Текст книги "Сезон дождей"

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Море посылало на берег волну за волной. Маленькие и нестрашные, они шумной ватагой выбегали на берег и, передохнув, уползали обратно под стеклянную гладь, оставляя на галечнике водяные пузырьки и шорох. А еще запах водорослей и рыбы.

Под тяжестью тела Евсея Наумовича, ножки складного кресла наполовину зарылись в песок. А сам Евсей Наумович прильнул голой спиной к основанию вышки спасателей и, прикрыв глаза, подремывал. Иногда он подносил ко лбу ладонь и, заслоняясь от солнца, смотрел на часы. Время тянулось медленно, как обычно бывает, когда за ним следишь в ожидании определенного часа.

Евсей Наумович ждал начала экскурсии в Иерусалим. Автобус от гостиницы должен отойти ровно в десять, опаздывать не рекомендовалось. Водители компании «Эгед» славились своей пунктуальностью и суровостью. Евсей Наумович уже сцепился с одним из таких типов вчера во время поездки на север страны, в Цфат. Впрочем, «сцепился» не совсем точное слово. Евсей Наумович выразил водителю свое недовольство, а тот помалкивал и лишь презрительно кривил тонкие жесткие губы пожилого сефарда. Причиной конфликта послужила туристка, которая заблудилась в галереях художников и сувенирных лавчонках Цфата. Водитель не хотел ее ждать и нервно придавливал педаль газа, заставляя свирепо подвывать мощный двигатель автобуса. Гид и восемнадцать туристов беспокойно глядели в окна, проклиная любительницу сувениров. Когда она, наконец, появилась – растрепанная, запыхавшаяся, с каким-то пакетом в руках – и взобралась на ступеньку автобуса, водитель нервно закрыл дверь, едва не прищемив ее в проеме. Чем вызвал общее возмущение туристов. Но они молчали, все, кроме Евсея Наумовича.

В дороге гид подсел к возмущенному Евсею Наумовичу и, пытаясь его успокоить, рассказал, что водитель прошел три войны, что был одним из героев-командос знаменитой операции «Энттэбе» по вызволению из аэропорта Уганды заложников-израильтян. Что в Израиле эти люди окружены большим почетом и любая жалоба на них будет оставлена без внимания. На что Евсей Наумович заметил, что водитель, хоть и герой, но хам. Гид миролюбиво согласился. Но между тем заметил, что водителя, как и самого гида, раздражает эта группа туристов. Сплошь барахольщики и болтуны. Неспроста Евсей Наумович сидит в одиночестве на последнем сиденье автобуса! А когда автобус прикатил к гостинице и Евсей Наумович покидал салон, водитель не удержался и мстительно бросил ему вслед сквозь зубы: «Руси курдюк». Евсей Наумович оскорбился, но сделал вид, что не расслышал. Курдюк – это даже не сам баран, а тот жир, что висит на заднице барана и, вероятно, в понимании водителя-сефарда – самое обидное ругательство.

Так что опаздывать сегодня к автобусу Евсей Наумович никак не хотел и, проснувшись в своем уютном номере хайфской гостиницы «Кармель», решил время до отъезда в Иерусалим провести, как и вчера, на пляже.

День снова обещал быть безветренным и непривычно жарким для середины декабря, известного обильными, холодными дождями.

Евсей Наумович подтянул босые ноги, оставляя на песке две глубокие борозды. Сцепил пальцы замком и закинул руки за голову, словно подложил под затылок подушку.

Отрезанный с одной стороны громадой гостиничного комплекса, а с другой стороны морем, пляж был пуст. Измочаленная ветрами вышка спасателей напоминала ветхий деревенский курятник. Довершали унылый ландшафт несколько разбитых зимними штормами кабинок для переодевания. Вчера, в это же время, на пляже было довольно много людей. Все в основном пожилые эмигранты из России. Кто совершал пробежку вдоль кромки моря, кто делал зарядку, кто просто валялся на подстилке под неожиданно жгучим декабрьским солнцем. А сегодня почему-то пляж пустовал. Может быть, стряслось что-нибудь? В этой стране все может случиться.

Этот вопрос Евсей Наумович и собирался задать метельщику Борису, чью забавную фигуру он увидел у душевой кабины. С Борисом знакомство состоялось в тот же день, когда Евсей Наумович впервые появился на хайфском пляже Хоф-Кармель. Бывший инженер по тепловым установкам, бухарский еврей Борис служил бригадиром уборщиков. Он бродил по пляжу с длинной пикой в руке. Другой рукой он тянул за собой ржавый детский велосипед на трех колесах и картонной коробкой вместо сиденья. Заметив мусор – бумажку, огрызок яблока или пластмассовый пакет, – Борис пронзал его пикой и отправлял в коробку. Над пустыми бутылками Борис склонялся и, изрекая ругательства, стряхивал песок, прежде чем зашвырнуть бутылку в специальный мешок. Делать ему это было непросто из-за необъятного живота. Крупный, точно ухо, пупок едва прикрывала серая драная майка. Широкие шорты колыхались над толстыми коленями кривых, с пухлыми икрами, волосатых ног, продетых в старые шлепанцы. Что и говорить, Борис – с синими глазенками под длинным козырьком зачуханной кепчонки и перебитым шнобелем над узким ротиком – не был писаным красавцем, несмотря на приятный голос с басовитым тембром. «С таким голосом вы могли бы стать кантором в синагоге», – сказал ему Евсей Наумович при первом знакомстве. «Да, – согласился Борис, – именно из-за голоса меня взяли метельщиком на пляж: я могу при шторме перекричать море».

Потом Борис поинтересовался, не является ли Евсей Наумович олим-хадаш – новым репатриантом? А выяснив, что Евсей Наумович всего лишь турист из России, присел рядом. Рокочущим баском Борис принялся расспрашивать о России. Хитрец, он наверняка был прекрасно информирован о последних десяти-пятнадцати лет жизни своей бывшей родины – на пляже только об этом и поговаривали. Потом он принялся уговаривать Евсея Наумовича не переезжать сюда на постоянное житье, потому как многие туристы специально приезжают, чтобы посмотреть как и что. «Ни в коем случае, – сказал тогда бухарский еврей Борис, – сидите у себя, у вас все будет хорошо. А здесь – эти коренные евреи-сефарды, эти румынские и польские евреи, эти эфиопские и марокканские евреи и даже испанские и греческие евреи – грубые, жестокие люди. Не признают ни старших, ни младших. Тянут только своих. Устраивают свои партии, которых и без них в Израиле больше чем блох у шелудивого пса. Ведь каждый еврей – сам себе кнессет. А что делают эти божьи халявщики, эти датишники со своими вечнобеременными женами? Весь день морочат голову Богу молитвами, а ночами ломают кровать – у многих до пятнадцати детей. И со всей этой мелухой сидят на шее государства, забирая чуть ли не половину бюджета. В то время, когда вокруг одни арабы, которые готовы сожрать еврея даже с говном». А на вопрос Евсея Наумовича, почему Борис не возвращается к себе в Ташкент, метельщик тяжко вздохнул и ответил, что такая у него судьба, что он пророс Израилем, что в Хайфе похоронена его жена Роза и сын Аркаша, убитый терраристом-шахидом среди белого дня у самой Стены Плача, на Храмовой горе, в Иерусалиме.

Евсей Наумович тогда спешил к автобусу перед поездкой на север страны, в Цфат, и не стал особенно донимать метельщика вопросами. Он и сегодня собирался к автобусу перед поездкой на юг страны, в Иерусалим. Но если Борис добредет до него со своим велосипедом, можно будет еще перекинуться с ним несколькими фразами.

Море блестело до самого горизонта. Какой-то кораблик стремительным резцом бесшумно вспарывал стеклянную гладь. По очертаниям – военная канонерка. Вскоре корабль исчез из поля зрения где-то на траверзе городка Акко, что севернее Хайфы. Как здесь все рядом, все скученно, подумал Евсей Наумович – и вправду, страна размером с носовой платок, а сколько вокруг нее страстей.

Черные птицы камнем падали на воду и, едва коснувшись поверхности, взмывали вверх то ли с добычей, то ли впустую.

Евсей Наумович вчера хотел искупаться, ну хотя-бы чтобы просто разок окунуться в Средиземное море. Но тронув пяткой воду, передумал. Не хватало еще здесь простудиться.

Так что сегодня он решил просто подышать утренним морским воздухом, проиграть в памяти вчерашний день. Вспомнить древний Цфат, прильнувший белыми, в мавританском стиле домами к склонам зеленых гористых холмов, пронзенных студеным воздухом. И расположенное невдалеке от Цфата, на самой границе с Ливаном, небольшое поселение Метуллу, где в каждом ухоженном дворе, точно в Раю, бродили индюшки с распущенными радугой хвостами. А за колючей проволокой вдоль шоссе – границей с Ливаном – на выжженном солнцем песке скорбно стояли какие-то арабские развалюхи, под перископом минарета.

Потрясенные контрастом туристы, балдея, метали взгляды от окон с правой стороны салона автобуса к левой и обратно.

Туристическую путевку Евсей Наумович купил горящую, толком ничего не разузнав о своих спутниках. Ему хотелось поскорее вырваться из Петербурга. И уже в самолете – когда началось крикливое братание и выпивон – Евсей Наумович понял, что влип с этой группой разбогатевших на чем-то молодых и наглых парней и девиц. Разница в возрасте позволила Евсею Наумовичу держаться в отдалении. Естественно и без высокомерия. Что самое удивительное – после того как Евсей Наумович защитил незадачливую любительницу сувениров, отношение к нему со стороны группы стало еще более официальным – они как будто обиделись на то, что он выставил их трусами. Особенно Евсея Наумовича раздражали два великовозрастных болвана, что занимали впередистоящее кресло. Один – высокий, с ленивым выражением узкого носатого лица и ришельевской бороденкой – предприниматель из Орла. Второй – маленького роста, толстый, с золотым перстнем на пухлом пальце – работал в каком-то петербургском банке. Мало того что они безумолку болтали о всякой чепухе, – все виденное вызывало у них желчную критику с антисемитским душком.

Хорошо, что эти молодые болваны не выходят утром на пляж, думал Евсей Наумович – спят еще. Или жуют свой шведский стол, тайно распихивая по сумкам все, что можно слямзить со столов, обильно уставленных едой на подиуме, протянувшемся вдоль просторного зала.

Скрип ржавых колес велосипеда нарушил ленивые размышления Евсея Наумовича. Вскоре скрип оборвался и раздался низкий голос уборщика пляжа с характерным вопросом: «Ну, что слышно?»

– Где люди, Боря? – в ответ спросил Евсей Наумович. – Вчера пляж кишел, а сегодня никого. Что случилось?

– На Дадо возводят менору. Скоро праздник. Ханука! Люди побежали смотреть. Дадо – это главный пляж. За гостиницей «Меридиан». Пойдете смотреть?

– Нет. Скоро подадут автобус.

– Большая менора. Говорят, даже больше чем в центре Нью-Йорка. Вы были в Нью-Йорке?

– Был. Но менору не видел. Тем более такую большую.

– Врут, наверно. Все у них большое, а страна с пятак. На карте название не умещается, обозначают цифрой.

– Боря, вы так ненавидите Израиль? – усмехнулся Евсей Наумович.

– Я за Израиль готов умереть, – уборщик подогнул кривые ноги и присел. – Я ненавижу ихнее правительство. Кому они платят шекели за ту менору? Палестинцам с территорий! Утром они поднимут менору, а вечером подложат под нее бомбу.

– Ну, вечером палестинцев увозят обратно, на территорию, – ответил Евсей Наумович. – Их же привозят только на работу.

– Так бомбу подложат местные арабы, – упрямился Борис. – Треть Хайфы – арабы. Им менора все равно, что мне…

– Минарет, – засмеялся Евсей Наумович.

Борис на секунду умолк в растерянности от подобного созвучия.

– Действительно, – Борис завалился на песок своим пышным задом и уперся за спиной вытянутыми руками. – С чего бы это?

– С того, что у евреев и арабов общий отец Авраам. Еще тот был ходок, наш папа, – проговорил Евсей Наумович. – Ладно, Боря. Пожалуй, я отправлюсь в гостиницу. У вас очень нервные водители автобусов.

Евсей Наумович рассказал о вчерашнем конфликте.

– О! – вскричал Борис. – А что я вам говорил? Это и есть, что я ненавижу. Эти сефарды, как и их правительство, люди с каменным сердцем. Живи при Гитлере такие евреи, немцы бы сами горели в своих печах, уверяю вас.

– Так чем же тогда вас они не устраивают, Боря? – Евсей Наумович смотрел на продетые в уздечку вьетнамок корявые пальцы ног метельщика с черными ногтями.

– Из-за них я, инженер, столько лет убираю пляж, – вздохнул Борис. – А шекели они платят нашим врагам, палестинцам. Такая у них политика.

– Боря, ваши пальцы на ногах, как когти беркута, – не удержался Евсей Наумович.

– Ну, так я не пижон, – ответил Борис.

Автобус «мерседес» мчался по многополосному шоссе. Справа оставалось море, железная дорога с беспрестанно снующими составами товарных и пассажирских поездов, промышленные зоны, искусственные рыбные угодья, поселки – где арабские, где еврейские. Слева – апельсиновые и финиковые рощи, банановые пальмы, сельскохозяйственные плантации, те же промышленные сооружения, а вдали угадывалась горная гряда под прозрачным синим небом, ласкаемом нежными ладонями облаков.

Сегодня, к удовольствию Евсея Наумовича, автобус вел другой шофер – круглолицый, улыбчивый крепыш – полная противоположность вчерашнему. К тому же неплохо говоривший по-русски, чем он и пользовался.

– Я вам так скажу, – весело вещал он в микрофон. – Моисей водил евреев сорок лет по пустыне. А зачем?

– Чтобы изгнать из сознания раба! – воскликнула туристка, которую вчера едва не придавили дверьми автобуса.

– Не только! – водитель подмигнул в зеркало заднего вида. – Моисей хотел подобрать своему народу приличный участок земли. Чтобы люди жили как люди, а не рабы. И что же он за сорок лет надыбил? Землю, где нет ничего, даже этой гребаной нефти. Вокруг нефти, хоть задницей ешь, а у евреев – ни хрена! Так спрашивается: что он морочил голову сорок лет своему народу? Куда он завел людей, этот еврейский Иван Сусанин? На камни, песок и жару, где даже скорпионы дохнут! И это называется Пророк? Ничего себе устроился, специалист. Вроде вашего Кашпировского. Или Жириновского, еврейского друга арабов.

Каждая фраза веселого шофера вызывала ликование туристов. Хитрец, он как бы призывал подумать о том, что здесь было и что стало.

Туристы вертели головами, разглядывая красочные рекламы филиалов всемирно знаменитых предприятий: «Филипс», «Майкрософт», «Интел» и других, чьи названия смазывал быстрый бег автобуса. Страна демонстрировала свое индустриальное величие.

Конечно, Евсей Наумович знал об успехах государства, но знать одно, а видеть воочию. И само слово «государство» – так эпатажно звучащее для куска земли, обозначенного на многих картах лишь цифрой – обрастало физически зримым образом. Евсей Наумович чувствовал торжественность и робость. Бегство от несчастий, что свалились на него в Петербурге, все более и более подчинялось магнетизму сильного энергетического поля. И как пришла в голову Лизы такая идея?! По своей душевной простоте Лиза решила, что Евсею Наумовичу в его одиночестве будет легче среди своих. Но, честно говоря, Евсей Наумович и не помнил, когда в последний раз испытывал ущербность от своей национальности. Лично он – Евсей Наумович Дубровский! Даже наоборот, он всегда – к месту и не к месту – лез на рожон и подчеркивал свою национальную принадлежность. Испытывая при этом какое-то мазохистское удовлетворение. Может быть, это и являлось проявлением ущербности? Так же, как и у человека любой национальности, когда он подчеркивает свою принадлежность к общему стаду, пытается спрятаться в толпе. Как-то он с Эриком обсуждал подобное явление.

Отталкиваясь от непростой сентенции «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». Интересно, получил Эрик бандероль с книгой Георгия Иванова?

Наверняка получил, с грустным злорадством думал Евсей Наумович, влекомый мыслями, что неожиданно возникали в его голове – подобно воробьишке, что на мгновенье вспархивал на подоконник солнечным весенним утром и так же мгновенно исчезал, точно его и не было.

Теперь мыслями Евсея Наумовича овладели брошенные на обочине шоссе обгоревшие останки двух самоходных орудий. Их специально оставили как память о бесчисленных баталиях этой страны. И сознание Евсея Наумовича пронзила гордость за свой народ. Окруженный многочисленными врагами, он создал армию, которая по каким-то военным теориям является одной из самых боеспособных и сильных армий мира. А с учетом количества населения – самой сильной. И что он, Евсей Наумович, несмотря на свою другую, русскую культуру, как ни крути, принадлежит именно этому народу. Хотя по Закону он чужой. Закон оставляет ему национальность матери, а не отца. А по матери, Антонине Николаевне, он – русский. Весь мир определяет национальность по отцу, и только евреи – по матери. Весь мир определяет Время по Солнцу и только евреи – по Луне. Может, поэтому весь мир ополчился против них? Из-за их ослиного упрямства, не желания себя вести как все! Даже с Богом, во время молитвы, они разговаривают на равных – стоя и в шапке, – когда весь мир преклоняет колени и обнажает головы. Эта старая и банальная мысль, вновь овладела сознанием Евсея Наумовича, порождая в душе смуту и тревогу. Это добром не кончится, несмотря на тысячелетнюю историю упрямства народа и фанатичную веру в свою правоту. Ведь именно они дали человечеству Книгу, эту основу основ, по которой каждый народ впоследствии создал свою правоту, свою Книгу. И на эту тему Евсей Наумович нередко толковал с Эриком, приводя примеры из всемирной истории. Взять того же Шекспира, который своим гением осветил самые таинственные закоулки человеческой души и воплотил их в изысканной художественной форме. Да так, что никто уже сотни лет не мог сделать подобного в литературе. Тем самым этот англичанин навлек на себя нелюбовь завистников, даже таких великих, как Толстой. Ибо зависть есть самая чудовищная, непримиримая и трагическая сторона души человека, подчиняя себе – в большей или в меньшей степени – все его поступки. Зависть самое изощренное изобретение Дьявола, разъедающее душу, превращающее жизнь в муку. Отсюда произрастает ненависть – как орудие зависти.

Серым асфальтовым шарфом шоссе опоясало основание скалы и вывело автобус к довольно крутому склону холма.

Ровный шум двигателя сменил низкий натуженный гул – автобус поднимался в Иерусалим. Широкое окно салона вобрало часть Иудейской горной гряды, гребень которой точно пчелиные соты венчали белые дома.

Гид Шимон Бен-Зеев поднялся со своего места и взял микрофон. Высокий, смуглый, с рельефно обозначенной под джинсовой тканью рубашки грудью физически сильного мужчины, господин Шимон внешне был похож на сабра, если бы не русые, коротко остриженные волосы, чуть вздернутый короткий нос и глубоко посаженные серо-голубые глаза. Да и голос его звучал с интонацией человека, знающего себе цену. Группа перед ним робела. А шестеро женщин-туристок были явно им покорены. Особенно не скрывала своих симпатий любительница сувениров. Ее высокий голос становился на редкость противным, когда она обращалась к гиду полным его именем. Приметила, что гиду это нравилось.

– Господин Шимон Бен-Зеев, – прописклявила она. – Это и есть Иерусалим?

– Это Бейт-Лахем, – гид показал в улыбке редкий частокол крепких зубов. – Место, где родился Иисус Христос. Вифлеем.

Сидящие с правой стороны салона, пихая друг друга, метнулись на левую сторону.

– Автобус опрокинете! – вскричал водитель. – Его давно там нет.

Водитель и гид перемолвились какими-то фразами на иврите, и оба захохотали.

Евсей Наумович сидел с левой стороны. Далекая панорама поселения, оседлавшего гребень невысокой горной гряды, казалась ему бедуинами верхом на верблюдах. А высокие минареты – словно пики воинственных всадников.

Туристы вернулись на свои места.

Гид пощелкал пальцем по микрофону и, убедившись в его исправности, присел на подлокотник кресла. И принялся рассказывать.

За тысячу лет до нашей эры царь Давид завоевал расположенный на этих холмах город Урсалаим, принадлежащий египетскому фараону. И соорудил алтарь, как символ союза Бога и Избранного им народа. А его сын – Соломон – на месте алтаря построил Первый Храм. Через пятьсот лет Вавилонский царь Навуходоносор разрушил Храм и изгнал евреев. Так началась первая диаспора в первой стране изгнания – в Египте. Через полстолетия персидский царь Кир покоряет Вавилон и возвращает евреев на Землю Обетованную, завещанную им Богом. И возводит Второй Храм. Но за триста лет до нашей эры сюда приходят войска Александра Македонского и начинают эллинизацию страны. После смерти Александра Македонского происходит восстание Маккавеев и изгнание греков. Когда восставшие ворвались в Храм, они увидели сосуд со священным маслом для Меноры. Масла было мало, едва на одну молитву. Но Господь распорядился по-своему – масла хватило на восемь священных дней – праздника Хануки в память о чуде героизма Маккавеев. Кстати, как раз в эти дни декабря – а по иудейскому календарю месяца кислев – и начинается у евреев праздник Хануки.

– Обратите внимание на часовню в распадке холма, – гид прервал исторический экскурс. – Это склеп, где покоится прах Шота Руставели. При часовне живут два послушника-грузина.

Евсей Наумович так и не успел разглядеть в каменном провале место захоронения великого поэта – автобус промчался дальше.

– А что случилось потом, господин Шимон Бен-Зеев? – спросила восторженная туристка. – После восстания Маккавеев?

– Кажется, мало ее вчера долбанули дверью автобуса, – бросил толстяк, что сидел впереди Евсея Наумовича, своему соседу.

– Судя по всему, вполне достаточно, – ответил сосед. Евсей Наумович передернул плечами и в ожидании посмотрел на гида поверх кресел.

– На чем я остановился? – спросил гид.

– На празднике Хануки, – подсказала пискля. – А кто такие Маккавеи?

– Те же евреи! – негромко буркну толстяк ерническим тоном.

– Послушайте, молодой человек, – не удержался Евсей Наумович, – вы, верно, купили не туда путевку.

– Да ладно, дед, – смутился толстяк и бросил своему соседу: – Ну, кругом уши. Что я сказал особенного? Не японцы же!

– Маккавеи? Так называли себя восставшие. По имени своего вождя – Иегуды Маккавея, – продолжал гид. – Так вот. Недолго ликовали жители Иерусалима. Легионы Помпея покорили Иерусалим и присоединили его к Римской империи. Сенат назначил царем Ирода Великого. В его царствование Иерусалим обретает особое величие. А после смерти царя Иерусалим достается его сыну, Ироду Антипе. При его правлении и происходит величайшее событие мировой истории – распятие Иисуса Христа по приказу прокуратора Понтия Пилата. Начинается новая эра развития человечества.

– Вся эта хренотень меня не слишком качнула, – проговорил толстяк своему соседу. – Больше понтов, чем по делу.

– Вообще-то прихватывает, – не согласился унылый сосед толстяка. – Особенно, когда появляется говорящий кот.

«Булгакова поминают, засранцы!», – со значением, шумно ворочаясь, Евсей Наумович выбрался со своего места и занял кресло в конце салона.

– После распятия Христа, – продолжал гид, – начались волнения среди евреев, недовольных расправой со своим пророком.

– А сами кричали «Распни его!» – вставил кто-то из туристов.

– Кто кричал? – терпеливо проговорил гид. – Раввины кричали. Те, кто был допущен к Понтию Пилату, члены Синедриона. У них Христос отнимал влияние на народ. Неспроста Рим посылает войска, которые разрушают Второй Храм. А император Андриан подавляет восстание Бар-Кохбы и практически стирает Иерусалим с лица земли. Возводит на том месте новый город – Аэлит Капитолийский. Однако с принятием христианства императором Константином начинается Византийская эпоха великого города, и прежнее название возвращается. А Гроб Господень в центре Иерусалима становится центром всего христианского мира.

Евсей Наумович слушал голос человека с таким непривычным именем – Шимон Бен-Зеев – и смотрел в окно автобуса на те места, где все это происходило тысячелетия назад. Он видел бензоколонки, полицейские машины, дорожную службу, людей на стоянках автобуса. И снова разбитую военную технику в назидание врагам как память об их поражении в бесчисленных войнах нашего времени. Он видел сверкающие лаком быстрые автомобили, что обгоняли автобус. И тех, кто ехал сплошным потоком навстречу по трехполосному параллельному шоссе. Эта бурная жизнь и та, о которой говорил человек по имени Шимон Бен-Зеев, подобно двум противоположно заряженным электричеством лепесткам, льнули друг к другу. Такая судьба у его народа.

Персы, разрушившие Гроб Господень. Крестовые походы для восстановления Гробницы. Потом войска Саладдина и новые разрушения. И вновь Христианские походы для восстановления священной памяти о Христе. И вновь турки-мамелюки. Проходят столетия. Император Наполеон со своим флотом и войсками. А тут и далекая от этих мест Крымская война и почему-то, как результат, первые еврейские поселения за пределами Старого Иерусалима, заселенного арабами. Может быть, те евреи бежали от войны из Крыма? Потом решение Лиги наций о разделении Иерусалима на арабский и еврейский. При этом все исторические памятники евреев отходят арабам-иорданцам. Но и это арабов не устраивает. Иордания начинает войну за изгнание евреев со всей территории Палестины. Однако через двое суток едва народившаяся армия израильтян полностью разбивает иорданские войска и объявляет Иерусалим своим. Так, после тысячелетий сбылось предсказание Пророков, записанное в Священных книгах.

Автобус продолжал подниматься в Иерусалим. Подобно облакам, осевшим на вершинах предгорных холмов, потянулись далекие очертания Священного города. Было бы здорово, подумал Евсей Наумович, отправившись пешком, выйти, скажем, к Лысой горе, или к Масличной, или к Храмовой горе, или к той же Голгофе.

И тотчас, словно читая мысли Евсея Наумовича, прозвучал чей-то голос:

– Мы и Голгофу повидаем?

– Голгофу нет, – живо ответил гид. – И в то же время вы на ней побываете.

И Шимон Бен-Зеев рассказал историю, как он, впервые попав в Иерусалим, пытался разыскать знаменитую Голгофу, на которой распяли Иисуса Христа. Кого бы он ни расспрашивал, люди пожимали плечами. Он даже усомнился в своем здравомыслии. Оказывается, на месте Голгофы – так назывался Холм Черепа, ибо по преданию там зарыт череп Адама, первого человека на Земле – сооружены две капеллы. Под одной из них – Греко-православной – и находится вершина скалы, на которой был водружен крест с распятым Христом. На этом месте сейчас стоит Церковь Гроба Господня.

Натужный гул двигателя автобуса вновь обрел ровное звучание. Пригородный пейзаж переходил в городской. Улицы жили обычной суетой – пешеходы, автомобили, мотоциклы с широкозадыми полицейскими в черных крагах и шлемах. И повсюду военные – молодые люди и девушки. В одиночку, группами или обнявшись парами. Но с непременным рюкзаком и оружием за спиной. И еще фигуры датишников – ортодоксальных евреев, названных так от слова «дат», что на иврите означает религию. Молодые и пожилые, в черных лапсердаках, они походили на длинных кузнечиков. Из-под черных шляп болтались заплетенные в косы пейсы, которые вместе с черной бородой обрамляли мучнистые лица, изможденные в молитвах и заботах о продолжении рода. У некоторых вместо шляп высились огромные меховые шапки. Многие держали в руках портфели и ноутбуки.

Пережидая автомобильные заторы, автобус медленно крался по пологим улицам вниз, к Старому городу. И, наконец, словно из-за поднятого занавеса показались крепостные стены. Улица сужалась, и автобус пробирался между автомобилями к церкви Марии Магдалины, стоящей поодаль от крепостной стены.

– Вот мы и на Масличной горе, – произнес гид. – Сейчас оставим автобус и посетим Гефсиманский сад.

Евсей Наумович покидал салон последним.

– Как дела, отец? – весело воскликнул водитель. Евсей Наумович пожал плечами и пробормотал через плечо: «И это Масличная гора?»

– Без обмана, отец, – уверил водитель. – Фирма гарантирует.

После автобуса прохладный воздух, казалось, обложил лицо влажным компрессом.

Евсей Наумович шел по аллее, ведущей к церкви, в некотором сомнении. А когда увидел рядом с задрипанной калиткой доску с надписью «Гефсиманский сад», совсем смутился. Какой там сад?! Садик!.. За низкой защитной оградкой разбит цветничок размером в три-четыре столика для бадминтона. Из резиновых жгутов капала вода, орошая растения – несколько скудных кустиков тамариска, роз и орхидей. Восемь скученных пространством оливковых деревьев. И это Гефсиманский сад, из которого римские стражники увели Иисуса к последнему судилищу и кресту?!

Туристы обескураженно стояли у оградки с видом обманутых школьников. Они ожидали увидеть нечто величаво-лесное, под стать великой легенде.

– Верните деньги за экскурсию! – шутливо воскликнул неугомонный толстяк, сотрудник банка.

Все засмеялись, кроме Евсея Наумовича и гида. Шимон Бен-Зеев переждал смех и сказал, что Гефсиманский сад обычно озадачивает туристов своей простотой. Но эта простота и являет суть жизни самого Иисуса. Это потом люди пометили каждый шаг Учителя помпезными сооружениями, воздвигая памятники скорее себе, чем Ему. А сад, он и есть сад, особенно на той, когда-то пустынной, каменной земле. Его не разукрашивали мраморные колонны и фонтаны со скульптурами.

– И, кстати, вы нигде в нашей стране не увидите на улицах скульптуру или памятник. Несмотря на уникальнейшую историю. Тут чтут мудрейшую заповедь: «Не сотвори себе кумира!» Не соблюдение ее привело людей к величайшим трагедиям, – проговорил гид с затаенной гордостью. – Впрочем, один памятник есть. Это Яд Вашем. Музей-памятник жертвам шести миллионов евреев, погибших в Холокосте, во время войны с Гитлером. Кстати, хочу предупредить. Не вздумайте сорвать на улице цветок. Даже украдкой. Могут быть большие неприятности. Здесь каждый цветок считается символом погибшего в Холокосте человека.

– Мы не дикари, – обидчиво отреагировал голос из группы. – Совсем уже.

Гид промолчал. Лишь чуть дрогнули в иронической улыбке сухие губы.

Группа угрюмо молчала. Молодые люди поглядывали друг на друга.

– Что ж, приступим к экскурсии в Старый город, – бодро проговорил гид. – Или вы хотите что-то сказать?

– Да, – произнес турист, приятель толстяка из банка. – Мы, господин Шимон, хотим сами все осмотреть. По-вольному, кто как.

– Прекрасно! – воскликнул гид, явно довольный предложением. – В вашем распоряжении три часа. Автобус будет ждать за церковью Марии Магдалины, там стоянка. Вернетесь, и мы отправимся обедать. Затем по программе – посещение кнессета и университета. И главный совет – реже общайтесь с арабами. Что касается мечети Аль-Акса или мечети Омара – никакого любопытства – даже взгляд европейского человека на мечеть считается оскорблением мусульманина. Старайтесь не заглядывать в их лавки, во всяком случае, если вы одни. Все должно быть на людях. Особенно это касается вас, мадам, – гид с усмешкой взглянул на туристку, любительницу сувениров. – Не заставляйте меня переживать за вас.