Текст книги "Приключения стиральной машинки"

Глава 3

Яркий солнечный луч медленно скользил по старинному гобелену. На гобелене были изображены пастушка в кружевном чепчике и несколько овечек, которые паслись на зеленом лугу. Когда луч задевал лицо пастушки, казалось, что она оживает и начинает жеманно подмигивать и строить глазки пастушку, который выглядывал из-за дерева, росшего на краю зеленой полянки.

Маленький мальчик, натянув до подбородка расшитый розовым шелком пододеяльник, внимательно следил глазами за солнечным лучом. Ему казалось, что и этот луч, и оживший гобелен играют с ним в какую-то новую, непонятную пока игру. Но мальчик был очень разумным. Он понимал, что дети еще не так много знают об этом большом мире, и спокойно ждал, пока станет взрослым.

Гобелен висел на стене над кроватью мальчика, и малыш так привык к нему, что даже иногда шепотом разговаривал с пастушком, доверяя ему свои самые важные секреты. Пастушок всегда внимательно слушал все, что ему рассказывали, и никому потом эти секреты не выдавал. Видимо, он был надежным и молчаливым другом, и мальчику это очень нравилось.

Малыш часто просыпался по утрам оттого, что хитрый луч щекотал его нос или щеки, а потом обязательно перебирался на гобелен и будил пастушка и пастушку. И эта игра продолжалась до тех пор, пока в спальню не входила нянюшка и певучим голосом не произносила традиционную фразу:

– А кто у нас в кроватке спит? А кто у нас вставать не торопится? Артемка, барин наш сахарный. Вставайте, господин, просыпайтесь. Матушка будить изволит, хочет поцеловать вас с утра. – И тогда мальчик делал вид, что только проснулся и мысленно посылал солнечному лучу воздушный поцелуй и пожелание доброго утра.

Мальчику было пять лет от роду, но он отличался кротким нравом и учтивостью, которая свойственна хорошо воспитанным людям. Он садился на кровати, желал нянюшке доброго дня и та, продолжая причитать и напевать одновременно, одевала его, умывала и расчесывала. После этого Артемка шел завтракать. В столовой за большим овальным столом уже сидела вся семья. Барыня, Катерина Егоровна, урожденная княгиня Ольховская. Её муж, Кузьма Иосифович, потомственный дворянин, старейшина древнего российского рода Астафьевых и их дети, старшая дочь Ольга, средняя Мария и он, Артемка, любимец семьи и наследник знатной фамилии. Артемка подходил ко всем по-очереди и звонко чмокал в щеку, умиляя своей непосредственностью все семейство. Потом лакей подсаживал его на массивный высокий стул с прямой деревянной спинкой, и семья приступала к трапезе. После завтрака Кузьма Иосифович пересаживался к пылающему камину, – в Северной Пальмире даже в самое жаркое время года тянуло сквозняками изо всех углов, – раскуривал трубочку и просил принести ему чашечку кофею. Катерина Егоровна собственноручно варила мужу кофе, и эта традиция никогда не нарушалась. Барин пускал густые синие кольца дыма и внимательно изучал свежие газеты. Катерина Егоровна садилась рядом с ним с пяльцами и вышивала. Высокие французские окна были открыты в сад, и оттуда доносилось пение птиц и журчание ручья. Нега и покой царили во всем мире.

Дети обычно шли играть на луг. Их сопровождал дядька Никита и бессменная нянюшка. Девочки бросали воланы – они очень любили эту игру, а Артемка садился неподалеку и смотрел на них. Постепенно его внимание переключалось на бегущие по небу облака или журчание ручья, убегающего за дальний лес, и тогда он погружался в мечтательную дремоту. Перед его мысленным взором проплывали неведомые страны и звери – нянюшка по вечерам читала ему книжки, которые папенька милостиво разрешил брать из библиотеки. Артемка открывал для себя все новые и новые миры, которые, оказывается, жили где-то далеко-далеко от их дома. Но до них можно было доплыть на белоснежных кораблях или доехать на карете, запряженной шестеркой лошадей. Он мечтал, что, когда вырастет, то обязательно побывает там, в этих неведомых странах, и даже там, где еще никто до него не бывал.

А пока он сидел на сочной траве летнего луга и мечтал, глядя, как сестры хохочут, убегая от дядьки Никиты, который подговорил их поиграть в салочки. И эти нехитрые занятия все длились и длились, целые дни растворялись в этом сладком безвременьи, и Артемка был счастлив.

Потом наступало время обеда. Кузьма Иосифович занимал кресло во главе стола, и, откушав наваристых суточных щей, обменивался свежими новостями с женой.

– Друг мой, Катенька, ты не представляешь, как измельчал ныне поэт. С тех пор как не стало нашего российского светила, ничего даже близко похожего на то, что было ранее, я не нахожу ни в одном альманахе. Да-а, жаль, жаль Пушкина. Как он умел стихотворствовать, э-эх! Так иногда изловчится – просто дух захватывает! Невосполнимая потеря для России. Не будет теперь у России такого Пушкина еще очень долго – попомните мои слова.

Высказав такую тираду, барин приступал к жаркому. Насытившись и выкурив еще трубочку табаку, он шел в спальню – немного вздремнуть. Лето, жарко.

И такая нега длилась и длилась уже целыми поколениями еще задолго до них, этих милых людей. И не менялось ничего в укладе семьи. Рождались дети, умирали старики, а эта нега все длилась и длилась. И, казалось, что это будет длиться еще целую вечность. Известно ведь, что всегда и всему приходит конец. Но до этого дня еще было в запасе какое-то время.

Прошло три года. Артемка научился читать и теперь при каждом удобном случае убегал в отцовскую библиотеку и просиживал там часами, погруженный в мир атласов и географических карт. Он открывал для себя не только новые страны и континенты, а еще и науки. Однажды за обедом Артемка спросил у Кузьмы Иосифовича, кто такой Платон. Кузьма Иосифович, неторопливо промокнув губы белоснежной салфеткой, отложил в сторону вилку и с удивлением спросил мальчика:

– Душа моя, Платоном кличут нашего конюха. А есть еще Клим. А почто тебе они?

Артемка с сомнением нахмурил лоб и уточнил:

– Батюшка, Платон никак не может быть конюхом. Про наших конюхов я в книжках ничего не видел.

Все сидевшие за столом расхохотались, а Кузьма Иосифович даже смахнул слезу умиления:

– Бог мой, так ты вот о чем толкуешь! Неужели тебе теперь уже интересна жизнь римских цезарей и греческих философов? – Артемка вежливо кивнул, и в глазах его родителей вдруг появилось какое-то новое выражение, оно сильно напоминало глубокое уважение, которое обычно испытывает взрослый человек к другому взрослому, если тот проявляет признаки недюжинного ума и сообразительности.

Итак, судьба Артема была предрешена: через совсем небольшое время он вполне осознанно и страстно захотел стать ученым, путешественником и первооткрывателем. Отец не стал препятствовать наклонностям сына и определил его в учебное заведение, где мальчику привили прилежание в изучении наук и насытили его жажду знаний. Страсть всей его жизни – география – была им изучена со всей тщательностью и усердием, какие могли быть у молодого человека, полагающего посвятить свою жизнь расширению границ своего Отечества. Он закончил учебу с большой золотой медалью, и семья гордилась его успехами. Маленький Артемка теперь исчез, а на свет появился Артемий Кузьмич, молодой ученый, жаждущий поскорее отправиться в свое первое кругосветное плавание. И этому суждено было случиться.

Русское географическое общество как раз снаряжало очередную экспедицию к дальним неизведанным берегам. Экспедиции в ту пору были частым явлением. И снаряжались они на деньги не только государства, но также на средства благотворителей, людей благородных и щедрых, понимавших важность эпохи, в которую им выпало жить.

И отец Артемки потихоньку от сына внес свою небольшую лепту в одну из таких экспедиций. Нет, не деньги были для него главным аргументом! Он был в меру просвещенным человеком и сознавал это, а хотелось ему большего. Хотелось, чтобы его сын свершил то, что не удалось свершить отцу в силу разных обстоятельств жизни. Хотелось ему, чтобы российские штандарты развевались далеко за пределами родной земли. И чтобы в одной из таких отдаленных экспедиций и его фамилия значилась в списках смельчаков. Но не тщеславие двигало им, а гордость. За старинное родовое имя, за смелого мальчишку, которого удалось вырастить именно таким, и за Отечество, которому всегда служили все истинно русские мужи.

Уже на излете был Золотой век Великих географических открытий, но все же оставались еще белые пятна на замшелых боках нашей планеты, и они ждали своих героев.

И юного выпускника за особые заслуги в изучении наук, и невзирая на возраст, в виде исключения, включили в состав экспедиции! Счастью юноши не было границ. Матушка промокала кружевным платком мокрые уголки глаз. Еще бы! Единственный сыночек, опора и надежда семьи – и вдруг уплывет на утлом суденышке в неизведанные страны. Вернется ли, бог весть? Было от чего заплакать.

Но сын успокаивал мать, объясняя, что не такое уж утлое суденышко их научное судно. И страны эти не вполне неизведанные. А были уже до него смельчаки, побывавшие в тех краях. И многие из них вернулись назад, к родным берегам. Утешил он мать или нет, то никому не ведомо, но решение его было твердым, и обратного пути не было.

Наступил день отплытия, и вся семья пришла провожать Артемку на пристань, туда, где стояли корабли, готовящиеся в дальний поход. Отец благословил сына на смелые свершения, завещал беречь честь фамилии, а матушка дала ему в дорогу маленький образок, который будет хранить её чадо в трудную минуту. Сестры троекратно поцеловали брата, и корабли подняли якоря и отправились на поиски неизведанных чудес. А земля большая, и чудес этих на ней никто не мог сосчитать. Никогда!

Глава 4

– Земля! Земля! Свистать всех наверх!

Юноша сидел на маленьком бочонке, разложив перед собой на грубом деревянном ящике свои записи. Он вел дневник с самого первого дня путешествия.

С утра было пасмурно, но к вечеру тучи стали светлее, окрасив небо в цвет мышиной шкурки, и видимость, несмотря на серое недоброе небо, была прекрасной. Артем рукой прикрывал тетрадь от соленых брызг, но это не всегда помогало, и тогда чернильные пятна расползались по странице.

Старый боцман посмеивался над ним, глядя, как этот мальчишка что-то там царапает перышком на листках бумаги.

– И чего это вы там все пишите и пишите, Артемий Кузьмич, – риторически поинтересовался боцман, набивая табаком очередную трубку и неторопливо раскуривая ее. Палуба размеренно качалась под его ногами, но он не обращал на это никакого внимания. Боцман плавал по всем морям, какие только были на этом свете, с двенадцати лет, и даже в самый жестокий шторм его коренастая фигура казалась приклеенной к палубе, так крепко он стоял на ногах. – Шли бы вы в каюту, там поспокойнее, и сырости поменьше, – дал боцман Артему дельный совет.

Но юноше не хотелось в каюту. Он любил сидеть на палубе, вдыхать этот терпкий океанский ветер, смотреть, как громадные водяные горы перекатываются друг через друга, поднимая и опуская их кораблик, словно детскую игрушку.

Ничто не пугало Артема – ни тяготы пути, ни постоянная качка и отсутствие твердой опоры под ногами. Уже который день только океан встречал его по утрам и провожал по вечерам, когда он, исписав добрый десяток страниц, уходил в свою каюту. Артем описывал все, что только встречалось на его пути. И каждодневный монотонный быт матросов, и вечно меняющийся пейзаж, который открывался ему на палубе – закаты и восходы, черные грозовые тучи и золотые с розовым утренние облака. Только в море можно увидеть такое буйство красок, особенно, если человек обладает натурой романтической и художественной.

Но не только романтика манила Артема. Он был готов к трудностям. Мыслями он был уже далеко. Там, где ждут его странные растения и звери, где есть новые, не исследованные никем породы камня и еще каких-нибудь неожиданных и непознанных до него веществ. Каких – он понятия не имел. Но горы прочитанных в детстве и отрочестве книг настойчиво твердили ему только одно: «Ты тоже можешь быть первым. И на твою долю хватит открытий и неизвестных доныне чудес».

Поэтому Артем был спокоен и каждый день раскладывал на деревянном ящике, стоящем на палубе, бумагу и перья. Он записывал все свои наблюдения, заносил в тетрадь каждое событие и даже записывал сальные шуточки и поговорки, которыми пересыпали свою речь матросы на корабле. Артем и не думал становиться писателем, но ему все было интересно. Он описывал каждую увиденную им мелочь просто так, из любопытства, из привычки к прилежанию и аккуратности. Еще это занятие скрашивало однообразие походивших друг на дружку дней.

Дневник его начинался так: «Мы отбыли из Петербурга сентября 26 числа года 1858. Слава богу, свершилось! Всего в экспедиции два судна, называемые корветами. Мой корабль именуют «Одеон», а второй – «Гроза». Я плыву к далеким берегам и до сих пор не могу поверить в свою счастливую звезду. В экипаже нашем помимо капитана есть еще три старших офицера и трое ученых – один этнограф и два горных инженера. Этнограф – очень занятная персона. Все зовут его Порфирьичем, и человек он очень приятный и общительный. Кажется, он в экспедициях не в первый раз, и его здесь все знают. А вот горные инженеры, напротив, держатся особняком и весьма высокомерны. Фамилии их Трофимов и Желобов. Общаются только друг с другом да еще с капитаном. Слышал также, как пожилого крепкого дядьку звали Степаныч. Он – боцман. Остальные – матросы, человек около сорока. Мне обязанности назначены несложные, но для обучения мореходному делу, по-видимому, весьма полезные. Я пока вяжу канаты, именуемые здесь концами. А еще заставляют сшивать парусину. Руки с непривычки устают, но времени свободного достаточно. Так что дневник вести можно сколько душе угодно, что я с удовольствием и делаю».

Потом шли каждодневные прилежные записи всего нового, что увидел Артем на корабле и вокруг него. Примерно через месяц он записал: «Прошли Гибралтар, и вот он, Атлантический океан. Зрелище грандиозное! Виват Российскому флоту!» Еще через пять недель они обогнули южную оконечность Африки и прошли мыс Доброй Надежды. И, что удивительно – все это время погода баловала экспедицию умеренными попутными ветрами и полным отсутствием неприятностей. Но, не зря говорят, что бывает затишье перед бурей. Случилось так и на этот раз. На траверзе Мадагаскара погода резко изменилась и вдруг спустила с цепи ураганы и ветры. Дождь хлестал с такой силой, что вода океана смешивалась с водой небесной, и теперь невозможно было отличить низ от верха. Огромные волны тяжелыми глыбами переваливались за бортом корабля. Уже который день вокруг, насколько хватало глаз, была только бушующая водяная жуть. Иногда, когда океан немного успокаивался, вода в нем становилась почти синей, как небо, но чаще она была свинцово-серой, похожей на мрачную набухающую грозой тучу.

Небо теперь почти все время было неприятного темно-серого цвета, и ночью звезды не было видно сквозь промозглый мрак дождевых туч.

Во время шторма корабли сбились с курса, но никто не терял надежды, что небо, наконец, прояснится, и станет ясно, где они сейчас находятся. Однако черные тучи над горизонтом и не думали расходиться. Чистое звездное небо и дневное светило не появлялось уже несколько дней, и это обстоятельство сильно затрудняло для экспедиции возвращение на прежний курс. И оставалось только ждать своей судьбы. Главное теперь было уцелеть в лапах океана, который во все времена мог сделать самое совершенное человеческое творение лишь хрупкой игрушкой для неаккуратных океанских волн. Идиотское выражение «ждать у моря погоды» приобрело очевидный фатальный смысл.

Видимо, местные боги, отвечающие за погоду, решили показать незваным гостям, где зимуют раки в этих краях. И они показали!

Кончились замечательные ежевечерние посиделки на палубе. Корабли мотало и несло по воле волн, пока, наконец, они не потеряли друг друга из виду. Но так часто случалось в те времена, и капитаны, зная об этом, заранее договаривались о том месте, где встретятся после бури. Обычным местом встречи в этой точке земли и был Мадагаскар. Там можно было пополнить запасы воды и продовольствия и отдохнуть после жестокого шторма. «Грозе» повезло. Она выскочила из шторма как резиновый мячик из детской рогатки, и, едва дотянув до Мадагаскара, стала на якорь ввиду его берегов – зализывать раны, нанесенные внезапным и жестоким штормом.

«Одеон» же, разлученный этим штормом с «Грозою», продолжал бороться с волнами и, словно легкое перышко, был гоним ярыми порывами ветра все далее и далее от проторенных морских дорог. Природа, как видно, разозлилась не на шутку. Шторм уже много дней гнал и гнал «Одеон» по неизвестному маршруту. Ни солнце, ни звезды не появлялись на небе уже больше недели. А только огромные водяные буруны крутили и крутили в водоворотах деревянную скорлупку с горсткой смельчаков. Пока наконец в один из серых пасмурных рассветов не раздалось долгожданное: «Земля! Земля!» Все выскочили на палубу. Буря улеглась. Дождя не было. Низкое недоброе небо смотрело на нежданных гостей неприветливо. Узкий песчаный берег тянулся длинной полосой вдоль правого борта, и край этой земли уходил куда-то за горизонт. Скорее всего, это был не остров, а континент. И это была удача! Наконец-то можно будет крепко стать ногами на твердую землю, почувствовать не надоедливую зыбь палубы, а привычную земную твердь.

Корабль подошел к берегу так близко, как позволили глубины под килем. Матросы спустили две шлюпки, и, с виду неповоротливые, похожие на половинки пузатых, разрезанных вдоль продольной оси матрешек, суденышки понеслись к незнакомому берегу так быстро, как только позволяла сила доброго десятка человеческих рук. Решено было коротко обследовать этот берег, а затем двигаться к Мадагаскару, туда, где после бури должен был ждать их корвет «Гроза».

Артем за время путешествия успел подружиться почти со всем экипажем. Он был всеобщим любимцем, как и тогда, в детстве, когда умилял всех домашних своими детскими поцелуями перед каждым обедом. Его мягкий покладистый характер делал его добрым другом для любого, кто хотел этого. Артем обладал еще одним замечательным качеством, которым природа редко наделяет человека – он умел слушать. И люди, в благодарность за это качество, одаривали юношу своей искренней дружбой.

– Прыгай, Артем Кузьмич, прыгай! Давай сюда, скорее! – Наперебой кричали ему из шлюпки. Он ловко спустился в маленькое суденышко, и матросы налегли на весла. Боцман, не выпуская изо рта любимой трубки, резкими выкриками командовал слаженными движениями гребцов.

Артем сидел на носу лодки, которая быстро неслась к неизвестному берегу, и сердце его билось громко и быстро, словно колокольный звон поселился внутри него. Артем вглядывался в приближающуюся полосу прибоя, и ему казалось, что весь мир сейчас гудит колоколами вместе с его сердцем – так и происходит встреча человека с мечтой.

Лодка неожиданно жестко, с налета, уткнулась в песок, и Артем кубарем слетел со своего места в воду. Громкий хохот окружил его со всех сторон, когда он вынырнул из соленой пены прибоя.

– Ну вот, с боевым крещением вас, Артемий Кузьмич! – Боцман спрыгнул в воду вслед за Артемом и, подхватив того за шиворот, мощным рывком вышвырнул на берег. Артем наглотался солено-горькой воды – так неожиданно и быстро оказался он в прибрежных волнах, и грубоватая помощь боцмана пришлась весьма кстати.

– Эх, наберут молоденьких мальчонок и возись тут с ними, – ласково глядя на Артема, бормотал боцман себе под нос, пока тот, словно промокший под дождем щенок, отряхивал с себя воду.

– Что, Артемий Кузьмич, солона водица? – К нему, мокрому и растерянному подошел капитан. – Ничего, не тушуйтесь. Я сам по неопытности не раз со шлюпки вылетал, пока не приноровился. – И капитан дружелюбно похлопал юношу по плечу. Матросы с громким свистом и шутками вытащили шлюпку на песок, и теперь все оглядывались по сторонам, разглядывая незнакомое место.

Берег был песчаным, но недалеко от кромки воды начинались густые зеленые заросли. Капитан разделил всех сошедших на берег на две команды и приказал обследовать этот незнакомый песчаный пляж и прибрежный лес.

– Господа, прошу вас далеко не отлучаться. Сегодня у нас задача не исследовать сей неизвестный нам берег, а пока только осмотреться. Я думаю, двух часов нам будет достаточно. Через два часа собираемся все на этом же месте. В случае тревоги трубите в горн. – И обе команды разошлись по своим маршрутам.

Артему достался лес. В его команде было шестеро человек. Трое матросов, боцман и старший офицер. Юноша обрадовался такому удивительному совпадению. Дело в том, что с этим офицером за время плавания Артем сдружился особенно тесно. Ему нравилась неторопливая рассудительность и сдержанность этого человека. Звали его Сергей Викторович Караганов. Он был дворянин, замечательный мореход и ученый, и участвовал в экспедициях уже в третий раз. За время путешествия они с Артемом провели не один час за интересной беседой. Сергей Викторович рассказывал юноше о своих путешествиях, о том, что ему довелось увидеть и услышать, и подчас его рассказы напоминали захватывающие повести, в научность которых тяжело было поверить. Но сомневаться в его словах было в высшей степени неправильно, поскольку этот человек был образцом честности и принципов.

В самом начале путешествия Караганов держался слегка особняком ото всех, и обычно после ужина, если погода не была слишком мрачной и качка немного успокаивалась, он выходил на палубу, присаживался неподалеку от импровизированного кабинета, устроенного здесь же Артемом, и долго смотрел на темный горизонт. На его лице ничего не отражалось. О чем мог думать человек в таком положении? О чем угодно. О судьбах мира, о любимых людях, о новых землях. Даже просто ни о чем. И это тоже было правильным выбором, поскольку никто не знал, что можно ждать от завтрашнего дня – в море не стоит загадывать более, чем на одну минуту вперед.

Когда оставались силы и время, Артем вечерами прилежно трудился над дневником. Аккуратно исполнив свои обязанности, – в экспедиции исключений не было, здесь каждая пара рук была наперечет, – он исписывал страницу за страницей, пока свет дня, опускаясь все ниже и ниже к водной глади, не сменялся полным мраком, и вокруг становилось так темно, что писать уже не было возможности. Тогда он прятал свою бесценную тетрадь за пазухой камзола и вглядывался в темнеющий горизонт – не мелькнет ли там что-нибудь.

Караганов никогда не интересовался тем, что именно описывал в своей тетради молодой ученый. Он и так это знал – кто в молодости не вел путевых дневников! Но ему нравился этот молодой человек с кротким нравом и учтивыми манерами. Он наблюдал за ним, незаметно посмеиваясь в усы над его наивной молодой восторженностью, которая все же невольно вызывала уважение абсолютным следованием к поставленной цели. Караганов знал, что из таких людей с возрастом получаются настоящие ученые, которые прославляют Отечество и свою фамилию. А это очень много для обычного человека, жизнь которого – только крошечный миг для Вселенной.

Как-то, в один из таких вечеров, на борт их судна рядом с судовым фонарем села большая пестрая птица. У нее был огромный красный клюв, которым она непрерывно вертела во все стороны. Вид у нее был довольно устрашающий, но только не для молодого ученого. Артем несколько минут смотрел на нее, как завороженный, а потом медленно поднялся и стал подкрадываться к незнакомке.

– Не вздумайте подходить к ней ближе, чем на три метра, мой юный друг. Даже если вы большой любитель неизученной фауны и сильно хотите с ней познакомиться, – раздался из темноты голос Караганова. – Я знаю этот вид, они очень драчливы и не оценят вашего гостеприимства. – Артем от неожиданности отпрянул назад. Караганов встал со своего места и подошел к Артему. – Видите этот шрам, – офицер завернул рукав – в слабом свете фонаря Артем разглядел белеющий на коже рубец, – это я когда-то хотел покормить такого же интересного представителя этой хищной породы. Я тогда был примерно ваших лет. – Караганов поправил рукав и посмотрел на Артема. – Знаете, на палубе становится прохладно. Что вы скажете о чашечке хорошего чаю в кают-кампании? – После этого случая их ежевечерние посиделки стали традицией. Матросы, свободные от вахт и работ, приходили послушать рассказы Караганова. Они сидели тихо, как дети, которым няня на ночь читает волшебные сказки.

– Понимаете, Артемий, в мире множество удивительных вещей, о которых мы пока ничего не знаем. – Караганов набивал трубку табаком и неторопливо раскуривал ее. – Но это совсем не значит, что их нет. Наше невежество не делает эти вещи менее значимыми для этого мира, поверьте, мой юный друг, вы на правильном пути. Ваша жажда знаний будет обязательно удовлетворена. Если есть вопрос, то обязательно будет и ответ. Печально, что не у всех людей возникают вопросы к этой жизни. И они навсегда остаются в неведении, как устроен этот мир. Это очень печально, но это так. И ничего с этим нельзя поделать – таков промысел божий. Он намеренно сделал всех людей разными, и у каждого свое предназначение. – Артем слушал товарища и удивлялся. Неужели и ему предстоит узнать столько необыкновенного и неизведанного? И этот его простой вопрос вскорости совершенно неожиданно получил ответ.

Как только маленький отряд удалился в чащу, сразу стало намного темнее – высокие стволы деревьев скрывались где-то высоко над головами людей. Их мощные кроны с тяжелыми каскадами плотной листвы прятали дневной свет и были густо переплетены лианами. Под деревьями было сыро и душно. Негустой подлесок давал вполне свободный проход, и людям не приходилось прокладывать себе дорогу вперед при помощи титанических усилий, как это часто бывает в густых нехоженых лесах.

Отряд шел вглубь леса уже около часа, когда на их пути попалось русло пересохшего ручья.

– Надо возвращаться, – сказал Караганов, задумчиво глядя вдоль ручья. – Ручей – хороший ориентир. И идти удобно, словно для нас дорожку постелили. Но сейчас идти бессмысленно, – он рассуждал вслух, – капитан дал всего два часа, а здесь дорога может быть и на несколько дней пути. – Боцман одобрительно качнул головой, выпустив густой синий клубок дыма. Матросы молча ждали распоряжений, не вмешиваясь в разговор. И только Артему не хотелось возвращаться на корабль, когда так близко были приключения из его детской мечты. А вдруг за поворотом неизвестное племя или и того интересней? Караганов продоложил: – Сейчас короткий привал, и айда назад. – Матросы одобрительно загалдели и повалились на мягкий мох, росший по берегам бывшего ручья, снимая жесткие кожаные башмаки и растирая затекшие ноги. Такая обувь хороша была на твердом дощатом помосте палубы. А в лесу тяжелые башмаки были словно пудовые гири на ногах. Они набирали влагу постепенно – толстая кожа промокала в росистой траве. Противный зуд насекомых становился невыносимым во влажном и душном лесу, и злющие мошки воспользовались тем, что люди блаженно лежали на траве без движения. Они теперь заползали в складки одежды, забирались в любые доступные места и нещадно кусались. Артем сначала отбивался от надоедливых насекомых, но не выдержал, вскочил и стал приплясывать, хлопая себя по бедрам и локтям. Боцман, посмеиваясь, смотрел на него, раскуривая свою трубку. Когда из трубки вырвался первый клубок дыма, боцман удовлетворенно вздохнул и сказал:

– Вот вы, Артемий Кузьмич, человек образованный, а того не знаете, что мошка дыма боится. Закурили бы трубочку, и вся недолга.

– Я не курю, спасибо за совет, боцман, – сквозь зубы сказал Артем, отчаянно отбиваясь от обнаглевших насекомых – сильно открывать рот в лесу, наполненном стаями мошкары, не стоило.

– Вот и зря, – поддержал боцмана Караганов, – в нашем деле трубочка крепкого табаку – небесполезная вещь. И в холод согреет, и мысли поправит после утомительного дня.

– И вы туда же, – обиделся Артем. – Я это чертово зелье с детства не люблю. Мой батюшка любитель этого занятия, а я, извините, не приемлю. – И Артем гордо вскинул голову, всем своим видом давая понять, как он относится к табаку.

– Эх, молодо-зелено, – снисходительно пробормотал боцман. Но Артем расслышал его тихое бормотание, и обида выросла над ним, как многоэтажный дом. Он теперь только что не дымился от этой обиды. Но Караганов, предвидя последствия, первым выбросил белый флаг.

– Вы в чем-то правы, мой юный друг. Конечно, табак – это не монпансье. И вредность его доказана. Но каждый человек волен в своем выборе. Если вам претит нюхать табачный дым, так и правильно, здоровее будете. Если, конечно, не станете злоупотреблять водкой или другими соблазнами. Все ведь в жизни относительно. Можно курить крепчайшее зелье и прожить долго и счастливо. А можно кушать исключительно манную кашку, и скончаться от банальной простуды, не прожив и половины жизни. Это уж как кому на роду написано. – Матросы весело заржали, но Караганов строго глянул на них, и они притихли. – Не обижайтесь, Артемий Кузьмич. Я уважаю ваши взгляды. Но я не сторонник фанатизма в любом его проявлении. Позвольте другому быть другим, и тогда гармония в вашей душе будет вечной.

Спокойствие и философский взгляд на мир – самое лучшее лекарство от любой обиды. Артем сразу успокоился и даже устыдился себя.

– Да и правда, чего это я вспылил. Вы, как всегда, правы, а у меня не хватает жизненного опыта и выдержки. – Он подошел к Караганову и подал ему руку.

– Я ценю в людях именно это качество, которое есть в вас – умение признавать свои ошибки. Или, скорее, временные заблуждения. Так будет точнее. Ваша молодость извиняет отсутствие жизненного опыта, а мудры вы не по годам. – Караганова растрогал юношеский порыв Артема, и он искренне пожал протянутую ему руку.

Притихшие матросы с уважением смотрели на обоих, а боцман только цокнул языком, вынул изо рта дымящую, словно локомотив, трубку и махнул ею, словно говоря: «Вот, мол, вам образец истинных человеческих отношений. Не грех бы и нам это перенять». Но все это можно было только предположить – на его лице цвета мореного дуба тяжело было наверняка прочесть хоть какое-то проявление чувств.

Напуганная густым трубочным дымом, мошка наконец присмирела и не наседала теперь на людей как раньше. Артем присел на траву, опершись спиной о дерево, и закрыл глаза. Перед его мысленным взором пронеслось далекое детское воспоминание: зеленый луг с пышной мягкой травой, сестры, играющие с воланами, яркий солнечный день с убаюкивающим летним теплом и безмятежностью во всем мире. Он почти задремал, но какой-то резкий непривычный звук вывел его из этого дремотного состояния. Артем прислушался. Через несколько минут звук повторился. Он напоминал цоканье лошадиных копыт по мощеной булыжником мостовой. Артем огляделся вокруг. Матросы лежали на траве, а боцман и Караганов о чем-то тихо беседовали. Артем поднялся и неторопливо пошел в сторону звука, по пути разминая затекшие ноги. Пройдя вперед по руслу ручья около сотни метров, Артем вновь услышал этот звук. Теперь он раздавался прямо у него над головой. Взглянув наверх, юноша рассмеялся. Прямо над ним на толстой ветке неизвестного ему дерева сидела крохотная обезьянка. Она рассматривала Артема с таким же любопытством, как и он ее. Когда ей это надоело, обезьянка сложила язык трубочкой и совсем как уличный мальчишка где-нибудь на набережной Петербурга стала лихо цокать им. Звук был громкий и залихватский. Казалось, еще мгновение, и обезьянка заливисто свистнет молодецким посвистом, как бывалый питерский ямщик, и примчится на ее зов Сивка-Бурка. В яблоках. Но обезьянка, поцокав языком в свое удовольствие, умчалась по ветвям деревьев куда-то в чащу. Артем развернулся, чтобы идти назад, и вдруг у себя под ногами увидел следы босых ног, отпечатавшиеся в мокрой глине на дне почти пересохшего ручья. Он присел и пальцем потрогал глину – следы были довольно свежие, глина еще не успела застыть и осыпаться. Поразмыслив минуту над этим непредвиденным обстоятельством, Артем решил, что в одиночку разгадывать эту загадку в незнакомом лесу не стоит. Быстрым шагом он вернулся на поляну, где уже заметили его отсутствие.