Текст книги "Приключения стиральной машинки"

Да и у Алешеньки дела хорошо шли. Торговля с другими городами бойкой была. Он и лесом торговал, и холстом, и воском, и веревкой пеньковою. Иногда с Севера охотники шкуры звериные привозили, так он на них тоже покупателей находил. Много еще чего было – все и не упомнишь. Я-то больше по хозяйству – в доме много дел всяких. А однажды приходит он и говорит мне: «Все, Аннушка, решил я корабль собственный купить. Дело это для меня новое, но и выгоды от него достаточно – я все подсчитал». Сказано – сделано. Я Алеше всегда в делах доверяла. Нюх у него был на выгоду, словно у хорошей охотничьей собаки. Как скажет – будет так-то и так-то, так оно всегда и получалось. Даже другие купцы к нему за советом захаживали. Знали точно – Селиванов никогда напрасно языком трепать не будет.

Так и появился у нас первый небольшой кораблик. Потом еще один, и еще. Целый флот! И стали наши кораблики бегать в заграницу дальнюю. Те купцы, которые нам картины подарили, оказывается, моего Алешеньку впервые на эту мысль-то и натолкнули. А оно и правда выгодно получалось – хозяин – барин, что хочет, то и везет. Да еще и другим купцам место на своих кораблях давал. Не бесплатно, конечно, а также с выгодой. Так и катились наши годы, как по накатанному, да по гладкому. А Марьюшка тем временем совсем взрослая стала. Ей уж семнадцатый годочек миновал. На нее парни стали заглядываться. Только не нравился ей никто. Она в своей светелке целыми днями просиживала, да картинки свои рисовала. Или на речку убежит и там на закат солнечный любуется, чтобы его потом на холсте красками изобразить.

Однажды Алеша мне сказал, что снова к нам купцы те же пожаловали. Мы, как и положено, встретили дорогих гостей, уважили. Поговорили купцы, попировали, стали нас о житье-бытье нашем расспрашивать. А Алешенька возьми да и похвастайся, что, мол дочка моя те картины, что вы нам подарили, точь-в-точь перерисовала и даже лучше того известного мастера умеет теперь лица всякие да животных изображать. Не поверили купцы. А Алеша им в доказательство показал Марьюшкины работы. У купцов от удивления даже рты пооткрывались. Не могли они поверить, что такие картины замечательные девчонка сопливая в какой-то северной глухомани сработала. Оторопели купцы. Как же так? Те картины, что они нам привезли, великий мастер сделал, он много лет учился, чтобы мастерством этим овладеть. А тут, гляди ж ты! Обыкновенная девушка, безо всякого особого образования такие замечательные вещи выделывает. И посоветовали тогда купцы нашу Марьюшку к тому мастеру великому в Италию отвезти, чтобы талант ее дивный всем показать. Посмеялся тогда мой Алешенька, пальцем купцам погрозил. «Что вы, – говорит, – в своем уме? Куда я девчонку повезу, на край света да к чужим людям? Нет. Ей замуж пора, да внуков мне рожать. Где это видано, чтобы женщина рисованием всерьез занималась?» Но купцы только головами качали, и тоже Алеше пальцем грозили. «Ты, Алексий, – говорили, – счастья своего не понимаешь. Ты знаешь, что такое талант? А еще за него огромные деньги люди платить готовы. Так что подумай, не горячись. Оно, конечно, не совсем понятно, как господь женщине такой дар преподнес. Но ему видней. А то, что барышня, так ничего страшного. Вон, в Европах барышни сейчас тоже не такие, как прежде. Все в мире изменяется. Может оно и к лучшему!» На том купцы и откланялись. А Марьюшка-то, оказывавется, и в этот раз все наши разговоры слышала. Не успели купцы на своих кораблях отчалить, как пристала она к батюшке с просьбой – отвези ты меня, родимый, в Италию. Хочу я на этого мастера посмотреть и на работах его поучиться. Алеша сначала смеялся и от Марьюшкиных просьб отмахивался. Но она была настойчивой, и он призадумался. Как-то приходит ко мне и говорит: «А что, Аннушка, может и впрямь Машу-то в Италию отправить. Вон, корабль у меня к отплытию готов. Все свое, ни к кому на поклон идти не нужно. И потом, не навсегда же мы ее отправим, а на время. А то девка совсем зачахнет без этого своего искусства». Я и оторопела от неожиданности. Куда же это ребенка несмышленого одного в дальний путь отправлять? Глупость какая! Вот я и предложила Алешеньке, что сама я Марьюшку-то в Италию сопровожу, побуду там с ней, а потом и домой привезу. Ну не станет же она в чужом краю сто лет жить. Полгода-годик я, пожалуй, выдержу. Тут пришла очередь Алеше моему удивляться. «Аннушка, такого ведь еще не было, чтобы родная жена от мужа на целый год уезжала. А как же я здесь?» Ничего не могла я ему ответить, а только заплакала. Так прошло две недели, и я все маялась и маялась. А Марьюшке еще хуже моего было. Она просто на глазах стала чахнуть. Из светелки своей совсем выходить отказывалась. Алешенька уж и сам не рад был, что купцов этих в дом позвал. И вот собрались мы с ним на семейный совет – что теперь делать, да как быть. Оно и так плохо выходило, и так нехорошо. Если Машеньку дома оставить, то совсем зачахнет девка без своих кисточек-красок. А на чужбину отправить – тоже сердце кровью обольется. Долго судили-рядили как нам быть, и, наконец, Алеша так решил: никакого страху не будет, если корабль, что в дальние края снаряжается, дополнительно грузом холста загрузить, чтобы можно было этот холст в Италии продать и оправдать такой далекий путь. Надо же когда-то и на торговлю с новыми землями отважиться! А заодно и Маша в Италии побывает. Но надолго ей там оставаться ни к чему. Пусть девушка развеется, новые места увидит. Это будет ей пищей для ума и ее рисовальных талантов. А после домой вернется и замуж выйдет, как все девушки. Там, глядишь, детки пойдут, да и все это рисование как-нибудь и забудется. Женщине в доме и без рисования хлопот хватает! И вот в этом-то, не слишком продолжительном путешествии, я и могу мою дочку сопровождать. И ничего предосудительного нет в том, что мать и дочь путешествуют на собственном судне, а где-то даже и форсу другим купцам в глаза пустить – вот, мол, учитесь, как надо своих дочерей в свет выводить. Не только на губернаторских балах юбками трясти, а еще и на италийских лугах красивых девушек местным кавалерам представлять. А вдруг герцог какой позарится на такую красавицу иноземную? Так мы с Алешенькой посмеялись – насчет женихов заморских это, конечно, шутка была. А в остальном все – истинная правда. На том и порешили.

Маша как узнала, что ее в Италию повезут, так чуть с ума не сошла от восхищения. Бросилась папеньке руки целовать. Алеша так дочку любил, что сразу же и простил ей все ее причуды, и сам поверил в то, что грядущее путешествие – благо для нашей любимой девочки. – Анна Матвеевна видимо слегка утомилась. Она попросила питья, немного перевела дух и продолжила свой необыкновенный рассказ: – Наступил день прощания. Алеша с утра был очень грустный, словно бы что-то предчувствовал. Но Машенька была весела и беззаботна, как птичка божья. Все щебетала и щебетала. Так Алешенька и поддался этому очарованию и развеялся. К моменту отплытия он даже улыбался. Правда, я видела, как он украдкой смахивал слезы, но слово купеческое дороже денег. Как сказал, так тому и быть. И у меня на сердце было тяжело, но и отпустить единственную дочку в такой далекий путь я не могла. Тут у меня сердце бы и впрямь сразу разорвалось от горя. Вот и пришлось жертвовать своим счастьем ради счастья дочери. Отплыли мы в конце мая – погода стояла солнечная, и путь предстоял неблизкий. Сначала нам ведь надо было зайти в Англию – Алеша с английскими купцами давно торговал. Они у нас лес хорошо брали, воск, а еще мед. Своего меда у них, что ли не было? – Усмехнулась она. – То мне неведомо. Алеша все верно рассчитал. К Англии мы быстро подобрались – погоды нас не задержали – и весь груз, как и положено, отдали. Капитан сказал мне, что все идет просто замечательно, и старая примета, что женщины на корабле – к беде, видимо, на этот раз не сработала. Я ему так и сказала – какие могут быть плохие приметы, если на корабле плывет сущий ангел – моя Марьюшка! Он только засмеялся в ответ. Эх, знали бы мы тогда, что нас ждет – не медля бы развернули корабль к родным берегам. Но это только одному богу известно, и роптать нам на его испытания не след. После англичан поплыли мы в италийские земли. И опять погода была чудесная. Еще бы – конец июня на дворе, лето! Италия показалась мне раем – цветы, зелень, природа необыкновенная! После наших северных лесов – просто райские кущи. Марьюшка как взялась за свои краски и мелки – так целыми днями и рисовала. Приплыли мы в Неаполь. Купцы итальянские – а это они тогда к нам в гости приезжали и Алешу убеждали Марьюшку в Италию свозить – встретили нас замечательно. Они как узнали, что Алеша не велел Машеньку в Италии оставлять, а только показать ей эту чудесную страну и сразу назад возвращаться, сначала весьма огорчились. Но потом посоветовались промеж себя и решили того великого мастера, который картины так здорово рисовал, прямо к нам на корабль доставить. Для этого они попросили у меня несколько Машенькиных работ и уехали, наказав нам ждать и никуда дальше с места не двигаться. Интересно еще то, что Машенька вдруг начала их язык учить. Сама додумалась, никто ее не просил об этом. Да так быстро по италийски объясняться научилась! У нас на корабле толмач ихний остался, так вот он с Машенькой целыми днями напролет болтал. И пока мы купцов дожидались, Машенька уже неплохо язык их понимать начала.

Наконец, купцы вернулись, и с ними действительно приехал художник тот знаменитый. Он как Машины картины увидел, так и дара речи лишился. Он только языком цокал да головой вертел, как индюк на птичьем дворе. Очень ему все эти картинки понравились, Машу хвалил и все сокрушался, что она в Италии остаться не может. Но здесь я была тверже скалы – как отец наказал, так мы и будем делать. Ни на шаг от его решения не отступимся. Художник этот на нашем корабле целую неделю прожил и Маше уроки давал. Он ее всяким тонким премудростям обучал, а она все на лету схватывала. Мастер и этому еще подивился. Мне потом купцы перевели то, что он про Машу говорил. Мол, у меня в обучении десять парней на побегушках бегают, и за год не обучились тому, что эта девушка за неделю освоила.

Настал день нам из Италии уезжать. Маша даже всплакнула. Но она всегда была разумной девушкой и слово батюшкино тоже почитала нерушимым и правильным. И так ей все понятно было: и в Италии она побывала, и со знаменитым мастером для своей пользы пообщалась. Но пора и честь знать. С легкой душой Маша покидала эту благословенную землю. А уж как я радовалась! Думала, вот не пройдет и двух месяцев, как обниму я своего мужа ненаглядного. И уже начала дни считать. Вот тут-то и начались наши напасти, словно бы кто нас сглазил. Погоды испортились совершенно, и как только оказались мы в Бискайском заливе – это название мне капитан сказал, и я его на всю жизнь запомнила – начался страшный шторм. Все северные ветры собрались в одном месте, словно решили нас погубить. Мы с Машенькой только тогда поняли, как опрометчиво было думать, что это наше путешествие – только легкая прогулка. Ветер гнал нас как скорлупку по воле волн, и унялся он только через сутки. Мы потерялись в море, но капитан успокаивал нас, говоря, что с наступлением хорошей погоды он определит наше местонахождение, и мы продолжим путь, как ни в чем не бывало. Но, видимо, бог отвернулся от нас. Когда на следующий день выглянуло солнышко, мы увидели неподалеку от нас большой корабль. Он был вооружен множеством пушек и совсем не походил на торговое судно. По тому, как побелело лицо капитана, я поняла, что чужой корабль не сулит нам ничего хорошего. «Что случилось, капитан, почему вы так побледнели?» – спросила я его напрямик. Но он не ответил мне, а только протянул подзорную трубу и кивнул в сторону чужака. Я поднесла к глазам подзорную трубу и увидела, как на мачте неизвестного судна взвился черный флаг. Я опустила трубу, теперь мне все стало ясно. Черный флаг поднимали на своих судах пираты. Они в этих краях все еще промышляли, грабя исподтишка торговые суда и не обращая внимания на запреты и указы, которые все европейские правители считали лучшей мерой для искоренения этого зла. Пираты, видимо, имели на этот счет свое собственное мнение. Я об этом много чего узнала за время нашего плавания, разговоры на корабликах длинные, как морские волны, и народец бывалый. Много чего могут порассказать людям несведущим, но любознательным.

Увы! Хотя этих искателей приключений остались сущие единицы, но на нашу долю выпала именно такая печальная встреча.

Анна Матвеевна снова прервала свой рассказ горестным вздохом. Боцман, слушавший ее рассказ, словно завороженный, даже забыл о своей трубке, и она давно погасла. Матросы сидели тихо-тихо, как послушные дети. Даже Караганов помрачнел и слушал пожилую женщину, едва ли не затаив дыхание. Еще бы! Нечасто даже бывалым мореходам приходится слышать такие истории, тем более, из уст самих участников. Из историй этих со временем и получаются легенды.

Но это со временем. А теперь все слушали этот рассказ, и если бы не обилие подробностей, подтверждающих правдивость этого рассказа, то кто-то мог бы решить, что все это пустые выдумки. Тем временем Анна Матвеевна продолжила.

– Как и предполагал наш капитан – пираты напали на нас, и через два часа все было кончено. Капитан на «Феофане» был человеком мудрым и приказал своим матросам никакого сопротивления пиратам не оказывать. И он прав оказался. Пираты, видя нашу покорность, взяли «Феофана» в плен без единого выстрела, как приз – так положено у этих людей, таковы их законы. Потом всех наших матросов во главе с капитаном посадили в большую шлюпку и отпустили на все четыре стороны. Больше мы их никогда не видели. После этого пираты внимательно осмотрели наш корабль и очень он им понравился. Часть экипажа во главе со своим начальником – звали его дон Карлос Альмадевар – перебрались с пиратского корабля на «Феофан». А на свой старый корабль этот Карлос назначил нового капитана. Так потом тот корабль с нами вместе по всем морям и плавал.

Пока пираты своими делами занимались, на нас с Марьюшкой даже никто и внимания не обращал. А мы с ней тихонько в укромном уголке на палубе так все это время и просидели.

И тут чудо случилось. Дон Карлос, этот начальник их главный, как мою Марьюшку увидал, так будто бы и остолбенел. Смотрел на нее долго-долго, так, словно бы глазам своим не верил. И ничего он тогда не сказал, а только молча ушел, но после этого все вокруг вдруг нам кланяться стали в пояс и проводили нас с палубы, словно бы мы были царские особы. Карлос потом пришел в нашу каюту и тоже был с нами весьма учтив, оказывал нам всевозможные знаки внимания. Особенно моей Марьюшке. Тут-то и помогло ей знание чужеземного языка. Хоть и не очень уверенно она на нем изъяснялась, но все же кое-что могла объяснить. Оказалось, что и пират италийский язык очень хорошо знал. Стали они понемногу общаться, разговаривать. Спустя время он Марьюшке все про себя и рассказал. Она мне потом объяснила, что пират этот – испанский гранд. У него в жизни несчастье произошло – он потерял горячо любимую жену, а теперь ему все равно – жизнь или смерть. Он с горя и подался в пираты, смерти искать, не хотелось ему руки на себя накладывать. Грех это большой. Вот он по морям и носился, ждал, когда его пуля настигнет или клинок чей-нибудь. А тут вдруг Марьюшка на его пути попалась, и оказалось, что она – прямо вылитая его прежняя жена. Вот Карлос тогда и оторопел, когда Марьюшку впервые увидел.

Но все это я узнала, когда Марьюшка хорошо на его языке изъясняться научилась и всю его биографию уже лучше него самого знала.

Мотались мы вместе с этим пиратским грандом по морям несколько месяцев. Иногда заходили в какие-то порты, я их язык тоже немного понимать начала, иногда даже на берег сходила, по земле гуляла. Много чего интересного мне увидеть довелось.

Карлос к нам привязался и теперь доверял, не боялся, что мы сбежим или предадим его. Он-то все же благородных кровей, это просто жизненные обстоятельства у него так повернулись. Единственное, чего он наотрез делать не желал, так это идти к нашим родным берегам. Я так и не знаю, почему. Может, боялся, что мы с Марьюшкой домой запросимся. Мы-то к тому времени тоже попривыкли к нему. Он, в общем, неплохим человеком оказался, а когда понял, что Марьюшка ему небезразлична, то и вовсе призадумался над своей жизнью.

Как-то раз Марьюшка прибегает ко мне в каюту – а мы с ней как барыни теперь жили, Карлос нас всякими нарядами да кушаньями баловал, у нас даже служанка своя была, единственное неудобство – это палуба зыбкая под ногами; так вот, прибежала она ко мне, кинулась на грудь и заплакала. «Матушка, – говорит, – что мне делать, Карлос меня замуж зовет. И мне он мил. Подскажи, родная, как мне поступить?» Поплакали мы с ней вместе, потужили да и порешили – будь что будет, если домой нам вернуться не суждено, то хоть здесь как-то жизнь надо устраивать. Пошла я вместе с Марьюшкой к пирату нашему и попросила Марьюшку мои слова ему перевести. И сказала я ему следующее: «Если ты хочешь мою дочь в жены взять, то пиратство твое надо тебе бросить, человеком оседлым стать и жениться на ней по всем положенным богом обычаям. Чтобы все честь по чести».

Карлос выслушал меня вежливо и головой кивнул. Мол, согласен он. Но попросил меня еще потерпеть немного – люди его, которые на корабле с ним плавали, команда его, по закону должна получить сполна все, что он ей обещал. И тогда он сможет исполнить данное мне обещание. Делать нечего, согласилась я на его условие. Все же он мужчина, а унизить его своим упрямством я не имела никакого права. Ведь мужчине перед другими тоже надо свои обязательства исполнять. Хотя бы и пиратские.

Были у меня, конечно, сомнения в его словах, показалось мне, что он чего-то не договаривает, а как узнать правду, я не знала. В душу я ж к нему не влезу, а обижать недоверием будущего зятя я не хотела. Решила так: пусть будет, как бог даст. А там, глядишь, и правда наружу выплывет.

Со свадьбой тянуть наш благородный пират не захотел. Да и Марьюшка не на шутку в него влюбилась – я-то видела, как у нее глаза горят, когда она на него смотрит. Карлос-то наш так решил: свадьба будет в его замке, в Испании, все честь по чести. Благо, там о его пиратских проделках никто и не догадывался, все думали, что он после смерти жены в кругосветное путешествие отбыл, а он никому и не рассказывал о своей жизни. Видимо, понятие о фамильной чести у него все же сохранилось. Хотя, как можно осуждать человека, который хочет из-за горя свести счеты с жизнью? Бог не простит такого осуждения. Вот я и помалкивала обо всех моих печалях, лишь бы дочь моя была довольна и счастлива.

И действительно, наступил день, когда Карлос направил наш корабль в порт, что был неподалеку от его родных мест, а там нас уже карета ждала. Свадьбу сыграли в его испанском поместье – старинное их Альмадеваров родовое гнездо – из больших серых камней сложено и огромное, как собор. Внутри за высоким каменным забором – двор большой, можно двадцать подвод в ряд поставить и еще место останется. Правда, все скромно было, Карлос гостей приглашать не стал, только я была, двое испанцев – друзья его близкие, да священник. Марьюшка его веру приняла – я тоже не возражала – бог везде един, главное, чтобы вера была искренней. А еще он бумаги все справил, чтобы все по закону, там даже обозначено было, что Марьюшка – дочь купца Селиванова из русского города Архангельска – все по-честному. Так и стала моя Марьюшка доньей Марией Альмадевар, – тут Анна Матвеевна улыбнулась, словно бы вновь удивившись тому, что суждено ей было пережить, и перекрестилась неспешно и восторженно со словами: «Чудны твои дела, господи!»

Отпив немного воды из глиняной чашки, Анна Матвеевна продолжила:

– И опять после свадьбы он нас в моря увез. Не захотел с Марьюшкой расставаться. А я чего в одиночку в его замке куковать-то буду? Вот и мотались мы еще целый год по разным берегам, столько я всякого насмотрелась, мне даже нравиться это начало. А куда деваться? В любой жизни много интересного есть, надо только о плохом поменьше думать.

Через девять месяцев, как и положено, у Марьюшки с Карлосом дочка родилась. Карлос не знал, куда от радости кидаться – то ли снова в море идти, то ли домой судно поворачивать. Но гонца сразу в родной город свой послал, чтобы, значит, готовились дочку его, Изабеллу, законной наследницей Альмадеваров признать – так обрадовался! И тут я поняла, что нашей кочевой жизни скоро конец придет. Однажды он призвал меня и говорит: «Я решил, что надо вам тоже к своему дому отбыть. Скоро уже мои обязательства заканчиваются, и вот вам мое слово – я отвезу вас домой, в Россию. Но дочь вашу, мою законную жену, я очень люблю, и она со мной навсегда останется. Ведь для вас ее счастье дороже вашей родительской любви?» Я согласилась и расплакалась. Он-то прав был! Как же я могла Марьюшку от него оторвать, если она с ним счастлива была? Правда, надо отдать должное моему зятю-пирату, теперь он почти не промышлял тем черным ремеслом. Редко очень, только когда его команда сильно настаивала, он брал в плен какой-нибудь торговый корабль, но всю команду обязательно сажал в шлюпку и отпускал. Так он еще почти три месяца маялся, все не знал, как ему с этой кочевой жизнью распрощаться. Теперь ведь ему и не нужно было смерти искать – в жизни-то все наладилось – любимая жена, дочка. Чего еще желать? Но только вот все еще какие-то старые обязательства ему покоя не давали, и как-то мне Марьюшка по-секрету об этом шепнула. Карлос, оказывается, после смерти его первой жены чуть умом не тронулся, так убивался. Решил он, что господь его напрасно так жестоко наказал, и часовню свою домашнюю всю в щепы разнес. А когда пришел в себя и понял, что сотворил, ужаснулся он своему поступку, кинулся в ближайшую церковь, упал на колени и сам себе перед Девой Марией наказание назначил и обет дал, что будет он три года по морям скитаться, смерти за свой проступок искать, а если через три года все еще жив будет, то тогда он домой вернется и жизнь свою заново начнет. А как он на эту скользкую дорожку стал, то жизнь-то правила ему свои диктовать и начала. Он, может, и не думал в пираты-то кидаться. Но сначала вроде лихость свою хотел показать, чем-то боль сердечную заглушить. А потом уже и не поворотишь назад оглобли – команда вокруг тоже лихая, если увидит, что капитан слабину дал – это, считай, конец. И пришлось ему вертеться – из огня да в полымя! Вот он и маялся, пока срок его обету не вышел.

Пришел, наконец, день, когда Карлос собрал команду и объявил ей, что вскоре он возвращается в Испанию и больше он никому ничего не должен. Все обязательства, что он команде давал, честно выполнены, и пора им распрощаться и идти каждому своей дорогой. И вроде бы все с ним согласились, но только жадность людская все и погубила. Ночью собрали пираты свое собственное собрание – они уже давно на него роптали за то, что он пропускал мимо торговые караваны и не желал их все подряд грабить, тут же его команде пиратской прямой убыток. Вот они и затеяли свой заговор ночной. По их законам Карлос вроде как слабину дал, и решили пираты его сместить, а другого человека вместо него в капитаны выбрать. И самое главное – теперь корабль тоже целиком в их владение переходил. Таков был их закон. Я об этих событиях наверняка знаю, потому что был у меня среди команды нашей лихой человек один надежный. Я с ним часто беседовала, и стал он задумываться о том, на что жизнь свою тратит. Этот человек тут же ночью ко мне и прибежал. Мы с Марьюшкой внимательно его выслушали – Марьюшка в это время вместе с маленькой Изабеллой у меня в каюте жили – вдвоем легче было за малышкой ухаживать. Стали думать, что нам сейчас делать. Рассказал он еще, что теперь, когда у Карлоса никакой власти больше над командой нет, решили пираты его каюту ограбить. Дело в том, что был у Карлоса в каюте приличный такой сундучок с золотом, он туда часть добычи от каждого похода складывал, и как домой приезжал, так на эти деньги для часовни украшений всяких заказывал – все свой грех хотел у господа откупить. Я ему еще как-то сказала, что на кровавых деньгах ни одна часовня не выстоит, а он только отмахнулся – деньги, мол, они и есть деньги. Особенно, если их на праведное дело пустить. И вот на этот-то сундучок его людишки и позарились. И знали ведь, что Карлос на святое дело копит, только были эти люди без чести и совести.

Решили мы, что должен этот наш гонец сейчас же потихоньку к Карлосу пробраться и ему все рассказать. Но не успели мы, пираты от жадности решили свой суд поскорее свершить. В каюту к нему несколько человек забрались, связали его, и сундучок этот наружу вытащили. Только не смогли они то золото между собой разделить, и начался на корабле бунт и свара. И словно бы бог догадался, что не совладать больше нашему Карлосу с этими разбойниками – хоть и намерения теперь у зятя моего были честными, да видимо пришел час все долги оплатить. Правильно люди говорят – неправедная жизнь завсегда оплаты требует. И разгневался бог так, что поднялся на море шторм немыслимой силы, какого я еще никогда не видела. Наш корабль трепало и несло куда-то, мачты все попадали еще в первый день. Второй корабль, тот, на котором раньше Карлос плавал, до нашего «Феофана», тоже куда-то исчез. Может, штормом унесло, а может, капитан под шумок его просто так, из-за бунта, увел. То я никогда уже не узнаю. Так вот, носило нас по волнам три дня, корабль совсем стал разваливаться, много людей утонуло, смытых с палубы страшными волнами. И Карлос наш сгинул. Мы уже с жизнью стали прощаться, когда бог, наконец, смилостивился над нами и выбросил наш корабль на какой-то неведомый берег. Но это мы не сразу узнали, а только когда очнулись вдвоем с Марьюшкой на прибрежном песке. Вокруг солнышко светит, птички поют, а Марьюшка, как очнулась, так сразу бросилась колыбельку со своей дочкой искать. Бегала по берегу и все доски переворачивала, которые от нашего корабля остались. И правда, бог помог, нашла она колыбельку, и дочка в ней спокойно спала. Дело в том, что Карлос жене всегда наказывал дочку крепко-накрепко к люльке во время шторма привязывать, а сам вокруг всей колыбели пробковое дерево обвязал. Получилась такая толстая скорлупа, которая на воде хорошо плавает. Видимо, и это тоже помогло. Помолились мы горячо – Марьюшка по-своему, я по-своему, а ведь все одно – господь, он един и нас спас. Значит, такова воля его была. Мы еще долго по берегу ходили, звали – может, кто отзовется. Но никто не отозвался, и поняли мы, что кроме нас никого на этом пустынном берегу больше нет. В лесу мы нашли какие-то диковинные фрукты, поужинали и спать легли. А наутро на берег вышли чернокожие люди и забрали нас с собой. Так Марьюшка впервые с Зуулом и увиделась. Эти люди оказались добры к нам. Может, их поразила наша белая кожа, а может, еще что – не знаю. Только они нас в свою деревню привели и там жить оставили.

Марьюшка долго по Карлосу убивалась, но время все лечит. А через два года ее в жены Зуул взял – он к тому моменту уже вождем стал, вместо своего отца. И Белочка наша Зуулу очень полюбилась, он к ней как к родной дочке привязался. Это я ее Белочкой зову, а то Изабелла – очень длинно, – Анна Матвеевна застенчиво улыбнулась, словно бы мы подсмотрели в ней что-то, что обычно хотят скрыть от жадных до чужой жизни людских глаз. Она вздохнула и снова продолжила свой длинный печальный рассказ: – Марьюшка очень трудолюбивой была. Она никогда без дела не сидела. Как обвыклась в новом месте, так понемногу свой рисовальный талант вспомнила. Краски здесь нашлись, да и под холстину шкуры звериные приспособили. А когда она рисовать начала, местные жители ее и совсем за святую стали почитать. Тем более, что она здесь школу для детишек организовала. Возилась с ними, как со своими собственными. А еще вскоре мальчик у них с Зуулом родился, Вамбе его назвали. Я его Ванечкой зову.

Потихоньку все племя нашему языку обучилось – Марьюшка-то с детишками и на нашем языке разговаривала. А детишки, они быстро все схватывают. Вот так и получилось, что теперь в этом далеком краю много людей наш язык и обычаи знают. Про веру истинную мы с Марьюшкой черненьким детишкам рассказывали, а чтобы их не путать, мы сильно в подробности не вдавались – бог един, а как там службы отправлять – это уже не столь важно. Главное – они все поняли и приняли бога нашего. Раньше ведь они язычниками были и жертвы разные к идолам приносили. А это совсем дикарство. Вот Марьюшка понемногу мужа своего нового и переубедила, а уж дочку с сыном и подавно в истинной христианской вере воспитывала.

Пока Карлос был жив, Марьюшка по-ихнему, по – католическому, молилась, а как не стало его, она посчитала, что надо ей в прежнюю веру вернуться. Она мне как-то сказала, что, видимо, богу не понравилось, что Марьюшка к другой вере обратилась, вот он и разгневался на нее и на Карлоса. И раз она жива осталась, то лучше ей в прежнюю веру вернуться и все грехи Карлосовы перед богом и замолить. Я с ней спорить не стала. Карлосова-то вера с нашей, христианской, очень схожа оказалась, только молитвы немного отличаются, да обряды. Но это, я думаю, для истинной веры не столь важно. Главное чтобы бог у человека в сердце был.

Так мы и жили много-много лет, в любви и согласии.

Люди в деревне Марьюшку очень полюбили и почитали ее как свою наставницу и главную советчицу во всех делах. Только вот нежданно-негаданно беда случилась – в прошлом году Марьюшка стала прихварывать, и эта болезнь ее за три месяца в могилу и свела. Все горевали безмерно, особенно Зуул. Он извелся весь, я-то знаю. Вон волосы-то совсем побелели, а раньше черными были, как смоль. Горюет он и по сей день безутешно. Но ему нельзя этого показывать – вождь, ведь, он пример для всех. Единственное, что у нас от Марьюшки осталось – это ее картины. Их здесь великое множество. Она даже Карлоса по памяти нарисовала. И батюшку своего – мужа моего любимого, Алешеньку. А уж всех местных до одного перерисовала! И дарила потом им эти картины. Они как дети радовались. Вот, пожалуй, и вся наша история. – И Анна Матвеевна грустно опустила голову, снова пережив всю свою жизнь за это короткое время.