Текст книги "Сезон дождей"

Евсей приспустил боковое стекло. Вместе с прохладой в салон ворвался уличный шум. Красный глазок светофора прервал рокот шоссе и донес звуки радио из окна соседнего автомобиля. Евсей прислушался. Но зажегся зеленый сигнал светофора, и все понеслись как оглашенные. Неделю назад какой-то мерзавец влез ночью в его машину, хотел украсть радиоприемник. Но чего-то испугавшись, сбежал, успев лишь раскурочить панель. Евсей в досаде тронул пальцем изуродованный щиток. И, о чудо! Радио ожило. Евсей недоверчиво скосил глаза на слепой экран. «Вот бляди, даже сломать как следует не умеют, – блаженно подумал Евсей, – изувечили такую красоту». В его колымаге лишь японская магнитола и была стоящей вещицей. Среди треска радиопомех возбужденные голоса обсуждали недавнее событие – заявление Комитета по чрезвычайному положению ГКЧП, поставившего страну на грань гражданской войны. Комитет продержался три дня и, не получив поддержки народа, поспешил в Крым, к Президенту, каяться. Президент назвал их мудаками и вернулся в Москву, заполненную войсками, танками и разъяренными толпами. В Питере обошлось без войск. Евсей помнил те августовские дни, сам выходил на площадь у Мариинского дворца. Слышал обращение к народу кумира многих горожан – председателя горисполкома из окна цокольного этажа дворца, его одухотворенное лицо. Евсей понимал – дело не шутейное, возврат к старому коммунистическому прошлому вполне реален, слишком уж схватил за горло этот резкий поворот к капитализму. Пустые прилавки магазинов, безденежье, нищета, бандитизм. А сколько подлецов успешно полезло во власть? Одного Евсей когда-то знал лично, присутствовал на суде, где тот тип проходил свидетелем по громкому делу. Убийца, карточный шулер, вор в законе, державший в страхе всю Курортную зону, выстроил в пригороде краснокаменный дворец с охраной из таких же головорезов. И что? Стал руководителем крупного пригородного района! Даже Эрик, яростный апологет радикальных перемен, прикусил язык. Институт, в котором он работал, выдвинул его в Межрегиональную депутатскую группу, первую легальную парламентскую оппозицию в истории Советского Союза. Евсей много раз видел Эрика по телевизору во время трансляций заседаний Верховного Совета. Он сидел неподалеку от академика Сахарова, своего кумира. Евсей запомнил лицо Эрика, когда гогочущее большинство депутатов, улюлюкая и свистя, пыталось согнать академика с трибуны. Наглые морды ничтожеств, которым даже имя этого удивительного человека произносить заказано. Тогда Наталья сказала: «И среди подобных существ ты остаешься жить? Ты такой же, как и они!» Евсей подавленно возражал, мол не все такие. Есть и академик Сахаров, есть и сам Президент с божьей пометиной на лбу, к которому Евсей испытывал огромное уважение. В конце-концов, есть и Эрик Оленин, старый друг. Жаль, он не пришел на «отвальную», которую Наталья затеяла для друзей, а ведь обещал приехать из Москвы. И Андрон ждал Эрика, хотел показать профессору Оленину какие-то свои теоретические разработки. Андрон высоко ценил профессора и гордился неформальным знакомством с ним.

Место во дворе, где обычно Евсей припарковывал свою «копейку», перегородил грузовичок. Да так неловко, что задним бортом перекрыл и вход в подъезд. Трое грузчиков подтягивали к откинутому борту машины холодильник «ЗИЛ». Хозяин холодильника – Аркадий, сосед с верхнего этажа – молодой человек со смешным вытянутым носом, страдальчески следил за рывками грузчиков.

– Бога ради, извините, Евсей Наумович, – плаксиво произнес Аркадий через плечо и подобрал поводок, на конце которого маялся щенок сенбернара. Мордастый густошерстный боченок на толстых коротких лапах, с прижатыми ушами и забавными темными пятнышками, щенок поглядывал на Евсея ореховыми глазами в белых овалах, точно в очках.

– Как его зовут? – Евсей улыбнулся щенку.

– Еще не определили, – охотно ответил Аркадий. – Может Зевсом назовем. Он, знаете, каким вымахает? С теленка!

– Назови Пахомом, – посоветовал грузчик, ворочая холодильник.

– Пахом для собаки не имя, – серьезно ответил Аркадий. – И поосторожней с холодильником, он и так не новый.

– Ни хрена с ним уже не станет, – отрезал грузчик. – А Пахом – наш бригадир. Еще тот зверюга, почище твоего сенбернара.

– Ты поговори мне, поговори, – благодушно отозвался бригадир, накидывая на холодильник такелажный пояс.

Аркадий решил не пререкаться с грузчиками – себе дороже. Холодильник хоть и не новый, а лет пять еще протянет, да и где купить сегодня новый, в магазинах кроме кастрюль хоть шаром покати. Казалось, кончик носа Аркадия проделывал какие-то кунштюки, а успокоившись, забавно повис, словно хоботок муравьеда.

– А вы бочком, Евсей Наумович, бочком протиснитесь, – забеспокоился Аркадий-муравьед, соизмеряя взглядом фигуру Евсея со свободной щелью в подъезде. – Я присмотрю за вашей машиной. А ребята уедут, я вас и позову.

– Ничего, ничего, – ответил Евсей. – Я не спешу, не беспокойтесь.

Евсей и вправду не спешил. Его никто не ждал в пустой квартире на третьем этаже.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Адвокат Григорий Ильич Зусь обещал вернуться из тюрьмы к часу дня. Так он и сказал Евсею Наумовичу: вернусь, мол, из тюрьмы к часу, если опоздаю, подождите – в тюрьме всякое бывает. Евсей Наумович еще подумал: что может произойти в тюрьме неожиданного? Запоры, собаки, вертухаи внутренние и наружные. Что может вызвать непридвиденное? А вот что.

В тот день у адвоката оказалось просроченным удостоверение. Пришлось гонять в Коллегию с коньяком и коробкой конфет для секретарши. Дело недолгое, но по уличным заторам растянулось часа на полтора. За это время помещение в тюрьме, где он встречался со своим клиентом – бывшим директором ликероводочного заводика – оказалось занятым коллегой-адвокатом. Пришлось ждать. А когда помещение освободилось, замешкался конвой и бедолагу бывшего директора доставили из камеры с опозданием. Так что вместо двенадцати адвокат Зусь покинул тюрьму в начале второго. А тут еще автомобильные пробки. Литейный проспект был запружен транспортом, словно специально для того, чтобы помешать адвокату вовремя добраться в юридическую консультацию, где его ждал клиент – Евсей Наумович Дубровский.

Всю прошлую неделю Зусь раскручивал это дело. И, несмотря на всяческие ухищрения следователя, добился некоторых результатов. От этого хитрована Мурженко даже фамилию подследственной удалось выудить не без труда. Вообще в итоге всех юридических новаций последнего времени судопроизводство превратилось в вольницу. Хорошо хоть узаконили присутствие адвоката со стороны свидетеля на стадии следствия. Этот Евсей Дубровский, несмотря на самоуверенность и хваткий ум, оказался довольно большим растяпой. Какого черта он дал подписку о невыезде? По материалам дела подписку о невыезде можно было вполне опротестовать, у следователя не было никаких оснований для подобной меры пресечения. Мурженко явно тянет Дубровского на статью. Интересно, что связывает Дубровского с очаровательной Лизой? Честно говоря, Зусь подзабыл свою случайную соседку по креслу в зрительном зале театра и что-то блеял в трубку, пытаясь сообразить, кто ему звонит. А вспомнив, почувствовал некоторую досаду – ему хотелось иного повода для звонка молодой женщины. Но дело есть дело. Еще одна досада занимала мысли адвоката – слишком скромный гонорар он запросил у клиента за ознакомление с делом, всего пять тысяч рублей. Хотел козырнуть великодушием в глазах бабенки, болван. Придется в дальнейшем, при составлении договора, проявить соответствие, согласно «велению времени». Вдоль всего Литейного проспекта то «веление времени» ощерилось радиаторами иномарок – что ни автомобиль, считай десятки тысяч долларов на колесах. В сравнении с ними старенькая адвокатова «лайба» выглядела, как бедная родственница на богатой свадьбе. Еще эта буро-зеленая плюха, что залепила чуть ли не треть лобового стекла. Чертовы вороны словно только и ждали автомобиль Зуся на стоянке у тюремной стены, чтобы пометить его с голых ветвей тополя. Надо бы затереть безобразие, но адвокат торопился к своему клиенту. Зусь снисходительно поглядывал на мерзкую воронью отметину. На следующей неделе в автосалоне ждали поступление новой партии японских автомобилей «тойота» именно того цвета, который заказывал адвокат. Конечно с Евсея Наумовича адвокату особых бабок не срубить – для этого у Зуся есть дела пожирнее, но кто знает, с чего бы следователю так усердствовать, брать подписку о невыезде. Да и девица та, Лизавета, видимо, неспроста пасет пенсионера.

– Хотите кофе?

– Нет! – буркнул Евсей Наумович, глянув в простоватое личико помощницы адвоката.

– Григорий Ильич скоро подъедет. Может, попробуете наш кофе?

– Я кофе не люблю, – бескомпромиссно отрезал Евсей Наумович.

– А чай? – с простодушной надеждой подхватила помощница. – У нас хороший чай. С бергамотом.

– И чай не хочу, – упрямо проговорил Евсей Наумович. – Хочу наконец увидеть Зуся.

То, что день не сложится удачным, Евсей Наумович понял с утра, после того как, проснувшись, пытался вспомнить сон. Но безрезультатно. Память удерживала какие-то контуры, да и те растворялись, как пар в воздухе. Ох, не любил подобное пробуждение Евсей Наумович – четкий сон как-то ориентировал на грядущий день. Сон мог и не сбыться, не в этом дело. Главное – ощущать определенность, пусть даже негативную. Но чтобы так исчезнуть, словно и не было никакого сна? Считай – не ложился спать.

Оставалось полагать, что ничем хорошим день не порадует. И в этом Евсей Наумович убедился сразу, как только откинул одеяло, опустил ноги на пол и нащупал комнатные туфли. А точнее, после того как не обнаружил в квартире Лизу. Как она ухитрилась так тихо уйти! Ведь Евсей Наумович, хоть и расположился на ночь в своем кабинете, но спал обычно довольно чутко. Вчера, когда они вернулись из театра, Лиза предупредила о своем раннем уходе. Ей надо было застать на участке прораба, договориться о замене казенных обоев в будущей квартире. Честно говоря, Евсей Наумович не очень огорчился, он чувствовал себя куда комфортней, если по утрам его никто не стеснял под собственной крышей. Человек в его возрасте, пробудившись, нередко испытывает беспричинное раздражение, да и внешне выглядит не в лучшем виде, особенно в глазах молодой женщины. Взять хотя бы зубной протез. Евсей Наумович привык снимать его на ночь. Надо заметить, что свой зубной протез Евсей Наумович сработал не в какой-то занюханной районной стоматологический поликлинике, а у известного американского врача, когда гостил у сына Андрона два года назад. Работа не из дешевых, но Андрон уже мог себе позволить такой жест, как Евсей Наумович ни сопротивлялся, ссылаясь на то, что и старый протез его устраивает, Андрон был неумолим. Он работал ведущим специалистом в Нью-Йоркском филиале Аэрокосмической корпорации и получал девяноста тысяч долларов в год. И это при всех социальных покрытиях, так называемых бенифитах, что распространялись и на родителей. Так что, разобраться, новый зубной протез отца Андрону особенно ничего и не стоил. Но самое удивительное в той «зубной истории» было участие невестки Гали. Она обложилась множеством стоматологических справочников и каталогов, выуживая из них наиболее подходящего врача, принимающего «бенифиты» Аэрокосмической корпорации. Врач с изумлением рассматривал старый протез Евсея Наумовича и робко попросил его на память: он ничего подобного никогда не видел.

И тем не менее, как бы изящно не выглядел американский протез, но снимать его на ночь и хранить в стакане с водой в присутствии молодой женщины было не очень эстетично. К тому же и желудок нередко во сне проявлял себя нескромной физиологической эскападой, что и при одиночестве факт малоприятный, а уж когда рядом нежное создание.

Что и говорить, возраст есть возраст. Евсей Наумович помнил об этих неудобствах и предусмотрительно перебирался спать в кабинет. Поэтому и не слышал, как Лиза ушла. Так что, поразмыслив, нельзя утверждать, что день с утра задавался неудачным, даже в некотором смысле наоборот. А вот в дальнейшем. И сырое холодное утро, превратившее улицы в пейзаж погруженной в пучину Атлантиды, с хмурыми лицами прохожих, с равнодушными собаками и вороньем, хозяйски ковыляющим по мокрому асфальту. Особенно бесило Евсея Наумовича метро. Нафаршированные людскими телами поезда представлялись Евсею Наумовичу гигантскими сосисками. А втиснувшись в вагон, Евсей Наумович представлял себя частицей фарша, который тискали, перемещали, двигали в любом направлении вне зависимости от личного желания до поры, пока повезет и не пристроишь свой зад на освободившееся место.

Но сегодня Евсею Наумовичу решительно не везло. Стиснутый с боков, он простоял до самого Невского проспекта и едва сумел выбраться на платформу: жаждущие попасть в вагон стеной стояли перед распахнувшимися дверьми, что всегда изумляло Евсея Наумовича своей бестолковостью.

В таком взвинченном настрое Евсей Наумович добрался до консультации адвоката. Где и расположился в кресле, все больше закипая гневом. «Какого черта я торопился?!» – бухтел Евсей Наумович, отказываясь от кофе и от чая. Помощница адвоката пожимала плечами и виновато помалкивала.

– Зато Григорий Ильич – хороший специалист, – вдруг проговорила она. – Григорий Ильич не даст вам пропасть.

Евсей Наумович исподлобья взглянул на девушку. Широкое добродушное лицо словно кнопкой помечала темная ямочка на одной щеке, и эта асимметричность придавала ей трогательную беспомощность. Еще старомодный жилет болотного цвета с вислыми накладными карманами. Вообще-то она выглядела привлекательно, только вот ноги, тоненькие словно макаронины, хотя бы брюки натянула.

– А я ни в чем не виноват, – примирительно пробормотал Евсей Наумович.

– Был бы человек, а статья найдется, – оживилась помощница. – Всякого наслушалась, с тех пор как здесь работаю.

– Давно вы работаете у Зуся?

– Два года. Я учусь на заочном юрфаке, а здесь подрабатываю.

Очевидно решив, что смягчила неловкость за опоздание шефа, девушка уткнулась в бумаги.

А Евсей Наумович перевел взгляд на серо-белые гардины, напоминающие паруса в безветрие. «Как же меня угораздило сюда попасть, – думалось Евсею Наумовичу, – какая у меня неуклюжая судьба! Почему все складывается так нелепо? Постепенно я втягиваюсь в жизненное пространство, для которого я чужой человек, другой группы крови. Встречая старых знакомых, ощущаю их снисходительное общение, их натуженное внимание к моей судьбе, их торопливое ретирование, после чего чувствую вину, одиночество и ненужность. Я, который шел когда-то по жизни окруженным вниманием, особым любопытством ко всему, что связывалось с моим именем. А ведь я остался тем же, кем и был – доброжелательным, участливым к судьбам друзей и знакомым. Готовым по возможности помочь, понять, шагнуть навстречу. Или моя репутация стала поднадоедать людям. Возможно – в собственное мое утешение, – моя репутация укоряет их в их неспособности к поступкам?! Или им кажется, что все, исходящее от меня, – ложь, неискренность и хитрость? Может быть они правы, мне только кажется, что я готов к самопожертвованию, а по сути это не подающееся осмыслению желание самоутверждения, неутоленное тщеславие, хитрость, распознанная их проницательным взглядом. Пора честно и безжалостно определить свое место. Определить и успокоиться. И некуда рыпаться!

Не-ку-да! Все счастливые люди живут в границах именно той жизни, в которой раз и навсегда трезво оценили свои возможности. Несчастья начинаются тогда, когда ты с упрямством неофита претендуешь не на свое место. И когда, заняв его путем страданий, унижений и подлостей, вдруг начинаешь понимать всю глупость и ненужность своих усилий. Когда в итоге своих достижений тешишь лишь самого себя. А в глазах тех, ради мнения которых так выкладывался, видишь лишь пустоту и затаенное презрение. И когда, казалось, все это понял, успокоился и нашел тихую заводь, когда оказался в полной свободе от посторонних мнений, когда есть и материальная независимость – этот самый важный фактор душевного спокойствия, – вдруг, как гром среди ясного неба, рушится на тебя история с каким-то мертвым младенцем. В твою жизнь врываются новые, унизительные и тягостные проблемы. И ворвавшись, отнимают всего тебя, отнимают даже твои сны – главное достояние и развлечение, чем тешился в последние годы».

Нет, сны он легко не отдаст. Физиология считает сны не зависящими от воли человека. Чепуха! Зависят. Во всяком случае, у него, Евсея Наумовича, зависят. Как себя настроить… К сожалению, в последнее время привычный уклад нарушился. Редко когда удавалось лечь спать не позднее десяти вечера. Особенно с появлением в его жизни Лизы. Вот и вчера. Они вернулись из театра в начале двенадцатого ночи. После спектакля Лиза сказала, что ей не хочется ехать к Евсею Наумовичу. На что Евсей Наумович состроил обиженную мину и ответил:

– Как знаешь. Но придется поторопиться, я могу не успеть на метро, если пойду провожать тебя.

Лиза засмеялась непривычным коротким и мелким смешком:

– Ладно, не будем усложнять. Поехали к тебе.

Ее поведение скрывало упрек. И Евсей Наумович догадывался о причине. В антракте многие с усмешкой поглядывали на него с Лизой, так ему казалось. Поначалу это смущало Евсея Наумовича. Он клял себя за то, что вышел в фойе. «Не могла оставить дома свой идиотский талисман», – бухтел про себя Евсей Наумович, искоса поглядывая на пластмассовую заколку, зарытую в соломенную копну волос. Евсей Наумович хитрил, придерживал шаг, отделялся от Лизы и проявлял повышенное внимание к фотографиям актеров. Лиза останавливалась, терпеливо поджидала, когда Евсей Наумович удовлетворит любопытство. Потом догадалась, лицо ее заострилось, глаза сузились. «Трус я, трус, – казнился Евсей Наумович. – А собственно, кто эти люди, чтобы меня укорять? Чем они достойней нас?» – Былая дерзость молодости распалила его. Он взял Лизу под руку, приник боком к ней, одетой в элегантный замшевый костюм, и принялся что-то нашептывать в маленькое бледное ушко, помеченное сердоликовым овалом сережки. Лиза с усмешкой приняла игру. Приблизив льняную голову к седому виску Евсея Наумовича, она всем своим обликом выражала благочестие и внимание.

Уловка удалась – интерес, вызванный смущением Евсея Наумовича, отступил перед дерзкой уверенностью человека, явно знающего себе цену. И нечего глазеть на его удачу – молодая и красивая женщина увлечена пожилым мужчиной, а кем она является ему, не ваше собачье дело.

Упругим шагом Евсей Наумович дефилировал со своей дамой по прохладному театральному фойе. На пороге зала, в котором размещался театральный музей, Евсей Наумович столкнулся с рыжим Ипатом. С тем самым Ипатом, который когда-то сулил Евсею Наумовичу редакторскую работу – черт его принес в театр именно в этот вечер. Ипат беспардонно уставился на Лизу.

– Ничего себе, – изрек Ипат. – Есть еще порох в пороховницах!

«Подлец, – подумал Евсей Наумович, не пряча досады, – а главное, на заколку пялится, и как он ее разглядел, подлец!» Тем временем Лиза прошла вперед и остановилась в ожидании. Ипат, придерживая Евсея Наумовича за рукав, сообщил, что навещал Рунича в больнице и Рунич весьма плох, у него последняя стадия лейкемии.

Евсей Наумович сочувственно вздохнул и, одернув рукав, поспешил к Лизе. Ну вас всех, думал Евсей Наумович, у меня своя жизнь. И на вопрос Лизы – кто тот «ржавый» – поведал, как много лет назад рыжий Ипат нередко отравлял ему жизнь тем, что не печатал Евсея Наумовича в газете, где руководил отделом. Интонация голоса Лизы уколола Евсея Наумовича. Не то, чтобы ее заинтересовал рыжий Ипат, нет. В интонации Лизы проскользнул холодок разочарования. В глубине души Евсей Наумович был рад этому. Новизна чувств от знакомства с Лизой проходила. Его все больше и больше угнетала неловкость, лежащая в основе их отношений. И эта неловкость, подобно мухе за стеклом оконной рамы, беспрестанно звенела в сознании Евсея Наумовича, утихая лишь в минуты близости. И с тем большей силой взрываясь в часы простого общения, и особенно когда Лизы не было рядом. И, подобно той же мухе, попавшей в мед, Евсей Наумович чувствовал магнетическую сладость в их отношениях. Временами он даже подумывал: не уехать ли с Лизой куда-нибудь, где их никто не знает, скажем, на год, если так ложилась карта. Но порыв стихал, растворялся, уходил в сон. А проснувшись, он вновь погружался в череду проблем и поисков выхода.

– Извините, бога ради, – голос адвоката выдернул Евсея Наумовича из задумчивости, да так, что он уперся ладонями о подлокотник кресла и приподнялся.

– Сидите, сидите, – почему-то шепотом проговорил Зусь. – Извините. Но я не виноват.

– Ничего, ничего, – проговорил Евсей Наумович. – Вот, задремал, понимаете, в ваших апартаментах.

– Я и сам здесь не прочь подремать, – подхватил Зусь. – Помощница не дает. Работайте, говорит, выручайте заблудших, и бог не оставит вас своими милостями.

– Ну вы скажете тоже, Григорий Ильич, – помощница протянула адвокату серую пухлую папку.

Зусь принялся просматривать бумаги, гундя под нос какую-то мелодию. Временами он умолкал, возвращаясь к просмотренным страницам цепким взглядом черных глаз.

– Хорошо! – Зусь захлопнул папку и улыбнулся Евсею Наумовичу. – Сегодня взбалмошный день. Мой клиент, бывший директор ликероводочного завода, ждет ответ на кассацию. К сожалению, дело двигается не так быстро, как бы ему хотелось, всплывают новые обстоятельства. Причем не в его пользу… А сегодня он расплакался – в камере над ним издеваются, требуют от родственников деньги. Вы не слышали о деле ликероводочного завода?

Евсей Наумович покачал головой: нет, не слышал.

– Об этом писали многие газеты. Конкуренты подставили директора, подожгли цех, сгорело два человека. Потом завод-погорелец купила московская команда. Уже половину города скупила Москва. Им, подлецам, некуда деньги девать, тянут щупальца к Северной столице. То ли еще будет.

Евсей Наумович заерзал в кресле.

– Да, да. Извините, Евсей Наумович. Сейчас займемся нашими делами. Еще одну секунду! – адвокат подозвал помощницу и попросил ее пойти оплатить счет за сотовый телефон.

Проводив взглядом помощницу, Зусь жестом предложил Евсею Наумовичу пересесть к столу.

– Курите? – Зусь бросил на стол коробку сигарет и зажигалку.

– Нет, не курю. И кофе не пью, а также чай.

Зусь догадливо кивнул в сторону двери, за которой скрылась помощница, и засмеялся. Глубокие складки в уголках загибались вверх, придавая лицу веселое выражение. Кончик носа при каждом вдохе забавно набухал, расширяя ноздри, точно у пса. Внешность широкоплечего крепыша с лобастой головой, покрытой копной смоляных волос наподобие кавказской папахи, никак не вязалась с образом адвоката.

Евсей Наумович не сомневался, что Лизу с ним связывало нечто большее, чем случайное знакомство. Но не стоило заострять на этом внимание, молодая женщина ничем ему не обязана. Тем не менее мысль эта червячком подтачивала настроение Евсея Наумовича. В городе пруд-пруди адвокатов, а ему надо было пойти на поводу у Лизы. Что это? Особая изощренность – свести Евсея Наумовича с одним из своих клиентов? На Лизу это непохоже.

Зусь обогнул стол, с лёту уронил себя в высокое кресло на колесиках, чуть оттолкнулся ногами и, отъехав от стола на некоторое отдаление, хохотнул, точно проказник-мальчишка. И Евсей Наумович улыбнулся, сам не зная чему.

– Так вот, любезнейший Евсей Наумович, – произнес Зусь. – Хочу поведать вам о малоприятной ситуации. Городская прокуратура раскручивает крупное дело по сто двадцать пятой статье УК России – подмена ребенка. Со сроком до семи лет. И тут же, как грибы после дождя, появляются другие статьи в связке со сто двадцать пятой. Фигуранты – сотрудники нескольких родильных домов: врачи, медсестры. Находясь в преступном сговоре, фигуранты день и ночь в течение многих лет работали на эти статьи. Обрастая соучастниками и свидетелями. Дело разрасталось, как снежный ком. Приехала даже бригада из Москвы.

– Опять Москва? – вставил Евсей Наумович, не совсем понимая, какое он-то имеет отношение к этому делу.

– Выходит опять, – кивнул Зусь. – Но вами занимаются местные. Этот тип Мурженко.

Евсей Наумович наблюдал, как двигаются губы адвоката. Верхняя, белесая бесформенная полоска, едва коснувшись нижней, тугой и более темной, резко отделялась, точно от ожога. Выпущенные ими слова вкатывались в сознание Евсея Наумовича, подобно бочкам в погреб, занимая свое, заранее предназначенное место. А заняв, выстраивались в нечто, сквозь что Евсею Наумовичу не удавалось пробиться – он ничего не мог понять. Так он себя чувствовал и в кабинете следователя на Почтамтской улице – слушал и не мог понять, при чем тут он. Желая одного – поскорее убраться на свежий воздух, на умытую Исаакиевскую площадь, сесть в троллейбус – и к метро, а там и до дома двадцать минут.

Адвокат умолк. Он ждал. Евсей Наумович молчал и разглядывал поверхность адвокатова стола.

– Как я могу предположить, – продолжил Зусь, – гражданка Савельева родила ребенка.

– Кто это? – безучастно спросил Евсей Наумович.

– Савельева? – с некоторой обидой переспросил Зусь – Свельева – ваша подельница, Евсей Наумович.

– По-дель-ница?!

– Именно! – воскликнул Зусь. – Лицо, которое обвиняет вас в подстрекательстве к избавлению ее от ребенка.

– Так я. – пролепетал Евсей Наумович.

Зусь резко вскинул руку ладонью к клиенту и предложил не перебивать, слушать и вникать.

– Именно подельница! На что и направлена версия следствия. Согласно нашему с вами договору я ознакомился с делом, и нахожу его перспективным для дальнейшего своего участия. Если договоримся о вознаграждении.

Сдвинутые к переносице брови Евсея Наумовича слились в единую темную полосу из-под которой тревожно глядели карие, без блеска, глаза.

– А подробней, я сейчас не о гонораре, я по существу дела, – Евсей Наумович старался говорить спокойно.

Опытный адвокат Григорий Ильич Зусь отлично разбирался в психологии своих клиентов, и особенно в момент их первого ознакомления с деталями своих дел. В то время как следователи избегают нагружать подследственных деталями, адвокаты, наоборот, стараются поподробней раскрыть перед клиентом картину и нащупать козырной эпизод для построения защиты. Вот и Зусь старался детальней изложить добытую им информацию. Вся история началась в специализированном родильном доме. Согласно приказу Комитета по здравоохранению туда свозили рожениц без документов, не состоящих на учете в консультациях, и вообще бомжей – лиц без определенного места жительства. Понятное дело, такие мамаши нередко отказывались от своих младенцев. Чем и пользовались сотрудники спецроддома. Они подыскивали граждан, желающих заиметь детей со стороны, но при условии строгой секретности. Выкупали или, припугнув, просто изымали у девчонок-мамаш их обременительный «груз» и продавали страждущим. И так несколько лет. Все бы хорошо, пока дело не коснулось какой-то строптивой юной мамаши, не захотевшей, чтобы деньги за дитятю ушли в чужие руки. Более того, мамаша не поделилась барышом с патронажной сестрой. А та, в отместку, сообщила в милицию. Дело обрело всероссийскую известность. Количество фигурантов увеличивалось от допроса к допросу.

Зусь подобрал пачку, выбил сигарету, размял тугой патрончик и прикурил. Разогнал ладонью сизый дымок и продолжил:

– Теперь коснусь непосредственно наших с вами интересов, Евсей Наумович.

– Давно пора, – невежливо обронил Евсей Наумович. – Какое я имею отношение к этой галиматье?

– Не зарекайтесь. Это докажет следствие и суд.

Зусь раздвинул губы, показал сильные широкие зубы и задержал дыхание. Табачный дым нехотя вывалился изо рта рваными лохмами. Зусь скосил глаза к переносице в ожидании, когда весь дым обретет свободу. Не дождался, сомкнул губы и прогнал остаток через нос.

– По своей воле или под давлением, но Савельева показала, что избавилась от младенца, выбросив его в мусорный бак. А главное – не без вашего участия, Евсей Наумович. Вы принудили ее к такому решению. Вначале отказав в материальной поддержке после родов, а в дальнейшем, отказав в помощи с похоронами. В отместку она и подкинула младенца именно в бак поблизости от вашей квартиры.

Пронзительная боль метнулась в левую часть головы Евсея Наумовича. Прижав пальцами висок, Евсей Наумович старался удержать боль, не дать ей усилиться.

Зусь пережидал. Он отвел взгляд в сторону и в то же время не упускал клиента из поля зрения. Подобное состояние клиентов не редкость в практике адвокатов.

– Извините, Григорий Ильич, какая-то фантастика, сон, ей богу, ну и что дальше?

– В этом деле поначалу были серьезные лакуны. Мурженко не имел веских оснований привлекать вас к следствию, – продолжал Зусь. – Анализ парафиновых блоков с останками младенца не доказывали генетическую общность с Савельевой. Другими словами, убиенный младенец был не ее. И обвинение в инкриминированном ей преступлении отпадало. Стало быть, вы подверглись навету с ее стороны.

Зусь прищурил глаза, сбросил в пепельницу сизый столбик пепла и, раздумчиво переждав, решительно затер остаток недокуренной сигареты.

Евсей Наумович в нетерпении тряхнул головой и в упор посмотрел на адвоката.

– Да, да, – спохватился Зусь. – Мою помощницу только за смертью посылать. Банкомат для оплаты сотовых телефонов в соседнем подъезде.

– Вы садист, Григорий Ильич, – у Евсея Наумовича несколько поднялось настроение.

– Извините, Дубровский, – засмеялся Зусь. – К сожалению, этим фактом дело не ограничилось. Мурженко оказался большим докой. Он вцепился в Савельеву как бульдог. Кстати, каким образом вы познакомились с этой дамочкой?

– Я вам рассказывал при первой нашей встрече – неохотно ответил Евсей Наумович. – Она агитировала за какого-то депутата, ходила по квартирам.

– Вспомнил, вспомнил, – перебил Зусь. Еще, вы говорили, с ней был кот, я вспомнил.

– Кот в каком-то ящике, – подтвердил Евсей Наумович.

– В лукошке. Весьма романтично. Вы вообще, Евсей Наумович, романтик по натуре, – не удержался Зусь подковырнуть своего клиента. – И у вас есть вкус. Правда, я не видел ту Савельеву, но вкус у вас определенно есть.

– Ну, Григорий Ильич, со вкусом, думаю, и у вас все в порядке, – Евсей Наумович скованно усмехнулся и, не удержавшись, добавил: – По крайней мере, наши с вами вкусы иногда совпадают.

Черные брови адвоката удивленно изогнулись. Евсей Наумович встал и сделал несколько шагов по кабинету.

– Извините, долго пришлось сидеть, дожидаясь, – не без дерзости бросил Евсей Наумович. Впрочем, он сейчас как-то не думал о форме своего поведения – весть о недоказанности преступления той самой дамочки Савельевой взбудоражила Евсея Наумовича.