Текст книги "Отец Магистр Игнатий"

7. Младший сын сеньора Лойолы

Иньиго родился, по всей вероятности, в 1491 г. Поскольку записи о крещении велись в церкви Аспейтии лишь с 1537 г., мы вынуждены прибегать к догадкам, так как сам Игнатий не дает по этому поводу точных и однозначных указаний. Здесь нет нужды заново поднимать вопрос, все возможные ответы на который уже даны[45]45
  Как старинным, так и современным биографам недоставало единообразия в их попытках определить год рождения Игнатия. Некоторые из них, такие, как Поланко и Рибаденейра, меняли свое мнение не один раз. Поланко колебался между 1491, 1493 и 1495 г. (см. FN, II, 512). Рибаденейра также останавливается на 1495 г., но в своей Vita Patris Ignatii, впервые опубликованной в 1572 г., он называет дату 1491 г. (см. FN, IV, 78, сноска 2). Из современных авторов, к 1593 г., хотя и с долей сомнения, склоняется Дюдон (см. Saint Lgnace de Loyola [Paris, 1934], “La date de la naissance de Saint Ignace”, pp. 613–614; в английском переводе Янга р. 448). Об этих проблемах смотрите пространное научное исследование Pedro de Leturia, “De anno quo Ignatius natus est disceptatio critica” в FN, 1,14*—24*; см. также Obras completas de San Lgnacio (4^th ed. [Madrid, 1982], pp. 75–76).


[Закрыть]. Когда Иньиго скончался, отцы Общества, собравшиеся в Риме, встали перед необходимостью принять какое-то решение, ибо пришло время вписать это историческое событие в текст эпитафии на могиле святого. После некоторых переговоров они написали, что Игнатий умер в возрасте 65 лет. Если иметь в виду, что скончался он в 1556 г., это означало, что родился он в 1491 г. Это мнение совпадает с утверждениями кормилицы Иньиго Марии Гарин, кормившей Игнатия на хуторе Эгибар близ дома Лойола. Это мнение было подтверждено и другими вескими аргументами, которые нет нужды приводить здесь.

Если Иньиго оставил дом своих предков незадолго до или вскоре после смерти своего отца, то есть около 1507 г., из этого следует, что в то время ему было около шестнадцати лет. Какой отпечаток могли оставить окрестности и семейная обстановка родного дома в его совсем еще юной душе? Исходя из того, что благодать не разрушает природу, можно предположить, что Игнатий оставался баском и Лойолой всю свою жизнь. С точки зрения психологии, для психологического формирования личности огромное значение имеют факторы наследственности, а также окружающей среды, в которой проходят первые годы человеческой жизни. Я предоставлю специалистам изучение внешних особенностей Игнатия, например, тех, что представлены посмертными масками, сделанными сразу после его кончины, и некоторыми точными портретами, например, работы Якопино дель Конте и Санчеса Коэльо.

Биографические источники дают множество доказательств того, что Иньиго до последнего дня сохранил черты, характерные для его народа. Вот две небольших, но очень важных детали. До конца жизни, как по причине воздержания, так и вследствие болезни, он проявлял полное безразличие к еде, словно утратил все вкусовые ощущения. Тем не менее, если его товарищи по какому-то случаю желали доставить ему удовольствие, они угощали его тремя-четырьмя печеными каштанами, которые, как им было известно, он любил, «ибо то были плоды его страны, на которых он вырос»[46]46
  Memorials по. 189, in FN, I, 642.


[Закрыть]. Еще один пример. Однажды, не умея развеять тоску одного меланхоличного человека, пришедшего к нему за духовным утешением, Игнатий спросил его, чем он может его порадовать. Неутешному посетителю пришла в голову странная мысль: он сказал, что был бы очень рад, если бы Иньиго тут же, в его присутствии, спел баскскую народную песню и станцевал баскский народный танец. Иньиго не счел это ниже своего достоинства и исполнил просьбу. Правда, позже он сказал посетителю больше не просить его об этом[47]47
  FN, IV, 761.


[Закрыть].

Летурия относит за счет баскского происхождения Иньиго также его способность к сосредоточению, его склонность к рефлексии, особенность его речи – медлительной, но решительной, столь же уверенной, сколь лишенной красочной экспрессивности, – и, как результат всего этого, непоколебимую твердость его воли. Именно на эту черту намекал португалец Симон Родригес, когда в 1553 г. сказал Гонсальвесу да Камаре: «Ты должен понять, что отец Игнатий – добрый человек и очень добродетельный; однако он баск, и стоит ему принять что-то близко к сердцу…»[48]48
  EppMixt, III, 34.


[Закрыть] – Родригес оставил свою фразу неоконченной, но нетрудно догадаться, что он имел в виду. Ту же черту имел в виду и кардинал Родольфо Пио де Карпи, когда заметил по поводу некоторых решений Игнатия: «Он уже забил гвоздь»[49]49
  Memoriale, no. 20, in FN, I, 539.


[Закрыть]. То был намек на твердость, с какой Игнатий придерживался своих решений.

От народа своей страны он унаследовал чистоту и цельность своей веры. В Алькале, когда генеральный викарий Фигероа спросил Игнатия, соблюдает ли он шаббат, последний сухо ответил: «В моей стране нет евреев»[50]50
  FN, II, no 44; см. также FN, I, 174.


[Закрыть]. И когда Надаль в 1554 г. писал в защиту «Упражнений», это дало ему возможность сказать: «Игнатий – испанец из высших дворянских кругов в провинции Гипускоа, в Кантабрии, где католическая вера остается незапятнанной. Рвение и верность ее жителей столь велики с незапамятных времен, что они не позволяют там жить ни одному «новому христианину». С первых дней христианства там не было никого, кого осудили бы за ересь или хоть в малой степени подозревали бы в ней. Этого должно быть достаточно, чтобы отвести от него любые подозрения»[51]51
  FN, I,318.


[Закрыть].

Его баскское происхождение ясно проступает в его языке и стиле, который далек от гладкости. Скорее всего, дома он говорил на баскском, на повседневном языке своих земляков. В письмах к Игнатию Араос иногда прибегал к баскским выражениям, когда обсуждалось что-либо конфиденциальное. Любовь Игнатия к эллиптическим конструкциям, длинные цепочки инфинитивов, пропуски артиклей, характерные для всех его сочинений, – вот некоторые черты, которые выдают его начальное образование, полученное в некастильском окружении. Ни долгие годы, проведенные в Кастилии, ни знакомство с сочинениями на кастильском языке не смогли изгладить эти следы из его речи.

Шестнадцатилетним юношей Игнатий с гордостью сознавал свою принадлежность к влиятельному гипускоанскому роду, отличившемуся в служении королям Кастилии. Его отец и старший брат без конца рассказывали ему о подвигах предков и о милостях, которыми в награду за это осыпали их монархи. Позже, будучи генералом Общества, он без тени сомнения пользовался этими «человеческими средствами» для достижения своих апостольских целей. В 1551 г., когда обсуждался вопрос об основании коллегии Общества в Лувене, Игнатий через своего секретаря порекомендовал отцу Клоду Же поговорить об этом с королем Испании, «упомянув о заслугах отца Игнатия и его родственников перед короной»[52]52
  Epplgn, III, 333.


[Закрыть]. Кроме того, в письме к своему племяннику Бельтрану, в то время уже сеньору Лойолы, он сказал: «… и подобно тому, как наши родственники стремились отличиться в иных делах – и дай Бог, чтобы это оказалось ненапрасным, – ты должен стремиться отличиться в вещах нетленных»[53]53
  Epplgn, I, 148.


[Закрыть]. Здесь можно особо отметить выражение «отличиться» (sefialarse). Оно не менее характерно для Игнатия, чем его «больше» (magis). Он пользуется этим выражением в том числе и в своем важнейшем размышлении о Царе Небесном, где он наставляет тех, «кто более преданы [Христу] Царю и хотят отличиться во всяком служении Ему, вечному Царю и Господину вселенной», дабы предать Ему и себя и принести «жертву более драгоценную и возвышенную»[54]54
  «Духовные упражнения», [97].


[Закрыть]. Не подлежит сомнению, что в эти ранние годы уже формировался его характер – «сильный и доблестный, заставляющий его ревностно приниматься за великие дела»[55]55
  PolSum, no. 4, in Ж Г 154.


[Закрыть], как говорит о нем Поланко.

Глава 2
На службе у царей земных

1. В доме старшего казначея, Хуана Веласкеса де Куэльяра

Какой оборот предстояло принять жизни Игнатия? Если бы у нас была уверенность в том, что он получил духовный сан, мы могли бы предположить, что первоначальное намерение его родителей – или его собственное – состояло в том, чтобы он стал священнослужителем. Но события его жизни показывают, что в то время его истинное призвание было иным. И вскоре мы видим, как юноша Иньиго направляет свои стопы в город Аревало. Выдающийся кастильский идальго, Хуан Веласкес де Куэльяр, старший казначей (contactor mayor) Кастилии, написал сеньору Лойлы, предложив ему прислать одного из своих сыновей в Аревало, где он воспитал бы его в собственном доме словно родного. Выбор пал на младшего сына Бельтрана де Оньяса, Иньиго[56]56
  О юности Иньиго, в особенности о его пребывании в Аревало, см. Pedro de Leturia, S.J., El gentilhombre Inigo de Loyola (Barcelona: Labor, 1949); английский перевод A.J. Owen, S.J., Inigo de Loyola (Syracuse, 1949 and Chicago, 1965); Luis Farnandez Martin, “El hogar donde Inigo de Loyola se hizo hombre”, AHSJ, XLIX (1980), 21–94.


[Закрыть].

Приглашение подобного рода можно объяснить лишь тем, что Веласкеса де Куэльяра или Марию де Веласко, его супругу, связывали с сеньорами Лойолы, по меньшей мере, узы теснейшей дружбы. И действительно, между ними существовала даже родственная связь. Мария де Веласко была дочерью Марии Гевара, которая состояла в отношениях родства с семьей матери Иньиго, Марины Санчес де Ликона. Это не раз отмечали биографы Иньиго, вторя известному специалисту по генеалогии отцу Габриэлю де Энао, который писал, что Мария де Гевара была теткой Иньиго. По словам этого историка, Мария де Гевара предсказала будущее Иньиго, когда, наблюдая его мальчишеские проделки, сказала: «Иньиго, ты не научишься уму-разуму, пока кто-нибудь не сломает тебе ногу»[57]57
  Gabriel de Henao, S.J., Averiguaciones de las antigiiedades de Cantabria (nueva edicion, Tolosa, 1894–1895), VII, 182.


[Закрыть].

Если мы попробуем определить, насколько это возможно, степень родства между семьями Гевара и Бальда, мы обнаружим, что некий Ладрон де Гевара был прадедом Маркесы (или Грасии) де Бальда, бабушки Иньиго. Мы утверждаем это со слов баскского историка Лопе Гарсии де Саласара. Вполне вероятно, что родство это было еще более тесным, ибо тот же историк утверждает, что «эти господа Гевары имели и других сыновей и дочерей, законных и незаконных, от которых произошло множество потомков, хотя здесь мы упоминаем лишь самых главных из них»[58]58
  Lope Garcia de Salazar, Las Bienandanzas e Fortunas. Codice del siglo XV, (Edicion de Angel Rodriguez Herrero), IV, 31.


[Закрыть]. Одним из этих потомков была Мария де Гевара, мать Марии де Веласко и теща старшего казначея дона Хуана Веласкеса.

Итак, Иньиго поселился в Аревало, городе, расположенном в самом сердце Кастилии, между Вальядолидом и Авилой, на берегах реки Адахи. Новые горизонты открылись перед сыном сеньора Лойолы. Впереди была теперь не военная служба в Неаполе или Фландрии, не жизнь конквистадора, покоряющего Новый свет, как два или три его брата, не поприще священнослужителя, на которое уже вступил другой его брат, Перо Лопес. Он будет придворным высокопоставленных особ, которые позаботятся о его административной, политической, а возможно, и военной карьере.

Нельзя сказать точно, когда Иньиго отправился из Лойолы в Аревало. Согласно Фите, это случилось в 1496 г., когда мальчику было всего пять лет[59]59
  F. Fita, “San Ignacio de Loyola en la corte de los Reyes Catolicos”, Boletin de la Real Academia de la Historic, (Madrid), XVII (1890), 498.


[Закрыть]. Эта дата кажется слишком ранней. Последней возможной датой является 1507 г., когда умер отец мальчика, Бельтран. Приглашение дона Хуана Веласкеса могло прийти лишь при жизни Бельтрана. Можно предположить, что, по всей вероятности, это было между 1504 и 1507 гг. Поскольку же Иньиго оставался в Аревало вплоть до смерти старшего казначея, последовавшей в 1517 г., мы заключаем, что его пребывание там длилось более десяти лет. То были решающие годы в жизни Иньиго, время перехода от юношества к зрелости.

Кем же был дон Хуан Веласкес де Куэльяр? Историк императора Карла V, Пруденсио де Сандоваль оставил нам описание его характера:

«Господин сей был старшим казначеем Кастилии, сыном лиценциата Гутьерре Веласкеса, который служил у королевы Хуаны [sic! У Изабеллы Ависской], матери королевы доньи Изабеллы, в Аревало. Уроженец города Куэльяр, Хуан Веласкес состоял в очень близких отношениях с принцем доном Хуаном и королевой доньей Изабеллой, настолько, что они сделали его своим душеприказчиком. Человеком он был благоразумным и честным, чрезвычайно великодушным и добрым христианином, приятной наружности и очень добросовестным. Он управлял крепостями Аревало и Мадригал со всеми закрепленными за ними землями и господствовал над ними как над своими собственными»[60]60
  Р. de Sandoval, Historia de la vida у los hechos del emperador Carlos V, lib. II, cap. XXI (edition de la Biblioteca espanoles, Madrid, 1955), p. 93.


[Закрыть].

Веласкес де Куэльяр был назначен старшим казначеем королевства Кастилия в 1495 г., при принце доне Хуане, сыне Фердинанда и Изабеллы, и сохранил эту должность до самой смерти. С 1497 г. он был членом Королевского совета. Хотя обычным местом его проживания был дворец в Аревало, по долгу службы он должен был сопровождать королей в их путешествиях вместе со всем двором.

Его жена, Мария де Веласко, была близким другом и первой фавориткой второй жены Фердинанда Католика Жермены де Фуа, «даже больше, чем следовало бы», как отмечал ее современник Карвахаль. Королева не могла провести без нее ни дня, и донья Мария все свое время проводила рядом с нею, развлекая ее дорогими зваными обедами. Намек на неподобающее поведение королевы подтверждает и Педро Мартир де Ангьера, который в своих Epistles назвал королеву «жирной и не всегда трезвой» (pinquis et bene pota)[61]61
  Leturia, El gentilhombre, p. 72.


[Закрыть]. Когда Хуан Веласкес впал в немилость, Мария, оставив свой дом в Аревало, нашла убежище у маркизы де Дения. Семь лет спустя, в 1524 г., она сопровождала принцессу Каталину, сестру Карла V, когда последняя отправилась в Португалию, чтобы выйти замуж за короля Хуана III. Там она и оставалась в качестве ее фрейлины до самой своей смерти в 1540 г.

Ничто не говорит о положении Хуана Веласкеса при дворе Фердинанда и Изабеллы столь выразительно, как тот факт, что они назначили его одним из своих душеприказчиков. Он был одним из тех, кто «служил мне усердно и с великой верностью»[62]62
  A. de la Torre у del Cerro, Testamentaria de Isabel de Catolica (Barcelona, 1974), p. 51*.


[Закрыть], сказала Изабелла в своем завещании. События, произошедшие вскоре после смерти королевы, наступившей 26 ноября 1504 г., ясно показывают, как писал маркиз де Лосойя, что Хуан Веласкес «был, должно быть, тем человеком, которому Фердинанд Католик оказывал наибольшее доверие»[63]63
  Ibid., p. 51.


[Закрыть]. По приказу короля слуги королевы Санчо де Паредес и Виоланте д’Альбион в числе прочих взяли на себя задачу перевезти в дом старшего казначея множество ларцов, содержащих бесчисленные вещи, принадлежавшие королеве. Бесценные украшения, богатые реликварии, драгоценные одеяния, заалтарные украшения, гобелены, наборы ножей, многочисленные книги прошли через руки верного домоправителя, который тщательно переписал их. Многие из этих ценных предметов были проданы с аукциона, и немало из них купил и сам дон Хуан Веласкес и его супруга. Это известно из документов об исполнении завещания королевы (testamentaria), которые содержат впечатляющий перечень принадлежавших ей вещей.

Для нас особый интерес представляют ее книги. Среди них видное место занимали многочисленные книги на религиозные темы, хотя немало было и произведений классиков, а также хроник царствования прежних государей. Был здесь и потрепанный экземпляр грамматики, который сам автор, Антонио де Небриха, подарил королеве. Бегло просматривая опись королевского имущества, мы замечаем, что Мария де Веласко приобрела, помимо прочего, «маленькую печатную книжицу о порядке чтения Псалтыри»; «другую очень маленькую книжку, написанную от руки на народном языке (en romance), которая начинается с молитвы св. Августина»; еще одну книгу in quarto св. Иоанна Златоуста»; «Часослов, написанный от руки на пергаменте, который начинается с мартиролога и истории царя Давида»; «книгу часов, написанную на печатной бумаге, которая начинается со слов “О подражании Христу”».

Все эти книги стали немаловажным дополнением к библиотеке Хуана Веласкеса в его доме в Аревало. Несомненно, Иньиго не раз брал с полки эти книги, чтобы удовлетворить свое любопытство и приобрести новые познания. Очевидно, что во время своего выздоровления в Лойоле он просил дать ему «книги мирские и ложные, называемые обычно рыцарскими» (libros mundanos y falsos que suelen llamar de caballerias)[64]64
  «Автобиография», § 5, в FN, I, 370.


[Закрыть], именно потому, что увлекался ими в Аревало. И если после обращения он думал вступить в картезианский монастырь Санта-Мария-де-лас-Куэвас в Севилье, то это, вероятно, потому что в Аревало ему представился случай прочесть классические труды «Картезианца» (el Cartujano) Хуана де Падильи «Мистерия жизни Христа» (Retablo de la vida de Cristo) и «Двенадцать побед Двенадцати Апостолов» (Los doce triunfos de los doce apostoles).

Именно в Аревало сформировалась личность Иньиго. Рибаденейра, его первый биограф, описал его как «живого и изящного юношу, который очень любит изысканно одеваться и красиво жить» (mozo lozano y polido y muy amigo de galas y de traerse bien)[65]65
  RibVita, lib. I, с. ii. (далее – I, ii), in FN, IV, 85.


[Закрыть]. Как сам Иньиго признается в начале «Автобиографии», «до двадцати шести лет он был человеком, преданным мирской суете, и прежде всего ему доставляли удовольствие ратные упражнения, ибо им владело огромное и суетное желание стяжать славу»[66]66
  «Автобиография», § 1.


[Закрыть]. Поланко рассказывает, что «образование Иньиго было выдержано скорее в духе мирском, чем в духе Божьем, ибо с ранних лет, умея лишь читать и писать, он начал служить пажом при дворе; затем он был придворным у герцога Нахеры и, наконец, военным, пока в возрасте двадцати шести лет не изменил свою жизнь»[67]67
  PalSum, no. 3, in FN, I, 154.


[Закрыть].

Мирская суета и, прежде всего, жажда славы наполняли в то время все его устремления. В Аревало он усовершенствовал «свой и без того изящный почерк, ибо он был прекрасным писцом», говорит Рибаденейра[68]68
  RibVita, I, и, in FN, IV, 95.


[Закрыть]. Поэма, написанная им, по словам Поланко, в честь св. Петра[69]69
  FN, II, 517.


[Закрыть], к которому он относился с особым почтением, восходит к этому периоду. Мы должны помнить, что именно Петру были посвящены святилище Сан-Педро-де-Эгимендия всего в нескольких шагах от дома Лойола и приходская церковь в Аревало. В свои годы в Аревало Иньиго воспитывал в себе любовь к музыке – любовь, которую он сохранил на всю жизнь и которой должен был пожертвовать ради апостольского служения. Следует также упомянуть, что при дворе, со дня своего назначения капельмейстером принца дона Хуана, проживал известный музыкант из Уррестильи Хуан де Анчьета, который с 1504 г. был ректором церкви в Аспейтии, хотя никогда и не состоял в слишком хороших отношениях с Лойолами. Здесь Иньиго обучился изяществу и обходительности, которые в его годы в Риме принесли ему репутацию «самого вежливого и обходительного человека»[70]70
  Memoriale, no. 290, in FN, I, 697.


[Закрыть]. Он проявлял подобную манеру держать себя даже за столом, за своей скромной трапезой, где всегда чувствовался некий неуловимый дух изысканности, как писал Пальмио[71]71
  FN, III, 164.


[Закрыть]. Здесь же он обучился искусству общения с высокопоставленными особами, и этот опыт сослужил ему добрую службу, когда ему пришлось общаться с государями, кардиналами и Папами. Здесь же, в Аревало, а также позднее, когда он состоял на службе у герцога Нахеры, он впал в моральные прегрешения, о которых он говорит в процитированных нами словах из «Автобиографии» и которые Поланко представляет еще более конкретно: «Вплоть до этого времени [времени обращения] он, хотя и был очень привязан к своей вере, не жил в соответствии с нею и не хранил себя от греха; с особенным легкомыслием он относился к азартным играм, связям с женщинами, ссорам и оружию; это, однако, происходило лишь в силу привычки. Но все это также позволяло увидеть в нем множество добродетелей»[72]72
  PolSum, no. 4, in FN, I, 154.


[Закрыть].

Некоторые другие подробности, касающиеся этого периода жизни Иньиго, можно найти в рассказе отца Антонио Лареса, основателя коллегии, открытой Обществом в Аревало в 1588 г.[73]73
  EN, III, 462–466.


[Закрыть]Этот священник-иезуит вместе с товарищем отправился в этот город в 1577 г. с миссией проповедника. Тронутый его проповедью, один из наиболее влиятельных горожан по имени Эрнандо Тельо, задумал основать иезуитскую коллегию. В связи с этим Ларесу представился случай собрать некоторые все еще свежие воспоминания о пребывании Иньиго в этом кастильском городе. Особый интерес представляли для него заявления богатого и знатного господина по имени Алонсо де Монтальво (ум. 1578), который в юности сам служил пажом у дона Хуана Веласкеса вместе с Иньиго и был его близким другом. Когда Монтальво узнал, что друг его был ранен при осаде Памплоны, он навестил его в Лойоле и нашел его раненным в ногу, но уже оправляющимся от болезни. Тот же отец Ларес услышал от священника Алонсо Эстебана помимо прочего, что Иньиго, будучи уже генералом Общества, «имел обыкновение время от времени писать» Каталине, одной из дочерей старшего казначея. Ни одно из этих писем не дошло до нас, но мы знаем, что всю свою жизнь Иньиго хранил самые теплые воспоминания о своих друзьях в Аревало. В 1548 г. он написал ответ юристу Меркадо из Вальядолида, который известил его, что «Хуан Веласкес, губернатор сего города и сын Гутьерре де Веласкеса [сына покойного старшего казначея] целует руку Вашему Преподобию и препоручает себя Вашим молитвам»[74]74
  EppMixt, V, 653.


[Закрыть]. Иньиго писал ему:

«Я обрел великое утешение в Господе, вспоминая дона Хуана Веласкеса. Вы доставите мне великую радость, если передадите ему мои наилучшие пожелания как от того, кто был – и остается – слугой его, его отца, деда и всего его семейства; я до сих пор радуюсь и всегда буду радоваться этому в Господе»[75]75
  Epplgn, I, 705.


[Закрыть].

Был ли Иньиго пажом короля Фердинанда Католика, как утверждает отец Джованни Пьетро Маффеи, изящный итальянский латинист, в своем труде 1585 г. «Житие св. Игнатия»? Это подтверждает и отец Франсиско Гарсия в своей биографии святого, опубликованной в 1722 г. Но уже Рибаденейра вносит поправку в это утверждение, критически пересматривая «Житие» Маффеи. Рибаданейра утверждает, что Иньиго «был пажом не короля Католика, но Эранана [sic] Веласкеса, его старшего казначея»[76]76
  FN, III, 217.


[Закрыть]. Мы можем лишь сказать, что, поскольку Иньиго служил у Хуана Веласкеса, для него было бы вполне естественно сопровождать Веласкеса и его сыновей в некоторых из их поездок на королевский двор. О том, что Иньиго, по крайней мере иногда, бывал при дворе, свидетельствует событие, произошедшее в 1524 г. Вернувшись из паломничества в Иерусалим, он находился в Генуе в ожидании возможности отплыть в Барселону. Там его «узнал один бискаец, фамилия которого была Портундо и который говорил с ним при других обстоятельствах, когда он служил при дворе Короля Католика»[77]77
  «Автобиография», § 53.


[Закрыть]. Об этом повествует сам Игнатий в «Автобиографии». Родриго Портуондо, ибо таково было его настоящее имя, находился в генуэзском порту в 1524 г. с поручением наблюдать за передвижениями императорского флота в водах Средиземного моря. Если он встречал его «при других обстоятельствах», мы можем сделать вывод, что Иньиго не раз бывал при дворе, но у нас нет доказательств того, что он занимал там какую-либо должность – пусть даже должность пажа.

Смерть Фердинанда Католика 23 января 1516 г. послужила косвенной причиной падения дона Хуана Веласкеса. Новый монарх Карл I, находясь во Фландрии, приказал, чтобы королеве Жермене де Фуа были переданы в качестве лена следующие кастильские города: Аревало, Мадригаль, Ольмедо и Санта-Мария-де-Ньева. Первые два, как было сказано выше, до тех пор находились на попечении Хуана Веласкеса как его феодальное поместье. Король приказал, чтобы «Хуан Веласкес властвовал над ними от ее [Жермены] имени и принес королеве присягу вассала»[78]78
  Fita, op. cit, (см. сноску 4 выше), p. 513; Leturia, El gentilhombre, p. 97; trans, of Owen, p. 50.


[Закрыть]. Это распоряжение явно не влекло за собой никаких финансовых потерь для старшего казначея, однако оно наносило урон его авторитету и подразумевало значительное изменение статуса вышеназванных городов, которые тем самым исключались из королевских владений и отчуждались от кастильской короны. Это противоречило законам королевства и привилегиям городов, что четыре года спустя признал и сам король. Регент, кардинал Хименес де Сиснерос, посоветовал молодому монарху не осуществлять своего решения. Но, поскольку Карл не отменил своего приказа, Сиснеросу не оставалось ничего, как только смириться и требовать его исполнения от Веласкеса. Но старший казначей не уступил. В ноябре 1516 г. он удалился в Мадрид и привел Аревало и его крепость в состояние боевой готовности. В конце концов ему пришлось сдаться. Обремененный долгом в шестнадцать миллионов meravedis и огорченный смертью своего старшего сына Гутьерре, он умер в Мадриде 12 августа 1517 г. Королева Жермена обратилась против него и против Марии де Веласко, некогда своей лучшей подруги.

Юный Иньиго был свидетелем каждого шага морального и экономического падения своего благородного покровителя. Крах этот стал для него первым серьезным переживанием и разочарованием, которое, несомненно, долго еще оказывало влияние на его жизненный путь. В жизни двадцатишестилетнего придворного начинался новый этап.