Текст книги "Отец Магистр Игнатий"

Глава 3
Паломник в Монсеррате

1. Путь к святой горе

Иньиго выехал из Лойолы в конце февраля 1522 г. верхом на мулице. Один из его братьев, которого он не называет по имени, решил следовать за ним до Оньяте. Вероятно, то был ректор церкви в Аспейтии, Перо Лопес де Оньяс. Иньиго убедил его сделать остановку в Арансасу, где хотел провести ночь в молитвенном бдении перед образом Богоматери. Годы спустя в письме к Франциску Бордже Игнатий вспомнит милости, обретенные им во время этой памятной вигилии. Возможно, именно тогда св. Игнатий принес обет целомудрия. Однако он говорит лишь о том, что дал этот обет по пути в Монсеррат, причем принес он его Пресвятой Деве, не зная – как отмечал Лаинес, – что обеты приносятся непосредственно Богу. Это обстоятельство делает еще более правдоподобной гипотезу о том, что обет этот он принес в святилище, посвящённом Пресвятой Богородице. И, как кажется, единственным марианским святилищем, которое он посетил до прибытия в Монсеррат, было Арансасу. С уверенностью можно утверждать лишь одно: Пресвятая Дева взяла его под особое покровительство, ибо – подчеркивает Лаинес – «если до тех пор его поражали и одолевали грехи плоти, то с тех пор и до сего дня Бог наделяет его даром целомудрия и, как мне представляется, в высочайшей степени»[103]103
  Epistolaр. Lainii, no. 5, in FN, I, 76.


[Закрыть].

В Ансуоле, где он распрощался со своей сестрой Магдаленой, или в Оньяте он покинул своего брата и один отправился в Наваррет в провинции Ла-Риоха. Он хотел проститься со своим покровителем, герцогом Нахеры, а также получить «сумму в несколько дукатов, которую ему должны были в доме герцога». Для этого он написал записку казначею герцога, но тот ответил, что денег у него нет. Это не было простой отговоркой, поскольку герцог Нахеры в то время действительно испытывал финансовые затруднения, как было сказано выше. Однако, узнав об этом, герцог сказал, что «денег может не быть для кого угодно, но для Лойолы их не может не быть, ибо он хотел дать Игнатию хорошую должность поручика, если бы тот пожелал её принять». Получив деньги, Иньиго распорядился разделить их «между несколькими людьми, которым он чувствовал себя обязанным, а часть – пожертвовать на образ Богородицы, который был в плохом состоянии, чтобы поправить и украсить его»[104]104
  «Автобиография», § 13.


[Закрыть]. Из Наварры он продолжил путь в Монсеррат на восемь дней опередив свиту Папы.

Из области Ла-Риоха дорога его пролегала через Туделу, Педролу, Сарагосу, Лериду, Серверу и Игуаладу. В долгие часы странствий его мысли непрестанно устремлялись к Богу и к подвигам, которые он собирался совершить в своем служении. Поскольку он плохо понимал, что такое смирение, милосердие и терпение, а также разборчивость, необходимая для проявления этих добродетелей, все его внимание было сосредоточено на великих подвигах покаяния, которые он помышлял совершить, видя в них, тем самым, меру святости. Однако этому сопутствовало одно важное обстоятельство: несмотря на глубокое отвращение к былым грехам, совершая телесные подвиги покаяния, он думал не столько об искуплении этих грехов, сколько о том, чтобы вершить эти великие «внешние» деяния, потому что их совершали святые во славу Божию.

Покой путешественника нарушил следующий случай. По пути ему повстречался мавр, который ехал, как и он, на муле. Путники стали беседовать друг с другом и заговорили о девственности Богоматери. Мавр с готовностью согласился, что Мария могла оставаться девственницей до рождения Христа, но ему казалось невероятным, что она могла остаться ею, рожая ребенка. Хотя паломник привел множество доводов, ему не удалось разубедить мавра, и тут, внезапно оставив спутника, мавр удалился так быстро, что скоро совсем скрылся из виду. Когда паломник остался в одиночестве, его одолели сомнения: сделал ли он все, что мог, чтобы отстоять девственность Марии? При этом, как утверждает сам паломник, он испытал «некие порывы, заронившие в его душу неудовлетворённость (ибо ему стало казаться, что он не исполнил своего долга)». Тогда «на него нашло желание отправиться на поиски этого мавра и угостить его кинжалом за то, что он говорил»[105]105
  «Автобиография», § 15.


[Закрыть]. Долгое время он оставался в сомнениях, не зная, что ему надлежит сделать. Наконец он принял решение отпустить поводья мулицы и позволить ей самой идти до развилки дорог, одна из которых вела к поселку, вероятно, к Педроле, куда направлялся мавр, а вторая была столбовой. Несмотря на то, что к поселку вела широкая, хорошая дорога, Богу было угодно, чтобы животное выбрало столбовую дорогу, и Иньиго никогда больше не видел этого мавра, и на том совесть паломника успокоилась.

Прибыв в большое село перед Монсерратом – вероятно, то была Игуалада, – он купил кусок грубой ткани, из какой обычно шьют мешки, и распорядился сшить из нее одеяние паломника. Он также купил espartenas, то есть плетеные веревочные туфли, но носил только одну из них – на правой ноге, которая осталась более чувствительной после полученного им ранения. Она была целиком перевязана бинтом, но несмотря на это и на то, что он ехал верхом, нога распухала каждую ночь.

2. Бдение над новым оружием перед престолом Богоматери

Наконец он достиг цели своего марианского паломничества – Монсеррата. Точная дата этого события неизвестна. Единственная дата, которую мы знаем наверняка, – это дата ночного бдения перед престолом Богородицы, которое состоялось в ночь с 24 на 25 марта. Бдению предшествовала исповедь, которая заняла три дня. Соответственно прибыл он туда, самое позднее, 21 марта. Возможно, это случилось днем или двумя днями раньше.

Паломничества на гору Монсеррат были в те времена очень распространенным явлением. Потому и Иньиго решил предпринять такое паломничество, тем более что знаменитое святилище находилось по пути в Барселону, порт, откуда он собирался отплыть в Рим, чтобы испросить у Папы разрешения продолжить свое паломничество, направившись в Иерусалим. Он намеревался не только предать свои замыслы и неясное будущее в руки Пресвятой Девы, как он уже сделал в Арансасу, но и облачиться в новые доспехи – доспехи брани духовной – подобно молодым рыцарям, вступающим на тропу брани земной. Церемония посвящения в рыцари всегда предварялась ночным бдением, во время которого будущий рыцарь должен был бодрствовать над своим оружием. Это предписывалось «Семью Партидами» (Siete partidas) короля Альфонса X Мудрого, и Иньиго встречал описания этих обрядов в рыцарских романах.

Прежде чем преступить к бдению, он желал очистить свою душу, совершив общую исповедь за всю жизнь. Его исповедником был французский монах из бенедиктинского монастыря, который оказывал духовные услуги паломникам. Его звали Жан Шанон. Этот монах был первым, кому Иньиго открыл свои замыслы, которые до того дня держал в тайне. Вероятно, духовник дал Иньиго одно из руководств по исповеди, которые использовались в те времена для удобства кающихся. Вполне вероятно, что именно Шанон – тогда или позже – посвятил Иньиго в способы молитвы, поручив ему прочесть «Упражнения в христианской жизни» (Ejercitatorio de la vida espiritual), составленные реформатором этого монастыря Гарсией Хименесом де Сиснеросом (кузеном знаменитого кардинала) и изданные в том же монастыре в 1500 г. Чтобы исповедь была возможно более полной, он записал ее, и длилась она три дня.

В канун праздника Благовещения, 25 марта, он отправился к одному оборванному бродяге и, сняв с себя свое богатое одеяние, отдал его изумленному и восхищенному нищему. Сам же он облачился в приобретенную им одежду паломника. В таком одеянии он совершал бдение над оружием перед престолом Черной Девы, то стоя на ногах, то преклонив колени, и провел в молитве всю ночь.

Глава 4
Манреса, первенствующая церковь Иньиго

В «Автобиографии» Иньиго рассказывает, что он удалился из Монсеррата «на рассвете, чтобы никто не узнал его», и «отправился в путь: не прямой дорогой на Барселону, где он повстречал бы многих людей, способных узнать его и оказать ему почёт, но свернув в деревню, которая называется Манреса, где он решил провести несколько дней в «госпитале», а также занести кое-что в свою книгу, которую он тщательно хранил и в которой черпал немалое утешение»[106]106
  «Автобиография», § 18.


[Закрыть].

Это ясное утверждение устраняет все возможные сомнения относительно даты, когда он сошел со святой горы, и цели, к которой он направил свои стопы. Менее ясны причины того, что он свернул в Манресу, и прежде всего, его задержки в этой деревне на берегу реки Кард онер. Он говорит о своем опасении встретить людей, которые могли узнать его. Насколько нам известно, у него не было друзей в Каталонии. Поэтому ясно, что он имеет в виду людей, входивших в свиту нового Папы, Адриана VI, среди которых, должно быть, были и люди, служившие при кастильском дворе, с которыми был знаком Иньиго. На самом деле, эта опасность была весьма маловероятной, поскольку, как мы видели, он достиг Манресы 25 марта, в то время как 29 марта папский кортеж все еще находился в Сарагосе.

1. Почему Иньиго задержался в Манресе?

Его ближайшее намерение состояло в том, чтобы на несколько дней удалиться в Манресу, дабы «занести кое-что в свою книгу». Несомненно, он имеет в виду те озарения, которые получил в Монсеррате. Он собирался провести тем «несколько дней», но они вылились в одиннадцать месяцев. Почему? Поскольку он не оставил никаких ясных замечаний по этому поводу, мы вынуждены прибегнуть к предположениям. Одной из возможных причин была чума. Несколько случаев заболевания чумой были зарегистрированы в то время в княжестве Каталония, а власти Барселоны по причине чумы запретили чужеземцам въезд в город. Известно несколько связанных с этим указов, причем один из них был издан 2 мая 1522 г., то есть чуть больше месяца спустя после прибытия Иньиго в Манресу. Когда прошли те несколько дней, которые он намеревался провести в городке, он мог столкнуться с трудностями в связи с въездом в Барселону, где должен был сесть на корабль.

Есть еще одна вполне вероятная причина. Если мы вспомним, что паломничество в Иерусалим можно было совершать лишь в определенное время года, можно предположить, что Игнатий просто упустил возможность совершить его в 1522 г. Для того, чтобы совершить паломничество, необходимо было разрешение Папы. Он давал его паломникам на Пасху, которая в том году выпадала на 20 апреля. Несколько лишних дней, проведенных в Манресе, а затем еще более длительное пребывание в Барселоне в ожидании возможности отправиться в Рим, могли помешать ему вовремя добраться до Вечного города. Кроме того, известно, что новый Папа прибыл в Рим лишь в августе. Другим решающим обстоятельством могли стать недуги, одолевавшие Иньиго в Манресе, или попросту то, что он нашел там подходящие условия для молитвы и покаяния. У него не было нужды торопиться с осуществлением своих замыслов, и он мог отложить паломничество на потом.

Как бы то ни было, главное то, что задержку Иньиго в Манресе следует считать провиденциальной. Пока Иньиго переживал внутренние испытания и божественные озарения, в нем постепенно происходила духовная перемена, которая достигла своей вершины, когда он совершал Упражнения. Однажды Иньиго метко назвал Манресу своей «первенствующей Церковью»[107]107
  Утверждение Лаинеса в FN, I, 140.


[Закрыть], имея в виду необычайное рвение, сопровождавшее этот начальный период, а также, возможно, свои первые апостольские предприятия вместе с несколькими окружавшими его людьми.

2. Его внешняя жизнь

Внешне Иньиго жил так, как и подобает нищему паломнику. Он носил свою одежду из грубой ткани (pafio burdo), за которую он получил прозвище «мешочник» (I’home del sac), которое вскоре сменилось более значимым – «святой человек» (Thome sant). Сперва он жил в «госпитале» Санта-Лусия, куда привозили бедных и больных. Однако постоянным местом его проживания стал доминиканский монастырь. Здесь жил Гальсеран Перельо, которого паломник избрал своим духовником, хотя от случая к случаю он решал вопросы совести также и с другими священниками. Когда его одолела тяжелая болезнь (enfermedad “muy recias”), его милосердно приняли к себе в дом некие благодетели. Он сам рассказывает нам о некоем Феррере, чей сын позже стал слугой Бальтасара де Фариа, ведавшего делами короля Португалии в Риме. На процессе беатификации Игнатия упоминались также дома Амигант и Каниельес. Из того же процесса мы узнаем, что он имел обыкновение удаляться на молитву в каменистый грот в склоне горы, спускающейся к реке Кард онер.

Помимо дел благочестия он также совершал дела милосердия для бедных и больных. Его главным апостольством было апостольство беседы, которое расположило к нему жителей Манресы. Ему хотелось найти кого-то, с кем он мог бы поговорить на темы духовности. Но он не находил таких людей ни в Манресе, ни в Барселоне. Там была лишь одна пожилая женщина, известная всей области как служанка Божия, которая, поговорив с паломником, сказала ему: «О, пусть Господь мой Иисус Христос соблаговолит ради меня однажды явиться Вам!»[108]108
  «Автобиография», § 21.


[Закрыть] Паломник же, поняв ее слова буквально, пришел в замешательство.

Очень вероятно, что время от времени паломник наведывался в монастырь в Монсеррате, чтобы побеседовать о духовных делах с Жаном Шаноном, монахом, с чьей помощью он совершил свою общую исповедь. И можно предположить, что как раз во время этих бесед благочестивый бенедиктинец и познакомил его со способами совершения молитвы. Как бы то ни было, Монсеррат, несомненно, был единственным религиозным центром такой молитвы, с которым Иньиго мог поддерживать в то время какую-либо связь. Игнатий не упоминает Ejercitatorio аббата Гарсии Хименеса де Сиснероса среди книг, которые читал, однако с высочайшей похвалой отзывается о книге «Подражание Христу», которую многие в то время приписывали Жану Жерсону, канцлеру Парижского университета, поэтому по-испански книгу называли “el Gersoncito”, так же как сейчас мы называем ее “a Kempis”. Ему так понравилась эта книга, что с того дня, как она попала ему в руки, он уже не искал никакой другой духовной литературы. Он усвоил ее учение до такой степени, что о нем можно было сказать: на словах и на деле он казался «Жерсоном, воплощенным на практике»[109]109
  Memoriale, no. 226, in FN, I, 659; см. также по. 97, in FN, I, 584.


[Закрыть]. Даже когда он был генералом Общества, на его письменном столе лежало всего две книги: Новый Завет и «О подражании Христу». Последнюю он называл «жемчужиной среди духовных книг»[110]110
  FN, III, 431.


[Закрыть].

Но прежде всего его направляли не люди и не книги, но Бог. Он сам говорит нам, что «Бог обращался с ним точно так же, как школьный учитель обращается с ребёнком, его наставляя»[111]111
  «Автобиография», § 27.


[Закрыть]. И он был настолько убежден в этом, что считал, что оскорбил бы Бога, если бы хоть немного в этом усомнился.

3. Три поры его внутреннего развития

В процессе внутренней эволюции, совершавшейся в Иньиго в те одиннадцать месяцев, которые он провел в Манресе, можно выделить три периода. Первый период был порой спокойствия, когда он находился «почти в одном и том же состоянии духа, испытывая весьма стойкую радость, ничего не ведая о вещах “внутренних”, духовных»[112]112
  «Автобиография», § 20.


[Закрыть]. Второй был отмечен суровой внутренней борьбой с сомнениями и угрызениями совести. Во время третьего его посещали чудесные Божественные озарения, и он составил «Духовные упражнения».

О первом периоде можно сказать немногое. Он жил на подаяние. Он не ел мяса и не пил вина, даже если ему их давали. Он не отказывался от них лишь по воскресеньям, когда прерывал свой пост. Своим густым волосам, которые прежде он стриг и укладывал согласно моде того времени, он позволил теперь расти в беспорядке. Он перестал стричь ногти на руках и на ногах, в то время как раньше относился к этому с большим тщанием. Каждый день он слушал мессу и пение навечерий в кафедральном соборе (la Seo) или в церкви доминиканцев, что приносило ему глубокое утешение. Во время мессы он обыкновенно читал евангельские рассказы о Страстях. Его основным занятием была молитва. Молился он по семь часов ежедневно, в том числе и по ночам. Беседуя с людьми, он старался говорить о вещах духовных. Оставшуюся часть дня он проводил в вещах Божьих, размышляя о своих мыслях или о прочитанном.

Ровное течение этих первых месяцев довольно внезапно сменилось устрашающей внутренней борьбой. Его постоянно мучил вопрос: «Что это за новая жизнь, которую мы сейчас начинаем?»[113]113
  «Автобиография», § 21.


[Закрыть] Эта жизнь, когда он сравнивал ее со своей прежней жизнью, казалась ему лишенной смысла. Еще одна неотвязная мысль донимала его: «Ну, и как же ты сможешь вынести эту жизнь семьдесят лет, что тебе предстоит прожить?» Но Иньиго, чувствуя, что мысль эта исходит от врага, также отвечал на нее внутренне с большой силой: «Эх ты, ничтожный! Да можешь ли ты пообещать мне хотя бы час жизни?»[114]114
  «Автобиография», § 20.


[Закрыть] Так он одолел это искушение и остался спокоен.

Еще более мучительной и долгой была его борьба с угрызениями совести. Его сомнения касались прежних исповедей. Хотя он с большим тщанием совершил общую исповедь в Монсеррате и много раз исповедовался в Манресе, ему постоянно казалось, что он упустил какой-то грех или недостаточно ясно объяснил те грехи, в которых исповедовался. Он исповедовался снова и снова, но это не вернуло ему прежнего спокойствия. Один доктор из кафедрального собора посоветовал ему записать все, что он сумеет вспомнить. Он так и сделал, но безрезультатно. Он утверждает, что после исповедей «к нему возвращались сомнения, причём всё это с каждым разом лишь сильнее запутывалось, так что он чувствовал себя сильно измученным»[115]115
  «Автобиография», § 22.


[Закрыть]. Однажды ему показалось, что он исцелился бы, если бы духовник запретил ему в дальнейшем исповедоваться в грехах прошлого. Но он не сказал об этом духовнику, считая, что средство не подействует, если будет исходить от него самого. Но однажды исповедник сам приказал ему не возвращаться больше к вопросам прошлого, если только это не будет что-то совершенно ясное. Из-за этой последней оговорки запрет исповедника не принес ему исцеления, поскольку все грехи прошлого казались ему совершенно ясными.

Но даже среди этих терзаний он не перестал молиться по семь часов ежедневно и совершать все свои привычные благочестивые дела. Однажды, в минуту великого страдания, он в голос воскликнул: «Помоги мне, Господи: ведь я не нахожу никакого исцеления ни в людях, ни в какой-либо иной твари! А ведь если бы я думал, что смогу его найти, никакой труд не был бы для меня слишком велик. Ты, Господи, укажи мне, где я смогу его обрести – и, даже если мне придётся пойти вслед за какой-нибудь собачонкой (perrillo), чтобы она дала мне это исцеление, я сделаю это!»[116]116
  «Автобиография», § 23.


[Закрыть]

Временами его беспокойство доходило до таких мучений, что он испытывал сильное искушение покончить с собой, выбросившись из широкого отверстия в своей комнате. Но зная, что убивать себя грешно, он закричал: «Господи, я не причиню Тебе оскорбления!»[117]117
  «Автобиография», § 23.


[Закрыть] – и повторил эти слова, как и прежние, много раз.

Однажды ему вспомнилась прочитанная им некогда история о святом, который провел без еды много дней, пока не получил от Бога то, чего ему очень хотелось. Подобные истории рассказывают о св. Апостоле Андрее и о св. Павле Отшельнике. Возможно, одну из них и вспомнил Иньиго. Он решил последовать их примеру и однажды в воскресенье, после причастия, начал свой пост. Всю неделю он провел, не взяв в рот ни крошки, однако продолжал молиться по семь часов и совершать прочие благочестивые упражнения. Но в следующее воскресенье духовник, которому кающийся сообщил о своем посте, приказал ему нарушить это чрезмерное воздержание.

То, чего человек не смог достичь своими усилиями, свершилось по Божественному милосердию. Внезапно он был избавлен от мучений совести. «Так Господь пожелал, чтобы он пробудился, как будто ото сна. И тогда, поскольку у него уже был известный опыт разнообразия духов благодаря тем урокам, которые преподал ему Бог, он начал размышлять о том, с помощью каких средств пришёл этот дух, и тут принял весьма ясное решение: не исповедоваться более ни в чём из прошедшего. И впредь, начиная с того дня, он стал свободен от этих сомнений, считая вполне очевидным, что это наш Господь пожелал освободить его по милосердию Своему»[118]118
  «Автобиография», § 25.


[Закрыть].

Его исцеление от сомнений было, таким образом, плодом различения духов, которое прежде, во время его выздоровления в Лойоле, уже послужило основанием его обращения. Это суровое испытание завершило очищение Иньиго и научило его искусству исцелять души от угрызений. Ибо нет никакого сомнения, что «Правила для ощущения и распознавания беспокойств совести и наущений нашего врага» в «Упражнениях»[119]119
  «Духовные упражнения», 345–351.


[Закрыть], которые вернули душевный покой такому множеству людей, обязаны своим возникновением личному опыту самого Иньиго.

Третий период его пребывания в Манресе был отмечен духовным утешением и Божественными озарениями. Они касались самых разных вещей. Он ежедневно молился Святейшей Троице. Однажды, когда он читал Часы Богородицы на ступенях церкви доминиканцев, «ум его стал возноситься ввысь, и он словно бы узрел Святейшую Троицу в виде фигуры из трёх клавиш (en flgura de tres teclas), и при этом так плакал и рыдал, что не мог с собою совладать. Шествуя тем же утром в процессии, вышедшей оттуда, он не сумел сдержать слёз вплоть до обеденного часа, а после обеда не мог остановиться, говоря только о Святейшей Троице, причём со множеством весьма разнообразных сравнений»[120]120
  «Автобиография», § 28.


[Закрыть]. На всю жизнь у него сохранилось чувство веkикого почтения к тайне Троицы, трогательные свидетельства которого он оставил нам в своем «Духовном дневнике».

«Однажды ему с великой духовной радостью мысленно представилось, как Бог сотворил мир»[121]121
  «Автобиография», § 29, «Второе».


[Закрыть]. В другом мысленном видении он ясно узрел, как Иисус Христос пребывает в Святейшем Таинстве. Много раз он видел внутренними очами человеческую природу Христа – фигуру, которая являлась ему в виде белого тела, отдельных частей которого он ясно не различал. Много раз он видел это в Манресе, а затем во время паломничества в Иерусалим и еще один раз в пути, возле Падуи. Много раз он видел также Богородицу, тоже в подобном облике, не различая отдельных ее частей.

Все эти Божественные озарения настолько укрепили его веру, что «много раз он думал про себя: если бы не было Писания, которое наставляет нас в этих вопросах веры, то он решился бы умереть за них – уже за одно то, что увидел»[122]122
  «Автобиография», § 29, «Четвертое».


[Закрыть].