежи тут, – сказал он печально, – старый, честный меч! Ты слишком прям и неподатлив для этого времени и для этого поколения! Они любят много писать, много бегать взад и вперед, сочинять проекты, отдавать приказания и еще охотнее отменять их, а о солдатах они не позаботятся, в поход не пойдут и драться не станут. Ну, – промолвил он со вздохом, – армия будет драться, войска бросятся на врага, как только его увидят, вопреки всем теориям и инструкциям, – в этом я уверен.

Он приехал на станцию, и, пока отставной генерал с саблей в руке входил в один из пустых вагонов, отправлявшихся в Ганновер за новыми войсками, на станционном дворе шумно и суетливо строился полк кембриджских драгун под командой полковника графа Кильмансэгге. Тот сидел на горячившейся лошади, собираясь вести полк через город на квартиры в окрестные деревни Гарсте и Гладебек.

Генерал полюбовался из своего купе на великолепных, блестящих вооружением и воодушевлением всадников.

Затем он откинулся с печальной улыбкой назад, на подушки, локомотив свистнул, и поезд умчался в Ганновер.

В тот же момент зазвучали трубы полковой музыки, лошади подняли головы, всадники приосанились на седлах, ряды сомкнулись, и прекрасный полк вступил в город Георгии-Августы.

Перед четвертым эскадроном скакал на гарцующей лошади высокий, стройный человек, капитан фон Эйнем, а возле него ехал лейтенант Венденштейн, бодрый и сияющий в своем военном наряде. Глаза его блестели, и видно было, что только служебная дисциплина побуждала его сдерживать рвавшуюся вперед лошадь, – ему так хотелось броситься очертя голову навстречу врагу!

Полк прошел мимо гостиницы «Короны», эскадроны приветствовали громким «ура!» короля, показавшегося в окне, и вышли другими воротами в деревни, где их ждал радушный прием крестьян.

Четвертый эскадрон стал на постой в деревне Гладебек.

Лошадей накормили и поставили на места с той заботливостью, с какою кавалеристы всегда относятся к своим коням.

Веселый костер запылал на деревенском перекрестке, у подножия холма, с которого открывался далекий простор лугов и засеянных полей. Внизу светились всю ночь напролет крестьянские избы, а издали доносились громкие голоса, отрывистые сигналы и ржание лошадей. С темного неба мигали звезды, и мягкий, теплый ночной ветер веял свежестью после дневного зноя.

На холме стоял неподвижно конный часовой с ружьем наготове.

Перед костром лежали два офицера на чистой, высоко подмощенной соломе: лейтенанты Венденштейн и Штольценберг. В походном котелке кипела вода. Коньяк, лимоны и большие куски сахара виднелись в изобилии, и Штольценберг – розовый, свежий юноша – готовил в двух серебряных походных кубках душистый крепительный напиток, который некогда вдохновлял Шиллера на его бессмертные песни. Ветчина, хлеб и колбаса лежали тут же и доказывали, что гладебекские крестьяне не поскупились попотчевать гостей всем, что было лучшего в их кладовых.

Штольценберг размешал лучинкой приготовленный напиток, попробовал и подал один из кубков товарищу.

– Ты веришь в предчувствия, Венденштейн? – спросил он.

– Право, не знаю, – отвечал тот, приподнимаясь, чтобы выпить из кубка. – Право, не знаю, я никогда об этом хорошенько не думал, но, – прибавил он, смеясь и ставя кубок на землю перед собой, – мне бы следовало в них верить, потому что если предчувствие есть то неопределенное чувство, которое дает нам возможность провидеть будущее, то мое будущее должно быть прекрасно и светло: мне все улыбается впереди, мне так весело, что я готов тотчас умчаться в мрак и тьму ночи на целые мили ради удовольствия. Знаешь, Штольценберг, – продолжал лейтенант, закуривая сигару, кончик которой предварительно обрезал маленьким ножом, – ведь ужасно хорошо, что пошлая, скучная гарнизонная служба кончилась и что нам предстоит поход, настоящая война, старина! Ведь такая ночь на биваках под открытым небом, – просто прелесть! Дай-ка мне уголек, зажечь сигару!

Штольценберг подал ему пылающую лучинку, от которой товарищ прикурил сигару со всем тщанием тонкого знатока, и с удовольствием пустил клубы ароматного дыма на ветер.

– Однако почему тебе вздумалось заговорить о предчувствиях, Штольценберг? – спросил он.

Штольценберг подправил костер длинной веткой и задумчиво посмотрел в огонь.

– Потому что у меня было предчувствие, – сказал он серьезно.

– Ну и ну! – воскликнул Венденштейн. – Ты говоришь это таким голосом, точно каменный гость! Говори толком, но сперва выпей. Знаешь, философы утверждают, что предчувствия выходят из желудка, а для желудка нет ничего лучше, как стакан доброго вина.

Штольценберг согласился с полезностью диететического предписания своего приятеля и, встав, заговорил снова:

– Знаешь ли, я, в сущности, затрудняюсь тебе рассказать, в чем было дело, потому что это такие пустяки. Но если ты непременно хочешь… Когда я, совершенно собравшись, выходил из своей комнаты, чтобы сесть на лошадь, меня всего пронизало ледяным холодом, точно электрическим ударом, и почудилось, внутри меня что-то шепнуло: ты не вернешься! Впечатление было так сильно и внезапно, что я на момент остановился как вкопанный. Но потом все так же быстро прошло, и я скоро не мог даже дать себе отчета, что именно со мной было.

– Вздор! – решил Венденштейн, лежа на спине и глядя на звезды. – Я стою на том, что у тебя желудок не в порядке, и это весьма естественно – рано встал и целый день был на ногах и в тревоге. Выпей-ка еще пунша.

– И знаешь, что это же самое чувство, – продолжал Штольценберг, – повторилось еще раз. Когда мы сегодня проходили мимо гостиницы «Короны» в Геттингене, король кланялся из окна, наши солдаты кричали неистово «ура!», я поднял саблю, чтобы салютовать, – и в ту же минуту меня пронизало опять ледяным холодом, и снова точно кто-то нагнулся к уху и шепнул: ни ты не вернешься, ни король!

– Ты с ума сошел! – вскричал Венденштейн, быстро вскакивая. – Ты можешь предчувствовать для себя самого, что твоей душе угодно, но оставь короля в покое! Сделай одолжение, не говори больше никому о твоих галлюцинациях.

Штольценберг сказал вполголоса:

– Если дело дойдет до сражения, ведь много храбрых падет, такова наша доля – славная, честная смерть. Вот все, чего мы можем желать, – только бы не страдать долго и не остаться калекой.

– Брось, пожалуйста! – сказал Венденштейн. – Что за глупые мысли перед началом дела! Послушай лучше, что я тебе скажу…

И полушутя, улыбаясь счастливому воспоминанию, он сказал:

– Мне кажется, я влюблен!

– Ты! – засмеялся Штольценберг. – Ну, брат, плохое же ты выбрал время!

– Почему?

– Потому что хороший солдат, идя на войну, не должен ничего оставлять позади себя. Ведь наше дело – вперед, и без оглядки!

– Ты не понимаешь! Напротив, идя в дело, именно приятно сознавать, что есть сердце, которое бьется для нас и шлет нам вслед приветы и пожелания, и если представится возможность сделать что-нибудь путное, как приятно, что про тебя подумает это сердце! А потом, когда настанет пора вернуться, как должно быть отрадно!

– Пора вернуться! – повторил мрачно Штольценберг. – Однако, – прибавил он веселее, – кто же твоя новая страстишка?

Задумчиво поднятые к звездам глаза Венденштейна уставились как бы с удивлением на приятеля, и немного обиженным тоном он сказал, снова откидываясь на солому:

– Страстишка! Что за выражение! Впрочем, я тебе не скажу.

– Так это, стало быть, серьезно? – спросил Штольценберг. – Ну, так на этот раз позволь мне поднести тебе здоровый стакан пунша, потому что я стою на том, что любовь – болезнь, особенно когда надо идти в поход.

Венденштейн не отвечал, но продолжал наблюдать звезды, которые в эту минуту так ярко светились и над старым Блеховом, над старыми деревьями и хорошо знакомыми дорогами и тропинками, над пасторатом и цветущими розовыми кустами, и он тихо запел:

 
И, расставаясь с друзьями,
Мы говорим им – до свиданья!
 

– Стой! Кто там? – крикнул часовой на холме и гулко взвел курок.

Оба офицера в одну минуту были на ногах.

Открытая коляска парой быстро катилась по дороге и остановилась на оклик часового. Офицеры подошли. На расстоянии показалось несколько драгун.

– Кто здесь? – спросил Штольценберг, заглядывая в экипаж.

Из экипажа высунулось молодое, румяное лицо. Незнакомец обратился к офицерам.

– Это я, господа, Дувэ, посланный графом Платеном и генералом фон Ареншильдом отвезти депешу графа Ингельгейма к барону Кюбеку, во Франкфурт, и вместе с тем разыскать гессенскую армию, чтобы доставить ей сведения о нас и убедить присоединиться к нам. Вот депеши, а вот пропуск!

Штольценберг подошел с пропуском к костру, прочел его и возвратил Дувэ.

– Все в порядке, – сказал он. – Желаю вам счастливого пути и успеха. Доставьте нам поскорее гессенцев, а если можно, то и баварцев!

– Если только буду в силах, то непременно исполню, – отвечал молодой человек.

– Штольценберг, – позвал Венденштейн, – дай сюда стакан пуншу! Вот, – он обратился к молодому человеку, – наполните про запас желудок – это нелишнее на ночь: почем знать, где вы еще что-нибудь найдете!

– За здоровье храбрых часовых! – провозгласил Дувэ, опорожняя поданный кубок.

Лошади тронулись, коляска умчалась, и офицеры вернулись к костру.

Немного погодя снова раздался оклик часового. По ту сторону холма раздались шаги, был сообщен пароль, и быстро поднявшиеся офицеры встретили капитана фон Эйнема.

Штольценберг доложил:

– Ничего нового, проехал курьер с депешами и пропуском.

– Хорошо, господа, но, – прибавил он, весело улыбаясь, – позвольте на минутку позабыть о служебной дисциплине и подсесть к вам. Дайте-ка мне стаканчик пуншу и чего-нибудь закусить. Мне до сих пор столько было возни с людьми и лошадьми, что я еще не успел подумать о себе самом.

Офицеры поспешили предложить командиру остатки своего ужина и приготовили ему стакан душистого и горячего пунша.

– Да, – сказал Эйнем, поудобнее укладывая солому к огоньку и закуривая сигару, – в первое время все прекрасно и удобно, но потом нам не видать такого пунша и не курить таких сигар!

– Тем лучше! – сказал весело Венденштейн. – Отличный случай испытать силу нашей воли. Но капитан, скоро ли мы тронемся вперед? Только что проехал курьер, отправленный к гессенской армии. Мне кажется, чтобы соединиться с ней, нам надо двинуться вперед, ведь не возвращаться же гессенцам!

– Я, право, не знаю, когда мы двинемся! – отвечал со вздохом командир. – До сих пор ничего похожего нет – главный штаб сидит, не разгибая спины, и пишет – с утра до вечера все пишет! Когда мы тронемся, одному Богу известно!

– Мне, право, жаль Чиршница! – сказал Штольценберг. – Он славный, храбрый старик! Грубоват – вишни в гостиной не совсем было бы приятно с ним есть. Но солдатская похлебка в походе – иное дело. Почему его, в сущности, отстранили?