Текст книги "За скипетр и корону"

Франц-Иосиф улыбнулся.

– Вы умеете читать мысли собеседника, и против вашей диалектики ничего не поделаешь. Хорошо, – продолжал он, – если я еще не решился, то в этом нет беды, нет ошибки, потому что только теперь наступает момент решения!

– Прикажете, Ваше Величество, говорить без всякого стеснения? – спросил член совета.

– Конечно, – отвечал государь и тоном невыразимого высокомерия прибавил: – Для пустых разговоров я бы вас не стал звать.

Клиндворт сложил руки на груди и слегка забарабанил пальцами правой руки по тыльной стороне левой ладони.

Затем он заговорил медленно и с некоторыми паузами, наблюдая за действием своих слов:

– По твердому моему убеждению, я не могу разделить мнения Вашего Величества о том, что именно теперь наступил момент принятия решения.

Император посмотрел на него с удивлением.

– Когда же, по-вашему, был этот момент? – спросил он.

– Когда Пруссия еще не заключала союза с Италией, когда Италия еще не была вооружена, а Пруссия не закончила своих приготовлений. Вашему Величеству было угодно довести до крайности великий разлад, Вашему Величеству угодно было возложить императорскую корону во Франкфурте, после того как граф Рехберг несколько преждевременно сервировал там lе boeuf historique[49]49
  Блюдо истории (фр.).


[Закрыть]…

Император нахмурил брови.

Не изменяя тона, член совета продолжал:

– Но вы, Ваше Императорское Величество, слишком рано разоблачили свои намерения и пропустили лучший момент, – удар должен был грянуть неожиданно, и противника следовало застигнуть врасплох. Этот продолжительный обмен депешами напоминает мне троянских героев, которые сперва произносили длинные речи и рассказывали свою генеалогию, а потом уже принимались метать копья. Разногласие – вызов, и тут же войска Вашего Величества должны были очутиться в Саксонии! Так мне представлялось дело. Теперь же наоборот. Саксонская армия придет в Богемию, иначе негде драться, то есть театр войны будет перенесен на родную почву. Вот это, Ваше Величество, я называю нерешительностью – злейшие ее результаты у нас налицо и с каждым днем будут умножаться.

Франц-Иосиф слушал.

– Разве вы не думаете, что Пруссия испугается войны и отступит перед последним шагом? – спросил он.

– Нет, Ваше Величество, – отвечал член совета, – этого не будет – граф Бисмарк на такое не способен.

– Но король – ведь он против войны? Говорят об удалении Бисмарка в последний момент…

– Я этому не верю, Ваше Величество, хотя, впрочем, относительно прусского короля мне недостает личных данных для суждения. Я знал Фридриха-Вильгельма Четвертого, знал императора Николая и знаю Наполеона. Я мог бы, даже при моих скудных познаниях души человеческой, сказать, что те почившие государи или Наполеон Третий могли бы так поступить. Короля Вильгельма я никогда не видел близко, – тут в голосе его прорезалась нотка горечи. – Что он может предпринять, я, стало быть, могу только предполагать на основании тех сообщений, которые получал.

– Что же вы предполагаете? – спросил Франц-Иосиф.

– Я предполагаю, что король не отступит и будет драться. Вильгельм не молод, и потому не расположен к войне ввиду ее тягостных последствий. Он Гогенцоллерн, а все Гогенцоллерны питают известное традиционное почтение к дому Габсбургов, поэтому особенно не расположен к войне с Австрией; но это человек с характером, солдат, поэтому предпочтет войну отступлению, опасаясь, что оно сделало бы посмешищем ту военную организацию, которой он добился путем такой тяжкой борьбы. Король Вильгельм будет драться, не отступит перед угрозой, поэтому угроза была ошибкой и нерешительность приносит свои плоды.

– Но если уже ошибка сделана, как ее поправить? Ошибку может допустить каждый государственный человек. Великое искусство в том, чтобы своевременно исправлять ошибки. Что же теперь может помочь?

– Быстрое решение и быстрое действие, – отвечал Клиндворт.

– Но… вы не знаете, – сказал, запинаясь, император, – граф Менсдорф…

– Я все знаю, – отвечал, улыбаясь, Клиндворт. – Граф Менсдорф болен, а больные люди всегда нерешительны.

– А что сделал бы Меттерних, человек спокойный и осторожный? – спросил император не то сам себя, не то Клиндворта.

– Меттерних, во-первых, никогда не довел бы дела до такого положения, – отвечал тот. – Но если бы он в настоящую минуту председательствовал в государственном совете, полки Вашего Величества уже сейчас стояли бы в Дрездене и в Ганновере.

– Но Бенедек…

– Бенедек, Ваше Величество, – прервал Клиндворт императора, – в первый раз оказался перед большой ответственностью, и до сих пор не начал действовать. Это его подавляет.

– Но он говорит, – вырвалось у монарха почти невольно, – что армия не готова к войне.

– Она, конечно, не сделается более готовой, если будет лежать на боку в Богемии. Прикажите начать драться – и солдаты будут драться, – отвечал непоколебимо Клиндворт.

Император заходил взад и вперед. Член совета стоял неподвижно, и только серые глаза его внимательно следили за движениями императора.

Вдруг государь подступил к нему совсем близко.

– Вы знаете о французском предложении? – спросил Франц-Иосиф.

– Союз за уступку Венеции, – сказал Клиндворт.

– Что же вы об этом думаете?

– Думаю, что это в высшей степени неприятно Вашему Величеству, и это совершенно естественно.

– Вопрос не в том, что мне приятно или неприятно, – поморщился император, – а в том, что полезно в политическом отношении.

– В политическом отношении этот союз представляет собой nonsens[50]50
  Бессмыслица, нелепость.


[Закрыть], – отвечал Клиндворт.

– Почему? Граф Менсдорф приводил мне доводы, которые, признаюсь, произвели на меня сильное впечатление.

Глаза старика сверкнули резко, он немного выпрямился из своего согбенного положения и, забарабанив быстрее пальцами, заговорил живее и громче прежнего:

– Все политические принципы против этого союза – при предлагаемых условиях. Может быть, – я это допускаю, – что перед такой коалицией Пруссия отступила бы, но насколько? Достигло ли бы Ваше Величество того, чего желает? Нет, это просто означает отложить конфликт в долгий ящик, и Пруссия в конце концов останется в выигрыше. Мало того, я думаю, что в Берлине не побоялись бы даже французского союза и все-таки пошли вперед. И что тогда? Если даже Ваше Величество победит, то все-таки цель не будет достигнута. Неужели Ваше Величество думает, что император Наполеон потерпит главенство Австрии над твердо сплоченной Германией? Никогда! А если Ваше Величество потребует полной цены победы, то придется ее добыть только новой войной с этим союзником, который не задумается подать руку побежденному врагу. Стало быть, польза союза весьма сомнительна, особенно еще потому, что Франция неспособна ни к какому военному усилию.

– Верно ли это? – спросил озадаченный император.

– Вашему Величеству известно, – отвечал с твердостью Клиндворт, – что я осторожен в положительных заверениях и обладаю источниками сведений, которые всегда оказывались благонадежными. Франция не может выставить и ста тысяч штыков.

Император молчал.

– Если польза этого союза сомнительна, – продолжал Клиндворт, – то, наоборот, в двух отношениях вред от него может быть весьма значителен.

Франц-Иосиф посмотрел на него с удивлением.

– Во-первых, французский союз сильно скомпрометирует положение дома Габсбургов и Австрии в Германии. Если даже Ваше Величество будет иметь успех, все-таки общественное мнение Германии станет видеть в Пруссии национального мученика, которому пришлось потерпеть поражение от исконного врага немецкой нации. Это послужит громадной поддержкой для Пруссии и почвой, на которой она впоследствии возобновит войну при лучших условиях.

– Но ведь общественное мнение Германии за меня, – заметил император.

– Отчасти, – отвечал Клиндворт, – но не за Францию. Ваше Величество, я не принадлежу к той партии, которая превозносит модную национальную политику, для Австрии в ней кроется величайшая опасность. Я по своим убеждениям принадлежу к тому времени, когда равновесие поддерживалось мудрым распределением больших и малых государственных тел, когда держались воззрения, что искусно связанный пучок прутьев крепче грубой дубины, но национальное чувство не следует бить по лицу, особенно после того, как оно, к сожалению, к крайнему сожалению, германскими съездами и тому подобными демагогическими средствами, которые всегда оставляют правительство в дураках, доведено до искусственного и лихорадочного возбуждения. Все эти представители Южной Германии, Баварии, теперь с жаром и горечью пишущие и говорящие против Пруссии, перейдут в ее лагерь при вести о союзе с Францией. Я знаю furor teutonicus[51]51
  «Тевтонскую ярость» (лат.).


[Закрыть], Ваше Величество; прежде, бывало, мы держали ее на привязи, теперь разнуздали и раззадорили. Если при таком настроении узнают о французском союзе, Германия примкнет к Пруссии.

Император слушал чрезвычайно внимательно. То, что говорил Клиндворт, отвечало, казалось, его собственным мыслям, и улыбка заиграла на его губах. Советник заметил это.

– Кроме того, Ваше Величество, – продолжал он, – я считаю этот союз в высшей степени вредным вследствие той жертвы, которой он будет куплен[52]52
  Герой, видимо, хочет сказать, что Австрия готова пойти на то, чтобы возвратить Италии Венецию, которой она владела до 1866 года.


[Закрыть].

– Разве вы придаете обладанию Венецией такое большое значение? – участливо спросил император.

– Собственно обладанию Венецией я не придаю особенного значения, но здесь речь идет о принципе, который чрезвычайно важен в моих глазах. Добровольной, скрепленной трактатом уступкой Венеции Ваше Величество не только торжественно признало бы все, что было сделано в Италии до сих пор против дома Габсбургов, против законной власти и Церкви, а также и то, что может быть впоследствии сделано против этих факторов, на которых зиждятся сила и могущество Австрии. Я намекаю на расхищение наследия святого Петра, секуляризацию[53]53
  Освобождение от церковного влияния в общественной и умственной жизни; превращение церковной власти, имущества в светские.


[Закрыть] святого престола в Риме. А это было бы отречением Австрии.

Император сказал с живостью:

– То же самое подсказывают мне мои чувства. Но неужели вы думаете, что я вообще буду когда-нибудь в состоянии остановить ход событий в Италии, что у меня появится возможность вернуть утраченное?

– Думаю, – отвечал твердо Клиндворт.

Император был озадачен.

– Если б я оказался победителем в Германии, то сомневаюсь, чтобы Германия предприняла римский поход, – заметил император.

– Да в этом не будет никакой надобности, – отвечал Клиндворт, – ведь говорят: Italia fara da se, – eh bien[54]54
  Италия сделает все сама, – хорошо (ит.).


[Закрыть], пусть итальянцы сами с собой расправляются.

И с тихим смехом он потер руки.

– А что может Италия сделать? – спрашивал настойчиво император. – Это вы знаете?

– Мое ремесло все знать, – сказал член совета. – Но я позволю себе только несколько коротких замечаний: Италия подпала под власть савойского дома и демагогов, потому что Австрия была побеждена при Сольферино.

– Только не Италией! – прервал император.

– Конечно, нет, но тем не менее, она была побеждена и революция[55]55
  Революцией здесь называют движение под руководством Гарибальди, свергнувшим власть Бурбонов в Неаполитанском королевстве.


[Закрыть] оказалась всемогущей, – защитники же закона бессильны и, главное, разъединены. С тех пор свершилось многое – урок пошел на пользу. Крепкая невидимая связь существует между всеми стоящими за право и религию, и на них почиет апостолическое благословение. То, что было разрушено карбонариями революции, будет воссоздано карбонариями Права и Долга. Но как тем помог победить внешний толчок, так и эти ждут, чтобы австрийский меч проделал первую брешь в этой крепости бесправия и нечестия. Одержи Австрия победу над войсками венчанной революции, и Италия будет объята пламенем, начнется крестовый поход против творения Кавура и поход этот увенчается победой.

Император слушал в сильном волнении. Подойдя совсем близко к Клиндворту, он спросил:

– Что это, ваши фантазии?

– Нет, Ваше Величество, это факты, которые я могу доказать.

– Когда? Где?

– В пять минут, здесь, в кабинете Вашего Величества.

– Так доказывайте!

– В таком случае, я прошу всемилостивейшего позволения ввести сюда персону, которой все известно и которую я пригласил с собой, предвидя направление нашей беседы. Этот человек ждет внизу.

Франц-Иосиф с удивлением посмотрел на него.

– Кто это? – спросил он.

– Граф Риверо.

Император подумал и, видимо, старался связать это имя с каким-нибудь воспоминанием.

– Позвольте, не был ли в прошлом году римский граф Риверо представлен ко двору нунцием?[56]56
  Нунций – постоянный дипломатический представитель папы римского.


[Закрыть]

– Точно так, Ваше Величество. Но, кроме того, я прошу обратить внимание на то, что граф Риверо – неутомимый боец за право и Церковь, который под величайшим секретом приготовил обширное восстание, способное разрушить козни нечестивых. Он могущественный представитель всех тех элементов, которые, будучи крепко связаны невидимыми нитями, в настоящую минуту готовы к бою.

– Чем он себя легитимирует?[57]57
  Легитимация – подтверждение законности полномочий.


[Закрыть] – спросил император, колеблясь между любопытством и недоверием.

Клиндворт вынул из кармана запечатанное письмо и передал императору.

– Из дворца Фарнезе? – Император торопливо разрывал конверт. – От моей невестки!

Он пробежал письмо глазами и сказал:

– Введите сюда графа.

Клиндворт удалился с низким поклоном.

– Какое счастье, что я позвал этого человека! – воскликнул император. – Неужели в самом деле найдется возможность спасти величие моего дома?

Через несколько минут вернулся Клиндворт, вместе с ним вошел граф Риверо, хранивший то же сановитое спокойствие, с каким сидел в будуаре фрау Бальцер и стоял под пулей Штилова.

С уверенностью, легким и твердым шагом, в которых сказывалась привычка ко двору, он сделал несколько шагов к императору, низко поклонился и устремил на него взгляд спокойных ясных глаз.

Император посмотрел на него внимательно и произнес:

– Мне помнится, я видел вас в прошлом году при дворе, граф?

– Весьма лестно, что Ваше Императорское Величество изволите это помнить, – сказал граф своим мягким и мелодичным голосом.

– Вы из Рима? – спросил император.

– Из дворца Фарнезе, Ваше Императорское Величество.

– И что вас побудило сюда приехать?

– Желание предложить Вашему Величеству мои услуги в великой борьбе, предстоящей Австрии.

– Моя невестка рекомендует вас как человека, достойного полного доверия.

– Я надеюсь его заслужить, – отвечал граф, скромно кланяясь и без всякой самонадеянности в голосе.

– Чем вы думаете быть мне полезным? – спросил император.

Граф отвечал на вопрошающий взгляд императора взглядом открытым, гордым и сказал:

– Я предлагаю Вашему Императорскому Величеству содействие великой невидимой силы, священной лиги права и религии.

– Объясните мне, что такое эта лига и что она может сделать?

– Я расскажу Вашему Величеству, как возникла лига, тогда вы поймете, что она такое и на что она способна. Когда после сильных ударов, от которых распалась австрийская армия в Италии, волна революции, под предводительством савойского дома, разлилась по Италии и возложила на голову короля Виктора-Эммануила[58]58
  Виктор-Эммануил II – первый король объединенной Италии, поддерживал либералов (глава – Кавур) в их стремлении объединить Италию путем сделок прежде всего с иностранными державами.


[Закрыть] ту корону, которая должна изображать переход к красной республике, тогда все носившие в сердце право и религию и готовые постоять за Святую Церковь были поражены и рассеяны, утратив способность к стойкому сопротивлению. Неправое дело быстро совершилось, и даже император Наполеон, мечтавший о совершенно иной Италии, не мог положить преграды им же самим спущенным с цепи злым духам. За пароксизмом лихорадки последовало изнеможение. Но за изнеможением пришла реакция. В Риме, во дворце короля Франциска, этого скромного, но в своей простоте истинно великого героя, который пушками Гаэты заявил свой протест против возмутительного насилия, сошлись вместе первые люди и сказали: зло победило потому, что этого хотели негодяи, действовавшие сообща. Почему же не восторжествовать снова правде, на стороне которой стоит Господь, если решительные и мужественные люди тоже сольют свои силы в общем труде, собрав вокруг себя всех слабых? За этим признанием последовало решение, за решением – действие. Король Франциск одобрил проект и выполнение, а героическая невестка Вашего Императорского Величества превратила чистый огонек благородного и доброго намерения в яркое пламя энтузиазма. По всей Италии стали возникать комитеты. Мужчины и женщины высоких правил примкнули к лиге, и вскоре в нее влились тысячи. Люди, преданные королю, работают при европейских дворах: в Париже умный и осторожный Канофари; граф Чито ездит по Европе. Мы в курсе всего, что происходит, Галотти организует Неаполь и Сицилию. Влияние сочленов лиги на массы громадно, оружие спрятано в надежных местах, и мы в настоящую минуту имеем под рукой силу, которая по одному мановению способна зажечь Италию пламенем от Альп до оконечностей Сицилии.

– Как относится Римская курия к вашему делу? – поинтересовался император.

Граф Риверо отвечал:

– Святой отец не может принять непосредственного участия в предприятии, вершащим светские дела, но его апостольское благословение, несомненно, на тех, кто трудится над восстановлением его мирских и духовных прав. Все духовенство содействует лиге всеми зависящими от него средствами.

– А как собирается действовать эта лига? Чего она надеется достичь? – продолжал вопросы император.

– Ваше Величество, мы ожидаем взрыва великой войны, которую Австрия готова начать для восстановления своего древнего могущества и величия. Трудно говорить об успехах на севере, но в Италии мы уверены в австрийской победе. Мы не можем ничего предпринять одни, потому что против нас регулярное войско, до которого мы еще не доросли, но как только оно столкнется с австрийской армией, как только будет нанесен первый удар, мы подадим сигнал и за спиной у солдат Виктора-Эммануила поднимется Италия, сардинские полки будут прогнаны и законные государи вернутся в свои земли. Войскам Вашего Величества придется занять только Ломбардию, и она снова будет вам принадлежать.

– А Наполеон? – спросил император.

– Я имею основание предполагать, что он не без удовольствия увидит, как сардинская Италия итальянскими же усилиями распадется – он уже теперь недоволен творением рук своих. Кроме того, его вмешательство подоспеет слишком поздно.

– И вы думаете, что Италия отдаст моему дому даже Ломбардию?

– Да, Ваше Величество, – отвечал граф, – при условии…

– А условие?

– Ваше Величество, – сказал граф, – все мы, работающие над великим делом, – итальянцы, и хотим иметь счастливую, сильную Италию. Мы чаем создания Ломбардо-Венецианского королевства на севере нашего полуострова, как кровь от нашей крови и плоть от нашей плоти. Мы хотим поэтому отдать Ломбардию Вашему Императорскому Величеству и дому Габсбургов – но не Австрии.

– Как же вы нас разделяете? – спросил император, немного обиженно.

– Я думаю, – отвечал граф, – что это разделение свидетельствует о глубоком уважении, которое мы питаем к великому императорскому дому. По моему мнению – и на его стороне стоит история, – в великой Австрии есть только одно действительно твердое связующее начало, это – император с армией.

Франц-Иосиф почти невольно склонил голову.

– Для Италии, – продолжил граф, – это несомненная истина. Никто в Ломбардии, или Венеции, или во всем остальном моем отечестве не имеет ничего против владычества габсбурского дома, национальное чувство оскорблялось только введением немецких полков. Позвольте вашим итальянским подданным оставаться итальянцами – и все недоразумения исчезнут.

Император молчал, не вполне уловив мысль.

– Позвольте мне, Ваше Императорское Величество, – продолжил граф, – развить картину, стоящую перед моими внутренними очами с поражающей ясностью. Я воображаю себе, как по низвержении демонических сил, угнетающих теперь мое бедное отечество, Италия становится большим и прочно объединенным организмом, подобным Германскому союзу. На юге Королевство Обеих Сицилий, в сердце священное наследие Петра, на севере, рядом с Сардинией и мелкими герцогствами, Ломбардо-Венецианское королевство. Все эти земли, управляемые итальянскими правителями, образуют великий Итальянский союз, и Ваше Величество стоит во главе этого союза, так же как и во главе немецких земель. И когда австрийское оружие победит в Германии, римский император займет пост высокочтимого и обожаемого защитника права и вершителя судеб Европы от Сицилии до Северного моря.

Глаза Франца-Иосифа вспыхнули.

– Меня в высшей степени интересует то, что вы говорите, любезный граф, и я рад случаю, доставившему мне возможность слышать вас. Ваши планы отвечают желаниям, которые я лелею в сердце как потомок моих предков и глава моего дома.

– Стало быть, Ваше Величество согласны принять наши услуги и помочь нам? – спросил граф.

– Да, – сказал император.

Граф колебался с минуту, потом устремил твердый взгляд на императора.

– А автономия Итальянского королевства? – спросил он.

– Мое слово в залог, – отвечал государь.

Риверо поклонился.

– А вы, граф, – спросил император, – какую роль будете играть в великой драме?

– Я остаюсь теперь здесь, – отвечал граф Риверо, – чтобы следить за ходом дел и подать сигнал в данный момент. Я всегда к услугам Вашего Императорского Величества.

– Вы оказали мне большую услугу вашим сообщением, – сказал Франц-Иосиф, – и спасли меня, – тут он обратился к Клиндворту, – быть может, от ошибки. Я надеюсь, любезный Клиндворт, что с нерешительностью покончено. Теперь, – вскричал он с живостью, – к делу во всех направлениях! Я чувствую мужество и уверенность и надеюсь, старая поговорка снова оправдается: «Austria est imperatura orbi universo!»[59]59
  Австрии принадлежит право управлять Вселенной! (лат.)


[Закрыть].

– Ad majorem dei gloriam![60]60
  К вящей славе Божией! (лат.).


[Закрыть] – произнес граф тихим голосом.

Император наклонил голову и крикнул итальянцу, уходившему с Клиндвортом и в дверях еще раз поклонившемуся:

– До свидания!

Затем государь сел к письменному столу и быстро набросал две записки, которые запечатал гербовым перстнем. Он позвонил камердинеру и велел позвать флигель-адъютанта.

– Любезный князь, – сказал весело император вошедшему князю Лихтенштейну, – отошлите эти записки сию же минуту Кренневиллю и Менсдорфу.

Князь взял письма и молча удалился.

– Теперь, – сказал император, вставая и поднимая кверху сияющие глаза, – теперь конец нерешимости. И да сохранит Бог Австрию!