Текст книги "Человек без собаки"

Глава 41

Время ползло, как улитка.

Кристофер спустился в метро на Центральном вокзале. Пока он ждал поезд зеленой линии, вспомнил странное желание, пришедшее ему в голову почти год назад. Они всей семьей ехали в Чимлинге. Они еще были все вместе – Лейф, Эбба, он сам и Хенрик.

Он тогда мечтал перепрыгнуть через несколько дней.

Три или четыре – точно он не помнил. Все для того, чтобы побыстрее вернуться в Сундсваль и увидеть Линду Гранберг. Линду Гранберг, которая потом изменила ему с одним из братьев Нисканен из Лидена, а недавно переехала с семьей в Норвегию. В Драммен.

Какой же он был тогда дурачок… всего-то год назад! Хотя нельзя отрицать – за это время много чего случилось. Но сейчас, когда поезд, слегка дернувшись, двинулся с места, ему пришло в голову то же самое желание – совершить путешествие в будущее. Перепрыгнуть через время. Хотя на этот раз он не стал бы просить так много – четыре дня. Двух часов вполне достаточно.

Чтобы не было темноты и холода.

А главное – ожидания. Через десять минут он выйдет на «Лесном кладбище». Скажем, без четверти десять. Вот бы уметь манипулировать временем, чтобы было не без четверти десять, а без четверти двенадцать!

Это было бы в самый раз. Сейчас ни в коем случае нельзя идти на Муссеронвеген. Ни минутой раньше полуночи. Даже для разведки. Рекогносцировки, вспомнил он слово. Даже для рекогносцировки туда идти нельзя. Кто-то может увидеть его и запомнить, как он выглядит.

В дом он проникнет не раньше чем в час. А может быть, и позже – это будет зависеть от того, когда Якоб и Кристина погасят свет в спальне. Они погасят свет, и он отсчитает ровно шестьдесят минут, это решено. План надо соблюдать неукоснительно. Если следуешь плану, случайные ошибки исключены.

Короче говоря, остается еще два часа мучительного ожидания. Целая вечность. Можно, конечно, провести время в метро – кататься туда-сюда, пересаживаясь с поезда на поезд. Но Кристофер терпеть не мог метро. Ему под землей было не по себе – казалось, здесь всегда царят страх и враждебность.

Что-то такое присутствует в воздухе… и в любую секунду может взорваться. Впереди в его вагоне ехала стайка горластых юнцов, скорее всего подвыпивших; напротив уселся здоровенный парень явно под какой-то дурью – глаза разъезжаются в разные стороны, все время кусает нижнюю губу и чешет запястья. Кило сто пятьдесят, не меньше; такому придет что-то в его бритую башку, к примеру, не понравится ему чем-то Кристофер – и ищите нас в приемном покое. С пистолетом. Мало ли что… может, ему покажется, что Кристофер нагло на него поглядел. Или по каким-то признакам догадается, что он не местный, а из Норрланда.

И тогда я этого амбала пристрелю, решил Кристофер… и всхлипнул – его вдруг начал душить истерический смех.

Он решил притвориться спящим, к спящему, надо надеяться, никто не станет приставать. Закрыл глаза и прислонил голову к окну. Поезд начал тормозить, механический голос сообщил: «Следующая остановка „Сканстулль“». Осталось пять остановок. Кристофер заучил их наизусть: «Гулльмаршплан», «Шермарбринк», «Блосут», «Сандсборг», «Лесное кладбище». Там ему выходить. Может быть, пройтись по кладбищу? Погулять между могилами; он слышал, это кладбище чуть ли не самое большое в Швеции. Неплохая подзарядка для убийцы. Или опробовать оружие?

Нет, это не годится. Не хватало только стрелять на кладбище. Нет. Побродить, собраться с мыслями. Выкурить пару сигарет, потом купить где-нибудь хот-дог и «Пукко» – молочный коктейль с шоколадом. Деньги у него еще оставались… и сосредоточиться, сосредоточиться… главное – сосредоточиться. И не замерзнуть.

А потом через тоннель под Нюнесвеген, в Старый Эншеде. Муссеронвеген. Как, Хенрик, нормальный план?

Поезд снова с визгом затормозил. Замечательный план, услышал он голос Хенрика. Просто превосходный.

В клинике Вассрогга не было официальных часов для посещений; посещения, как правило, не поощрялись. Незапланированные контакты с внешним миром могли помешать лечению. Но для Бениты Урмсон сделали исключение. Во-первых, она была старинной подругой Эббы Германссон Грундт, а во-вторых, сама была врачом-психиатром, к тому же довольно известным. Решили, что Бенита Урмсон сама сориентируется, как ей говорить с Эббой, чтобы не нанести вреда. К тому же сегодня пятница, а поначалу было задумано, что госпожа Германссон Грундт будет проводить выходные со своей семьей.

Бенита Урмсон принесла подруге два подарка: коробку карамели «Марианна» и Библию.

– Я не религиозна, – слабо улыбнулась Эбба.

– Я тоже, – возразила Бенита. – Никогда такое и в голову не приходило. Но Библия – это нечто иное.

– Ну-ну, – сказала Эбба.

– Как ты? – спросила Бенита. – На самом деле?

– Что значит – на самом деле?

– Я прекрасно понимаю, что тебе здесь лучше и что ты достаточно умна, чтобы попробовать это себе объяснить.

Эбба довольно долго молчала.

– Я думаю, роль ума сильно преувеличена.

– Согласна. У сердца есть пути, уму неизвестные.

– Это я слышала… но думаю, главная моя проблема заключается в том, что я не хочу больше жить.

– А почему ты живешь?

– Почему я живу?

– Да. Почему ты живешь?

– Не могу объяснить. Может быть, считаю жизнь своего рода долгом… как и все остальное. Если получил в дар жизнь, будь любезен жить до конца.

Бенита Урмсон кивнула:

– Ты пришла к этому выводу после исчезновения сына?

– Да… Я понимаю, что такое бывает со всеми… в той или иной степени… и большинство как-то с этим справляется и находит в себе силы жить дальше. А я не нахожу… Чересчур жестоко.

– Ты считаешь, что Хенрик погиб?

– Да… да, наверное… он погиб.

– Значит, Хенрик для тебя – всё? Почему?

– Это вне моей власти. Можно взять «марианнку»?

– Конечно. Это тебе.

– Спасибо… знаешь, я, по-моему, не ела «Марианну» с тех пор, как мы сдавали экзамены.

– И я тоже… Но почему именно Хенрик? Когда заводишь детей, одно из условий такое: может случиться, что они умрут раньше вас. Нет никаких гарантий, и ты знаешь это так же хорошо, как и другие родители.

– Мне кажется… мне кажется, я забыла это условие.

Бенита Урмсон засмеялась:

– В том-то и дело, малышка. Есть вещи, которые забываешь по дороге. Но ради бога… это же касается всех, и забывчивость к сорока обычно проходит. После сорока все всё вспоминают. Так что ты в хорошей компании.

– Я не хочу быть в такой компании.

– Знаю. Ты человек не слишком социальный, но в определенных ситуациях человеку одному не справиться. Поэтому я принесла Библию.

– Бенита, ради всего святого! Ты же прекрасно знаешь, что я не…

– С кем-то общаться необходимо, – твердо сказала Бенита Урмсон. – C кем-то надо разговаривать. Ты сорок лет не разговаривала ни с кем, кроме себя самой. Ты устала. Любой устанет. И ты должна выбрать – либо другие люди, либо Господь.

– Благодарю за поистине спасительную…

Бенита резко подняла руку, и Эбба осеклась. Она взяла еще карамельку и уставилась на подругу, даже не заботясь скрыть скепсис:

– Понятно. Ты хочешь по-прежнему держать все двери на замке. И мою скромную дверцу – тоже. Это твой выбор, Эбба. Это касается только тебя. Я, как и ты, не имею ни малейшего отношения к религии. Но в этой книге собран тысячелетний опыт человечества… да почему опыт человечества, дурацкое выражение… здесь собран человеческий опыт. Это не пропаганда, а мудрость. Тебе нужно утешение. Утешение, любовь и хорошая доза милосердия. Помнишь, как мы выписывали рецепты на фармакологии: утешения – пятнадцать частей, любви – двадцать пять частей, милосердия – quantum satis. Столько, сколько нужно. Нет ничего другого, что могло бы тебе помочь, все остальное… все остальное – мелочи. Думаю, ты и сама это понимаешь. Ты умная, Эбба, но мудрости в тебе – кот наплакал. Ты сама себя затолкала вместе с Хенриком в темный чулан, скорчилась там и ждешь чего-то. Тесный, темный чулан. Впусти немного света или, по крайней мере, выбери другой чулан, побольше… но, конечно, ты, как всегда, сама лучше знаешь, а я…

– А ты?

– Я всего лишь почтальон. Don’t shoot the messenger.[69]69
  Don’t shoot the messenger (англ.) – не стреляйте в почтальона.


[Закрыть]

– Это-то я понимаю…

– Вот и хорошо.

– А они и в самом деле очень вкусные, «марианнки». Подумать только, как давно это было… а их еще продают?

– Конечно, Эбба. Конечно их продают.

Они долго сидели молча. В дверь заглянул санитар и убедился, что все в порядке: женщины сидят на кровати, по разные ее стороны.

– О чем ты думаешь, Эбба?

– О Кристофере… Извини, Бенита, я должна позвонить мужу.

– Тебе лучше знать, что ты должна, Эбба. И сейчас, и всегда.

– Спасибо, Бенита. Спасибо, что пришла… но мне надо срочно с этим разобраться.

– Конечно, конечно… Зайду в другой день, а сейчас оставляю тебя с Библией и «марианнками»…

Каким-то образом ей удавалось держать оборону.

Она сама себе удивлялась. Ни одна атака Якоба не достигала цели. Может быть, оттого, что она была совершенно трезва. Якоб подливал и подливал себе «Лафрог», однако ни разу не сорвался – был спокоен и уравновешен, как всегда. По крайней мере, с виду. Как кобра – свернулся и выжидает удобного момента. Вот это-то есть его главная проблема. Он копит и копит ярость, копит и копит, пока не взорвется.

Но и взрывы эти были холодными, вдруг пришло ей в голову. Расчетливыми. Он никогда полностью не терял рассудка. Даже когда убил Хенрика. Даже в этом был расчет.

Даже тогда. Сейчас ей казалось, что это-то и есть самое жуткое во всей истории.

Тотальный контроль. Нечеловеческое спокойствие.

– А что ты о нем можешь сказать?

– О ком?

– Об этом полицейском, который был у нас в январе. Какое у тебя сложилось впечатление?

Уже было начало двенадцатого. Они сидели в креслах у камина. Кельвин уже часа два как заснул. Якоб закурил длинную тонкую сигару. «Barrinque». Единственная марка, которую он курил. Маленький магазин на Хорнгатан импортировал эти сигары специально для него.

– Я его толком и не помню… Якоб, давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Например?

– Таиланд, к примеру. Завтра надо поехать в город и купить путеводители.

– Все уже куплено. Заехал в «Хедергренс» и нашел три штуки. Все путеводители по всем маршрутам по всему Таиланду. Все, что у них было. Так что об этом не беспокойся. И все-таки какое у тебя сложилось впечатление?

– Я не помню, Якоб, – сказала она раздельно. – Я же тебе говорю – не помню. У тебя есть какие-то подозрения?

– Подозрения?

– Да. Подозрения.

– А есть причины кого-то подозревать?

– Нет… но ты говоришь так, словно кого-то подозреваешь.

– Я просто не верю в совпадения. Особенно в определенных случаях.

– Не понимаю…

– Прекрасно понимаешь…

– Нет, не понимаю… Чего ты от меня добиваешься? Мне нечего скрывать.

Он отпил глоток виски, потом набрал в рот дым и медленно выпустил его тонкой струйкой.

– Слушай внимательно. В начале недели этот снют звонит нам домой и спрашивает тебя. Он живет в Чимлинге, четыреста километров от Стокгольма. Через три дня я вижу его выходящим из «Роял Викинг», как раз в то время, когда моя жена, по ее утверждению, сидит в том же отеле и беседует с подругой, о которой я никогда раньше не слышал…

– А с кем из моих подруг ты вообще знаком, Якоб?

– Кое с кем знаком.

– Ни с кем ты не знаком. Пошли спать, я устала…

– Мне хотелось бы закончить этот разговор, Кристина… ну хорошо, оставим это. Погаси свет, посидим на диване… Колтрейн?[70]70
  Джон Колтрейн (1926—1967) – знаменитый джазовый саксофонист.


[Закрыть]

Он опять начинает распаляться… это знакомое придыхание в голосе… Какая разница? Осталось выдержать два дня.

Инспектор Барбаротти вернулся в отель в одиннадцать вечера. Он замерз, несмотря на два бокала красного вина и две рюмки коньяка. Очень холодно было этим вечером в Стокгольме, очень и очень холодно; северный ветер кружил отдельные снежинки, не успевшие превратиться в слякоть на тротуарах и мостовых с подогревом. Ну и ну, подумал Барбаротти, повезло, что я живу не в Стокгольме… А каково сейчас бомжам?

Он поднялся в номер и позвонил Марианн. Пожаловался на погоду и услышал, что и в Хельсингборге не лучше. Три градуса тепла, дождь и сильный ветер.

Чтобы согреться, нужны как минимум бокал красного и мужчина, просветила она Гуннара.

А нет ли поезда на Стокгольм в ближайшие полчаса? Я тебя встречу на вокзале, а номер заказан до послезавтра.

– А я думала, ты на работе…

– Я на работе, но иногда не на работе, – объяснил инспектор Барбаротти.

– Я обещала провести выходные с детьми… так что в следующий раз планируй получше.

Он пообещал поработать над планированием, пробормотал что-то еще и повесил трубку.

На работе я или не на работе?

Он подошел к окну и посмотрел на сияющий вокзал и железнодорожные пути чуть подальше.

Что ж, задумано было как работа, а получилось неизвестно что. А может быть, это его обычная вечерняя депрессия. Что он, собственно, ожидал от беседы с Кристиной Германссон? Что она сорвется, разрыдается и признается… в чем? Бог весть в чем…

Нет, вряд ли. Этого он не ожидал. Но, по правде говоря, его подозрения получили подтверждение, хотя и не в том виде, в каком предполагал. Вдруг нахлынула волна оптимизма, столь же внезапная, сколь и неожиданная. Он достал из мини-бара бутылочку красного вина и открутил пробку. Нет, не зря он тянет за эту ниточку. Ежу понятно – Кристина что-то скрывает.

А это значит, в Стокгольм он съездил не зря. Что-то не так с этим благородным семейством в идиллической вилле в Старом Эншеде. И оставить этот след просто так было бы непрофессионально.

Он сделал глоток из пластиковой бутылочки и тут же вылил остатки в раковину. Где они достают этот крысиный яд? И еще включат в счет эти шестьдесят пять крон!

А что же с Якобом Вильниусом? Может, взять быка за рога?

Он разделся и встал под душ. Сделал воду погорячее. Замысел был таков: буду стоять под душем, пока не приму решение.

Через двадцать минут он уже лежал под одеялом. Решение принято, хотя никакой уверенности в том, что оно правильное, у него не было. Неважно. Правильное или неправильное – но решение, и это уже хорошо. Настроение заметно улучшилось. Совсем не то, что было час назад, когда он бродил по зябкому, слякотному, насквозь продуваемому северным ветром Стокгольму.

Глава 42

Кристофер Грундт замерз.

Он посмотрел на мобильник – двадцать минут первого. На конец-то. Он медленно прошел по Муссеронвеген мимо дома номер пять. Уже второй раз – четверть часа назад он прошел здесь в обратном направлении и по другой стороне улицы. Света в окнах не было, горел только маленький оранжевый фонарик над входной дверью. Та же картина, что и пятнадцать минут назад. Они спят; судя по всему, Кристина и Якоб давно легли и теперь наверняка спят. Он огляделся. И все их соседи тоже спят. Это не тот район, где принято устраивать шумные ночные пирушки. И у них в Сундсвале то же самое. Такая же скучища. После двенадцати будто все вымерли.

Пока он бродил по кладбищу, ему пришла в голову нелепая мысль – а вдруг он не найдет дом? Он же не знает номера, полагается только на зрительную память. Но дом он узнал сразу, как только свернул на Муссеронвеген. Темнота, холод, одиночество… чего только не придет в голову. Не хватает только застрелить постороннего мужика – вот это будет номер!

Ладно, проехали. Никаких сомнений нет. Тропинка к крыльцу – здесь они с Хенриком лениво перебрасывались мячом два с половиной года назад. Маленькая, засыпанная снегом беседка посреди газона. Веранда – они там пили кофе с булочками. Все совпадает. Здесь они и живут – тетя Кристина и ее муж, которого он собирается убить. Он прошел мимо дома. От этой мысли ему сразу стало жарко.

От мысли, что он собирается совершить убийство. Странно, но это, должно быть, закон природы – от некоторых мыслей кровь по жилам бежит быстрее. Когда думаешь о девушках, например. Или об убийстве.

Иначе он совсем бы замерз. Час назад ухватил в киоске перед самым закрытием хот-дог и чашку кофе. И все. Слава богу, он все время в движении, но так долго не продержаться.

И все равно было еще рано. Он решил обойти весь квартал еще раз, и если все будет спокойно, когда вернется, тогда пора.

О’кей, братишка?

О’кей, ответил Хенрик.

Без пяти час. Он не встретил ни единой души. Дом стоял такой же темный, как и полчаса назад. Он почему-то перестал мерзнуть. Наверное, от возбуждения, решил Кристофер.

Итак, пора. It’s now or never[71]71
  It’s now or never (англ.) – сейчас или никогда.


[Закрыть]. Он посмотрел по сторонам и сквозь кусты туи протиснулся в сад. Остекленная дверь на веранду – он так решил заранее. Если в окно, надо потерять несколько секунд, чтобы перелезть через подоконник, а здесь разбил стекло – и в холле. А может, двери двустворчатые, тогда достаточно просто надавить плечом, как у них в Сундсвале.

Кристофер, с трудом вытаскивая ноги, прошел несколько метров по полуметровому снегу – на улице снег убирали, где-то он просто растаял под ногами прохожих, а здесь лежит нетронутый и белоснежный… Он залез на веранду. Как и ожидал, двери оказались двустворчатыми. Веранда крытая, снега почти нет – отциклеванный дощатый пол. Стараясь шагать осторожно, он подошел к окну, но доски все равно несколько раз скрипнули. Ничего страшного, решил Кристофер и заглянул в окно. Сквозь стекло почти ничего не видно – большой темный холл, свет везде выключен. Ручек на дверях снаружи нет, значит, открываются внутрь.

Он постоял несколько секунд совершенно неподвижно, потом осторожно надавил плечом. Никакого результата. Он заглянул еще раз, прикрывая глаза с боков ладонями, – надо увидеть, где ручка замка. Обычная поворотная ручка, насколько он смог разглядеть. Кристофер нажал на дверь еще раз, посильней, и ему показалось, что она поддалась. Совсем чуть-чуть.

Нет, так не пойдет. Чтобы выдавить дверь, нужно налечь как следует. Шума не оберешься. У него в запасе была еще одна возможность. Разбить стекло рукояткой пистолета, легким одиночным ударом, и осторожно, по частям, вынуть стекло. Он не был уверен, что ему это удастся, хотя он видел такое в фильме. Там все прошло без сучка без задоринки. Главное, не допустить, чтобы большой кусок стекла свалился на пол.

А один короткий удар никто не заметит. На втором этаже, где спальня, скорее всего, вообще ничего не будет слышно. А даже если кто-то проснется – прислушается, решит, что кошка, повернется на другой бок и опять заснет. Но это значит, что несколько минут после удара надо выждать, чтобы была полная тишина.

Он достал пистолет из кармана. Досчитал до пяти и ударил. Послышался звон – очевидно, какие-то кусочки стекла все же полетели на пол. Кристофер присел на корточки у стены, чтобы его не было видно, и снял пистолет с предохранителя – если Якоб Вильниус выйдет на крыльцо, он тут же выстрелит.

Он прислушался. Тишина и темнота. Он подождал еще пару минут, поднялся и заглянул внутрь. Отверстие в стекле достаточно велико, чтобы просунуть руку, но в темноте он не разглядел, что рамы двойные, а это значит, ему придется ударить еще раз.

Как можно быть таким идиотом? – обругал он себя. Конечно, двустворчатые двери, но еще и двойные. В фильме, наверное, дело происходило в какой-нибудь стране потеплее.

В доме по-прежнему было тихо. Он потихоньку выбрал почти все наружное стекло, не уронив ни осколка. Пора. Он поднял пистолет, ударил – и в ту же секунду в доме зажегся свет.

В дверях холла стоял Якоб Вильниус, совершенно голый. Кристофер помедлил секунду и всей тяжестью бросился на дверь. Хруст дерева, оглушительный грохот – он вломился в холл в дож де осколков и остановился.

Якоб стоял неподвижно, уставясь на него. В руке у него что-то было, Кристофер даже не сразу понял что именно. Каминные щипцы. Кристофера охватило состояние восторга, чуть ли не экстаза. За спиной Якоба он увидел силуэт Кристины. Она была замотана в красное банное полотенце, в руке у нее тоже что-то было.

Каминные щипцы против пистолета! Смех, да и только!

Кристофер поднял оружие. Кристина пронзительно закричала. Якоб, не выпуская щипцы, поднял обе руки – дурацкий жест… он что, собрался сдаться?

Кристофер коротко хохотнул и нажал спусковой крючок.

Щелчок. Короткий пустой щелчок. Он нажал еще раз.

Опять щелчок.

Якоб опустил руки и сделал шаг по направлению к нему.

В третий раз не было даже щелчка – механизм заклинило.

Кристофер уставился на руку с пистолетом, потом перевел взгляд на Кристину… она стояла позади Якоба, совершенно неподвижно, словно парализованная ужасом. Ее большой живот выпирал из-под полотенца… что же у нее в руке?

И Кристофер услышал дикий, нечеловеческий рев. Он не сразу понял, что кричит он сам. Якоб Вильниус был уже совсем близко.

Глава 43

Звонок мобильника застал Гуннара Барбаротти в ресторане – он спустился позавтракать.

Это была Эва Бакман.

– Это ты? – поинтересовалась она. – Ты что, слинял в Стокгольм?

Поколебавшись, Гуннар решил признаться – да, он в Стокгольме.

– Хорошо. Знаешь, ты, наверное, был прав.

– В каком смысле?

– Я утром говорила с Молльбергом. Собственно, это он мне позвонил. Хотел найти тебя, но твой мобильник не отвечал.

Только сейчас Гуннар вспомнил: на дисплее была надпись «Новое сообщение».

– Я, наверное, был в душе.

– Понятно. Как бы там ни было, в полицию позвонил некий Олле Римборг. Примерно с час назад.

Он посмотрел на часы – без четверти десять.

– Олле Римборг?

– Олле Римборг. Ты знаешь, кто это?

– Понятия не имею.

Эва прокашлялась.

– Он… среди всего прочего подрабатывает ночным портье в отеле «Чимлинге». Хотел позвонить в полицию раньше… говорит, даже звонил, но связь прервалась. Это, вообще говоря, безобразие, надо поставить вопрос…

– Что он хотел? У меня в тарелке остывает яйцо.

– Крутое?

– Крутое. Давай к делу.

– Крутые яйца надо есть холодными. Потом объясню почему. Так вот, этот самый Олле Римборг дежурил в отеле ночью, когда исчез Хенрик Грундт. В ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря…

– Я знаю, когда исчез Хенрик Грундт.

– Вот и хорошо. Итак, Олле Римборг в эту ночь дежурил, и он утверждает, что Якоб Вильниус в три часа ночи вернулся в отель.

– Что?!

– Повторяю для непонятливых. Олле Римборг, ночной портье отеля «Чимлинге», сегодня утром в разговоре с полицейским инспектором Геральдом Мелльбергом по прозвищу Молльберг сообщил, что Якоб Вильниус, который уехал в Стокгольм незадолго до полуночи, до Стокгольма не доехал, а вернулся в отель в три часа ночи… в ту самую ночь.

– Что за бред ты несешь?

– Вот именно. Что за бред я несу? Или, вернее, что за бред несет Олле Римборг?

Гуннар Барбаротти долго молчал.

– Это может ничего и не значить.

– Полностью с тобой согласна. Но… если это значит что-то, то…. что это значит? Попробуй ответить на этот вопрос, а не на вопрос, значит ли это что-то или нет.

– Спасибо за разъяснение. А потом… а потом они оба рано утром уехали в Стокгольм?

– Оба три. Инспектор забыл про Кельвина, а в остальном совершенно прав. Они уехали из отеля без четверти восемь.

Инспектор Гуннар Барбаротти с отвращением посмотрел на лежащее перед ним яйцо. Если бы у меня в крови циркулировало хотя бы на стакан меньше красного вина, подумал он, я наверняка соображал бы лучше. Куда это все нас ведет?

– Куда это все ведет? – спросил он вслух. – У тебя было время подумать?

– Четверть часа. Даже больше – минут шестнадцать. Но все равно мало, так что анализ еще не готов.

– Он сказал что-нибудь еще, этот Олле Римборг?

– По-моему, это все…

– Но ты сама с ним не говорила?

– Нет. Только с Молльбергом.

– А с чего он вообще позвонил? Может быть, Якоб Вильниус как-то странно вел себя в ту ночь?

– Нет… не думаю.

– Не думаешь?

– Не думаю. Но сам факт… уехал в двенадцать, вернулся в три, опять уехал в восемь, и все это в ту ночь, когда исчез племянник жены… я бы тоже позвонила. К тому же намного раньше. Хотя момент он выбрал удачный – ты как раз в Стокгольме и ешь крутые яйца. Но ты, должно быть, уже поговорил с господином телепродюсером Вильниусом?

– Только с его женой, – признался Гуннар Барбаротти.

– Вот как? Тогда имеет смысл поговорить и с ним… Может быть, его бывшая жена в чем-то права…

– После ланча я его из-под земли достану, – пообещал Барбаротти. – Кстати, у тебя есть номер этого Олле Римборга?

Записав номер, он нажал кнопку отбоя и одним ловким движением снес «голову» у полуостывшего яйца. Я, собственно, так и намеревался… но что все это может значить?

Что?

* * *

Лейф Грундт нервничал.

– Что значит, не знаешь, где он? – чуть не крикнул он в трубку.

– Наверное, в поезде, – сказала Берит Спаак. – Успокойся, ради бога. Или лежит и спит у этого своего приятеля. Еще только десять часов.

– Четверть одиннадцатого! В Сундсвале, по крайней мере… А телефон этого приятеля он оставил?

– Нет… сказал только, что его зовут… по-моему, Оскар.

– По-твоему, Оскар? Берит, ты в своем уме? Ты что, не могла толком узнать, у кого он собрался ночевать? Мобильник у него молчит…

– Ну и что? Аккумулятор сел, мало ли что… Что с тобой, Лейф? Если уж ты так за него боишься, зачем вообще отправлял паренька в Упсалу? Сидел бы и сидел в Сундсвале. Мальчику пятнадцать лет, он попросил разрешения переночевать у своего приятеля… что здесь такого?

– Он ничего мне не говорил об этом…

– Не говорил? А мне говорил… Так что это твоя проблема, а не моя.

– Спасибо, дорогая! Неужели ты не можешь сообразить, что я волнуюсь? Ладно… узнать бы только, каким поездом он поехал. Я хочу встретить его на вокзале.

– Скорее всего, он уже едет. Ты же знаешь, в поезде попадаются зоны без покрытия. Кстати, как Эбба?

– Так же, как и раньше…

Лейф повесил трубку и остался стоять у письменного стола. Так же… Эбба чувствует себя так же, как и раньше… Так же ли?

Еще один вопрос без ответа.

А что вообще в их семье так же, как и раньше?

Он отправил Кристофера в Упсалу из-за Эббы. Берит правильно сказала – не отправлял бы. Раздражаться не на кого, разве что на себя самого.

Если быть честным – все обстояло совсем не так, как он пытался убедить Берит. На самом деле он не волновался из-за Кристофера. У него просто не было сил волноваться. Чувство долга, это самое умение «продолжать мочь», постепенно вытекало из него, как вода из дырявой бочки. Быстро и нелепо. Все вокруг рушилось – остановить разрушение, удержать падающие стены он уже был не в силах, он не в силах был даже думать и поступать, как обычно… Он привык, задумав что-то, доводить дело до конца… и вдруг с ужасом обнаружил, что и задумывать-то нечего. А что можно задумать, что довести до конца?.. Сын бесследно исчез, а жена медленно погружается в мрачный омут безумия…

А вчера эта самая безумная жена позвонила и сказала, что ее беспокоит Кристофер и она хочет с ним поговорить. Лейф объяснил, что мальчик заканчивает практику в Упсале, на что Эбба потребовала, чтобы Кристофер немедленно вернулся домой. Он пытался что-то возражать и в конце концов ограничился туманным полуобещанием… а что он, собственно, обещал? Позвонить Кристоферу, поговорить с ним, убедиться, что все в порядке.

Что он вчера вечером и пытался сделать – каждые полчаса и с одним и тем же результатом. Вернее, без всякого результата. Мало этого, он несколько раз звонил Берит и по домашнему телефону, и по мобильнику – никто не отвечал.

Как выяснилось утром, никто и не мог ответить – Берит с Ингегерд были у соседки на вечеринке вскладчину: гости сами принесли с собой еду и веселились до половины первого. Мобильник? А зачем ей там мобильник – Ингегерд же сидела рядом с ней весь вечер.

Ночью Лейф Грундт почти не спал.

Он отошел наконец от стола и посмотрелся в зеркало. Он и выглядел как человек, который ночью почти не спал.

Мне сорок два… а этому одутловатому типу с землистой кожей как минимум пятьдесят пять.

Он пожал плечами и набрал номер Кристофера.

Ответа не было.

Гуннар Барбаротти решил не звонить. Во всяком случае, без крайней необходимости.

Не стал он и обращаться в стокгольмскую полицию за подкреплением. У них и без того дел по горло, рассудил он, а тут является какой-то деревенский снют и требует помощи по принципу – пойди туда, не знаю куда. Помогите, ребята, а вдруг там, не знаю где, опасно? Сочтут за идиота.

Но Бакман он позвонил и сообщил о своих планах.

Поехать в Старый Эншеде, найти Муссеронвеген, позвонить в дверь дома номер пять и попросить ответить на два вопроса.

Вот и все.

Остается надеяться, что Якоб Вильниус дома. Сегодня все-таки суббота.

– План просто блестящий, – сказала Эва Бакман. – А ты уверен, что она не рассказала мужу о вашем разговоре?

– Уверен. Только прошу тебя – не оставляй нигде мобильник и прямо сейчас поставь его на зарядку. Вдруг понадобится быстро с тобой связаться.

Конечно, сказала Эва. Суббота – как минимум три игры. Одна игра бенди, вторая бенди и третья бенди. Она остается дома, а четыре мужика уже топчутся в передней.

– Хорошо. Я буду знать, что ты на связи.

– Будь осторожней, – сказала Эва Бакман.

Он доехал на метро до «Лесного кладбища», прошел через подземный переход под Нюнесвеген и в двадцать пять минут первого был на Муссеронвеген. Постоял немного перед старинной виллой с красивым изломом крыши… он почему-то сильно нервничал. На улице становилось все теплее, на тротуарах снега почти не осталось, он весь превратился в черную слякоть, а в саду все еще лежал толстым пуховым одеялом. На ветвях деревьев кое-где образовались настоящие снежные скульптуры. В доме не заметно никаких признаков жизни. У въезда в гараж машины нет. Может быть, поехали в магазин – купить продуктов, вина на вечер или что там они еще покупают по субботам? Скорее всего, на Эстермальмский рынок.[72]72
  Эстермальмский рынок – самый дорогой продуктовый рынок Стокгольма.


[Закрыть]

Он поймал себя на том, что, как и в прошлый раз, при виде этого дома он задумался о классовой несправедливости. А может быть, дело и не в этом – ему все время казалось, что Кристина Германссон тоже чужая в этой среде.

Он вошел в калитку, поднялся на крыльцо и позвонил.

Подождал с полминуты и позвонил опять.

Никакой реакции.

Ну как можно быть таким дураком – любому ясно, что в половине первого дня в субботу три четверти населения страны занимается шопингом.

Он вышел на улицу.

План «Б». Съесть ланч и сделать еще одну попытку.

А если и план «Б» не пройдет, тогда придется перейти к плану «В», то есть вопреки первоначальному намерению позвонить по телефону. У него были и домашний, и служебный телефоны Якоба Вильниуса, не считая его мобильника и мобильника его жены.

Но это план «В». Безусловно, лучше всего было бы встретиться с Якобом Вильниусом с глазу на глаз, без предупреждения. Задать вопросы и посмотреть на реакцию, не давая ему возможности подготовиться.

Да, это было бы лучше всего. У телефона есть много преимуществ, но и не меньше недостатков. Прежде всего, ты не видишь собеседника. Большинство разговоров, которые он вел по телефону, были несколько иного характера, чем предстоящая беседа с Якобом Вильниусом. Он возлагал на этот разговор большие ожидания. Даже надежды.