Текст книги "Метод «длинного стола» в качественных полевых социологических исследованиях"

Можно «запороть поле», задев по незнанию табуированную тему. Например, в недавней экспедиции в заполярные поселки Ямало-Ненецкого автономного округа табу в интервью с коренными малочисленными народами Севера касалось вопросов о количестве оленей в домохозяйстве, о настоящем имени, которым назвали родители, о местах захоронений родственников в тундре.

Это мина из той же серии, что и «табу». Например, можно ненароком сеть на место хозяина дома, прийти в гости «с пустыми руками», отказаться от угощения, показать себя «невоспитанным» человеком. Есть местности, в которых, если предлагают не разуваться при входе в жилые комнаты и вы неосторожно примете предложение, будете восприняты как невоспитанный человек, так как «воспитание» по местным понятиям предписывает оставлять уличную обувь за порогом дома, и пр. Чтобы не наступить на эту «мину», важно пообщаться с экспертами по местным обычаям, с «проводником», – если получится, непосредственно перед полем и, что немаловажно, после первых интервью. Можно проявить осторожность, сказав, что не знаю, как у вас принято. Например, всегда срабатывало, когда говоришь, что в наших краях в гости с пустыми руками не ходят, и предлагаешь «контактный подарок» в виде конфет, ручки, значка, пачки чая, сигарет и пр., в зависимости от контекста интервью. Важно вовремя почувствовать, что культурный код нарушен, и извиниться. Кстати, это способ выявить существующие нормы коммуникации в сообществе, так как норма, традиция становится более явной, когда ее нарушают и вслед за нарушением следуют санкции.

Можно сразу «загубить поле» тем, что интервьюер неправильно прояснил свою компетенцию в предмете беседы. Нередко возникает ситуация, когда респондент считает, что бессмысленно разговаривать с человеком, который «там не был», «не является», «не пережил» и пр. Компетенция здесь понимается как знание, навыки, личный опыт и переживания в теме, которая интересует исследователя. Речь идет об умении респондента в этих обстоятельствах убедить, что он имеет право задавать эти вопросы и способен правильно понять ответы, то есть это «в его компетенции». Например, вам могут сказать, что «вы же не воевали», «не пережили такой утраты», «не имели своих детей», «не дожили до старости» или, наоборот, «древний мамонт», «неверующий», не алкоголик или наркоман и вообще не врач, не священник, не прокурор, не специалист «в этом» и пр.

Рецепты «длинного стола»

Что делать, когда респондент полагает, что отсутствие личного опыта проживания темы интервью не даст вам возможности его понять? Итак, вы слышите от собеседника что-то вроде: «Вам не понять, вы не любили». Аргументы типа «врачу не обязательно болеть всеми болезнями, которые он лечит», не убеждают. Заявить, что «вы там были», слишком рискованно, если на самом деле вы там не были. Здесь доказывать свою компетенцию придется, условно говоря, «презумпцией невиновности». Например, можно работать «под прикрытием», если у вас имеется известная сноровка для соответствия выбранной по легенде роли. В этом случае у респондента синдром «вас там не было» не возникнет, пока он сам не обнаружит несовпадение. Соответствие обеспечивается «профессиональными вопросами» и интерпретацией ответов, знанием терминов и сленга, даже внешними повадками представителей данной профессии, которые отвечают представлениям респондента о ней.

В селе это рискованное дело, так как сначала, как правило, вы должны представиться главе администрации, показать документы, сопроводительное письмо и т. п. Это можно сделать, если вы действительно «соответствуете». Например, в свое время мне довелось работать в наркодиспансере психологом, координатором профилактических программ для потребителей наркотиков в организации «Врачи без границ» (моя первая специальность – психология, я окончил психфак СГУ им. Н. Г. Чернышевского). Об этом опыте я сообщал местной сельской власти, как и о том, что тема алкогольной и наркотической зависимости населения меня интересует прежде всего, но она связана с социальными условиями (трудоустройство, качество жизни, доходы, досуг и пр.), поэтому мне их тоже надо хорошо понять. Везде эта «легенда» находила понимание и поддержку. А поскольку в селе коммуникационные потоки не уступают социальным сетям по скорости распространения информации, то проблем со «входом в поле» не возникало. Со мной достаточно открыто говорили о масштабах и причинах пьянства и неустроенности жизни вообще. Правда, иногда меня принимали за врача, просили «закодировать».

Отсюда следует, если в вашем «поле» есть риск столкнуться с синдромом «вас там не было, вам не понять», то без глубокого знания темы исследования и опыта общения с ее «информантами», который проявляется в вопросах и реакции на них интервьюера, лучше не идти самому, а озаботиться поиском «специально обученного» человека. Хотя, наверное, существуют и другие пути.

Другая «мина» ждет интервьюера, если он вдруг проявит неожиданную информированность в вопросах, которые могут знать только «компетентные люди». Например, об источниках и размере доходов респондента, о его связях, о специфике работы и пр. Возникает вопрос «Кто ты?», так как в представлении респондента социолог – это что-то среднее между журналистом и бесполезным «собирателем бабочек», который не может владеть специфической терминологией или сведениями. Здесь способов «разминирования» довольно много. Например, в начале интервью можно сказать, что уже провел энное количество встреч со знающими людьми и сложилось такое представление. Если уместно, можно указать источник информации – «проводника», статистику, интернет или собственный опыт в теме.

Имеется в виду несоответствие между тем, как представился интервьюер респонденту при входе «в поле» и тем, как его отрекомендовал «проводник». Эта «мина» снимается просьбой «проводнику» дословно передать, что он сказал респонденту, когда объяснял, кто придет и зачем, ну, и поведением, соответствующим этой версии, даже если есть отклонения. Мне однажды высокопоставленный чиновник, перебивая мое «вступление» и отложив «сопроводиловку» от «заказчика», сказал: «Эти бумаги ни к чему, я знаю, кто вы на самом деле, откуда и зачем». Я почувствовал, что, если начну настаивать, то интервью не получится. Проклиная себя за то, что не уточнил, как меня ему представили, и в отчаянии входя в неизвестную мне роль, ответил: «Ну, так мне сразу уйти или начнем беседу?» Оказалось, он принял меня за представителя организаторов крупного спортивного мероприятия в городе, который пытается что-то узнать под видом социолога.

Неконгруэнтность может проявиться уже по ходу интервью, если ваша техника беседы похожа на профессиональную деятельность респондента. Например, беру интервью у известного московского адвоката. При моем появлении он сразу спросил: «Где ваша анкета? У меня 15 минут». Отвечаю, что анкеты нет, просто пришел побеседовать на тему, так как вы можете нам помочь прояснить… Он как-то странно и внимательно посмотрел на меня, выдержал паузу, и мы начали. В финале он что-то сказал про удовольствие от беседы и что, если будут вопросы по теме, могу обращаться, но потом вдруг добавил, что должен извиниться, так как принял меня за «социолога»: «Какой вы социолог, вы либо опытный „следак“, либо им были в прошлом. Что я, не знаю? Сам им был. Смотрите, сначала создали благоприятную атмосферу, прямых вопросов не задавали, но внутри структура вопросов точно была, перепроверяли один и тот же вопрос, просили привести факты, „рубили хвосты“, когда я уходил в сторону и пр. Зачем меня дурили: „Социолог придет…“ Передайте, что со мной такие номера не проходят».

Хорошо, что эта «расшифровка» не помешала довести интервью до конца, а ведь могло быть и по-другому.

Интервью – это не односторонняя коммуникация, а взаимный обмен. Сознательно или подсознательно интервьюер дает различные обещания. Например, «довести до сведения властей», «познакомить с результатами», «поделиться важной информацией», «передать просьбу, жалобу, предложения». Понятно, что надо быть осторожным с обещаниями. Например, респондент по ходу интервью просит передать письменную жалобу в определенную инстанцию. Интервьюер соглашается, но потом забывает спросить об этом (написана ли она, как срочно передать, передать с оказией или лично убедиться, что дошла, и т. д.). Респондент воспринял эту забывчивость как молчаливый отказ и не напомнил, что потом сказалось на «буксовании снежного кома», так как он отрекомендовал интервьюера в своем сообществе как человека «неправильного». Это стало известно случайно, со слов «проводника».

Дискуссия о том, должен ли интервьюер, слушая высказывания респондента, оставаться нейтральным, чтобы нивелировать нежелательное влияние на чужое мнение, или можно проявлять свое отношение, причем необязательно во всем соглашаться, напоминают мне дебаты 1911–1915 гг. среди психоаналитиков относительно необходимости придерживаться теории Зигмунда Фрейда об обязательной нейтральности психотерапевта на сеансе с пациентом. Поздний Фрейд, кстати, в своих работах не был так категоричен, да и практика психоанализа показала, что пациенты разные и не всегда нейтральная позиция приносит желаемый эффект. Пациент также тестирует психоаналитика на соответствие своим ожиданиям и бывает, что согласие или несогласие и даже критическая позиция – это то, что нужно для него и его лечения.

В нашем поле, особенно в экспертных интервью, мы часто можем слышать, что интервьюер не прошел это «тестирование». Вот маленькая подборка фрагментов из экспертных интервью: «Что вы все время киваете? То, что я говорю, довольно спорно, я сам не уверен»; «А вы сами как считаете: я прав или нет?»; «Вы меня слушаете или вам все равно, что я отвечу?»; «Кого вы мне прислали, я бы так же с диктофоном мог разговаривать. Все поддакивает, говорит, что поняла, хотя ничего не поняла, судя по ее вопросам».

Все это говорит о наличии опасной «мины», которую можно назвать ошибкой транспонирования в междисциплинарном подходе. Перенос техники психотерапевтического интервью в качественные методы социологического исследования продуктивен, если понимать базовые различия. Например, всегда помнить, что не респондент приходит к интервьюеру за помощью или поделиться своим мнением, как больной к врачу, а интервьюер к нему. Почему он должен «лечить» интервьюера от «дефицита знания и понимания»? Пресловутая эмпатия как панацея от всех бед интервьюера здесь может помочь, мне кажется, если она понимается как развитая интуиция на основе опыта и знаний того, из каких соображений эксперт согласился на интервью. Соображения могут быть информационными, прагматическими, психотерапевтическими, социальными, познавательными, альтруистическими и т. д. и т. п. Догадаться о них можно по его встречным вопросам или ожиданию вашей реакции на его ответы. Если нейтральная реакция им не соответствует, то интервью рискует быть прерванным или «пустым».

В экспертных интервью, там, где беседу ведет сам исследователь, эта «мина» снимается КИВом, который он лично сформулировал и который «цепляет» его самого интеллектуально и эмоционально. Например, исследователь искренне не понимает, как «институты ЗОЖ» могут помочь убедить людей избавиться от пристрастия к табаку, почему люди все знают о вреде курения, видят тяжелые последствия, но не верят, что это их тоже касается и не бросают вредную привычку.

У такого исследователя есть гипотезы, собственная позиция, знания по теме. Он может спорить с экспертом, приводить свои аргументы и приглашать респондента в свою исследовательскую лабораторию, где тому также может быть интересно с профессиональной точки зрения. Но эта ситуация возможна, если тест респондента связан с интересами информанта, а не с прагматическими или социальными потребностями. Пока мы не накопили достаточно примеров успешных практик, показывающих, как проблема «тестирования респондентом интервьюера» решается полевыми интервьюерами – не исследователями в формализованном режиме.

Другое базовое отличие связано с целями и задачами социологического исследования, которые отличаются от задач психотерапии. Соответственно, внутренняя структура интервью социолога нацелена не на выявление патогенных убеждений клиента, а на установление доверительных отношений, и не занимает основного пространства и времени в беседе. Поэтому тезис «основное качество интервьюера – способность к эмпатии» мне кажется сильным преувеличением: знаю успешных интервьюеров, которые брали своим знанием темы, способностью делать неожиданные выводы из ответа эксперта и задавать «правильные» уточняющие вопросы. При этом в особой эмпатии они замечены не были. Один из них как-то сказал мне, что попытки поставить себя на место другого, почувствовать, что чувствует он, у него всегда плохо заканчивались. Да и Карл Роджерс, автор термина «эмпатическое понимание», предостерегал от иллюзий такой «перестановки».

В зависимости от того, каким статусом респондент наделяет интервьюера, он может «прибедняться», «понтоваться», «умничать», «придуриваться» и т. п. От невольного сравнения себя и интервьюера убежать нельзя. Кто из нас не слышал реплики типа: «Да, вот такая у нас зарплата, это у вас в Москве…»; «Телефончик у вас… Моя дочка о таком только мечтать может», или «Ну, кое-что имею, но это для вас роскошь и излишества, я еще скромно живу по сравнению с…». Особенно это проявляется, когда интервьюер относительно длительное время общается с респондентами, между ними возникают не только «производственные», но и человеческие отношения. Безнадежно испортить «поле» можно даже сравнением с внешним видом интервьюера. Приведу пример смекалки, решительности и, если так можно выразиться, «женского мужества» одной моей коллеги, которые она проявила, спасая свое «поле» в экспедиции.

Рецепты «длинного стола»

Итак, село в Приволжском федеральном округе, середина 1990-х годов, междисциплинарное исследование включает в себя темы власти, неформальной экономики, социальной инфраструктуры и пр. Полевой этап – не менее восьми месяцев в одном селе. Наш исследователь, назовем ее Т.Р., приятельствовала с женами представителей местной элиты (владельцы производственных предприятий, глава администрации и др.), потому что иногда они влияют на социальные процессы в не меньшей степени, чем их мужья. Как-то была приглашена на день рождения к одной из них. Из-за того, что не успела привести прическу в порядок, сидела за праздничным столом в мохеровой шапочке, такие тогда были в моде. Пришли мужья, сели за стол, выпили за здоровье и счастье именинницы, потекло приятное общение, когда вдруг один из мужей задал Т.Р. некорректный вопрос о ее возрасте. Надо сказать, что Т.Р. отличалась невысоким ростом, субтильным телосложением и моложавым видом. Поэтому на фоне присутствующих женщин, большинство из которых были «королевских» размеров, она выглядела цыпленком среди бойлеров и по внешнему виду еле дотягивала до 30 лет. Свой возраст Т.Р. не скрывала и когда сообщила, что ей 43 года, повисла пауза. Изумленный муж, который уже «принял», необдуманно обронил, что вот женщина старше вас на десять лет, а выглядит на десять лет моложе, и еще что-то добавил не в пользу жен. Пауза стала зловещей, жены напряглись и как-то нехорошо посмотрели на Т.Р. Она поняла, что если промедлит, то «поле» будет безнадежно испорчено оскорбительным сравнением «сельских с городской».

То, что она сделала, заставляет снять перед ней шляпу. «Вы, – сказала она, – зря обижаете своих замечательных женщин. Знаете, что такое „подтяжка лица“? Я так и думала, что не знаете. Это когда всю кожу с лица стягивают к затылку, чтобы не морщила, и там узлом закрепляют. Вы думаете, почему я в шапке сижу – не зажило еще это место! Вы что, хотите для своих женщин такую подтяжку?» Те в ужасе замотали головами: «Нет, не надо, вон что в городе с собой вытворяют!». «Смотрите, какие они красивые без всяких подтяжек!», – закрепила свой дипломатический триумф Т.Р. Жены расслабились, был сказан тост за ценность всего натурального, «поле» было спасено.

Представленная здесь «карта минных полей» в интервью, конечно, имеет много белых пятен, а «инструкции по разминированию» не отражают все многообразие способов, которыми владеют полевые интервьюеры, чтобы не наступать на «коммуникационные мины» или спастись, если это произошло. Например, я не стал описывать ситуацию, когда «мина» подкладывается «кривым» или плохо адаптированным вопросником интервью или интервьюер имеет специфические речевые привычки, делает странные жесты, которые сам не замечает, но из-за них интервью может принять нежелательный оборот. С каждым новым полевым исследованием на этой «карте» появляются новые «мины» и новые способы разминирования, что помогает снизить риски неудач в полевой работе или избежать их.

Побочная тема, или Поворот темы в исследовании

«Это было не исследование, а просто песня. Трудно, но интересно: все время сохранялись какая-то интрига, творческая атмосфера от начала и до конца… Жалею, что оно закончилось», – вспоминал о своем опыте один из участников ДС. Принять участие в таком исследовании – большая удача в биографии любого ученого. Задача понять, как получается исследование-«песня», от чего зависит творческая атмосфера, можно ли это повторить в других проектах, нередко становилась предметом обсуждения участниками «длинного стола». Чаще всего назывались четыре фактора: тема исследования, ее актуальность и сильная заинтересованность участников, подбор исполнителей и личность руководителя проекта. Когда наши «длинные столы» проводил Теодор Шанин, вопрос о том, что создает атмосферу интеллектуального приключения, интригу в поисках ответов на сложные вопросы, не возникал. Умение вдохновлять коллег и обширные знания руководителя проекта не оставляли сомнений в источнике ее возникновения.

Но бывает, что в ходе самого исследования появляется новый элемент, который способен изменить отношение участников. Чтобы заметить его и оценить значение для создания творческой атмосферы и поддержания интереса к поиску ответов на ключевые вопросы, нужно выйти за пределы своей дисциплины в смежные или отдаленные области человеческой деятельности. Поясню на конкретном примере.

Рецепты «длинного стола»

В течение пяти месяцев 2013 г. в рамках «Практикума полевого исследователя» в МВШСЭН (Шанинка) проводилось исследование этнических границ трудовых мигрантов в Москве: изучались социальные механизмы формирования сообществ мигрантов из Закавказья и Средней Азии и роль в этом процессе этнических кафе. Ход исследования был достаточно драматичен из-за сложностей, связанных с выбором теоретических рамок для определения этнических границ, проблем с выборкой, инструментами наблюдения и интервьюирования, отсутствием достоверной статистики по миграции, барьерами опасений и подозрительности у респондентов, недостатком полевого опыта у большинства участников, техническими накладками, дефицитом времени и т. п.

Лично я не назвал бы это исследование «песней». Однако большинство участников не потеряли интерес ни к данной теме, ни к полевым исследованиям в целом. По свидетельству экспертов, были собраны ценные первичные данные, разработан инструментарий для изучения этнических границ, проведены успешные презентации результатов на научных конференциях, опубликованы хорошие статьи, написаны содержательные магистерские диссертации и эссе.

Благодаря методу «длинного стола» большая часть исследовательского процесса была отрефлексирована в полевых дневниках, отражена в протоколах встреч рабочей группы и эссе, написанных участниками-магистрантами. Инициаторы проекта и тематические ведущие (при использовании метода «длинного стола» могут быть два ведущих: методический, ответственный за подготовку участников, и тематический, отвечающий за проведение исследования) Евгений Варшавер и Анна Рочева впоследствии успешно развили ее в своих работах по этнической миграции[59]59
  Варшавер Е., Рочева А. Вглядываясь в «этническое» сообщество: отличия характеристик интеграции в «земляческо-родственные» и «национальные» круги на примере мигрантов из Кыргызстана в Москве // Социальная политика и социология. 2015. Т. 14. № 3. С. 24–38. URL: https://doi.org/10.17922/2071-3665-2015-14-3-1-24-37; Варшавер Е., Рочева А. Сообщества в кафе как среда интеграции иноэтничных мигрантов в Москве // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2014. № 3. С. 104–114. URL: https://doi.org/10.14515/monitoring.2014.3.06; Варшавер Е., Рочева А., Иванова Н. Информационное поведение мигрантов из Средней Азии в контексте изменения миграционного законодательства // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2017. № 1. С. 182–195. URL: https://doi.org/10.14515/monitoring.2017.1.12.


[Закрыть].

Об этом опыте я рассказал профессиональному музыканту, который неожиданно для меня отметил, что ничего удивительного здесь нет. По его словам, то, как развивалось наше исследование, напоминает ему известную в мире музыки сонатную форму, которая сохраняет свою актуальность последние 300 лет. Многие великие композиторы, даже такие новаторы музыкального языка, как Игорь Стравинский, Сергей Прокофьев, Дмитрий Шостакович и Альфред Шнитке, использовали ее в своих сонатах и симфониях.

Почитав рекомендованную им литературу, я подумал, что определенное сходство действительно есть. Более того, в этих работах я нашел ответ на вопрос, чем определяется результат удачного «поворота темы» в качественном исследовании, который случается довольно часто, последствия чего предсказать невозможно.

Сразу замечу, что, не будучи музыкантом, я должен заранее извиниться за вольную интерпретацию музыкальной терминологии.

Сонатная форма включает в себя четыре раздела: экспозиция, разработка, реприза и кода.

Итак, экспозиция. Основная идея проекта – изучение мигрантских сообществ – это «главная тема» в музыкальном произведении. Этнические кафе как место, где должны собираться мигрантские сообщества, – «побочная партия» в сонатной форме. Связи и отношения, которые приводят мигрантов в этнические кафе, – «связующая партия». Встреча мигрантов в кафе и способы их коммуникации между собой, которые формируют и поддерживают сообщество, – «заключительная партия».

Экспозиция – это то, что мы еще только предполагаем (в данном случае, что мигранты действительно собираются в кафе не только чтобы утолить голод, но и для общения). Другими словами, наши первичные гипотезы по объяснению механизма формирования сообществ мигрантов экспонированы. Мы только собираемся пойти и увидеть данное сообщество. Перед этим мы договариваемся с владельцами кафе, продумываем способы налаживания контактов с представителями иных культур и т. д.

В чем состоит интрига исследования? Мы предполагаем, что мигрантские сообщества должны формироваться в кафе наряду с такими традиционными в нашем понимании «точками сборки» или «сетевыми узлами», как мечеть или рынок (базар). Соответственно, необходимость, которая заставляет мигрантов собираться в кафе, и превращает эти места в центры этнической идентификации, – аналог возникновения сонатной формы в музыке. Она появляется, когда, по словам музыканта и искусствоведа Михаила Казиника, «проект отделен от реализации», а в нашем случае – когда потребность мигрантов стать частью сообщества не удовлетворена.

Теперь, согласно сонатной форме, надо перейти к «разработке», то есть реализации программы исследования. Это значит, что мы составляем выборку, создаем инструментарий, намечаем выходы в «поле» и стараемся продумать, каким образом мы будем обходить барьеры и препятствия, которые, возможно, возникнут. Конечно, реальность всегда подбрасывает те препятствия, которые мы не смогли предвидеть. В данном исследовании это бизнес, который руководствуется ценностями рентабельности и производительности, максимизирует не социальную полезность для национальной диаспоры, а прибыль для владельца заведения. Бизнес не имеет национальности, и если его владелец не видит для себя выгоды, то будет всячески препятствовать встрече мигрантов в кафе.

Кроме того, есть еще ряд факторов (политических, религиозных, психологических), которые добавляют полевой части исследования драматизма. В сонатной форме это называется «реприза» и означает, что главная и побочная тема оказываются в одной тональности. В нашем случае побочная тема – само этническое кафе, которое первоначально рассматривалось как удобное место для наблюдения за поведением мигрантов в «естественных условиях» и как одна из узловых точек формирования сообщества.

Но в процессе полевой работы кафе становится столь же значимой (доминирующей) темой, как и главная тема – «мигрантское сообщество». Это значит, что мы должны досконально разобраться в том, что делает кафе «этническим», что там происходит для «своих и чужих», как организован этот бизнес, по каким ценовым, географическим и прочим критериям кафе можно классифицировать и каковы особенности каждого из них. Таким образом, первоначальная тема – формирование мигрантского сообщества в Москве перестает доминировать над темой «этническое кафе», они становятся равнозначными, потому что, не понимая социального, а точнее, «бизнес-контекста» организации кафе и организации повседневной жизни мигранта, невозможно правильно интерпретировать происходящее в торговом зале и увидеть специфику мигрантского сообщества. Например, непонятны будут действия фейсконтроля этнического кафе или ресторана, которые могут не пускать представителей своего же этноса, или возможность проведения азербайджанских праздничных мероприятий в армянском кафе.

Это очень важно для продуктивной работы исследовательской группы, поскольку позволяет вернуться к главной теме на другом уровне, найти взаимосвязи, ранее незаметные. Смещение фокуса внимания исследователей на новый предмет изучения – «этническое кафе» – служит платформой для начала новой «разработки», которую можно сравнить с мозговым штурмом.

Самые интересные вещи в нашем проекте возникали во время групповой работы «длинного стола», когда значимость механизмов организации этнических кафе сравнивалась с механизмом формирования этнических сообществ. Так появились «индикаторы этничности» кафе, карта географических локаций точек общепита, наложенная на карту расположения станций метро, идея «стола-мембраны»[60]60
  Идея «стола-мембраны» – результат наблюдений за поведением посетителей кафе. Перед тем как зайти в зал, посетители останавливаются у входа, возле одного из столиков, который служит своеобразной мембраной, «фильтрующей» гостей. Там находятся либо владелец кафе, либо его помощники, определяющие, кто может пройти внутрь, а кто вынужден будет удалиться.


[Закрыть] внутри заведения и др.

В этой связи становится понятна «могучая формула» музыкального сочинительства и мышления в целом, которую я вычитал у музыковеда М. Казиника: если побочная партия не доминирует – основную нельзя разрабатывать. Из всего этого следует важный для организации полевого исследования вывод: для увеличения продуктивности работы иногда стоит добиваться, чтобы возникающие в процессе полевой работы «побочные темы» хотя бы на время приобретали статус, равный главной теме исследования. Мы часто обрываем процесс разработки такой «побочной темы», говорим себе, что «новый поворот» может далеко увести нас от целей и задач исследования, к непродуктивным затратам времени и сил. Но если, проанализировав причины такого поворота, приходите к выводу о его необходимости, мне кажется, можно довериться проверенной временем «сонатной форме» и попробовать разработать «побочную тему».