Текст книги "Приключения стиральной машинки"

Кузьма растерянно взглянул на отца. Тот улыбнулся и сказал:

– Тебе предлагают, ты и решай.

Кузьма встал и, низко поклонившись отцу, ответил с большим достоинством:

– Батюшка, так ведь это теперь за всех вас, за все семейство я один должен решить. А я без совета твоего на это не согласен. Тут крепко подумать надо, благослови на дело новое, удачливое.

Попов одобрительно кивал головой. Эта семья нравилась ему все больше и больше. Раньше на Руси таких было много, а теперь как-то все повывелись. И большой удачей считал купец для себя эту неожиданную встречу. «Надо будет Желобову хороший обед устроить. Похоже, он для меня бесценных людей нашел», – подумал купец. Сначала странным казалось Попову решение Артема перебраться в дикую таежную глухомань подальше от столичных новомодных идей и надвигающихся перемен. Попов к переменам относился спокойно, считая их неизбежным злом, приносимым развитием цивилизации в человеческое общество. Но после событий января 1905 года и он призадумался. «Черт его разберет, – рассуждал, оставаясь сам с собой наедине, многоопытный купчина, – может, Артемий и прав. Оно, конечно, понятно, что в одночасье с насиженного места срываться глупо и ненадежно. Но Артем мужик неглупый и, если стать на его место, поглядеть вокруг и подумать над тем, что увидишь, можно бы и вправду подыскать себе что-нибудь поспокойнее в дальних губерниях. – Попов задумчиво оглаживал бороду. – Да, что-то с Россией нашей матушкой неладное происходит, здесь с Артемием не поспоришь. Чтобы царь в свой народ из ружей палил! Такого только в самые смутные времена дождаться можно! Вот и начинают люди за жизнь свою беспокоиться. Это же надо, в его годы за тридевять земель уезжать! Э-хе-хе. В Сибири, конечно, тоже разные места встречаются. В иные лучше и не соваться. Но в Кишме и, правда, хорошо. Тихо, патриархально. Местный голова там силен, никому спуску не дает. Оттого и спокойствие там, и порядок. Чуть что, сразу в кандалы. Благо, там все рядышком, – углублялся в рассуждения купец, и так и сяк вертел он свои мысли и все время приходил к одному и тому же выводу. – Получается, прав Артемий. Умный он мужик. А таким сам господь помочь велел».

Артемий тем временем встал рядом с Кузьмой и теперь они оба возвышались над купцом, как два могучих дуба над низкорослой березкой.

– Давай, Андрей Пантелеймонович, сделаем так. Пока Кузьма здесь наукам обучается, съезжу я в те места, посмотрю, что там к чему, а там и окончательный ответ тебе дать сможем. А теперь скрепим наш союз крепким рукопожатием, в любом случае, спасибо. Мы добро помнить умеем, – сказал Артем. Купец с искренним удовольствием пожал протянутую ему руку и ответил:

– Препятствий никаких не имеется. Надо тебе, Артемий Кузьмич, действительно съездить в те места, посмотреть, как там люди живут, обдумать все. Решение это неспешное, тебе еще надо со своими делами разобраться. Торговлю продать – это не таракана задавить. Флот опять же. Я ж все понимаю, там люди живые, о них тоже позаботиться надобно. Одно могу сказать, чем смогу тебе подсобить – все сделаю. У меня знакомств всяких много. Посмотрим, помаракуем, может, что и получится. – На том они и разошлись.

Купец ехал домой и размышлял о том, что сейчас произошло. «Смелые люди, – восхищенно думал он. – Если бы мне так вот пришлось, еще не знаю, сдюжил бы я или нет. Из родной земли с корнем вырываться – это, я вам доложу, не фунт изюма. Но мне как раз такие и нужны. Да и времена сейчас действительно смутные наступили, может, и правильно, что Астафьевы-то на прииск переедут. И мне сподручней, можно спокойно другими делами заняться».

Приняв решение, Попов облегченно вздохнул и перекрестился. Он подумал о том, что ему господь всю жизнь помогал, и лично у него тихие местечки в тайге давно уже имеются. Жизнь, конечно, по-всякому повернуться может, но в случае чего он все предусмотрел. Столица, она и есть столица – блестит как стекляшка на солнышке. Но столица – она больше для праздности, для развлечений. Там деньги тратить хорошо. Чтобы заработать, надо подальше от столицы держаться. Поэтому в столице Попов бывал только наездами, а постоянно жил он в Иркутске – нельзя далеко от собственного дела удаляться, а то приказчики да прислужники быстро твое дело по ветру развеют, а тебя самого по миру пустят. Это наблюдение было проверено многими поколениями купцов и давно вошло в ранг закона. А законы нарушать вредно для здоровья.

Артем вскорости собрался и отбыл на север. Поселок Кишма был небольшим, как и все таежные поселки. Но порядка в нем было побольше, чем в остальных. Дело в том, что заправлял здесь толковый и скорый на расправу сельский староста. Артем о нем узнал еще от Попова, но совершенно не ожидал, что этот человек окажется ему знаком.

Добравшись в Кишму по свежему снежному насту, Артем постучался в первый же дом и спросил, где обитает местное высокое начальство. Толстая румяная девчонка, высунув нос из-за двери, кивнула головой в сторону опрятного двухэтажного дома с резными ставенками на окнах. Артем по хрустящему от мороза снежку бодро дошел до указанного дома, и позвонил в колокольчик, подвешенный над входной дверью. «Экзотика, – подумал он, разглядывая колокольчик, сработанный явно далеко от этих мест. Такие попадались ему в Англии – там был небольшой городок, славившийся такими вот симпатичными колокольцами. – Надо же, англичанин, а в такую глухомань забрался», – подивился Артем. Тем временем двери отворились, и на крыльцо вышел высокий бородатый мужчина. На его плечи была небрежно наброшена офицерская шинель, чему Артем тоже удивился – мороз на улице был нешуточный, а шинель для этих мест предмет не очень надежный. Вот шуба полохматее – это другое дело!

Внезапно мужчина издал какой-то невнятный звук, похожий на звериный рык, и через мгновение Артем уже был зажат в дружеские объятия, похожие на объятия гидравлического молота.

– Бог мой, Артемий, ты какими судьбами, – голос был знакомым, но узнать его Артем не мог, как ни старался. Он внимательно всмотрелся в лицо незнакомца, и тот, улыбаясь, отстранил Артема от себя и только приговаривал: – Вот уж кого не думал я здесь встретить, так это Астафьева. А ты, похоже, меня так и не признал. – И вдруг Артема словно молнией ударило – длинный коридор, Белочка в белоснежном кисейном платье. И они, молодые и счастливые, бегут по этому коридору, а вслед им несется дружный хохот и пожелания долгой и счастливой жизни.

– Бог мой, Павел. Ты? – Теперь уже удивляться пришла очередь Артема. Никак он не ожидал увидеть здесь Павла Моршанова, которого в последний раз видел на собственной свадьбе. Это было так давно, словно в какой-то прошлой жизни! – Павел, ты откуда здесь? – Артем искренне обрадовался.

– Чего это мы с тобой на морозе торчим, пошли в дом, – Павел потащил его за собой, одновременно призывая громогласным голосом всех своих чад и домочадцев. – Эй, где вы там. Накрывайте на стол, гости у нас.

Через час они сидели в небольшой, скромно обставленной гостиной и пили вполне сносный кофе с французским коньяком, обнаружить который здесь Артем никак не ожидал. После обильного застолья и громких проявлений восторга и гостеприимства, Артем и его старинный приятель, с которым они не виделись целую жизнь, наконец, уединились, и теперь могли спокойно поговорить по душам.

– Кофе у вас почти такой же, как в Питере, – заметил Артем.

– Да, снабжение здесь неплохое. Когда дело касается золота, люди начинают проявлять трогательную заботу о близких. – Павел всегда был немного язвителен, и с возрастом эта его черта не исчезла.

– Слушай. А колокольчик-то у тебя английский на дверях, это для форсу, или символ какой?

Павел рассмеялся.

– И ты купился на эту загадку, друг мой ситцевый? Это радостно! Значит, не зря я с ним столько возился. Кружева железные, это вам не ленточки плести, – Павел веселился от души. Немного успокоившись, он пояснил: – Никакой он не английский. Это я сам сработал. Я здесь помимо всего прочего еще и кузнецом. Так, для души. И телу от этого только польза. А колоколец и вправду знатный, я рад, что ты заметил, это для меня как бальзам на сердце.

– Расскажи, как тебя угораздило забраться в такую глухомань? – Попросил Артем.

– А тебя сюда каким ураганом занесло? – Ответил вопросом на вопрос Павел.

– Да, пожалуй, ты прав. Меня действительно ураганом. В Питере сейчас неспокойно стало. Не нравятся мне эти новые веяния. – Артем тяжело вздохнул, всем видом показывая собеседнику, как непросто ему было принять такое решение. – Я перебираться сюда собрался, вместе с семейством. Купец Попов, знаешь такого, – Павел согласно кивнул, – так вот, он нам на своем новом прииске весьма выгодные условия предлагает. Если все, как он говорит, то думаю деньжат в это предприятие вложить. Да сына своего к этому делу пристроить, пусть пока на чужом опыте обучится, а потом, глядишь, и свое потянет. Вот я и приехал – осмотрюсь, воздух понюхаю. Может, чего и вынюхаю. Помнишь, какие мы раньше легкие были на подъем? А разве что-то поменялось в нас? Думаю, ни-че-го. – Артем вдруг вспомнил студенческие годы, и его речь слегка изменилась, на глазах теряя свою степенность и неторопливость. Павел понял это и улыбнулся приятелю:

– Что, молодость вспомнил? Это хорошо. Нельзя, брат, нам стареть, никак нельзя. Хотя бы душой. А то кто кроме нас эту природу суровую выдержит? – Пока Павел раскуривал трубку, в комнате повисла небольшая пауза.

– Понимаешь, жизнь как-то так закрутила-завертела, – продолжил он, с удовольствием затягиваясь крепким самосадом – дым у того был ядреный и совсем не похожий на запах дыма от табака, к которому Артем привык дома. Дым был злым и кусючим, от него щипало в глазах и невольно наворачивались слезы. – Я и сам не понял, как здесь оказался, хотя я в этих местах уже почти двадцать лет обитаю. Эдакий Робинзон Крузо, – Павел невесело усмехнулся. – Молодой был, глупый, вот оттого здесь и кукую, почитай, полжизни. Я, Артемий, не с той компанией связался. – Павел серьезно посмотрел на Артема, и отвечая на его немой вопрос пояснил: – С эсэрами я связался, понимаешь. Модно тогда это было, бомбисты, всякие лозунги, демократия. Землю между всеми поделить и все богатства обобществить. В общем, вся эта демагогическая чушь меня и сгубила. Я сначала во все это свято верил, думал, если для народа постараться, так этот народ потом всю жизнь будет за меня бога молить. Да, да, я действительно в это верил, – Павел искренне рассмеялся, и покачал головой. – Если бы мне кто-то тогда растолковал, из каких лозунгов жизнь на самом деле состоит, – Павел разочарованно хмыкнул, – но не нашлось такого, вот и залетел я сюда, аки голубь сизый. Если коротко мою биографию рассказать, то… – Павел помолчал пару минут и словно бы решился: – Группа у нас была, «Русские мстители» называлась. Брат мой, Алексей, в той группе главным заводилой был. Мы одного неправильного губернатора решили на бомбе летать научить, но, как позже выяснилось, за нами уже давно следили. Не успели мы. А сейчас думаю – и, слава богу. Одной душой меньше на моей совести. – Павел нервно затянулся ядреным табаком. – Пока следствие, пока суд. Брата моего повесили, а мне – десять лет каторжных работ. Вот я их все и оттрубил. Здесь, неподалеку. А потом сюда перебрался. Семью завел. Местным головой меня выбрали, – заметив удивленный взгляд Артема, Павел понимающе усмехнулся и пояснил: – Здесь ведь у половины жителей биографии еще чуднее моей, так что на каторжное прошлое внимания никто не обращает. А все же я из дворянского сословия. Так и живу. – Павел посмотрел на Артема, взглядом словно ища у него одобрения, но тот слушал его молча, словно принимал исповедь. – Как говорится, каждому на роду что-то написано. Вот, наверное, и мне судьба такой сценарий для жизни написала. Я только здесь понял, что к чему. С местным народом так за эти годы накувыркался – какая там демократия! Какая свобода! Ерунда все это. По сусалам, и в кандалы. Иначе ничего не понимают. Пьют, воруют друг у друга. А-а-а, – Павел махнул рукой, и на несколько секунд в комнате повисла тишина. – Так, что правильно ты подметил, в Питере неспокойно нынче, я уж слыхал об этом, тут своя почта – сорока на хвосте приносит. – Павел прищурился, и в его глазах завертелись смешливые искорки. – Если бы у меня такой вот батька, сметливый, вроде тебя в прежние годы оказался, да совет мне толковый дал, то моя жизнь наверняка бы по-другому сложилась. – Он хмыкнул и немного помолчал, словно бы пытаясь что-то вспомнить. Но через минуту его настроение снова переменилось и он, хохотнув, заявил с гордостью: «Ничего. Зато теперь я уважаемый человек, – подытожил Павел свой рассказ. Артем согласно кивнул и предложил тост за мудрых и сильных людей.

– Понимаешь, главное не то, как ты войдешь в ситуацию, главное, как ты из нее выйдешь. Этому меня жизнь научила, – сказал Артем и выпил за здоровье приятеля хорошего французского коньяку.

Потом он вернулся в Питер и сообщил купцу Попову свое окончательное решение.

– Предложение твое примем, а про условия, думаю, успеем еще поговорить. Спешить нам некуда.

Глава 18

Среди глухой тайги стояла покрытая мохом сторожка. Мох этот вырос на ней от времени – так давно она здесь была построена. Сторожка одним боком прислонилась к старой толстой елке, а другим вросла в невысокую земляную насыпь, поросшую сверху травой. Из сторожки вышел ее хозяин. Он был похож на свое жилище как две капли воды. Такой же замшелый и покосившийся. Хозяин был очень стар, чем и объяснялось это поразительное сходство. Он прислушался к лесу, и чутким слухом – возраст и образ жизни не повредили его здоровье, – уловил неподалеку громкий хруст веток, который для этих мест не был чуждым звуком, но все же слышался здесь не часто. Если только какой-нибудь крупный зверь не забирался в эту чащу. А уж стороннему человеку здесь и совсем нечего было делать – глухомань вокруг да чащоба лесная.

Ветки продолжали настойчиво хрустеть, и звук этот становился все ближе. Хозяин просто стоял и ждал, выпрямившись во весь свой недюжинный рост. Он не боялся, нет. Ему нечего и некого было бояться. В его годы такая штука, как «страх» отмирает в человеке как ненужный атавизм.

В просвете между деревьями обозначились две человеческие фигуры. Люди остановились, и один из них внимательно огляделся вокруг. Заметив сторожку, которую, если не знать о ее существовании, то и вовсе нельзя было найти, человек уверенно двинулся в нужную сторону.

Хозяин продолжал неподвижно стоять и ждать. Раз эти люди знали о его жилище, значит, они были свои.

– Дед Егор, ты, что ли? – Человек, который первым приметил сторожку, окликнул ее хозяина по имени. – А я смотрю: ты, не ты? Или, может, пенек мохом оброс. – Человек подошел к деду Егору и троекратно расцеловал его в обе щеки.

– Ты, Валек, опять навеселе, – старик недовольно поморщился. – Еще птицы не умылись, а тебе уже налили.

– А ты меня не стыди, дед Егор. То, что я с утра на грудь принял – это ерунда, – глаза у Валька блестели неестественным блеском, и походка его была не вполне твердой, но голова его соображала с поразительной ясностью. – Смотри, лучше, какого я человека к тебе привел. – Дед оглядел незнакомца, но промолчал. – Знакомься, это Николай. Следователь. Он из Москвы, – торжественно и как-то неуместно громко для этого спокойного, не тронутого цивилизацией места, объявил Валек.

Дед снова поморщился. Но к гостю это не относилось. Дед еще раз внимательно оглядел гостя, но теперь в прищуре его глаз вспыхнул и сразу погас недобрый огонек. Он отвернулся от гостей и сказал в сторону, словно бы ни к кому и не обращаясь:

– Ну, заходите, коль пришли. В эдакую даль просто так не ходят. Значит, дело ко мне серьезное.

Мужчины вошли в сторожку. Внутри она оказалась неожиданно опрятной и чистой. Вещей было не много, но все они лежали на своих местах. Посредине стоял крепкий дощатый стол, а рядом пара высоких пней – вместо стульев. Дед усадил гостей на эти пни, а сам занялся приготовлением чая. Из железного чайника он налил кипятку в старенький котелок и бросил туда же несколько щепоток травы.

– Чай у меня свой, особый. – Дед совершенно не смущался присутствием гостя, как будто был знаком с ним тысячу лет. И продолжал свое нехитрое дело так спокойно и привычно, словно бы эти двое зашли к нему на огонек по его же приглашению. Только хмурая глубокая складка между бровей стала еще глубже. – Валек сказал, вы из Москвы будете? – Дед разлил по жестяным кружкам душистый отвар.

– Да, я из Москвы, – просто сказал Николай.

– И это ты через полземли ко мне в гости, что ли, собрался? – Дед хитро прищурился, и вся его благость, которая до этого момента словно невидимая накидка окутывала его фигуру, исчезла, и из-под этой накидки на мир глянуло лицо с волчьим взглядом и волчьими же клыками, хищно выпирающими из мощных челюстей. Но это был только единый миг, и снова на Николая глядело лицо старца, уединившегося от людей в глухой чащобе, лицо человека, чей философский взгляд на мир уже давно был предопределен многими скорбями и знанием. Николай поежился от того видения, что на миг выглянуло, обозначилось перед ним, случайно вывалившись из этого замшелого старца, и подумал: «Биография у этого дедушки – мама не горюй. Или я плохой мент». Вслух же он произнес:

– Я хотел бы с вами поговорить. Дело в том, что я следователь, и расследую одно очень интересное дело. И вот кое-какие обстоятельства привели меня в ваши края. Дело это немного странное, и мне в нем неясны пока некоторые обстоятельства. Но я думаю, вы сможете ответить на мои вопросы, и тогда все станет на свои места.

– А почему ты, мил человек, решил, что я с тобой разговаривать захочу? – Дед усмехнулся. Но Николай был тертым калачом. Его тяжело было смутить, и он слыл хорошим следователем именно потому, что хорошо знал людей, знал с кем и как надо разговаривать.

– А я и не собираюсь вас насильно заставлять, – миролюбиво сказал Николай. – Видите ли, я сам, то есть, лично, заинтересован в том, чтобы понять, что произошло на самом деле. – И Николай коротко рассказал деду Егору о тех обстоятельствах, которые привели его в Кишму. – А мать той девушки, на которой я собираюсь жениться – это Тамара. Помните девочку, которая осиротела много лет назад, когда вы катались на санках? Это она. Вернее, это ее дочь, Маша. А Тамары, к сожалению, уже нет. Она умерла пять лет назад. – Николай замолчал и внимательно посмотрел на деда Егора. Дед сидел теперь словно покрытое пожухлым мохом каменное изваяние, глаза его застыли и покрылись мутной влажной пленкой. Лицо напряглось так сильно, что, казалось, каждый мускул сжался от невероятного усилия. Валек, который во время этого разговора тихо сидел у стола, достал из-за пазухи бутылку и отхлебнул из нее большой глоток. Он даже не поморщился, словно бы пил обыкновенную чистую воду. Привычка!

Влажная пелена сползла с глаз деда Егора и пробиралась теперь по его морщинистым, словно перепаханное поле, щекам. Слезы скатывались с его лица и падали на безвольно упавшие ладони.

– Думал, не достанет она меня, Верочка-то моя, лет прошло, страшно подумать, сколько. А ведь ошибся я. С каждым годом все больше и больше достает. Видимо, знает, свидимся, – дед говорил как будто бы сам с собой. Николай тихо сидел за столом, не решаясь нарушить неуместным движением то, что сейчас происходило в этой комнате. Он понимал, что его появление здесь не запланировано никакими жизненными прогнозами и тревожит давно забытые в шкафах скелеты, но иначе он не мог. Он должен был довести это дело до конца, это была его работа. А свою работу он любил.

Дед вытер лицо тыльной стороной ладони. Там кожа, по-видимому, была помягче, чем на ладонях, которые были похожи на плохо оструганные доски. Теперь он был спокоен, и взгляд его приобрел какую-то умиротворенность.

– Спрашивай, сынок. Я готов, – голос его звучал теперь совсем по-другому. Из него исчезла насмешливость и вкрадчивость. Это был голос человека, который много страдал и заслужил прощение. И от бога, и от людей. – Мне, наверное, давно нужно было рассказать об этом. Но, знаешь, только с годами становишься понятливей. В молодости кажется, что весь мир под себя подомнуть можно. А зачем? Этот вопрос приходит намного поздней. Зачем подминать, когда можно жить просто так, в мире с самим собой и другими людьми. Жалко только, что ничего нельзя вернуть. Спрашивай, сынок. – Дед теперь был тихим и покорным.

– А вы не могли бы сами, без моих вопросов, – голос Николая, обычно рокочущий и напористый, теперь звучал мягко и даже просяще. – Понимаете, это ведь не допрос. Вы правы, прошло столько лет, что теперь уже многое не имеет значения. Вот я и подумал, что вы сами можете определить, что важно, а что нет. Я думаю, вы это знаете лучше меня, и с удовольствием послушаю вас просто так. Меня интересует история семьи Астафьевых. В архивах значится, что они появились здесь в 1906 году. Но я нигде не нашел ни одного слова о том, почему они здесь появились. Жили себе люди, и жили припеваючи в большом городе, замечательно жили, в достатке, интересной жизнью, и вдруг, ни с того ни с сего, сорвались с насиженного места и оказались здесь. Непонятно! Прожили здесь три поколения, потом вдруг опять ни с того ни с сего сорвались с насиженного места – и в столицу. И еще меня интересует, при чем здесь бандит по кличке Зуб. Личность он для вас известная – я документы смотрел, – Николай пристально взглянул на Егора, а тот при этих его словах втянул голову в плечи. И словно бы на глазах сжался, уменьшился в размерах; так делают дети, когда ожидают хлесткого удара плеткой от злого родителя и уже ощущают одновременно и чувство вины, и раскаяние за совершенную шалость. Николай отметил этот небольшой нюанс про себя, а вслух сказал: – Вот я никак в толк и не могу взять, каким боком Зуб в этом деле прилепился. Словом, дед Егор, все, что сочтете нужным, то и расскажете. Неволить не буду. И еще одно. Никаких протоколов не будет. Это мое дело, как я буду перед начальством выкручиваться. Но я вам обещаю, что ваше имя там упоминаться не будет.

Дед с благодарностью глянул на следователя и начал свой рассказ.

– Я тебе, Николай, все по-порядку буду рассказывать. Так, как мне об этом мой отец рассказал. Начну с тех времен, когда меня-то еще и на свете не было. Но без этого рассказа тебе не все понятно будет. Так что придется тебе про старые времена послушать. – Николай согласно кивнул и весь обратился в слух.

– Много лет назад приехала в эти далекие края новая семья. Фамилия их была Астафьевы. Почему приехали – не скажу, этих резонов я не знаю. Но обо всем остальном скажу без утайки. Нечего мне перед людьми уже скрывать, мне до бога с полвершка осталось дотянуться, – дед Егор сказал это весомо, словно отрезал.

Астафьевы эти сильно отличались от всех, кто жил тогда в Кишме, и сначала и они держались немного особняком. Глава семейства, Артемий Кузьмич, был тогда уже в весьма преклонных годах. Ему было под семьдесят. А сын его, Кузьма, уж пятый десяток разменал. Жены у Кузьмы не было, а был сынишка, Петруша, двух лет от роду. И вообще, Кузьма этот был человеком замкнутым и нелюдимым. В отличие от своего сына, Артемий Кузьмич слыл человеком приветливым и великодушным. Он любил рассказывать о своих многочисленных путешествиях, и местные ребятишки толпами собирались у его крыльца – послушать легенды деда Артема. Его жена, бабушка Белла, обычно выносила на крыльцо целую гору пирожков в выстланной чистым полотенцем корзинке и угощала ребятишек. Она была немногословна и улыбчива. Ее лицо и тогда еще хранило печать потрясающей красоты. Она принадлежала к тому редкому типу женщин, которые даже в преклонные годы имеют на всем своем облике отпечаток особой человеческой породы, той породы, которую люди именуют царской. Ее прямая спина не поддавалась проискам времени, и гордая осанка, и высоко поднятая голова не были признаком заносчивости, а отражали ее внутреннюю спокойную и уверенную в себе душевную силу. От нее словно бы исходил внутренний свет, и каждый, кто хоть раз поговорил с ней, проникался глубоким чувством доверия к ней и готов был убедить любого в том, что Белла – сама доброта и участие.

Сначала Астафьевы жили в небольшом деревянном домике, как и все селяне. Но вскоре Артемий Кузьмич затеял большую стройку и выстроил большой добротный дом, каким в Кишме не мог похвастаться даже самый зажиточный житель. Дом был просторным и крепким, но, что было самым невероятным – Астафьевы ничуть не загордились после новоселья. Они, даже переселившись в такие огроменные по местным меркам хоромины, оставались милыми и приветливыми людьми. Пожалуй, только за исключением сына Артемия Кузьмича – Кузьмы. Тот был по-прежнему немногословен и даже слегка угрюм. Никто и никогда не видел на его лице даже подобия улыбки. Но нрава он был незлого, а скорее спокойного и созерцательного, и никому никакого неудобства или неприятностей не чинил. К нему вскоре привыкли и даже наградили смешным прозвищем Кузьма Угрюмыч.

– Кузьма был инженером на прииске, – дед Егор рассказывал неторопливо, обстоятельно, иногда даже повторяя по нескольку раз в своем рассказе какие-то обстоятельства, словно бы сам для себя то ли вспоминая, то ли еще глубже вдумываясь в эти давно случившиеся жизни и обстоятельства. – Мне рассказывали, что его сам хозяин прииска на это место определил. Сынок его, Петруша, как подрос, гонял с местными ребятишками по всем окрестным лесам, рассказывая небылицы про каких-то индейцев, живущих на другом конце земли, и еще про всякую всячину, о которой дед Артемий читал ему в старых книгах.

Книги эти Астафьевы привезли с собой в несметном количестве. Селяне удивлялись – в такую даль тащить эдакую бесполезную тяжесть. И зачем им эти книги, никто в толк не мог взять. Но прошло совсем небольшое время, и Белла устроила в Кишме маленькую школу. Она выделила для этого самую большую комнату в своем доме и стала зазывать туда всех окрестных ребятишек. Ребятишки из любопытства приходили к ней. Сначала из любви к пирожкам. А потом уже и по другой причине. Оказывается, книги были не таким уж бесполезным грузом. И когда умеешь складывать буквы в слова – это само по себе интересное занятие. Но становится еще интереснее, когда из книг вдруг выходят на свет божий сказочные герои и былинные богатыри. А то и вовсе живые люди. Это было очень захватывающе, и вскоре в Кишме начался читальный бум. Ребятишки взахлеб рассказывали взрослым о том, что им удалось узнать, и взрослые, заинтригованные услышанным, теперь обсуждали это при каждой возможности. В общем, вскоре семейство Астафьевых стало самым известным во всей округе. И однажды, наслушавшись от младшей сестренки разговоров о всяких чудесах, двоюродная сестра деда Егора, Настя, собрала нехитрый подарок – несколько кедровых шишек и крохотную сахарную голову – свою самую большую драгоценность, и пошла в гости к удивительной бабушке Белле.

– Здесь я еще тебе уточнить обязан, – прервал свой рассказ дед Егор. – Сестре-то моей, Настене, на тот момент уж двадцать годков стукнуло, а самого меня еще и в проекте не было. Сам понимаешь, семьи тогда большие были, детишки часто мёрли – бабы каждый год рожали. Я с этими событиями, аккурат, в один из годков-то и народился. – Сделав это важное замечание, дед Егор продолжил свой рассказ.

Белла всегда была добра к тем людям, которые встречались ей в ее долгой жизни. Она с интересом приняла любознательную Настю, напоила ее чаем и после задушевной беседы прониклась к ней большой симпатией. После этого случая Настя стала бывать у Астафьевых почти каждый день. Белла рассказывала девушке истории, которые той казались необыкновенными и волшебными. Она слушала пожилую женщину, затаив дыхание, и в ее голове вырисовывались разные образы и фантастические видения. Но постепенно Настя привыкла к этим рассказам и стала находить их не такими уж и необычными. А кое с какими вещами ей пришлось очень скоро согласиться, так как Белла предъявила ей доказательства их существования. Например, когда девушка впервые увидела патефон, она долго кружила вокруг него, прикладывала ухо к его краснодеревянным резным бокам, и никак не могла понять, что же это за зверек, который умеет петь разными голосами. Белла как смогла, объяснила своей юной приятельнице, что это просто такая машина. И машин на свете великое множество, просто до далекой Кишмы эти изобретения рода человеческого еще не доехали. Но все впереди, и прогресс обязательно настигнет и эту далекую местность.

Настя слушала Беллу и верила ей. Белле нельзя было не верить. Ее тихий голос звучал как трель лесного ручья, спокойно и завораживающе. Их внезапно возникшая дружба продолжалась уже около месяца. Белла учила Настену читать, и та делала поразительные успехи.

И вот однажды сын бабушки Беллы, Кузьма Артемьевич, вернулся с прииска раньше, чем ожидалось, и в кухне он неожиданно застал очаровательную молодую девушку, которая над чем-то звонко хохотала. А его матушка, Изабелла, сидела рядом и тоже широко и радостно улыбалась.

– Ой, смотри, Настюша, наш Кузенька вернулся. – Белла подошла к сыну и поцеловала его в лоб. Кузьма в ответ поцеловал матери руку и с интересом посмотрел на девушку. Та тоже смотрела на него с нескрываемым любопытством. Так они с минуту смотрели друг на друга, а Белла на них обоих. И при этом на лице Беллы пряталась в бесчисленных складочках и морщинках едва заметная улыбка удовольствия. От долгого взгляда Кузьмы девушка сильно покраснела, но сама глаз тоже не отвела. Спасла положение Белла: – Мы, вот, Кузенька, сидим, обсуждаем, как лучше из кедровых шишек орехи добывать. Настенька предложила пару белок приручить. Говорит, это самый быстрый способ, – и Белла снова улыбнулась. Кузьма поднял брови и с еще большим интересом посмотрел на девушку.

Через год они сыграли свадьбу. И покатились длинные годы, посыпались события, только успевай поворачиваться. Где-то далеко грохотали революции, обрушивались целые привычные миры, а на их месте воздвигались новые. Эхо этих всемирных передряг докатывалось и до Кишмы в виде сельсовета, некоего подобия коллективизации и организации колхоза. Но места здесь были настолько глухие, а народ так привык к сложившемуся за века укладу, что все новшества протекали здесь словно бы в замедленном кино. Неторопливо, даже можно сказать, обстоятельно. Единственное ценное предприятие этих мест – золотой прииск – был объявлен народным достоянием. Купец Попов – хозяин прииска, вовремя сообразил, что к чему, и, прихватив все нажитое за долгие годы добро, уехал в Париж, подальше от этих мест, не дожидаясь разных революционных неприятностей. Пожалуй, больше ничего не изменилось. Все продолжали работать на прииске так же, как и пятьдесят, и сто лет назад. Только вот техника на золотодобыче понемногу изменялась, и то не сразу, не торопясь, а потихоньку, как принято в русской глубинке, непривычной ко всякого рода скорым и новомодным фокусам.