Текст книги "Карми"

Пайра не торопился признать сына Руттула своим сюзереном: пусть сначала признает права Томаса Кенига Высочайший Союз – вдруг это дьявольские козни чужеземных магов?

Не нравились Пайре летающие ладьи чужаков. Что же получается: городишь, городишь неприступнейшие замковые укрепления, а какие-то наглецы могут запросто их перелететь? Вот чертовщина!

Пайра предложил натянуть над замком сети, надеясь на то, что они помешают нападению летающих лодок. Мангурре возразил, что эта мера будет совершенно бесполезной. Смирол с ним согласился, напомнив о погроме, который произвела в Колахи-та-Майярэй оскорбленная Карми.

Пайре не нравилось чувствовать себя совершенно беззащитным. Хокарэмы согласились, что положение действительно не очень приятное, но разумные меры оборонительного характера предложить пока трудно.

Смирол нашел в этом еще один повод укорить хокарэмов в пренебрежении точными науками: «Люди совершенствуют свои знания в механике – и до каких чудес дошли!» – «Ты думаешь, это исключительно за счет механики?» – спросил Мангурре. «Механики и других наук, – поправился Смирол. – Не принимать же всерьез рассуждения о магии…» – «Попросишься к ним в ученики?» – «Неплохо бы». – «Ты не пробовал разобраться в устройстве летающей лодки Руттула?» – «Шутишь? Не с моими знаниями в эти премудрости лезть!» – «Неужели так сложно?» – «Ну, Мангурре, уж от тебя-то не ожидал…»

Но Мангурре не стал рассказывать обо всем этом Карми, как не стал говорить и о том, что, когда Пайра, утомленный ночным разговором ушел наконец спать, Смирол вдруг спросил Мангурре, какая муха могла укусить Карми. «В чем дело?» – не понял Мангурре. «Это все из-за Томаса Кенига, – продолжал Смирол. – Это из-за него вся наша любовь пошла вкривь и вкось». – «Ты уверен?» – «О, я – уверен!» – «Карми чтит майярские обычаи? Вот уж не думал…» – «У нее весьма своеобразное чувство долга, – ответил Смирол. – Она готова была разнести Колахи на кирпичики, но в то же время с усердием исполняла поминальные обряды. Святые небеса! Я человек незлобивый, но мне хотелось бы, чтобы этот Томас умер еще во младенческом возрасте!» – «Ну, Рыжий…» – «Карми из чувства долга мучит не только себя, но и других. Готов поставить сотню золотых – этому Томасу Кенигу от нее тоже достанется». – «С принцессами всегда не очень просто, – философски заметил Мангурре. – Что ты страдаешь? Найдешь себе и попокладистей, и красивее». – «По-твоему, Карми некрасива?» – «На признанных красавиц она не похожа». – «Признанные майярские красавицы какие-то полудохлые, а Карми живая», – возразил Смирол. Мангурре подумал, что столь пылко влюбленного хокарэма в жизни не видел, но… может быть, хэйму так и положено? «Что же ты собираешься делать?» – «Ничего. Думаю, нам полезно пока разбежаться в разные стороны. Надо поразмыслить на трезвую голову». – «А потом?» – «Там видно будет», – скучным голосом сказал Смирол. Все-таки он лукавил, этот рыжий хэйм, иначе зачем же он выкрал у Карми вещь, которой она дорожила больше всего? Впрочем, сама Карми восприняла кражу как должное.

И Мангурре, махнув рукой на причуды хэймов, отправился вниз, на кухню, за завтраком.

Пока он отсутствовал, Карми изучила расположение комнат в покоях Пайры и даже умудрилась освободить узницу. Светловолосая девушка в богатом, по лайгарским представлениям, костюме сидела забившись в угол темной комнаты, запертой на засов.

– Ты кто? – спросила Карми, увидев ее.

Девушка ожгла хэйми ненавидящим взглядом.

– Я лайгарского не знаю, – продолжала Карми. – Может быть, ты говоришь по-цахарнски?

– Знаю Цахарн, – быстро ответила лайгарка на древнем языке жителей Герехских островов.

– Кто ты? – спросила Карми. – Ты пленница в Карэне?

– Меня не Пайра в плен брал, – зло ответила лайгарка. – Меня в плен взял молодой Кэйве. Майярцы не знают чести – он подарил меня Пайре.

– Как тебя зовут?

– А ты имеешь право спрашивать меня? – вопросом ответила лайгарка. – Мой отец – правитель Лайгар, я княжна, а ты кто? Не похоже, чтобы ты была благородной крови…

– Мой отец был королем Майяра, – сказала Карми просто. – А мать моя была его законной женой.

– Ты не похожа на королевну.

– Я – Ур-Руттул, – ответила Карми. – Ты слыхала обо мне?

– Ты – Ур-Руттул? Руттул был лайгарец, это правда?

– Нет, неправда. – Карми покачала головой.

В комнате за ее спиной послышался шорох. Карми обернулась и увидела Мангурре.

– Кушать подано, Карми, – доложил он как ни в чем не бывало. И добавил, глянув на лайгарку: – Пайра не велел кормить эту девицу, он думает, поголодав, она станет покорнее.

– А что ты будешь делать, если я приглашу ее к завтраку? – осведомилась Карми.

– Попрошу разрешения к вам присоединиться, – широко ухмыльнулся Мангурре. – Я тоже проголодался.

Еды на огромном подносе, который притащил Мангурре, с лихвой хватило не только двум девушкам и Мангурре, но и Стэрру, который присоединился к ним позже. Вероятно, строптивость лайгарки уже долго лечили голоданием: аппетит у нее был волчий. Мангурре, который счел, что ей много есть вредно, отодвинул поднос подальше и вручил девушке чашку с горячим разбавленным вином.

– Мне нравится эта девушка, – сказал он. – Я хотел просить Пайру, чтобы он отдал ее мне.

– Что он говорит? – спросила лайгарка, звали ее Джанай Кумет.

Карми перевела ей слова хокарэма.

– Майярцы собаки, хуже собак! – воскликнула Джанай Кумет. – Они не знают, что такое честь! – Вино, вероятно, ударило ей в голову, а может быть, эти слова были проявлением строптивости, для лечения которой и прописали голодание.

– В Майяре не уважают побежденных, – медленно проговорил Мангурре на очень плохом цахарнском. – Что за корысть молодому Кэйве или Пайре брать в жены дочь какого-то лайгарского князька? Эти дикарки годны только для развлечения – если, конечно, они красивы.

Джанай Кумет вскочила. Карми удержала ее и усадила на место.

– Слова – вода, – сказала Карми. – Они ничего не значат. Мангурре просто дразнит тебя.

– Знатная лайгарка очень похожа на хокарэми, – продолжал Мангурре, спокойно разглядывая Джанай Кумет. – Девушки из благородных лайгарских семей лучше владеют мечом, чем прялкой.

– Мечи у них слишком легкие, – сквозь полудрему вдруг пробормотал Стэрр.

– Они умеют фехтовать – и очень хорошо. И я хотел бы иметь рядом с собой женщину, которая сумеет встретить лицом к лицу опасность. Ну и конечно, мне хотелось бы, чтобы это была красивая женщина, – добавил Мангурре как ни в чем не бывало.

Стэрр, разлегшийся на ковре у ног девушек, пробормотал:

– А я полагал, должна быть еще и любовь…

– Глупости какие, – отозвался Мангурре. – Сказки для малолетних. Эй, девушка, кто у тебя был жених: тот, кого сама выбрала, или тот, на кого отец указал?

– У меня двух женихов майярцы убили!

– Да, не везет, – согласился Мангурре и продолжил, обращаясь к Карми: – Знатным девушкам и на Лайгарах женихов выбирают родители – абы кому ведь не отдашь свое ненаглядное чадо, а сами-то девки глупые, влюбчивые…

Джанай Кумет набросилась на Мангурре с кулаками; Мангурре увернулся, закрывая от ударов свои только что починенные челюсти.

– Святые небеса! Что за шум? – Пайра в накинутом на плечи старом плаще появился в дверях.

– Разбудили? – обернулась к нему Карми. – Ах, извини. Мы будем вести себя потише.

– Да что уж, – махнул рукой Пайра. – Все равно не засну. Сейчас оденусь. Мангурре, скажи, чтобы принесли мне завтрак.

Он остановил взгляд на Джанай Кумет, помедлил немного, но ничего не сказал, ушел одеваться.

Когда он вернулся и сел завтракать, Карми упорно игнорировала реплики Пайры на майярском языке, вынуждая его говорить по-цахарнски. Пайра покладисто согласился, но, поскольку цахарнский знал плохо, сильно разбавлял его майярскими словами. Разговор шел, впрочем, вовсе не о лайгарской пленнице.

– Готов выслушать слова твоего неудовольствия, – говорил Пайра, – но внезапное появление твоего родственника произошло как нельзя более некстати.

Карми промолчала.

– Я уже подготовил брачное соглашение с госпожой Байланто, – продолжал Пайра. – Теперь все пойдет прахом. Как ты думаешь, молодой Руттул как-нибудь компенсирует мне эти потери?

– Вряд ли, – усомнился Мангурре.

Действительно, появление чужеземных гостей поставило Пайру в крайне неприятное положение. Пока он был наместником принцев Карэна, никто не мог ему указывать, как поступать в личных делах. И Пайра, пользуясь неожиданным возвышением, поспешил устроить свой брак с госпожой Байланто. Брак был выгоден обеим сторонам: Байланто получала в свое распоряжение часть богатств рода Пайры для восстановления Забытой Столицы, Пайра же получал доступ в круг высоких принцев и становился отчимом наследника престола, а потом, в дальнейшем – надеялся Пайра, – мог бы стать и канцлером Майяра.

– Тебе никто не мешает, – сказала вдруг Карми.

– Но… молодой Руттул!

– Разве он предъявил свои права на земли Карэна?

– Он, мне кажется, еще не знает, что имеет на них право, – ответил Пайра.

– А кто ему скажет?

– Э-э… я думал – ты, – признался Пайра.

– Нет, – проговорила Карми. – Я не скажу. Пусть узнает сам.

Пайра оживился, сообразив, что выгодный брак все-таки состоится.

– Разве ты не пойдешь к нему?

– Пайра, что бы ты сказал, если бы к тебе пришел какой-нибудь солли-аргирец и сообщил, что… ну, предположим, твой дядя в результате каких-то злоключений стал вождем солли, а теперь он умер и главенство свое завещал тебе?

– Рассмеялся бы, – улыбнулся Пайра. – Очень мне нужно править у этих дикарей.

– Мы дикари для Руттулова сына, – сказала Карми. – А я не хочу, чтобы на меня смотрели как на дикарку.

– Гордость, госпожа? – посмеиваясь, проговорил Мангурре. – Да ты просто боишься предстать перед твоим пасынком…

– Так уж и боюсь?

– Да, потому что ты вела себя не подобающим вдове образом.

– О небеса, да Томасу до меня и вовсе никакого дела нет. Законная жена Руттула – это Лидия, мать Томаса, а я – не поймешь что для него. Не то дикарка-наложница, не то взятая на воспитание сиротка.

– Ты же принцесса!

– Ха, много мне с того было толку…

– Карми, – тревожно сказал Мангурре, – что же ты делаешь? Тебя же убьют.

– Я постараюсь этого не допустить.

– Карми!

Соображения Мангурре были чрезвычайно простыми: раз Карми не собирается передавать Томасу Кенигу драгоценнейший Оланти сейчас, то можно и вовсе предотвратить это событие. Зачем ожидать, пока чужак вздумает предъявить претензии на высокий майярский престол? Куда лучше незамедлительно ликвидировать наглую девчонку, уже в который раз потрясающую самые священные устои государства.

Даже у самого Пайры могли бы появиться мысли о попытке избавиться от Карми, если бы он не относился к ней с великим уважением. Ее поведение порой приносило неудобства, но Пайра свято помнил, что она дочь короля и высокая принцесса. Он в свое время давал вассальную присягу принцам Карэна, а значит, должен был уважать и тех, кто уже не был обладателем знака Оланти-Карэна.

– Тебя и в самом деле могут убить, – с тревогой сказал Пайра.

– Пока спрячусь куда-нибудь, – легкомысленно промолвила Карми. – А там тише станет.

– В тихой воде рыбку ловят, – с сомнением покачал головой Мангурре.

– Мангурре, скажи, пожалуйста… Если бы я пропала, где бы ты меня искал в самую последнюю очередь?

Мангурре поразмыслил:

– Где? Пожалуй, где бы я тебя искать не стал, так это в монастыре.

– Значит, там и надо прятаться.

– О боги! Да кто тебя в таком виде в монастырь пустит?

– Я могу переодеться, – ответила Карми. – Переоденусь в знатную даму, а Джанай Кумет будет изображать мою служанку… Как, сестренка, ты не против?

Джанай Кумет, быстро сообразив, что любая, даже весьма сомнительная авантюра в обществе Карми будет куда лучше заточения в Карэйн-Орвит, с готовностью поддержала её идею.

– Кто пишет для тебя письма? – спросила Карми.

– Писец Гаор-Вибо или Стэрр, – ответил Пайра.

– Ах, Стэрр? Ну-ка, малыш, берись за стило. Стэрр поднялся и сходил за вощеными дощечками.

– Готов, – наконец сказал он.

Карми, припоминая стиль немногих читанных ею писем Пайры, начала диктовать. Пайра заерзал: по его мнению, обращение к настоятельнице Ваунхо-гори было совершенно неучтивым. В майярском обществе госпожа настоятельница занимала более высокое, чем он, Пайра, положение.

– А, – сообразила Карми, – и точно, она же кузина моему деду.

Карми примолкла на минутку, задумалась и продолжила диктовать. Стэрр невозмутимо перечеркнул то, что она надиктовала ранее, и зачиркал стилом по вощеной пленочке, выцарапывая какие-то странные штрихи.

– Зачем тебе стенография, хокарэм? – спросила Карми, обратив на эти штрихи внимание.

– Мне нравится, – невозмутимо ответил Стэрр.

– Одному нравится механика, другому – стенография, – подтрунил Мангурре. – Что в этом плохого?

– И правда, ничего, – мирно согласилась Карми, продолжая диктовать письмо.

Оно получилось немного неуклюжее, простоватое и со многими изъявлениями почтительного уважения – стиль посланий Пайры Карми скопировала с блеском.

– Отлично, – одобрил Мангурре.

Пайру, однако, несколько смущало содержание письма.

– И верно, – согласился Мангурре, – что-то письмо получилось двусмысленным, Карми. Если бы я почитал его, то решил бы, что господин отсылает в монастырь свою любовницу – спрятать, чтобы не мозолила глаза вельможной невесте.

– Похожа я на отставную любовницу? – с улыбкой спросила Карми.

Мангурре окинул ее критическим взглядом:

– Породы ты хорошей, аоликанской, да только господин красоток предпочитает. А впрочем, если с тебя хокарэмское тряпье снять… Как, Стэрр?

– Карми красивая, – убежденно сказал юноша. – Так Смирол говорит, а он лучше знает.

Пайра маялся, не смея пресечь слишком вольный тон своих хокарэмов. Карми эти вольности явно забавляли.

– Думаю, Стэрр должен проводить тебя до Ваунхо-гори, – проговорил Мангурре.

– А ты?

– А я теперь – фигура слишком заметная, – усмехнулся он. – Ответ придется давать, как я гостил у этих чужаков.

– Ответ? Кому?

– Ну… Логри, Высочайшему Союзу, королю… да всем и каждому, госпожа моя. Шутка ли – молодой принц Руттул объявился.

Карми повернула голову к Пайре:

– Можно, Мангурре будет держать меня в курсе всех дел?

– Разумеется, госпожа. Распоряжайся им как хочешь. Карми поблагодарила.

Мангурре с живостью поинтересовался:

– А ты что, в хокарэмской одежде в монастырь собралась?

Пайра предложил к услугам Карми весь гардероб недавно умершей жены: покойница была одного роста с Карми, хотя и немного плотнее.

Карми выбрала из сундука серое простого покроя молитвенное платье.

– Не на праздник еду, – проговорила она, переодеваясь. – В корсетах ходить, хоть убей, не буду.

Пайра, мучась от нарушения приличий, отводил потупленный взгляд к стене – Карми, как привыкла, переодевалась, не обращая внимания на присутствие мужчин. Она отобрала столько вещей, сколько необходимо было, чтобы не бросалось в глаза, что благородная дама путешествует без багажа.

Мангурре, окинув взглядом отобранные вещи, добавил еще одну простыню и легкое суконное одеяло. Подумав еще, он положил в сундучок расшитые яркой вышивкой башмачки из беличьей замши и ларчик с палочкой сурьмы, румянами и пудрой.

– Я этим мазаться не буду, – брезгливо предупредила Карми.

Мангурре понюхал баночку с помадой и решил, что ее, пожалуй, действительно брать не стоит.

– Ох, не похожа ты на знатную даму, – с сомнением молвил он, качая головой. – Что ты смыслишь во всех этих притираниях и лосьонах?

– Премудрые небеса! Они что, и в монастыре лица мажут? – ужаснулась Карми.

– Тайком, разумеется, – проговорил Мангурре. – Чего же тут страшного. И в монастыре красоты хочется.

Глава 13

Настоятельница монастыря Ваунхо-гори, что в северных землях княжества Байланто-Киву, неприветливо встретила Карми (госпожу Иллик Тайор, как отрекомендовала она себя в письме, будто бы написанном Пайрой): то ли сама Карми поклонилась недостаточно почтительно, то ли у хозяйки было плохое настроение, а может, просто потому, что считала старуха ниже своего достоинства ласково привечать отставную любовницу какого-то Пайры.

Карми, однако, не собиралась специально искать ее расположения, но и помыкать собой никому не позволяла.

– Тебе наговорили что-нибудь обо мне, госпожа? – спросила она прямо.

– Нет, девочка, – чуть помедлив с ответом, промолвила настоятельница. – Я ничего не знаю о тебе. Да и имени никогда не слыхала такого – Иллик Тайор. Надо полагать, оно ненастоящее ?

– Да, госпожа, – просто ответила Карми. – Красивое имя – Тайор, и редко встречается, правда, госпожа?

– Наверное, ты любишь старинные песни, – более доброжелательно заметила настоятельница. – Песнь о прекрасной Тайор Гехарн Ану и баллада об Иллик, невесте королевича Корбу. Ты любишь петь?

– Люблю, – улыбнулась Карми. – Но разве можно петь в монастыре светские песни?

– Почему нет? – удивилась старая монахиня. – В старинных балладах поется о возвышенных чувствах – о чести, о долге…

– И о любви, госпожа, – добавила Карми.

– Ты молода, девочка моя, тебе можно петь и о любви, – ответила она. – Какое твое домашнее имя?

Карми тут же перевела прозвище Сава с сургарского наречия:

– Сабад.

Настоятельнице понравилась эта юная девушка по имени Сабад – понравилась ее простота и искренность, хотя, понимала старая госпожа, за ее появлением в монастыре было что-то не вполне добропорядочное.

Письмо Пайры было слишком прозрачным, чтобы возникла необходимость задавать вопросы, и судьба Сабад казалась совершенно незатейливой и понятной. Девушка не отличается особенной красотой, но ее манеры казались безупречно-естественными и придавали ее гибкой фигурке особую прелесть. . Неудивительно, что Пайра обратил внимание на Сабад, хоть она и не была идеалом красоты.

Однако кто она, эта девушка Сабад? Из какой семьи забрал ее могущественный наместник земель Карэна? Из семьи благородной, это очевидно, но семьи не очень значительной – ведь до монастыря не дошло никакого шума, который непременно бы поднялся, если бы Пайра вздумал забрать женщину из влиятельного и могущественного рода. Скорее всего Сабад была сиротой, за которую не нашлось кому вступиться. А еще Пайра мог забрать жену у какого-нибудь своего вассала. Но даже если это и было так, Сабад не очень расстраивалась.

– Ты незамужняя, девочка моя? – спросила настоятельница. – Если у тебя есть муж, он имеет право отозвать тебя из монастыря.

– Я вдова, – коротко ответила Карми, и старая монахиня, кивнув, приняла это объяснение. По ее мнению, такая юная особа, как Сабад, имела право не запираться в четырех стенах, а брать от жизни все, что та ей предлагала. Жизнь предложила ей Готтиса Пайру – что ж, не так уж плохо. Пайру нельзя обвинить в скупости: своим любовницам он всегда делал щедрые подарки.

– Немного вина? – предложила старая монахиня. – Не стесняйся, девочка.

– Ты очень добра ко мне, ясная госпожа, – отозвалась Карми.

Она встала и сняла ярко начищенный бронзовый чайник с крючка над очагом.

Теплое вино полилось в серебряные стаканы – аромат вина и пряностей наполнил келью.

Настоятельница не ограничивала себя в мирских удобствах и украшениях. Келья была убрана коврами и гобеленами, на полу – коврик из сшитых волчьих шкур; кровать занавешена златоткаными пологами, хотя сама настоятельница ходила в обыкновенном монашеском балахоне, правда весьма хорошего сукна.

Образа, висевшие в келье, были знаменитой в Майяре восточно-ирауской работы; священная книга «Тэ гемайо литти», в переплете из золотых полосок и красного сафьяна, лежала на особом резном столике. И если стаканчики, в которые Карми налила вино, были серебряными, то только потому, что настоятельница, как многие в Северном Байланто, была убеждена, что есть и пить здоровее из серебра, а не золота.

Сохраняя на лице непринужденную улыбку, Карми с поклоном подала стакан с вином на небольшом подносе. В душе, однако, Карми сомневалась, что все делает как полагается, – три года уже Карми была свободна от обязанностей соблюдать этикет, кое-что могло и забыться. Видно, какие-то ошибки Карми все-таки совершила, потому что настоятельница спросила:

– Тебе не часто доводилось прислуживать высоким господам, девочка?

– Да, госпожа, – призналась Карми.

– Не стоит смущаться, Сабад, – отозвалась настоятельница. – Главное – уверенность, остальное неважно.

– Тебе просто советовать, ясная госпожа, – проговорила Карми. – А как быть уверенной, когда не знаешь приличий? Я вот даже не знаю, могу ли я уже сесть и выпить вина?

– Полагается сделать реверанс, спросить, не нужно ли еще чего, и только потом, после еще одного реверанса, садиться. А пить ты можешь, только когда я сделаю три глотка. Но сейчас всего этого не надо. Садись, Сабад, и можешь пить – ведь ты не прислуга, а моя гостья.

Карми, изображая смущение, произнесла:

– О, я не смею…

Старая монахиня покровительственно похлопала ее по руке:

– Не стесняйся, девочка моя. Я уверена, мы с тобой хорошо поладим.

Настоятельница завела разговор о Южном Павильоне, где намерена была поселить Карми:

– Боюсь, тебе покажется там скучно, Сабад. Павильон стоит на отшибе, место тихое, а сейчас, зимой, даже угрюмое.

– Я как раз хочу сейчас тишины и одиночества, – сказала Карми. – Не хочу, чтобы меня теребили и расспрашивали. Мне надо многое обдумать, ясная госпожа.

– Зимними ночами там бывает жутко, – проговорила настоятельница. – Но Ваунхо-гори – монастырь не очень просторный, скорее у нас тесно. А в Южном Павильоне жить зимой никто не хочет. Как-то совестно отправлять тебя туда одну, девочка.

– Я не одна, – ответила Карми. – Со мной лайгарка. Вдвоем не так страшно.

Настоятельница подумала, что уединение с дикаркой в качестве компаньонки ее устрашило бы больше одиночества, но ничего не сказала, раз Сабад не видела в том никакой угрозы для себя.

– Кстати, о лайгарке, – вместо этого произнесла она. – Может быть, стоит подумать о том, чтобы обратить ее в истинную веру?

Карми помолчала, обдумывая ответ.

– Госпожа моя, – сказала она, – майярцы отобрали у Джанай Кумет родину, семью, честь, высокое положение… Было бы жестоко отбирать у нее и веру предков.

Настоятельница уловила в словах Карми еще ни разу не прозвучавшую жесткость. Но она уже определила «девушку Сабад» как сильный характер, и лишнее подтверждение этого лишь позабавило ее.

– Что. ж, дитя мое, – молвила она, – может быть, ты права. Но что я тебя задерживаю? Уж стемнело давно, а тебе еще надо устроиться в павильоне… Прости старухе болтливость, детка. Иди, иди, ты, наверное, устала с дороги…

Пока Карми беседовала, Джанай Кумет и две монахини приводили павильон в жилой вид. Сквозь щели в ставне намело снегу; холод в комнатах стоял, казалось, даже больший, чем снаружи.

Монахини выгребли снег из комнаты, где стояла кровать. Лайгарка метелкой из хвойных веток смела сор и начала распаковывать узлы, с которыми приехала Карми. Сначала она положила на доски кровати волосяной тюфяк, сверху бросила пуховую перину, подложив изголовье, потом на перине расстелила нежную меховую простыню и накинула поверх двухслойное одеяло из рыжего лисьего меха.

Монахиня растопила очаг, но теплее в комнате не стало. Жаровню с угольями поставили в ногах кровати. Из кладовки принесли огромный котел, подвесили над очагом и набили его снегом.

Карми подошла к павильону как раз в то время, когда снег в котле растаял. Джанай Кумет, выскочив во двор, нагребала в широкий противень снег, чтобы добавить еще; Карми помогла ей занести противень в комнату.

– Искупаемся сегодня? – спросила Карми. – Уж очень я замерзла!

– Ох, вода еще не скоро нагреется, – с сомнением сказала Джанай Кумет. – И я не думала, что ты, госпожа, тоже захочешь купаться.

– Я разбаловалась в Ралло, – проговорила Карми, подбрасывая в очаг дрова. – В Ралло горячей воды много, ее боги греют. Купайся сколько хочешь – трудов никаких.

– А у нас греть приходится, – вздохнула Джанай Кумет. – Хорошо еще, в нашем доме служанок было много, они воду и таскали.

Пока вода грелась, девушки приготовили ужин и поели; потом наконец Джанай Кумет, приподняв крышку, сказала:

– Ну вот, можно и искупаться.

Она поискала ведра, чтобы перетаскать горячую воду в стоящую рядом высокую лохань, но Карми покачала головой – это делается не так. Она прикрепила к специальному пазу в котле желоб и опустила другой его конец в лохань. Налегая всем телом на рычаг так называемого хорайто-лоту, направила груз, подвешенный к другому концу рычага, прямо в котел. Опускаясь, груз вытеснял воду, и она побежала по желобу.

Джанай Кумет, поняв, в чем дело, принялась помогать. Грузом в хорайто-лоту служил огромный глиняный кувшин, в который насыпали песка, чтобы он не всплывал в котле. Кувшин заполнял вовсе не весь объем котла; когда кувшин лег на дно, в котле оставалось еще около четверти объема воды, но это было уже неважно – остаток воды девушки набрали в ведра.

Ежась от холода, девушки разделись, облились водой, быстро намылили друг друга и еще раз облились водой. Места в лохани хватило обеим; обе прыгнули в воду и замерли, нежась в горячей воде. Из лохани выбираться не хотелось, но вода стыла быстро, и девушки с визгом перебежали на кровать зарываясь в одеяла.

Утро было солнечное, приветливое; оно осветило убогие стены павильона и беспорядок в комнате.

– Какой ужас! – вздохнула Карми. – Хо-олодно, студено.

Ей уже не раз приходилось бывать в северных краях; задерживая дыхание она нырнула в промороженную одежду. Джанай Кумет последовала ее примеру. Поспешно затягивая шнурки платья, она спросила:

– Убирать будем, госпожа?

– Да-а, – пробормотала Карми. – Будем убирать. Тщательно обмели от паутины потолки и стены, устелили пол сухим камышом, для свежего запаха набросали елового лапника. Ставню поправили, оконницу обтянули промасленным полотном взамен того, что изгрызли мыши.

– Ну вот, теперь и жить можно, – с удовлетворением отметила Карми. – А не искупаться ли нам?

Искупаться, впрочем, удалось не сразу. Вода не успела нагреться, а за Карми прибежала вертлявая послушница – госпожа настоятельница звала гостью к себе.

Оказалось, Карми допустила два промаха: во-первых, не была на утренней молитве, во-вторых – не явилась и в трапезную.

– Ох, молодость, – качала головой настоятельница. – Проспала небось, притомившись с дороги?

Карми, скромно потупившись, виновато кивнула.

– Так ты, верно, голодная по сию пору сидишь?

– Мы доели дорожные припасы, госпожа, – ответила Карми.

– Ну дело ли это – всухомятку жить? – укорила настоятельница. Чувствуя к юной гостье истинное расположение, она приняла ее под свою опеку. – Я пришлю тебе девушек прибрать в павильоне…

– Там уже убрано, ясная госпожа. Мы с утра как раз этим занимались, – ответила Карми.

– О! – удивилась старая дама. – Быстра ты, девочка моя. И как тебе новое жилье? Там, конечно, холодно, неуютно…

Карми, сравнивая монастырский павильон с башней в замке Ралло, не видела никакого особенного неуюта. Она горячо заверила, что жилье ей вполне по нраву.

– Особенно хорошо, что можно воду греть, – говорила Карми. – Я без купаний себе жизни не представляю…

Она осеклась.

– Экая ты дикарка, – заметила настоятельница. – Недаром с лайгаркой так спелась.

Карми пожала плечами. Жест был несколько вольным – никто не стал бы вести себя так в присутствии настоятельницы, и та была неприятно удивлена.

– Девочка, где твое почтение? – резко спросила она. Карми опомнилась:

– О боги! Опять я что-то сделала не так.

– Кто тебя воспитывал, девочка моя ? Карми промолчала.

Ох, трудно сдерживать свои привычки. Они то и дело подводили ее – и в то же время все больше вызывали симпатии монахини. Она видела в этих невольных, порой не замечаемых самой Карми, проступках нечто от первобытной непорочности; такие, как она, думала настоятельница, если и грешат, то по неведению и чистота их помыслов остается незамутненной даже среди житейских бурь…

Монастырская жизнь не казалась Карми скучной; пока она привыкала к новому укладу, осматривала все, что было в монастыре достойно внимания, а такого здесь было много: древние иконы, статуи, храмовая утварь. Иные предметы вызывали в памяти разные исторические события: вещи были подарены монастырю великими людьми прошлого или созданы легендарными мастерами, а иные вещи и сами по себе были легендой – они упоминались в старинных священных книгах.

Вечерами Карми и Джанай Кумет сидели у очага, вязали и учились друг у друга: Джанай Кумет осваивала майярский, Карми – язык, почти не изменившийся с тех пор, когда на нем разговаривали вольные тэрайны. К изумлению своему, Карми обнаружила, что лайгарцы и по сию пору называют себя тэрайнами, да и само слово это, оказалось, означает всего-навсего «настоящие люди». Выяснилось, что почти все северомайярские слова, относящиеся к лошадям и к тому, что с ними связано, – тэрайнского происхождения: до тэрайнов в этих краях лошадей редко видели. Странно было это осознавать.

Иногда вечером настоятельница звала Карми к себе – тогда часы проходили в рассказах о древних временах и великих людях, в распевании старинных баллад и чтении стихов, многие из которых сложили так давно, что имена их авторов затерялись в веках. Джанай Кумет в это время тихонько сидела в углу, вслушиваясь в полупонятную речь. Она оживилась только однажды, когда Карми вздумала рассказывать лайгарское предание о тэрайнском князе Шэнге Паиви. Госпожа настоятельница изумленно вскинула брови – ведь речь шла о враге майярских государей, но самонадеянную рассказчицу не оборвала. Карми же ловко закончила свое повествование:

– Он дед госпожи Лавики-аорри, а среди ее потомков немало было славных майярских государей!

Настоятельница была успокоена – получалось, что сказание было об одном из ее предков.

И все бы у Карми хорошо складывалось, если бы не постоянные думы о ее неприкаянной судьбе. Когда она стояла в храме во время утренних и вечерних молитв, ее мысли обращались к Руттулу. Есть такая вещь – долг, и она не выполнила его. Как можно не поспешить к Томасу Кенигу, как можно скрывать от него место, где похоронен его отец, как можно утаивать от него Руттулово наследство? Но ей казалось страшным появиться перед ним. Стыдно было отчитываться за все то, что натворила она за годы после смерти Руттула. Как она себя вела, о боги, вспомнить без омерзения нельзя: уронила имя сургарского принца, смешала с грязью, а потом и свое высокое звание опозорила, связавшись с рыжим сыном рабыни-лайгарки.

Руттул нарушал законы, но уважал обычаи, она же безрассудно отвергала самые устои майярского государства, прибегая к законам, только когда требовалось спасать свою никчемную, пропащую жизнь.

Как, как отчитаться за это перед сыном Руттула?