Текст книги "Сезон дождей"

Евсею Наумовичу почудилось, что это звуки сна, и он продолжал лежать неподвижно, в ленивом ожидании. Но лишь мгновение – до повторного звонка. Кто это?! Лиза, Эрик.

Цифры на часах, разделенные зеленым пульсом двоеточия, показывали три часа двадцать шесть минут – глубокая ночь. Кто бы это мог быть?! И в ту секунду, когда, сорвав трубку, приложил ее к уху, Евсей Наумович точно знал, что тревога унесет его за океан. И окажется очень и очень серьезной.

– Андрон? – проговорил Евсей Наумович, опережая на мгновенье абонента. – Как мама? – И, переждав паузу, повторил: – Как мама, Андрон?

– Да, папа, это я, – ответил голос сына. – Мама неважно. Она месяц как в больнице. И ничего хорошего.

– Ну а врачи?

– Неважно, папа.

– Что же дальше? – глотнул всухую Евсей Наумович.

– Понимаешь, такая сволочная болезнь.

Евсей Наумович вслушивался в голос сына. В ночном мерцании зеркала трельяжа он видел свое отражение – поднятые плечи и нелепо крупный лоб и брови. Глаз своих он не видел. И удивлялся, почему он не видит своих глаз, в то время как видит лоб и брови.

– Мама просила передать, – продолжал Андрон, – если ты сможешь, приезжай. Она хочет тебя видеть. Что ей сказать, папа? Ты приедешь?

– Постараюсь, – невнятно произнес Евсей Наумович и добавил: – Да, я постараюсь.

Разговор продолжался еще несколько минут. Все попытки Евсея Наумовича увести разговор в сторону, порасспрашивать о другом, о делах сына, о его жизни, пресекались Андроном, призывавшим отца к безотлагательному приезду. Расходы Андрон брал на себя.

Наконец Евсей Наумович положил трубку.

Он давно ждал звонка от сына с подобной вестью, так давно, что чувства притупились, сменились рассудочностью. Возможно и потому, что в последний свой приезд к сыну ему казалось: Наталья выглядит вполне прилично. И речь наладилась, и судорога не искажала ее лица. Более того, во время нескольких встреч с бывшей женой в доме сына Наталья взрывалась упреками к бывшему мужу, вспоминая всякую чепуху из их прошлой жизни. Да так зло, что даже Галю, невестку, брала оторопь. Словом, состояние Натальи ни в какое сравнение не шло с ее физическим состоянием в самый первый приезд Евсея Наумовича к сыну. Тогда Наталья поразила Евсея Наумовича в самое сердце. Потухший взгляд, несвязная речь, скованные движения, дрожащие руки. Болезнь Паркинсона проявилась у нее после смерти матери, Татьяны Саввишны. Считалось, что эта болезнь наследственная, но Евсей Наумович плохо знал генетическую родословную бывшей жены. Знакомство с ее предками ограничилось тестем, Сергеем Алексеевичем Майдрыгиным, крепким мужчиной, умершим в преклонном возрасте и, надо полагать, своей смертью. А что касалось купца первой гильдии и почетного гражданина города Витебска Шапсы Майзеля, то вряд ли он был подвержен болезни Паркинсона. Впрочем, в те времена эту болезнь принимали за разновидность падучей и не очень ею хвастались. Что же касалось наследственности со стороны матери, Татьяны Саввишны, там тоже для Евсея Наумовича темный лес, сама же теща покинула бренный мир во сне – остановилось сердце.

«Для чего я ей понадобился, – размышлял Евсей Наумович, мрачно глядя на телефонный аппарат. – В конце концов, человек я немолодой и девять часов висеть в воздухе – нагрузка уже не для меня. К тому же и с авиабилетом не просто. Хорошо, что виза американская есть или, во всяком случае, должна быть».

Евсей Наумович принялся шарить ногой по полу, у кровати. Один тапок оказался на месте, а второй как в воду канул. Чертыхнувшись, он так и поплелся в одном тапке, брезгливо отжимая от прохладного паркета пальцы босой ноги. Нащупал рукой выключатель. Яркий свет радостно выплеснулся на стены кабинета, заставленного книгами, на тахту под портретом маленького Андронки, на милые сердцу безделушки, преданно глядевшие со своих мест на хозяина. Загранпаспорт должен лежать в левом верхнем ящике письменного стола. Евсей Наумович сел в кресло, наклонился и потянул кольцо, продетое в ноздрю бронзовой львиной морды. Паспорт лежал на виду. Тощие орлы, отвернувшись друг от друга злыми головами, срослись хребтиной наподобие сиамских близнецов и, распустив два крыла, уселись в виде Герба страны на бурой обложке паспорта. «Общипанные петушки», – подумал Евсей Наумович и раскрыл паспорт. Нашел страничку с американским консульским штампом. Срок действия трехлетней визы заканчивался в декабре следующего года. Он вернул паспорт в ящик, хотя и не без некоторого разочарования – не хотелось ему ехать, хоть тресни. Ну, прилетит он. И что?! Чем поможет? Только будет путаться под ногами. Да и с врачами не поговорить с его английским. Надо было сразу сказать об этом Андрону, но язык не поворачивался, уж очень настойчиво звучал голос сына, даже категорически. Что в какой-то момент даже резануло Евсея Наумовича. Разве Андрон забыл об отношениях отца с матерью? С чего это ей взбрендило увидеть его? Конечно, он от всего сердца желает ей выздоровления, но если так легла карта, при чем здесь он – у него другая судьба. Если бы заболел он – фиг бы она прилетела из Америки. Ей и в голову бы такое не пришло. А тут – на тебе, свистнула, и Евсейка, точно мальчишка, должен бросить все и лететь черт знает куда. Андрон оплатит? Не в этом дело! Можно подумать, что они все годы жили в любви и согласии, что разлука раной саднила их сердца! Ни хрена подобного.

Евсей Наумович потянулся к пресс-папье. Бронзовый Зевс холодом остудил ладонь. «Купила! – бухтел когда-то Евсей Наумович. – А зачем? Сдуру и купила. Некуда было деньги девать, когда порой на самое необходимое не хватало. Вся она в этом! Эгоистка до мозга костей. И меня сейчас срывает с места по своей прихоти». Евсей Наумович отпихнул пресс-папье. Зевс тяжело качнулся, с укоризной вскидывая пустые бельма и раззявя беззубый рот.

– Завтра же уберу со стола эту хреновину, – он продолжал ворчать. – Почему завтра? Сейчас выставлю ее в прихожую, а завтра снесу в мусорный бак.

Евсей Наумович резко умолк. Упоминание о мусорном баке толчком вернуло его к тому, что мучило весь день. Как он может лететь в Америку, когда у него подписка о невыезде? Надо было об этом сказать Андрону! Сказать Андрону? Сказать о том, что он замешан в деле по статье о подстрекательстве к убийству!

Евсей Наумович несколько минут просидел в оцепенении. Потом поднялся и, оставив под столом тапок, босиком поплелся в спальню.

Он проснулся от крика, что доносился через раскрытую форточку. Один голос он узнал. Скандально заполошный, обильно сдобренный матом, он принадлежал бабе-дворнику, той, с необъятной грудью. Второй голос – низкий, с хрипотцой, точно рвали сухую парусину – принадлежал мужчине и тоже не отличался изысканностью выражений.

Дело явно шло к мордобою. Неожиданно скандал как-то резко прекратился. И в тишину выплеснулось мелкое тявканье псины. Во всяком случае, это был не сенбернар Аркаши-муравьеда, бас которого нельзя спутать ни с какой другой собакой. Да и время утреннего выпаса сенбернара давно миновало – на часах было четверть двенадцатого. Последнее, что запомнилось Евсею Наумовичу, было пять утра. Сколько же он спал? Часов шесть, ну, во всяком случае, часов пять, не меньше. Однако проснулся вовремя, не надо изнурять себя ожиданием – большинство учреждений наверняка уже работало, и звонок Евсея Наумовича не покажется настырным.

Помощница адвоката сказала, что Зуся в консультации нет, он, видимо, в тюрьме, но если очень нужно, можно позвонить на его мобильник.

Евсей Наумович подобрал со стола какие-то листочки, скомкал и со злостью швырнул их в форточку, сам не зная почему. Захлопнул форточку и прошел на кухню.

«Может быть поехать в консультацию и дождаться Зуся? – размышлял Евсей Наумович, осматривая содержимое холодильника. – Разговор тет-а-тет не то, что по телефону. Могут всплыть и непредвиденные обстоятельства».

Сардельки в целлофановом пакете купила Лиза. Евсей Наумович любил их с горчицей. Вскрыв пакет, он вытащил две сардельки и поставил варить. Разыскал в шкафу баночку с горчицей. По телевизору однажды просвещали, из каких компонентов делают сардельки. «Вероятно, это происки конкурентов, сосисочных королей», – предположила Лиза.

Евсей Наумович выключил под кастрюлей огонь. Лизе нравилось расправляться с сарделькой, ухватив ее пальцами, и есть без ножа и вилки, в этом было какое-то чувственное, звериное наслаждение пищей. А Евсей Наумович нет, он не мог без ножа и вилки.

Отрезанный кусок выворачивался из шкурки пегим аппетитным нутром, распространяя острый дух чеснока. Евсей Наумович макнул кусок в горчицу и беспокойно оглянулся. Оставил вилку, поднялся и пошел, нет – побежал в кабинет. Листочек с номером сотового телефона адвоката лежал на краю стола.

– Фу ты. Показалось, выбросил в форточку, – произнес вслух Евсей Наумович, сел в кресло и решительно придвинул к себе телефонный аппарат.

После какого-то треска и шума в трубке зазвучал голос Зуся. Евсей Наумович извинился и спросил, может ли Григорий Ильич уделить ему несколько минут. На что адвокат любезно ответил, что самый раз. Он застрял в автомобильной пробке на Обводном канале и, кажется, надолго.

Григорий Ильич Зусь слушал своего доверителя, не прерывая. Евсей Наумович даже пару раз окликнул его, не пропала ли связь. Зусь просил не волноваться, он слушает внимательно.

– Я вижу, вы не очень горите желанием лететь, – проговорил Зусь, дождавшись долгой паузы.

– Нет, нет, – испуганно ответил Евсей Наумович, – хочу, хочу. Но эта подписка о невыезде…

– Конечно, нарушение меры пресечения влечет более серьезное наказание. Содержание под стражей. Но все в руках следователя. Ваше дело, Евсей Наумович, как бы вливается в более крупное общее дело, связанное с преступлениями в родильных домах не только в городе, но и области. Посему следствие будет тянуться довольно долго. И практически тот Мурженко не очень стеснен во времени в работе с вами. Поговорите с ним. Но учтите, никаких упреков в его адрес. Мол, почему он взял у вас подписку о невыезде, не поставив вас в известность. Тем самым совершил уголовно наказуемое деяние. Никаких намеков! Не ставьте его в неловкое положение, толку не будет. Об этом, если придется, вы сможете сказать на суде. Так что, желаю удачи!

Евсей Наумович вернулся на кухню. Сарделька совершенно холодная. И вторая, та что оставалась в кастрюле остыла. Евсей Наумович взял спички и собрался было зажечь газ, как его отвлек телефонный звонок.

– Не будьте еще раз лохом, Дубровский, – услышал Евсей Наумович голос своего адвоката. – В случае, если следователь пойдет вам навстречу и изменит меру пресечения, требуйте официального оформления. Письменного. А не на словах. Вы уже имели дело с этим Мурженко.

Широкая физиономия Николая Федоровича Мурженко расплывалась в улыбке. Да так, что пышные щеки упрятали уши со сросшимися мочками.

«Опоздал на сутки и еще лыбится», – подумал Евсей Наумович и сделал шаг в сторону, пропуская визитера в прихожую.

– Виноват, Евсей Наумович, виноват, – Мурженко поставил на пол портфель и принялся стягивать с плеч легкую демисезонную дубленку. – Вчера никак не мог, виноват. Разрешите пройти?

Евсей Наумович криво улыбнулся, стараясь скрыть мрачное настроение. Он ждал следователя вчера. Вообще-то, он хотел встретиться с ним в прокуратуре. С тем и позвонил. Но когда Мурженко узнал, о чем пойдет речь, он на мгновенье умолк и проговорил: «Довольно забавно, – вновь умолк и спросил: – А в чем дело?» И вынудил Евсея Наумовича все рассказать по телефону. Сославшись на неотложные дела и беспорядочный рабочий график, Мурженко изъявил желание заехать к Евсею Наумовичу в течение дня.

Весь день Евсей Наумович прислушивался к каждому шороху на площадке. Не пользовался телефоном, боясь упустить звонок следователя. К вечеру, измаявшись, он занялся книжным шкафом. Несколько дней назад Лиза в разговоре помянула каких-то кашкалдаков, диких уток, мясо которых она пробовала в Турции. Евсей Наумович заинтересовался и решил посмотреть у Брема, что эта за птица такая – кашкалдак. Все тома «Жизни животных» разместились в нижней секции одного из шкафов и не видели белый свет, по крайней мере, со дня переезда Дубровских в эту квартиру. Евсей Наумович вытянул из шкафа том и обомлел. Ценнейшая книга 1890 года издания снизу представляла порошковую массу. Страх охватил Евсея Наумовича, бывшего архивиста, он сразу понял – завелся хлебный точильщик, гроза бумаги. На этого подлеца сотрудники архива поднимались всем миром, объявляли карантин в хранилищах, где застукали паразита. Большую беду могли принести только пожар или наводнение. В панике Евсей Наумович и Лиза выгребли все книги, что стояли поблизости от Брема. Но, кажется, обошлось – точильщику пришлась по вкусу определенная бумага, соседние книги были в целости. Но все равно – тревога объявлена. Лиза закручивала жгутики из ваты, смачивала их скипидаром и подавала Евсею Наумовичу, а тот шпаклевал щели в полках.

Вот Евсей Наумович и решил продолжить работу, начатую тогда с Лизой. Возня с книгами успокаивала нервы. Особенно когда невзначай снимешь с полки давно забытый фолиант, присядешь в кресло и начнешь перелистывать. Именины души! Так он провозился до поздней ночи. Спать отправился с каким-то умиротворением. И вдруг звонок в дверь – Мурженко собственной персоной. В восемь утра! Евсей Наумович едва успел ополоснуть свой американский зубной протез и поставить его на место.

– Решил заглянуть к вам до работы, – круглые очки следователя подобно локаторам сверлили сутулую спину хозяина квартиры. – Встал с постели и к вам.

– Стало быть, вы с утра говели? – через плечо вопросил Евсей Наумович, решая, куда направиться – на кухню или в кабинет.

– По утрам говеется легко, организм спит, – в тон ответил Мурженко. – А чай выкушаю, если предложите. Сегодня холодно, лед ладожский идет по Неве.

– А если что покрепче чая? – Евсей Наумович выбрал кабинет.

– Я, знаете, с утра не очень, только что символично, – Мурженко подсел к журнальному столику, поставил у ног портфель.

Так же, как в тот день, когда Мурженко приходил под предлогом обследования дома, во дворе которого нашли убиенного младенца.

– Мне кажется, вы и не покидали мой кабинет, – не удержался Евсей Наумович.

– И верно, – хохотнул Мурженко. – Только тогда запах был другой.

– Скипидаром пахнет. Хлебного точильщика вывожу. Он, подлец, книги жрет.

– Ты гляди! – встрепенулся Мурженко. – Ну и ну. Такое богатство! И много потратил книг? – за стеклами очков беспокойно заморгали глаза.

– Пока немного, – удивился Евсей Наумович неожиданному сочувствию. – Извините, Николай Федорович, не ждал столь раннего визита, Я быстро.

Евсей Наумович скрылся в ванной комнате. Он только и успел распорядиться своим зубным протезом, теперь бы хорошо умыться. Неизвестно еще, сколько просидит у него этот тип. И с чем он пожаловал? Стараясь как можно быстрей привести себя в порядок, Евсей Наумович вновь нагружал себя вопросами. С момента, когда Мурженко отказался встретиться у себя, на Почтамтской, и пожелал прийти к нему домой, Евсей Наумович терялся в догадках. Выходит, Мурженко хочет перевести разговор из официальной плоскости в какую-то иную, личную. И еще! Кто бы узнал в этом любезном толстячке, в его лилейной интонации голоса, того нахрапистого и грубого следока, каким Мурженко проявлял себя на допросах в прокуратуре. Где так запугал и подавил Евсея Наумовича, что тот не чаял выбраться из кабинета. В том состоянии Евсей Наумович мог, не глядя, подписать себе даже смертный приговор, а не только предписание о невыезде. Кем же он является на самом деле, этот Мурженко? Евсей Наумович вспомнил историю, происшедшую в отделении милиции с сапожником-азербайджанцем. Тогда Мурженко обернулся совестливым и порядочным человеком. Не испугался же он затурканного судьбой сапожника! А ведь не только вернул тому документы и сапожный товар, отобранный ментами, но и подкинул денег на автобус. Так, может быть, и на Почтамтской Мурженко разыгрывал спектакль. Там ведь наверняка следят друг за другом и кругом уши. Поэтому и решил встретиться на квартире, быть чистым перед совестью своей.

Эта мысль взбодрила Евсея Наумовича. Он вернулся в кабинет с просветленным лицом.

Николай Федорович Мурженко придвинул стул к окну и, скинув туфли, взгромоздился на подоконник. Прильнул грудью к стеклу и просунул в форточку круглую голову. Мясистый затылок забурел от напряжения.

– Что с вами? – изумленно вопросил Евсей Наумович. Мурженко поднапрягся, поудобней склонил голову и вызволил ее из форточки.

– Да, вот, – произнес он без смущения. – Интересно. Экие сволочи, все же.

Он ступил с подоконника на стул, пригнулся и спрыгнул на пол. Опустился на сиденье и, елозя, продел ноги в туфли.

– Во дворе у вас автомобиль вперся колесом в открытый люк. Я хотел поглядеть – вытянули его или нет. А из вашей форточки не видно, не хватает угла зрения.

– Ну, Николай Федорович, такой интерес к житейским проблемам? Не ожидал, – улыбнулся Евсей Наумович и достал из тумбы бутылку коньяка. – Сдался вам тот автомобиль. Вы ж могли свалиться с подоконника. Или застрять головой в форточке. Да и как вам удалось просунуться? Такая узкая форточка, а у вас голова будьте-нате. Столько уголовных дел вмещает.

– Интерес, он ко всему интерес, – благодушно ответил Мурженко. – Только куда подевалась та крышка от люка? Наверняка снесли ночью в пункт сбора металлолома, гады.

Сдали на полбанки. Пункт же чуть ли не круглые сутки работает, знают психологию вандалов. Ох, и народец на Руси святой. Чего только не волокут в эти пункты. Рубят кабели, курочат лифты, даже рельсы железнодорожные тягают. Под чистую разделывают страну.

– Что же эти пункты не закроют? – ехидно проговорил Евсей Наумович. – Стало быть, выгода деляг, хозяев этих пунктов, важнее для страны?

– Демократия, мать ее. Свободное предпринимательство. Россия! Заставь дурака молиться, он и лоб расшибет. Хрен бы в Китае такое позволили. Расстреляли бы прилюдно и дело с концом. Экономическое преступление в масштабах страны, – Мурженко придвинул к бутылке коньячную рюмку на черной ножке. – Вообще, Евсей Наумович, многое меня обескураживает, многое. Как и всех нормальных людей. Для чего ломали копья? Для чего залезал на танк тот президент-выпивоха? Чтобы опутать страну сотней пронырливых хитрованов-жуликов с их яхтами, дворцами, с их продажным бабьем.

– Ну, хотя бы ради того, что мы с вами, не оглядываясь, об этом открыто говорим, – Евсей Наумович наблюдал за коричневой коньячной струйкой, что падала в рюмку.

– Да, упустила шанс Россия, – Мурженко тронул кончиком языка коньяк. Одобрительно хмыкнул и сделал глоток. Переждал и проговорил: – Вот. А в кабинете у меня мы бы коньяк не пили.

– Пожалуй, точно, – со значением согласился Евсей Наумович. – Тем более чай с каким-нибудь бутербродом. Или, скажем, сардельку с горчицей.

– Не откажусь, – засмеялся Мурженко. – Хватит говеть. Прихватив бутылку с коньяком и рюмки, Евсей Наумович со своим визитером перебрались на кухню.

Как нередко случается со слабохарактерными людьми, Евсей Наумович испытывал сейчас расположение к человеку, доставившему ему столько неприятных минут. И доверие. Интерес Мурженко к происшествию с люком, в который угодил чей-то автомобиль, а главное, горечь в интонации по поводу судьбы страны подкупили Евсея Наумовича. Нет, не прост служака-следак, не прост. Конечно, он запряжен в хомут своей профессии, но не лишился человеческих качеств. Да и его круглое, доброе лицо, благодушная улыбка, маленькие женские руки. Не слишком ли строг к нему адвокат Зусь? Сам, небось, подошвы рвет на ходу, такие деньжищи запросил за пустяковое адвокатское расследование. Когда и ежу понятно, что не замешан Евсей Наумович в эту грязную историю.

– Как же вы так, Николай Федорович, не предупредив, дали мне подписку о невыезде? – меланхолично, как бы невзначай, произнес Евсей Наумович, выставляя на стол из брюха холодильника всякую снедь.

– Помилуйте, Евсей Наумович, дорогой, – как-то жалобно подхватил Мурженко. – Вы же грамотный мужик, с вышняком. Вы же видели, что подписываете. Признаться, я даже не успел пикнуть, как вы выскочили из кабинета, точно оглашенный. Неужто я вас так напугал?

– Напугали, Николай Федорович, – по-детски кивнул Евсей Наумович, – напугали и обезволили.

– Ну, ей богу. Вы как маленький, – обидчиво произнес Мурженко. – Идет следственная работа. Ладно, будем исправляться.

Нет, не прав адвокат, думалось Евсею Наумовичу, с Мурженко можно договориться, можно. А куда запропастилась семга? Отличная малосольная семга. Лиза покупала два пакета в вакуумной упаковке.

– Не пойму, куда подевалась семга? – произнес Евсей Наумович.

– Оставьте свою семгу. Обойдемся. Вон сколько всего на столе. Точно свадьба, – отозвался Мурженко. – И угораздило же вашу жену так заболеть.

– Вот, понимаете… А тут и у меня такие обстоятельства, с подпиской о невыезде.

– Ну, это исправимо. Я принес постановление об изменении меры пресечения.

– Ладно, ладно Николай Федорович, – суетливо прервал Евсей Наумович. – Вначале перекусим. Уже десятый час.

Несколько минут они молча ели. Благодаря Лизе, Евсей Наумович, как говорится, не ударил лицом в грязь. Мурженко ел и нахваливал. Особенно по вкусу ему пришелся пирог с брусникой.

– Видно, женщина пекла? – догадливо проговорил следователь.

– Не без этого, – самодовольно обронил Евсей Наумович. – А вы думали в тираж меня списать?

– Ни боже мой! – отмахнулся Мурженко, – Что ваши годы!

– Так какое новое постановление? – не удержался Евсей Наумович.

– А. Сейчас покажу. Сейчас. Где там мой портфель? Мурженко поднялся, стряхнул с колен крошки. Прошел в кабинет и вернулся, расстегивая на ходу портфель. Сел. Извлек лист с гербом на шапке и протянул Евсею Наумовичу.

– Ладно, Николай Федорович, прочтите сами. Очки где-то в комнате. Доверяю!

– Потом будете винить меня, мол не ознакомил.

– Ладно, чем заменили невыезд?

– Залогом, Евсей Наумович. Денежным залогом.

– И в какую сумму?

– Сорок тысяч долларов. То бишь – условных единиц.

– Сколько?!

– Сорок тысяч, – как-то плаксиво повторил Мурженко. – Слишком серьезная статья, Евсей Наумович. Подстрекательство к убийству.

– Но у меня нет таких денег, – быстро проговорил Евсей Наумович и подумал, словно в тумане: «Я воспринимаю обвинение без особого протеста, точно сознаю свою вину».

Мурженко пожал плечами, что же делать?! Квалификация серьезного преступления – какой может быть торг.

– Ну а если иной залог? – упавшим голосом спросил Евсей Наумович.

– По закону – только деньги. Можно и драгоценности, но это исключение.

– Но у меня и драгоценностей нет на такую сумму.

– Что же я-то могу поделать? – обиженно произнес Мурженко, – Весь день вчера бегал, улаживал вопрос. Это не только от меня зависит.

– По-о-нимаю, – Евсей Наумович с усилием разлеплял внезапно ссохшиеся губы.

– Но я могу вам помочь, – раздумчиво проговорил Мурженко. – Но только между нами. Это не относится к юридической стороне. Приватный совет, так сказать. Есть человек, который может выручить вас такой суммой. Но под залог. На определенный срок. И под проценты, весьма небольшие проценты, поверьте. Человек надежный. Все оформит через нотариальную контору. Вы берете у него деньги, вносите в банк как залог во изменение меры пресечения. А потом улаживаете ваши отношения с тем человеком.

– Что же мне предложить ему в залог?

– Ну, хотя бы вашу квартиру. Или библиотеку.

– Библиотеку?! Да ей цены нет! Какие там сорок тысяч долларов! Там уникальные книги. Раритеты, – истерично выкрикнул Евсей Наумович, с ненавистью глядя на Мурженко. – Даже если их украсть, то скрыть невозможно. Все равно, что украсть бомбу с запущенным взрывателем.

– Как знаете, Евсей Наумович, как знаете, – сухо прервал Мурженко. – Если решитесь – сообщите. Надо все оформить в соответствии с законом.