Текст книги "Метод «длинного стола» в качественных полевых социологических исследованиях"

Работа длинного стола на стадии «полевого шока»

Рефлексия первого выхода в поле, первых контактов с информантами и попыток понять, что получается или не получается из задуманного ранее – это важные этапы для формирования и развития навыков полевой работы. Здесь сложно и, думаю, не нужно разделять рефлексию исследователей по поводу их чувств, эмоций, самооценки и прочих психологических состояний и, собственно, по поводу методических проблем и первых результатов начала исследования.

Состояние «полевого шока» переживается исследователями по-разному, в зависимости от особенностей их личности и опыта полевой работы. Опытных полевиков осознание того факта, что их дополевые ожидания не всегда соответствуют реальности, не шокирует, для них оно становится началом процесса адаптации к существующим обстоятельствам. Новички, которые перед полем находились в состоянии куража или мандража, как правило, переживают «полевой шок» гораздо глубже. Причем часто можно наблюдать, как страхи первого контакта с информантами сменяются эйфорией от того, что информанты встретили дружелюбно или, наоборот, разочарованием из-за того, что вопросы, на которые потрачено столько времени и сил, не понимают, на них не хотят отвечать, а первичные гипотезы совсем не соответствуют тому, что исследователь наблюдает «в поле».

Какие же темы для групповой рефлексии чаще всего становятся предметом обсуждения за «длинным столом» на этой стадии?

Очень сложно перечислить их все: они возникают спонтанно, отдельные повторяются, но есть такие вопросы, которые очень хорошо иллюстрируют проблемы исследователя на стадии «полевого шока».

Поскольку я пытаюсь не только описать процедуры метода «длинного стола», но и передать, что происходит за «длинным столом» на этой стадии, обращусь к фрагментам из записей встреч за разные годы.

Рецепты «длинного стола»

Ведущий: Как прошли первые интервью? Какие у вас впечатления: что получилось и не получилось?

Участник 1: Мы ходили на интервью вдвоем, и я смотрела, как Н. задает вопросы, поддерживает интерес собеседника. Сама я тоже задавала вопросы. Мы заранее договорились, кто о чем спросит. Но у нее это получалось так здорово. Когда эксперт с ней разговаривал, он улыбался, шутил, а со мной общался не так, хотя тоже дружелюбно.

В.: А что значит «не так»?

У. 1: Сложно сказать. Н. словно его очаровывала своей беседой, своей радостью, что встретила такого умного, знающего человека. Прямо как гейша.

В.: А вы знакомы с гейшами, откуда знаете их искусство?

У. 1: Да нет, откуда мне знать, так, к слову пришлось, случайно.

В.: Вы своими словами про «радость общения» напомнили мне тренинг по коммуникациям из конца 90-х: тренер, которая изучала искусство гейш, говорила, что их секрет в том, что в ее обществе любой мужчина – самурай. Но в основе ее мастерства лежит умение поддерживать беседу тонкими комплиментами и искренней радостью.

Она умеет делать собеседника уникальным, в чем нет никакого притворства. Вот это умение делать собеседника уникальным мне кажется важным, особенно когда интервью может быть несколько за день, и ответы, бывает, повторяются. К сожалению, не помню деталей, как именно это делают гейши. Только то помню, что важны улыбка и прямая осанка, которая воспринимается как улыбка.

Индивидуальные стили исследования в полевой работе социолога

Наверное, трудно придумать иной способ осознания исследователем своего стиля полевой работы, чем аналитическая триангуляция результатов интервью. Эффективность процедуры аналитической триангуляции, когда несколько исследователей анализируют собранные первичные данные, зависит от разнообразия индивидуальных способов познания мира аналитиками и от их ведущих представлений о причинно-следственных связях, объясняющих предмет исследования.

В ходе рабочей встречи группы исследователей, где обсуждаются результаты взятых накануне интервью[51]51
  В школе-студии такие встречи происходят после того, как все участники возьмут по одному интервью в рамках задач исследования. Во многих проектах, которые используют метод «длинного стола», такие встречи во время полевого этапа исследования стараются проводить каждый вечер, если позволяют условия, но не реже, чем раз в три дня.


[Закрыть], каждый участник «длинного стола» отвечает как на вопросы из группового дневника для протокола встречи, так и на вопросы других участников.

Из записи встречи рабочей группы:

Ведущий: Теперь скажите, что вы считаете в своем интервью ответом на наш КИВ? Ответ может быть не столь очевиден и может находиться в разных местах интервью.

Участник 1: Я думаю, наш эксперт считает, что основную роль в решении оставить в роддоме или забрать в семью детей с ментальными нарушениями играет не столько позиция родителей, членов семьи, сколько отношение врачей, персонала – как они относятся к ребенку, что и как говорят матери.

У. 2: А вы спросили, это всегда так было или раньше врачи вели себя по-другому?

У. 3: Не понимаю, а в чем интерес персонала роддома? Им что до того, оставят ребенка или нет?

В этом фрагменте можно увидеть, что у задающих вопросы по данному кейсу есть свои объяснительные модели и соответствующие вопросы. Само по себе столкновение с разнообразием интерпретаций ответов информанта при групповой работе помогает исследователям осознать свою субъективность, повышает достоверность выводов. Но это также может помочь исследователю осознать свой стиль в роли интервьюера и расширить диапазон уточняющих вопросов и интерпретаций.

В таблице ниже приведены стили полевой работы, которые демонстрировали участники «длинных столов», задавая вопросы во время аналитической триангуляции. Я случайно обратил на это внимание, когда в ходе исследования, полевой этап которого продолжался около месяца, за очередным «длинным столом» участник, рассказывая о взятых им интервью, отреагировал на вопрос коллеги: «Я как только на тебя посмотрел, сразу вспомнил, что забыл спросить, кто были его родители, где живут сейчас, какая у них пенсия. Ну, ты про это и спросил. Извини, в следующий раз не забуду».

Для того чтобы разговор об индивидуальных стилях полевого исследователя не остался для участников «длинного стола» одним из упражнений, а стал навыком рефлексии собственного полевого поведения, нужно обсудить вопрос, а зачем вообще нужно задумываться о том, к какому типу, виду и пр. можно отнести интервьюера.

С одной стороны, метод «длинного стола» предполагает, что одно из условий продуктивной работы исследователя «в поле» – необходимый и достаточный уровень рефлексии выполнения своей роли интервьюера. Однако недостаточно напоминания о том, что рефлексия – неспецифический навык исследователя, одна из основных «опций», элементов ремесла, входящего в искусство работы в качественном поле, нужен убедительный пример.

Опыт проведения «длинных столов» привел к неожиданному выводу – одним из примеров понимания различных типов интервьюеров может служить библейская классификация, приведенная в дополнении к четвертому разделу Устной Торы (Мишны) – собрании этических норм и нравственных поучений Пиркей Авот («Изречения отцов»).

Рецепты «длинного стола»

Ведущий: Между прочим, классификации интервьюеров как тех, кто задает вопросы и слушает ответы, появились много веков назад. В Ветхом Завете есть трактат «Изречения отцов», где выделены четыре типа задающих вопросы и слушающих ответы. Я попытался перевести эту классификацию на наши практики интервью, и вот что получилось.

Я показываю вам этот предмет (демонстрирую смартфон). В зависимости от того, какой вопрос вы мне зададите, я определю, к какому типу «библейского интервьюера» вы относитесь.

Участник 1: Что это?

В.: Это вопрос «простака». Тот, кто не знает, и поэтому спрашивает, что это. А вам что, правда незнаком этот предмет?

У. 2: Это смартфон, я бы спросил, сколько стоит, сколько камер, какая модель, как давно куплена, можно использовать GPS или выйти в интернет?

В.: Вы – юзер, ветхозаветные мудрецы почему-то называли, тех, кто задавал такие вопросы, «нечестивцами». Они знают, что это, но задают вопросы не о том, как это устроено, а как использовать, сколько стоит, престижная модель или нет.

У. 3: Хорошо, а если я задам вопрос про разрешение экрана, сколько пикселей или про объем оперативки, на Андроиде или IOS, сколько ядер в процессоре, то я кто?

В.: Вы – хахам, то есть эксперт. Потому что вы знаете много важного о техническом устройстве разных девайсов и уточняете особенности конкретно этого.

У. 4: А четвертый тип?

В.: Это интересно. Четвертый тип – это тот, кто не знает, о чем спросить. Ему нет названия. Он смотрит, но вопросов не задает: может, неинтересно, может – не считает нужным спрашивать.

У. 4: Я часто бываю в интервью этим четвертым типом: не знаю, о чем спросить.

В.: Конечно, мы все бываем такими. Наверное, в роли каждого типа приходится побывать. Но лучше в экспертном интервью не быть простаком, а с обычным пользователем не стоит общаться, как эксперт. Мне кажется, что эти типы описаны в библейских текстах не просто ради самих типологий. Тем более в главе, которая названа «Изречения отцов», то есть эта информация обращена к нам, чтобы подсказать что-то или уберечь от ошибок. А вы как думаете?

Примерно в этом ключе приводится типология тех, кто слушает ответы.

1. «Интервьюер-губка». Все, что говорит респондент, принимает на веру, без уточняющих вопросов, комментариев, даже если это не относится к теме исследования. Внимательно и сосредоточенно записывает высказывания респондента, побуждая его к развернутому ответу. Противоречия, явное искажение фактов, необычные суждения – все впитывается «собирателем нарратива» (в оригинале[52]52
  Молитвенник Шомрей Эмуна с переводом на русский язык [б/м]: Al Tidom Association, [б/г]. С. 166.


[Закрыть] – «вбирает в себя все»). Задача не упустить ничего, все зафиксировать, а потом, «после поля», отделить нужную информацию от «мусора».

2. «Интервьюер-воронка». Пропускает через себя все, не задерживаясь ни на чем. Его задача задать вопрос, зафиксировать ответ и отдать «аналитику» (в оригинале[53]53
  Там же.


[Закрыть] – «принимает с одной стороны и выводит с другой»). Похоже на ситуацию с интервьюерами, привлеченными в исследование только для проведения нескольких интервью и предоставления аудиозаписи.

3. «Интервьюер-фильтр». Особое внимание уделяет ярким многозначительным высказываниям, «говорящим» примерам, необычным оборотам речи, которые вписываются в концепцию исследования, подтверждают первоначальные гипотезы и пр. Интервьюер уточняет их смысл, просит привести примеры. Все, что не укладывается в эти рамки, словно не замечается. Уточняющие вопросы не задаются, просьб пояснить примером не поступает (в оригинале[54]54
  Там же.


[Закрыть] – «пропускает вино, удерживает осадок»).

4. «Интервьюер-сито». «Заточен» на получение ответов на ключевые исследовательские вопросы, релевантные теме исследования. Переспрашивает непонятное, уточняет, комментирует, добивается прояснения смысла ответа просьбой привести примеры или факты. Не дает далеко уклониться от темы, иногда возвращается к уже заданным вопросам. Внимателен к неожиданным для себя ответам, особенно к тем, которые разрушают его первоначальные представления и гипотезы исследования (в оригинале[55]55
  Там же.


[Закрыть] – «пропускает мучную пыль и удерживает муку»).

Обсуждение этих типов, несмотря на то что не опирается на конкретные кейсы интервью участников «длинного стола», тем не менее хорошо запоминается. Приходилось слышать их употребление в рабочих группах («я устал и стал „воронкой“», «решил, что не буду делать вид, что знаю, буду „простаком“»).

Как оценить «экспертность» информанта непосредственно «в поле»

Аналитическая триангуляция участников ДС включает в себя сравнение дополевой логической схемы выборки, которая была подробно описана в Главе 3, с тем, что происходит в реальном «поле». Интервью с теоретическими, ключевыми, типичными и ложными экспертами – это один из способов упорядочивания своих представлений о том, кто нам нужен для ответа на КИВы «до поля». Дополевая рефлексия выборки, безусловно, важна для входа «в поле», но гораздо важнее оценить экспертность информанта непосредственно «в поле».

Основной способ отбора экспертов в большинстве социологических исследований – это репутационный метод. Репутацию эксперта можно определить как его социальный капитал или более инструментально: по тому, что незнакомые между собой рекомендатели называют одно и то же имя. Существуют даже формулы для определения репутации эксперта. Например, в интервью с владельцем крупной компании на вопрос, от чего зависит его репутация в обществе, он сказал: «Моя репутация – это то, что я знаю и умею, умноженное на тех, кто знает меня как носителя этих знаний и умений. Если в любой части этой формулы появляется „0“ – вся сумма обнуляется. Правда, полного нуля никогда не бывает, но стремление к нулю возникает».

«Длинный стол» на этапе «в поле» имеет опцию, где «экспертность» информанта в выборке подлежит обязательной оценке рабочей группой для понимания ценности его экспертизы и преодоления «эффекта ореола» – ослепления статусом, званиями, наградами, репутацией, манерой уверенно держаться, убедительно говорить и пр. Для этого у нас имеется определенный арсенал, состоящий из: 1) классификатора экспертов; 2) маркеров экспертности; 3) группового полевого дневника.

1) Классификатор экспертов. Как уже говорилось, в восьмиоконной модели выборки, которая используется «длинным столом», чтобы определить, сколько респондентов необходимо и достаточно для ответа на ключевой исследовательский вопрос, есть «окно экспертов». Все эксперты располагаются между двух координат: «думает – знает». Соответственно выделяются четыре типа экспертов:

– Тематический эксперт. Его основное отличие – отсутствие необходимости думать над ответом, так как он ему известен из-за включенности в данную практику. Например, если вас спросить, сколько стоит грамм марихуаны на местном рынке психоактивных веществ, то вы надолго задумаетесь или затруднитесь с ответом. Потребитель этого вещества ответит не задумываясь, разве что уточнит качество, производителя и пр.

Но сфера знания тематического эксперта – скорее, чистые факты, чем оценки или обоснование своей позиции.

– Ключевой эксперт. Удача для исследования, так как по неизвестным причинам этот человек не только имеет сравнительно богатый личный опыт, связанный с темой, но и способен осмыслить его. Например, в наших исследованиях по теме наркомании это были ведущие встреч анонимных наркоманов, «аутричи» («работники в среде» – бывшие потребители) различных профилактических программ. Они не только знают тему, но и думают над ней, имеют специальную подготовку (обучающие программы для аутричей). Другой пример – докторант исследовал тему адаптации в обществе «зеков третьего возраста», то есть освобожденных из мест заключения лиц пенсионного возраста, которые в связи с преклонными годами и состоянием здоровья не могли заниматься деятельностью, описанной постатейно в УК РФ, а другой профессии, равно как и семьи, не имели. Статистика на тот момент фиксировала только 3 % из числа всех освобожденных, относящихся к данной целевой группе. Это контингент спецпоселений и интернатов. Как социально адаптируются к свободе остальные граждане, представлений не было. Фильм «Побег из Шоушенка» только частично проливал свет на эту тему сюжетом с бывшим тюремным библиотекарем, который после выхода на свободу в преклонном возрасте решил свести счеты с жизнью, хотя имел работу, кров и деньги. Вдруг, после почти двух лет безуспешного поиска информации, наш докторант в одном из ИТУ встретил бывшего начальника учреждения по режиму, который вел с бывшими сидельцами переписку, имел архив писем от них и размышлял об их судьбе на воле. Он и стал ключевым экспертом по данной теме.

– Теоретический эксперт. Он сам не является носителем изучаемой практики, не имеет личного опыта в данной теме, но тесно с ней связан и умеет извлекать, по выражению Мориса Мерло-Понти, смысл из чужого опыта, может задать теоретическую рамку для объяснения феномена, подсказать литературу по теме, назвать других экспертов и пр. Например, теоретические эксперты по теме потребления наркотиков – это другие исследователи данной проблемы, сведущие журналисты, чиновники, врачи-наркологи, социальные работники, представители закона и пр.

– Ложный эксперт, или, как говорят полевые исследователи, «облом». В ситуации общения с таким информантом у интервьюера появляется подозрение, что он «ошибся дверью», репутация эксперта как знатока темы исследования, похоже, не оправдалась. Случается, и сам эксперт говорит, что он не компетентен в данном вопросе. Но в этом случае надо проверить, в чем здесь дело. Иногда нежелание отвечать продиктовано причинами, которые могут быть очень важны для понимания темы. Например, в одном из исследований чиновник городской администрации заявил, что первый раз слышит об организации, которой интересовался интервьюер. Но потом выяснилось, что у этой организации давний и затяжной конфликт с местной властью. Другой причиной может быть то, что формальные обязанности эксперта не соответствуют тому, чем он занимается на самом деле. Иногда именно «ложный эксперт» оказывается ключом к пониманию ситуации.

2) Маркеры для оценки эксперта. Важно отметить, что универсальных маркеров нет, они должны быть прочно привязаны к классификации. Для «теоретического эксперта» маркером является то, что его экспертиза основана не на личном опыте в теме, а на знании источников информации, статистики, имен других экспертов, специфической терминологии и различных теоретических подходов в интерпретации и анализе фактов. Один из маркеров настоящего эксперта – способность сразу очертить границы своей экспертизы, не боясь показать области своего незнания.

Так, ключевой эксперт преимущественно опирается на собственный опыт, но в своих размышлениях над ответом приводит примеры из других известных ему случаев, использует вторичную информацию из специальной литературы, любит статистику и не любит «халявщиков» (собеседник должен быть не просто «в теме», но и искренне заинтересованным в ней). Особенность ключевого эксперта – его склонность упоминать и анализировать свои и чужие ошибки, неудачи, неверные решения задач и пр. В своей теме ключевой эксперт знает, что и как не надо делать. Наверное, ключевые эксперты собираются под флагом Нильса Бора, который считал, что эксперт – это тот, кто совершил все возможные ошибки в своей узкой области.

3) Групповой полевой дневник для оценки «экспертности» эксперта. Все эти маркеры и типологии экспертов по матрице «думает – знает» или другим основаниям находят свое отражение в групповом обсуждении ценности экспертизы для проекта конкретных экспертов с занесением выводов в протокол группового полевого дневника.

Зачем нужна теоретическая рамка в полевом качественном исследовании?

Интересно, что на этапе замысла исследования при поиске участниками «длинного стола» ответов на вопросы, что мы изучаем, зачем, какие у нас есть предварительные представления о предмете и т. п., вопрос о теоретических рамках обсуждается достаточно часто, особенно когда речь идет о КИВ и первичных гипотетических ответах на него. Однако «в поле» про теоретические рамки исследователи словно забывают, объясняя это тем, что если непосредственно на месте думать о том, в какую теоретическую рамку могут вписываться предполагаемые результаты исследования, такой подход сужает «возможность интеллектуального маневра», мешает «подбирать оптику для незамутненного взгляда на объект исследования». Коллеги выражают опасения, что эта «рамка» существенно ограничит нашу возможность увидеть реальность в ее многообразии, и т. п. и т. д. Таким образом, предлагается исследовательская логика, где сначала надо набрать полевой материал, а потом уже думать, куда он вписывается.

Безусловно, этот путь возможен. Более того, он может быть продуктивен. Достаточно обратиться к традиции «обоснованной теории», где теоретические концепции «вырастают снизу» на почве собранных исследователем фактов. Поскольку в качественном исследовании трудно отделить сбор данных от их анализа, вопрос о необходимости определиться с теоретической или аналитической рамкой для объяснения результатов интервью или наблюдений возникает снова, но приобретает несколько иной характер.

Здесь многое зависит от формата исследования. Если оно носит академический характер, где в фокусе внимания исследователей находится пересмотр устоявшихся теоретических концепций в свете новых фактов, собранных в поле, тогда об идее «безрамочного» подхода больше не вспоминают. Наоборот, из протоколов «длинного стола» извлекают эти концепции, чтобы наложить их на имеющиеся данные.

Например, в одном нашем проекте мы активно пользовались понятием «доверие» как ключевым в исследовании общественных движений. Обратимся к тому, как происходила его операционализация. Она опиралась на представления Фердинанда Тенниса, Петра Штомпки, или это было собственное рабочее представление, возникшее у участников «длинного стола»? В этом случае лучше определиться на старте «поля», ибо возникнет вопрос, как пересматривать то, что не определено, какие факты собирать для этого и т. п.

Если исследование научно-прикладное, то теоретическая рамка просто необходима для решения задачи. Вы подбираете ту, которая больше всего подходит для этого, и ваша компетенция проявляется в умении из многих известных концептов выбрать наиболее работающий в данном контексте, которому вы доверяете, исходя из опыта решения подобных задач.

Нельзя забывать и о факторе времени. Наиболее благоприятный для постепенного подбора «теоретических рамок», исходя из собранного материала, – редкий ныне в социологии формат длительных научных полевых экспедиций, где можно использовать подход «обоснованной теории», которая вырастает снизу под влиянием собранных фактов. Такая экспедиция дает возможность многократно подходить к объекту исследования, смотреть на него из разных перспектив, предоставляемых созерцательной «культурой медленности» классической полевой экспедиции, ее технологией постепенного вживания в социальный контекст данного объекта.

Если время и силы ограничены, а у авторов исследования нет необходимого теоретического и практического опыта работы с данной темой, тогда мы имеем известную батыгинскую «эпистимологическую кучу»[56]56
  Батыгин Г. С., Девятко И. Ф. Миф о «качественной социологии»// Социологический журнал. 1994. № 2. С. 28. URL: https://www.jour.fnisc.ru/index.php/socjour/article/view/63 (дата обращения: 15.10.2021).


[Закрыть] информации сомнительной достоверности, которую беспомощно пытаемся втиснуть в известные концепты для придания «научности и обоснованности», то есть создания видимости факта. Здесь нет необходимости приводить примеры – откройте любой научный журнал, вы их найдете в достатке, несмотря на усилия редакции отсечь тексты с притянутыми «за уши» теориями.

Это напоминает известный анекдот, который любил рассказывать один из основателей отечественных исследований общественного мнения Борис Грушин. Суть анекдота в открытии секрета феноменально меткого стрелка из лука. Отсутствие промахов объяснялось тем, что мишень рисовали после выстрела, независимо от того, куда попадала стрела.