Текст книги "Экспертиза. Роман"

– Чего? – спросил он куда-то мимо, но плюнув точно мне под ноги.

– Здесь совершено преступление, – сказал я, хотя мне уже совсем не хотелось говорить, а хотелось развернуться и рвануть со скоростью, с какой, кажется, несся дряблик во время басовой атаки.

– И что? – просипел он, с поганой улыбкой глядя на висящий надо мной шокер, на мой портик, штаны и снова на шокер. Рожа у него была грязная, но этот гаденыш видел меня насквозь. И заодно я себя в нем, как в зеркале.

– Это катера моих друзей, – сказал вдруг я.

– Серьезно? – спросил второй таким же гадким голосом и переступил с ноги на ногу. Потом он подошел вплотную, пригнулся, потому что был выше и проникновенно добавил: – А можно мы на них покатаемся?..

– Это катера моих друзей, – повторил я, прекрасно понимая, что сейчас будут бить. Он тоже глянул на шокер и чуть отодвинулся. И мне показалось, что все-таки их что-то смущает, и сейчас они уйдут. Но, только показалось, потому что сию же минуту он нанес мне удар в живот, а потом, когда я повалился, они вдвоем достаточно вяло попинали меня ногами. Так, будто это был не извивающийся человек, а мешок с тряпьем, а они пробовали, не спрятаны ли в нем камни. Кто-то там еще посмеивался сверху. И честно говоря, больше всего меня расстроило не это, а то, как вел себя шокер. А он, слядина, никак себя не вел. А между прочим, я, как обвиняемый, находился под защитой регулятора! Он мог бы это помнить. Но он просто висел, а когда я ругнулся от боли еще и ударил меня! Тогда я заорал так, что эти двое тут же отошли в сторону. А я орал и катался по песку как резаный, не то от боли, не то от обиды. Ну, просто, законченный псих! Они, наверно, так и подумали. Поэтому не стали бить сильно. Потом я еще полежал какое-то время, но им был уже неинтересен. У них нашлись дела поважнее. Я встал на четвереньки и уполз в лес. Перемахнув через холм и скатившись вниз, я еще немного удалился от неприятного места и спрятался в кустах. Было очень больно. Портик даже что-то написал, но не предложил аварийное переливание крови. Значит, я еще жив. Не могу описать словами, что чувствовал. Даже не мог поднять голову, чтобы посмотреть на этот кусок дерьма, грязную гадкую слядскую принзопакостную тупую железку. Мне показалось, еще немного и моя голова лопнет от ненависти к ней, поэтому я обхватил ее руками и попробовал подумать о чем-то другом. А это что-то другое уже было здесь, потому что внезапно я вспомнил про проектор Супрема. И тогда я начал тихо-тихо посмеиваться, так, чтобы на берегу не услышали. И посмеивался очень долго – почти всю дорогу к скале. Эта мысль, она вселила в меня такие силы, что все остальное потеряло всякую значимость. Может, я действительно настоящий борец? Теперь с этим трудно поспорить. Видимо, борцом становятся, когда нет никакой возможности терпеть насилие. Не стоило меня реклитить. Напрасно породили бешеную собаку! Чувство расправы захватило полностью. Оно растеклось по венам и стреляло в голову из всех сосудов одновременно. До чего же приятно знать, что отомстишь! И хотя, если вдуматься, моя ненависть была направлена прежде всего на шокер и паскудного регулятора, его породившего, мне было на ком сорвать злобу, и оттого я чувствовал себя даже лучше, чем до избиения. Ну, просто, невероятно, что делается! Так я и доковылял до сада камней, кое-как переполз их, нашел ту сосну, где в ветвях скрывался проектор и мучительно полез вверх. Если бы меня не били, получилось бы значительно лучше, но так мне было никак не подтянуться на нижней ветке. Пришлось насобирать мелких обломков валунов и сложить из них целую пирамиду. Как же мне было жаль времени! А вдруг уроды разбегутся? После нижних ветвей дело пошло веселее. С детства известно: сосна – она же как лестница, главное, на первую ступеньку забраться. Чертов проектор уже чуть ли не врос в этот ствол. Не знаю, сколько висел тут. Наверно его повесили на еще совсем молодое деревце, и вот, как нельзя кстати, оно выросло. Я поднес к нему руку с портиком, потом проверил, идет ли голос. Все работало. Кое-как отодрал его. Он и вправду был совсем древний. И поэтому еще более тяжелый, чем тот, какой я уже имел удовольствие таскать. Сначала я пер его как дохлую собаку на руках, потом тащил на спине, подобно тому как мольберт удерживает картину. Даже на голове пробовал. Несколько раз пришлось останавливаться и отдыхать. Больше всего я боялся сбиться с пути, поэтому старался держаться берега. Чем больше отдыхал, тем чаще приходилось это повторять. Наконец, когда силы, казалось, уже полностью закончились, я достиг цели. Привычными движениями я разместил проектор чуть в стороне на береговом холме, с удовлетворением убедившись, что муравейник еще не закрывается. Кажется, они снимали паззловые подушки. Очень хорошо! Это дело долгое. Чуть отдохнув, я похлопал проектор по корпусу и рванул ко времянке. Хоть я и совсем обессилел, без него было так легко бежать! То есть, не бежать, а, скажем, плестись хромой рысью. Это был не бег, а агония. Во рту пересохло, все тело исцарапано и в синяках, одна рука заляпана запекшейся кровью. Так я и дотрусил до времянки, где безмятежно спал Уку.

– Эй, студент! – окликнул я, едва напившись воды. Он заворочался, потом перевернулся, пытаясь натянуть на себя тряпки, потом как будто опомнился и, вздрогнув, сел.

– Что с вами, Учитель?! – Его глаза наполнились ужасом. Видимо я неважно выглядел.

– Дело есть, – сказал я. – Давай-ка пожрем и в путь!

– Ага! – с готовностью откликнулся он, вскочил и начал колдовать в шлюзе. Я сбегал к морю и быстро помылся. От соленой воды заныло тело, а больше всего лицо. Очень хотелось есть, особенно мяса, но не есть же его сырым? Хотя… После купания здорово полегчало. Мы быстро перекусили.

– Мало времени – пояснил я, нацепляя шкизовую куртку. – Одевай шкиз. Перделку не бери. В следующий раз. – Мы помогли друг другу застегнуть доспехи. Я открыл кофр и достал бас. На нем до сих пор оставались следы от песка. Раньше такое было невозможно. – Держи, – я протянул ему шапку. – Неси в руках, не одевай. И не потеряй! – Уку машинально взял ее. Затаив дыхание он глядел на мой инструмент. Еще бы! По сравнению с тем, с чем явился он, это космический корабль рядом с инвалидной коляской. Одни струны чего стоят. Вот, что значит ни слядна не знать о жизни! – Идем, – сказал я. Мы пошли прямо по берегу, потому что, признаться, я уже осляднел от леса. Хватит. Я все-таки не лось. Тем более, никто уже никуда не денется. Им крышка. Привычное спокойствие овладело мною. Костер жажды мщения перестал гореть всполохами и собрался в одну жаркую точку перед тем, как вспыхнуть в последний раз.

– Учитель, что случилось? – спросил Уку, едва поспевая за моим шагом.

– Плохие люди снова мешают нам, – ответил я.

– Вас били?

– Немного.

– Я говорил, они придут!

– Это другие, – успокоил я. – Эти даже не в курсе. Шевелись!

– Что от меня требуется?!

– Ничего. Спрячься и смотри. Если что – решай сам, что делать.

– Понятно… – Кажется ему было немного обидно. Больше он ни о чем не спрашивал. Когда показались катера, мы вошли в лес. Солнце опускалось. День оказался перенасыщенным событиями. Потом я выглянул на берег. Отсюда мелкие посудины были как на ладони. Они стояли на удивление ровно в одну линию, носами на песке. Восемь штук. Просто, нашествие какое-то! Целый отряд.

– Не высовывайся, – сказал я. – Может трясти, не бойся. Пока манжеты не погаснут сиди и не вздумай что-нибудь снять!

– Знаю, знаю! – понимающе кивал он. Я еще раз проверил, надежно ли сидит шкиз, нахлобучил мэн, перекинул бас со спины и вышел на берег. Погрузка закончилась. Эти глисты отдыхали на песочке около костра. «Бас и голос в проектор», – тихо сообщил я. Сквозь мэн было не очень хорошо видно, заметили меня или нет. Не знаю, что они там подумали. Вряд ли они видали что-либо подобное, особенно в вечерних сумерках. Для затравки я подергал нижнюю струну и быстро довел громкость до нужного уровня. Они смотрели то в лес, то на меня, оборачивались – пока ничто не предвещало проблем. Просто красивый звук. Еще бы! У меня хороший инструмент. «Внимание! – объявил я на всю округу. Теперь уже точно они смотрели исключительно на меня. – С вами разговаривает Басист Кэндо! – добавил я с холодной торжественностью. Потом хотел сказать, что являюсь борцом с бывнютью, но вовремя сдержался. Было бы смешно, если б в самый разгар событий меня хлопнул собственный же шокер, а он, надо сказать, не отставал и теперь вполне мог сойти за соучастника. – Сейчас вы будете жестоко наказаны, – сообщил я ледяным тоном и поразился своему хладнокровию. Что делать – оружие добавляет уверенности. – Вы, жалкие куски дерьма! Отбросы! Грязные уроды и проходимцы. Прогнившие твари, повылезавшие из всех щелей. Убирайтесь отсюда! – С этими словами я перешел к верхней струне. – Громче! – Публика зашевелилась. – Громче!» – потребовал я еще, скручивая колок. Не могу сказать, что происходящее сильно впечатлило меня. Пожалуй, это было повторением и потому не могло превзойти тот первый раз по эмоциональному накалу. Однако массовка отработала, что надо. Я хотел найти в толпе своих непосредственных обидчиков, и посмотреть именно на их ужас и судороги, но в этой суете никак не мог рассмотреть кто из них кто. Все они были какие-то одинаково неинтересные, ущербные и серые. Мне даже стало скучно. Если они и сталкивались лбами, то уже без меня. Я отвернулся и следил только за манжетами, а они светились как полагается. Потом я подумал, что достаточно. Меня уже здорово потряхивало. Не оборачиваясь, я вернулся к Уку. Он сидел под деревом обхватив себя руками.

– Жив? – спросил я, снимая мэн.

– Вот это да! – подавленно сказал он, тоже освобождая голову. Я вынул из его онемевших рук шапку и спешно надел.

– В реальности все не так романтично?

– Какие-то страшные люди, – сказал он, брезгливо морщась. – Таких никогда не встречал.

– Кого только не встретишь, – проворчал я, – если вляпаешься в плохую неизбежность.

– Мощно, – сказал он, до сих пор не придя в себя полностью. – Учитель, можно я схожу туда?

– С ума сошел?! – Мне было дико это слышать.

– Они все равно мертвы.

– Что ты хочешь увидеть?

– Учитель, я не знаю… мне надо понять, что произошло…

– Иди, – сказал я, пожимая плечами. Это был странный, но весомый аргумент. Кажется он и впрямь не боялся. Я не мог запретить ему. Неуверенной походкой он направился к месту бойни. Мне оставалось только смотреть вслед. Издали в доспехах он не выглядел совсем уж сопляком. Деловито перешагивая через разбросанные тела, то и дело склоняясь над ними, он старательно обошел поле боя, как будто хотел убедиться, остались ли живые. Мог бы меня спросить. Потом, вместо того, чтобы вернуться, полез на большой катер. «Куда?!» – прошипел я. Невозможно было кричать в наступившей тишине. Он все облазил, включая катера мародеров, и к моему облегчению ничего не взял. Потом надолго скрылся из виду. Я долго всматривался в палубные надстройки, пытаясь разглядеть среди них голову, потом мне надоело, я снял бас и осторожно положил его на песок. К чему беречь, если скоро нас надолго разлучат. А вдруг, после ущемления я вообще не смогу играть? Эти дела не проходят без последствий. В голове все взаимосвязано: тронешь одно, оборвется другое. Я безумно устал. Хотелось лечь и закрыть глаза, убежать, спрятаться, – все, что угодно, лишь бы только не видеть этот чертов берег, проклятый остров, не слышать эту напряженную тишину, не всматриваться вдаль при любом подозрении на новость. Я сел, обхватил голову и попробовал успокоиться. Не тут-то было. Перевозбуждение плавно перетекало в переутомление. Удасться ли заснуть этой ночью? А ведь она может быть последней на острове. Я скривился и зажмурился, пытаясь выдавить слезу. Но никаких слез не было. Я был пуст как порожний колбын. Хоть бы одна капля сожаления! Я не увижу в ближайшее время Кристину, но у нее и без меня все прекрасно, зачем переживать. Пожалеть себя? Что толку? Сам наказываю, сам жалею, а неизбежность течет себе, не замечая, раскручивает события, да накрывает тишиной. Внезапно эту тишину нарушило легкое гудение, как будто запустился какой-то механизм. Еле заметное, только и различишь в сумеречный штиль. Я нехотя разжал ладони и поднял голову. Гудение доносилось с катера, и оно нарастало. «Уку, черт тебя…» – только и успел прошипеть я. Затем раздался хлопок, в воздухе свистнуло, и за моей несчастной головой оглушительно лязгнул металл, разлетевшийся на осколки. Они рассекли воздух, упали, кто в лес, кто в песок, и снова все затихло. Я даже не успел испугаться. Когда в тебя стреляют второй раз – уже не так страшно. Появился Уку. Он вышел на палубу и застыл, выпрямив спину. Это была победная поза. Потом он картинно отряхнул ладони и направился ко мне. Надо было видеть его походку. Сначала я хотел вскочить и накостылять ему, но от усталости мне даже нечего было сказать.

– Теперь вы свободны, Учитель! – сообщил он так, словно решил все проблемы на свете.

– Ты спятил, студент, – вяло отозвался я. – Один шанс из ста, что ты не отстрелил бы мне башку.

– Учитель… – протянул он снисходительно. – Это же автоматика! Осколочный купол раскрылся у вас за головой. Там на экране все видно перед выстрелом.

– Любая случайность – и нет башки, – сказал я. – Вот тебе и весь купол.

– Учитель… – повторил он опять. – Какая же случайность в пространстве неизбежности? – И этот прыщ позволил себе хмыкнуть. Но как же он, гаденыш, был прав! Я не нашелся, что ответить. Хотел ругнуться, но спохватился. Потом спохватился, что шокеру-то хана! Все! Нет больше гада! Огреб по самый сердечник! Кстати, о сердечнике. Я поднялся и пошел его искать. Не нужно разбрасываться хорошим металлом. В моей ситуации все может пригодиться. А шокер, к тому же, мой. Значит, и сердечник мой. Еще горячим я нашел его неподалеку в песке. Уку так и стоял, как гладиатор. Наверно, ждал похвалы.

– Ну, ты даешь! – только и смог сказать я. Невероятно, но мне хотелось обнять этого парня и похлопать по спине. Хоть, он и придурок. Не помню, существовал ли хоть один предмет, способный вызвать столько ненависти, сколько этот реклический шокер. А Уку прихлопнул его одним ударом. Студент! Он стоял чуть поодаль и хмуро отстегивал шкиз. Делал это широкими движениями, спокойно, с достоинством, как будто только что завалил носорога.

– Учитель, – сказал он наконец, и даже голос его был другим. – Там есть нечто такое, на что вам надо бы взглянуть. – Доспехи упали на песок, он потянулся и сложил руки за головой. Пожалуй, сейчас ему отдалась бы не только соплячка.

– Что? – спросил я, и внутри все сжалось. Вряд ли стоит ждать чего-то хорошего. С куполом не везет дважды подряд.

– Идемте, – сказал он и так взглянул на меня, что пришлось согласиться. Я тоже скинул шкиз и пошел за ним. Вблизи разграбленные катера напоминали обглоданных мамонтов. Снятые паззловые подушки небольшими стопками стояли на берегу, готовые к погрузке. Тут же валялось всякое барахло, одежда, использованные коробоны, пустые бутылки, стилизованные под колбынчики, должно быть, из-под хорошего вина, разорванные упаковки всевозможной еды, рыболовные снасти вперемешку с какими-то приборами – словом, все было обгажено и вывернуто наизнанку. Мне стало опять неприятно. Вообще-то, я не планировал возвращаться. Под мэном всего этого было проще не замечать. Около катера остановился. Нога не поднималась ступить на чужую палубу. Но Уку был уже там и протянул руку. С трудом преодолевая сомнения, я забрался к нему. Здесь был еще больший кавардак, чем на берегу. Все ненужное мародеры, не теряя времени, бросали прямо под ноги. Как можно жить с таким количеством вещей?! Даже голова закружилась. – Смотрите, – Уку провел меня между надстройками на дальнюю палубу и остановился, показывая рукой. Посреди лежал огромный чемодан. В сумерках он мог бы сойти за коробон, но резкие углы выдавали что-то антикварное. Скорее он был похож на кофр от моего баса, только значительно превосходящий размером. Я подошел и присел на корточки. Странно, что его не успели перегрузить. На месте мародеров я б даже не стал разбираться, что там – наверняка что-то ценное. Протянув руки, я провел пальцами по здоровенным металлическим защелкам. Потом нажал на рычажки. Замки щелкнули и открылись. Я взялся за ручку и поднял без малого двухметровую крышку. Уку с нетерпением дышал в затылок. Там лежал инструмент. Наверно, его спасло то, что не золотой. Это был тубакс. Я читал о нем когда-то. Тубакс в родном кофре, отделанном изнутри темным бархатом, филигранно уложенный в идеально подходящую нишу, тускло блеснувший в лучах заходящего солнца краями клапанов. В самом углу, в отдельной нише лежал мундштук. Не в силах сопротивляться, я вынул его, повертел в руках и осторожно уложил обратно. Потом провел ладонью по металлической трубе. Она выглядела космически.

– Это оно? – спросил я, как будто могло быть что-то еще.

– Да, – ответил он. – Что это, Учитель? Фагот? Я видел в трафике, как долговязый протирал его.

– Это субконтрабасовый саксофон, – сказал я, аккуратно закрывая крышку.

– Какой огромный… Зачем он бывнюти? – удивился Уку. Я огляделся. Его вытащили на палубу, посмотрели и бросили, занявшись чем-то более ценным. Но что с ним делали до этого? Неужели здесь было кому на нем играть? С минуту мы стояли над кофром и смотрели на него сверху. – Возьмем с собой? – спросил Уку с надеждой. Я развернулся и быстро пошел прочь с этого катера, спрыгнул на песок, подобрал бас, закинул его за спину и пошагал в обратный путь. Уку бежал следом. Только когда катера остались далеко позади, я сбавил темп и немного расслабился. Дурак не будет возить с собой такую штуку. Даже не узнает о ней, проживи хоть десять жизней.

– Он играл на нем? – спросил я.

– Так, дунул пару раз, – равнодушно сказал Уку. – Больше протирал, чем дул. Я случайно заметил, думаю, ничего себе, принзота, надо бы в реале глянуть!

– Слушай, студент, – сказал я, останавливаясь. – Еще раз ругнешься, берешь весло и катишься отсюда, понял?

– Да, да, конечно, Учитель! – Он отпрянул и как будто обиделся. А как еще с ним? Вокруг кучи трупов, психопат в шапке, а ему хоть бы хны – идет и языком мелет. – Надо было еды у них забрать, – тихо добавил он откуда-то сзади. Я не стал отвечать. Мне хотелось как можно быстрее дойти до времянки, забиться в самый угол, завернуться с головой в тряпки и поспать. Тубакс так всю дорогу и стоял перед глазами. Мне начало казаться, что на самом деле есть, о чем пожалеть, и если сейчас оно только тлеет, то скоро разгорится алым пламенем и будет жечь меня изнутри, пока не отдам концы на каторге. Но это потом. А пока только безумные звезды высыпали на небо и моргали вслед немым укором. Прав был Супрем – бессмысленная красота. Только подчеркивает несчастье. Когда вернулись, я сделал все, как собирался, только все равно не смог заснуть. Часа два ворочался. Мне представлялось будущее, и в нем не было ни единой капли ценности. Жаль, что Уку не снес мне голову – ночь бы выдалась куда спокойнее. Я лежал и думал, что вообще в этом мире может меня согреть? Есть ли хоть одна такая мысль? Могу ли я еще думать хоть о чем хорошем? Я даже плакать не могу. Во что я превратился? Почему именно так? Вопросы долго крошили мне голову, пока я не снял шапку. Тогда они вдруг разлетелись как испуганная стая пташек, а на их месте осталась только Лиза. Она просто была на свете, и мысль об этом наполняла меня теплотой. Даже, если бы мы не были знакомы и никогда не узнали друг друга, я бы просто знал, что она есть, и согревался этим. Должно быть, это великий самообман – думать, что имеешь право на любовь, никак не проявляя себя через ее источник. Наверно это просто удобная гавань для тех, кто так и не разобрался, что требуется преодолеть ради этой любви. Прошло уже столько времени, что мне даже нечего сказать при встрече. Никуда от себя не спрячешься в тряпках. И бежать-то теперь некуда – вера иссякла. Я сел и прислонился к стенке. Сквозь круглое окошко светила яркая звезда. Никогда мне не хотелось с такой силой вернуть все назад. Я поднялся и вышел. На берегу горел костер. Пахло жареным мясом. Уку сидел ко мне спиной. Я подошел.

– Смотрите, Учитель, какой интересный огонь, – сказал он. Действительно, огонь был странный. Какой-то необычайно правильный, почти симметричный, без всполохов, дрожащих языков, как будто и не костер вовсе, а пламя горелки. – Неизбежность по-своему красива, – добавил он задумчиво.

– Откуда ты знаешь про неизбежность? – спросил я.

– Успел на битый трафик. Потом, кстати, эти куски пропали. Ну, то есть, все, что с позиционером связано. Регулятор подчистил.

– Секрет… – усмехнулся я, и присел рядом. На огонь можно смотреть до самого рассвета, если не клонит в сон. Уку выспался, я еще успею.

– Знаете, Учитель, – сказал он. – А вы не думали, что будет, если ваш позиционер завалить?

– Думал, – ответил я. – Только, скорее, могу сказать, чего не будет. – Вообще-то, не хотелось рассуждать. Но этот Уку, после всего он казался таким серьезным и взрослым, что почему-то тянуло довериться. – Никто не оживет и не удивится, что долго спал и ничего не помнит, – проговорил я. – Мой приговор не отменят. Кристина не будет любить меня сильнее, а Лиза не бросится на шею. Я не смогу заглянуть дальше, чем за годовалый горизонт, не стану большим экспертом, а жизнь закончу на каторге в инвалидной коляске. Все, чем я буду согревать себя там – лишь самообман, потому что ничего другого я не нажил. – От этих слов, похожих на приговор, мне самому стало не по себе. Я вздохнул: – Жизнь – не костер, не купол и даже не антициклон. Позиционер – для нее щепка – хоть воткни, хоть завали. Перемелет и не почувствует. Куда мне тягаться с неизбежностью, которая сидит внутри? Это меня надо завалить. И то – никто не заметит. – Я обнял колени и положил на них подбородок. – Пока ты тоже не запутался в моей неизбежности окончательно, тебе надо рвать отсюда. Подумай, чего ты хочешь по-настоящему. У тебя вся жизнь впереди. – Банально, но факт.

– Я рисовал дерево возможностей… – доверительно сказал он, думая о чем-то своем. Не стоило мне исповедоваться дураку.

– Дерево возможностей? – брезгливо спросил я. – Ты серьезно? На деревьях растут только неизбежности. Настоящие возможности – необратимость. Их не предвидеть.

– Как же быть?

– Никак. – Почему-то я вспомнил отплывающую Еву. – Представь, что ты серфер, твоя доска скользит по воде, и это – очевидная неизбежность. В руках у тебя парус. Это необратимость. То, как и куда ты поплывешь, зависит же не только от ветра, правда? Ветра может вообще не быть, но это же не навсегда. Главное быть готовым поймать его. Понимаешь?

– Я понял, – сказал он, помолчав. – Мне надо встречаться с интересными людьми.

– Что в твоем понимании интересный человек?

– Кому есть, что рассказать. – Он протянул руку с палкой и пошарил в костре. – Поешьте, Учитель, остынет.

– Никто тебе ничего не расскажет, – сказал я, беря в руки обуглившийся кусочек. – Интересные люди необычайно скучны. Они прежде всего интересны самим себе. Они увлечены собой, а не зрителями. А тот, кто взаправду увлечен делом, разве ж будет отвлекаться на какие-то там рассказы? Любой рассказчик пуст внутри. Он зависит от аудитории. Его мотив – не преодолеть себя, а показать. Дешевка. Часть неизбежности. Не трать время на трепачей.

– На что же мне надеяться, Учитель?

– Не надо надеяться. Это тоже дешевка. Надежда – путь к избавлению, а путь к развитию – вера. Надо верить. А для этого нужно всего лишь быть собой.

– Я не знаю, кто я.

– Это и не требуется. Парадоксально, но ты становишься собой, как только себя забываешь. Когда ты сам себе интересен, возможности сами тебя отыщут. Знаешь, след в будущем можно оставить, если приятно вспомнить себя в прошлом, а в настоящем на это нет времени.

– Это какая-то путаница, Учитель, – вздохнул он. – Есть у вас что-нибудь поконкретнее?

– Ты просто это запомни, – напутствовал я. – Если почувствуешь что-то похожее – не гони прочь. А еще, не мсти никому, если ничего не получится. – Я вдруг ощутил сильнейшее желание продолжить свои записи, вскочил, сбегал за тетрадкой, вернулся к костру и в его тусклом свете начал строчить. Уку покосился на мои каракули, но, ничего не сказав, снова уставился в огонь. Надо торопиться. Может, это последняя ночь, когда я могу что-то написать. Вряд ли стоит тратить ее на тупые афоризмы. Вскоре я так погрузился в себя, что перестал замечать костер, сидящего рядом Уку, отблески моря под светом звезд, как будто меня на время стерли из пространства. Наверно, это продолжалось долго, потому что тетрадка почти закончилась. Потом что-то неуловимое вернуло меня на место. Сначала я увидел огонь, потом обернулся, чтобы проверить, здесь ли еще Уку, а он был здесь и все также сидел с палкой в руках, потом посмотрел на море и замер. Мне показалось, неподалеку в темноте кто-то бубнит. Так бубнил дряблик, прохаживаясь в кусты.

– Ты слышал? – спросил я шепотом.

– Да, – также ответил Уку. – Уже давно там ходит.

– Вот, черт, – сказал я. Мы сидели, почти не дыша, вслушиваясь в каждый шорох. Голос то приближался, то удалялся. Я закрылся ладонью от костра, чтобы глаза получше привыкли к темноте и кое-как различил в ее глубине чей-то силуэт. Там, у самого берега действительно кто-то стоял. Он смотрел в море и бубнил что-то себе под нос. Что-то про дохлых чаек, про звезды, про новолуние и прочий бардак. Затем он повернулся в нашу сторону и как будто сказал что-то нам, но так тихо, что невозможно было разобрать. Если бы в костре не потрескивали сучки, может, смысл его воркования и дошел бы до нас. Вслушиваясь, я так напрягся, что когда хрустнул позвонок, даже взрогнул от неожиданности. «Красотища…» – наконец, внятно произнес силуэт далеко немолодым голосом. Потом сдвинулся с места и потихоньку направился к нашему огню. Что за явление? Этого-то откуда принесло? Я отложил тетрадку. Не в первый раз мне стало неприятно на этом долбанном острове. И знаете, не сразу, но я понял, что не хотел бы, чтоб этот дед, а это был именно дед, слышал то, что я втирал Уку про мотивы, возможности, надежду и веру. Кто его знает, сколько он там терся? А если до этого еще в лесу прятался? Легко быть философом наедине с раскрывшим уши сопляком. По правде сказать, вся моя заумная принзослядия была чистейшей воды реклей, как бы красиво не звучала. А сколько еще народу без свидетелей окучивает подобной слядотой добровольно отдавшегося слушателя? Сколько еще вокруг таких слядунов и принзяр?

– Разрешите к вам на огонек, – добродушно проскрипел дедушка. В свете костра он казался совсем древним, но достаточно крепеньким для своего возраста. На нем был непонятного цвета комбинезон.

– Откуда вы взялись? – чуть ли не со смехом воскликнул я. Как же меня достали эти незваные гости.

– Вот, гуляю по берегу, – незадачливо сообщил он. – Смотрю – костер. Подойду, думаю, с людьми поболтаю.

– Здравствуйте! – неожиданно выпалил Уку. Кажется, и он был удивлен. А у меня продолжалось веселье, потому что еще я понял, что ни разу не болтал тут с кем-то втроем, а это, знаете, совсем другое дело.

– Привет, привет, – по-доброму усмехнулся дедушка, деловито устраиваясь на песочке. – Хорошо у вас здесь!

– Кто вы? – спросил я, с трудом стараясь казаться как можно более благожелательным.

– Собираю мусор, – сказал он так, словно на самом деле собирал не мусор, а янтарь. Тут он достал из кармана колбынчик. – Очень приятная штуковина. Угощаю! – С этими словами он щедро отхлебнул и протянул мне. Колбынчик был смешной и наверняка даренный. Где еще взять фляжку с тремя горлышками. Я повертел безделушку в руках, выбрал правое горлышко и тоже хлебнул. Потом поперхнулся. Это был портвейн, не иначе.

– Алкоголь!

– Ну да, отличная штука! – подтвердил он, сделав жест продолжать. Я подумал, уж лучше сразу напьюсь, и хлебнул еще.

– Дайте мне! – сказал Уку. В голове у меня загудело. Давно надо было выпить.

– Алкоголь, – сказал я, – это яд. Он препятствует работе мозга.

– Разве? – искренне удивился дедушка. – А чем ты занимаешься?

– Я эксперт, – сказал я. – Мне противопоказано. – Язык еще не заплетался, но уже начинал мешаться.

– А ты?

– Я студент, – сказал Уку. – Мне можно.

– Что у вас тут, обмен опытом? – Фляжка вернулась к нему в руки, и он снова выпил.

– Это Басист Кэндо! – торжественно сообщил Уку. Я чуть не заткнул ему рот.

– А-а… – сказал дед. К счастью, он ни черта не знал обо мне. – Ну и как экспертиза?

– Нормально, – сказал я. – Все это полный бред. Кому мы нужны? Кучка мудаков. Только умничаем, а пользы никакой.

– Вот это да! – удивился дед. – А ты чего? – Это он Уку.

– Тоже нормально, – ответил тот. Кажется, портвяшок еще не зацепил его как надо. – Никому не нужен, кругом мудаки, умничать пока только пытаюсь, но результат тот же. – Даже не ожидал от него!

– Понятно, – сказал дед весело.

– А у вас-то как дела? – спросил я с легким вызовом.

– Ну… – задергался он то ли от судорог, то ли от смеха. – Какие у меня могут быть дела? Вот, сижу с вами – уже хорошо.

– Спасибо, – вставил Уку. И чего встревает?

– А скажите, дедушка, – разошелся я. – Вы интересный человек?

– Ну, ты спросишь! – хрюкнул он. – Выпей-ка еще! – А я взял и выпил еще. И Уку тоже. – Ну как? – спросил он.

– Что? – спросил я.

– Интересно со мной? – А дед-то, оказывается, шутник! И рожа у него была довольная. И красная, наверно. Только ночью незаметно. Тут Уку начал ржать. Упал, подонок на спину и заржал. Я тоже для приличия малость посмеялся. Что тут может быть смешного?

– Слышь ты, – говорю, – дерево возможностей. Хватит ржать! – А его совсем завернуло. Так, наверно, алкоголь действует на молодой организм. Или дед туда намешал чего-то от скуки.

– Дедушка, – выдавил он сквозь смех. – Дайте нам рецепт счастья! – Этот Уку, просто, идиот. А дед, кстати, не обиделся, а только еще больше развеселился.

– Простите придурка, – с трудом проговорил я.

– Хорошие ребята, – сказал он. – С рецептом – это не ко мне. Мое дело – финальная чистка. Это без рецепта.

– Как же нам быть? – подыграл я.

– А раньше? Как справлялись?

– Да никак, – сказал я. – Са-мо-об-ма-нывались. – Еле выговорил.

– Тебе сколько лет-то? – спросил он.

– Скоро сорок, – сказал я и удивился, какой же я дурак! Так дети говорят, когда их спрашивают. Еще б «тридцать восемь с половиной» сказал.

– О! – хмыкнул дед. – А тебе?

– Да мне уже двадцать, – ответил Уку, как будто был старше нас вместе взятых. – А вам-то сколько натикало? – Ну, точно идиот. «Натикало»!