Текст книги "Отец Магистр Игнатий"

2. Придворный вице-короля Наварры

После того как Хуан Веласкес впал в немилость у короля, а затем, 12 апреля 1517 г., умер, юноша Иньиго остался без работы. Но великодушие Марии де Веласко, вдовы покойного казначея, помогло ему. Она дала ему 500 монет и две лошади, чтобы он навестил дона Манрике де Лару, герцога Нахеры, который в мае 1516 г. стал вице-королем Наварры. Герцог нанял Иньиго своим придворным (gentilhombre). Так, проведя десять лет при дворе Кастилии, служа высокопоставленному лицу и пользуясь его покровительством, он оказался на службе у другого высокопоставленного представителя королевства.

Чтобы избежать преувеличений, здесь следует упомянуть, что Иньиго никогда не был профессиональным военным; то же следует сказать о его отце и старшем брате Мартине Гарсии. Он был просто придворным (gentilhombre), служившим у вице-короля Наварры; он исполнял его приказы и распоряжения, а когда требовалось, с оружием в руках отправлялся в военные походы. Это не противоречит его собственному утверждению, что «прежде всего ему доставляли удовольствие ратные упражнения»[79]79
  «Автобиография», § 1.


[Закрыть], ибо – как сам он отмечал, уточняя свои устремления – им владело «огромное и суетное желание стяжать славу». Его главная цель состояла в том, чтобы обеспечить себе блестящее будущее в миру, а в те времена это было невозможно без опыта в ратных делах.

Вероятно, Иньиго сопровождал своего нового господина, когда тот в феврале 1518 г. присутствовал в кортесах Вальядолида на церемонии по случаю официального признания Карла 1 королем Кастилии. Здесь находился также его брат Мартин Гарсия, сеньор Лойолы, которому король пожаловал по этому случаю разрешение установить в Лойоле майорат. Эту милость он оказал ему как раз по просьбе герцога Нахеры.

Иньиго скоро представился случай послужить своему господину. Когда во время бунтов, нарушавших спокойствие городов Кастилии, город Нахера поднял мятеж против своего господина, Иньиго принял участие в подавлении мятежа 18 сентября 1520 г. При этом, как отмечает Поланко, он показал себя «великодушным, благородным и человечным»[80]80
  PolSum, no. 5, in FN, I, 155.


[Закрыть], ибо, в то время как некоторые другие участники похода предавались грабежу, Иньиго не взял себе ничего, сочтя это «низким»[81]81
  FN, I, 156.


[Закрыть].

В 1521 г. вице-король Наварры призвал своего gentilhombre к участию в довольно тонкой миссии – в усмирении гипускоанских городов. Они находились в ссоре друг с другом по поводу принятия Кристобала Васкеса де Акуньи на должность коррехидора провинции. Некоторые города, в том числе Аспейтия и Аскойтия, считали, что при поручении ему этой должности не были приняты во внимание привилегии Гипускоа. Другие города с Сан-Себастьяном во главе признавали нового коррехидора. Споры переросли в конфронтацию, которой было недалеко уже до гражданской войны. Обе стороны принялись сжигать дома противников и вырубать их леса. Случай был тем более тревожным, что совпал по времени с восстанием комунерос (восстанием в защиту прав испанских городов от притязаний Карла 1) в Кастилии, а также с угрозой вторжения французов в королевство Наварры с целью вновь возвести на кастильский трон династию Альбре.

В отсутствие императора Карла V в Испании, совет Кастилии решил прибегнуть к переговорам с соперничающими гипускоанскими городами. Ведение переговоров было возложено на Фортуна Гарсию де Эрсилью, одним из сыновей которого был Алонсо де Эрсилья, знаменитый автор эпической поэмы La Агаисапа. Герцогу Нахеры доверили задачу в любую минуту быть готовым взяться за оружие в случае, если переговоры Эрсильи окончатся неудачей.

В конце концов города решили прибегнуть к посредничеству герцога Нахеры. Он писал в письме от 17 января 1521 г.: «Я пытаюсь разрешить их разногласия посылая к ним моих людей». Он не уточняет, кто эти люди, но, если верить Хуану де Поланко, одним из них был gentilhombre Иньиго Лопес де Лойола. Поскольку он был уроженцем этих мест, знакомым с их традициями и обычаями, выбор естественным образом должен был пасть на него. Не следует думать, что Иньиго был главным участником переговоров, но, несомненно, он принимал в них участие. Поланко сообщает, что в этом деле он проявил себя «человеком весьма искусным и благоразумным в мирских делах и очень умелым в обращении с людьми, в особенности же в разрешении разногласий и раздоров»[82]82
  PolSum, no. 6, in FN, I, 156.


[Закрыть]. Так, при помощи арбитра, им удалось найти удачное решение проблемы на условиях, указанных герцогом Нахеры в документе от 12 апреля 1521 г.

3. Ранение в Памплоне

Вскоре после удачного разрешения этого конфликта Иньиго принял участие в предприятии военного характера, которое предопределило его будущее. Пользуясь отсутствием Карла V и восстанием комунерос, мятежом городов, стянувшим на себя в первые месяцы 1521 г. все силы кастильской армии, король Франции Франциск I решил поддержать притязания Генриха Альбре на трон Наварры, полагаясь на поддержку местной группировки Аграмонта (partido local de los agramoteses). С тех пор как Наварра была присоединена к королевству Кастилия, едва минуло девять лет. Этим объясняется то, что жители Наварры еще не успели вполне привыкнуть к своему новому положению. Несмотря на настоятельные и многократные просьбы вице-короля Наварры, подкрепления, необходимые для защиты королевства, так и не поступили. Между тем французские войска, состоявшие из 12000 пехотинцев, 800 копий и 29 огнестрельных орудий, 12 мая 1521 г. под командованием Андре де Фуа, сеньора Аспарроса, перешли кастильскую границу. Через четыре дня они разбили лагерь примерно в миле от городских стен Памплоны. На следующий день вице-король направился в Сеговию, где собрались три правителя – адмирал Кастилии, главный альгвасил и кардинал-епископ Тортосы Адриан из Утрехта, – чтобы лично попросить о необходимых подкреплениях. Перед отъездом он поручил защиту Памплоны Франсе де Бомону, дав ему 1000 солдат, и приказал Иньиго подчиняться его приказам. 18 мая в городе вспыхнуло восстание. Горожане и городской совет требовали, чтобы в отсутствие вице-короля командование принадлежало им. Дон Франсе и его подчиненные ответили им решительным отказом. Однако, не справившись с ситуацией, дон Франсе и его солдаты решили отступить. Как сказал герцог Нахеры, «встречные ветра противились обороне города».

Между тем, вероятно, 18 мая, прибыл Мартин де Оньяс со своим братом Иньиго и группой солдат, которых они привлекли на свою сторону в Гипускоа. Столкнувшись со всей этой неразберихой, Мартин Гарсия и его люди повернули назад, даже не вступив в город. Иньиго же отказался последовать за ними. Поланко рассказывает, что «дон Франсе желал покинуть город, потому что отчаялся в возможности сопротивления французским войскам и сомневался в верности городских масс; но Иньиго отказался последовать за ним, стыдясь того, что уход его мог показаться бегством. Вместо этого он вступил в крепость во главе тех, кто шел на ее защиту»[83]83
  PolSum, no. 4, in FN, I, 155.


[Закрыть]. Надаль добавляет, что Иньиго ехал в сторону крепости «на всем скаку» (incitato equo)[84]84
  FN, II, 63.


[Закрыть]. На следующий день, 19 мая, в воскресение Пятидесятницы, алькальд (alcaide) дон Мигель де Эррера, также расположился в крепости. В тот же день в Вильяве посланцы Памплоны присягнули на верность Генриху Альбре. Как только город был занят, французские войска начали штурм крепости, чьи укрепления, еще недостроенные, не позволяли долго оказывать сопротивление. Лишь упрямая решимость Иньиго предотвратила незамедлительную капитуляцию.

События этого дня хорошо известны. Ядро кулеврины или Фальконета, пролетая между ног молодого солдата, сломало ему правую ногу и повредило левую. Покалеченный Иньиго не мог продолжать борьбу, и его ранение означало конец сопротивления. Согласно преданию, дошедшему до нас благодаря Николасу Орландини, ранение Иньиго имело место в понедельник Пятидесятницы, 20 мая[85]85
  Orlandini, Historiae Societatis lesuprimapars, Lib. I, no. 10.


[Закрыть]. Это вполне возможно, однако последние исследования показали, что крепость была сдана лишь 23 или 24 мая[86]86
  О битве при Памплоне и ранении Игнатия см. L. Fernandez Martin, Inigo de Loyola у el proceso contra Miguel de Herrera, Alcaide de la fortaleza de Pamplona. Principe de Viana, numeros 140 у 141 (Pamplona, 1975), pp. 171–534, прежде всего, p. 486.


[Закрыть].

Ранение Иньиго было серьезным. Это стало ясно во время его болезни в Лойоле, а мы знаем это из показаний алькальда крепости Мигеля де Эрреры. На судебном процессе, начатом против него после сдачи крепости, Эррера попросил своих судей выслушать наряду с другими свидетелями брата сеньора Лойолы; он настаивал на срочности дела, так как Иньиго был серьезно ранен, и было неизвестно, успеет ли он дать показания[87]87
  Ibid., pp. 527, 529.


[Закрыть]. Другими свидетелями, призванными алькальдом замка (все они были товарищами Иньиго по оружию), были Педро де Мальпаса, управляющий крепостью, который умер в конце июня от полученных ранений; мастер Педро, прораб, Алонсо де Сан-Педро, командующий артиллерией, и солдат по имени Сантос. Мы не знаем состоялся ли допрос Иньиго. Известно лишь, что Мигель де Эррера получил оправдание.

Между тем земляки на носилках отнесли Иньиго, которому первую помощь оказали французы, в дом Эстебана де Суасти, а оттуда домой, в Лойолу. Вероятно, там его встретила невестка, Магдалена де Араос.

Откладывать лечение больного было нельзя. Отовсюду были созваны врачи и хирурги. Вскоре они поняли, что их первые попытки лечения не увенчались успехом, поскольку были предприняты в большой спешке и, по всей видимости, неумело. Сам Игнатий рассказывает об этом в «Автобиографии»: «То ли потому, что кости были дурно составлены прежде, то ли потому, что они разошлись по дороге, но они были не на своих местах, и излечиться так было невозможно. И снова устроили эту резню (carneceria), в которой он – равно как и во всех прочих, которые ему довелось претерпеть и ранее, и впоследствии – не вымолвил ни слова и ничем не выказал своих страданий, разве что крепко сжимал кулаки»[88]88
  «Автобиография», § 2.


[Закрыть].

Несмотря на все усилия, ему становилось все хуже, и другие уже опасались за его жизнь. В день св. Иоанна врачи посоветовали ему исповедаться и принять таинство для больных. 28 июня, канун дня свв. Петра и Павла, было решающим днем. Врачи сказали, что, если к полуночи не последует улучшения, его можно считать покойником. «Означенный больной всегда чтил святого Петра, и вот Господу нашему было угодно, чтобы в эту самую полночь его состояние стало улучшаться. Улучшение это продвигалось настолько быстро, что через несколько дней сочли, что смерть ему более не грозит»[89]89
  «Автобиография», § 3.


[Закрыть].

Согласно преданию, которое нашло свое отражение в ряде картин, изображающих раненого солдата, в ту ночь ему явился св. Петр и исцелил его. Об этом говорит и Рибаденейра в своем «Житии»: «Таким образом, надо полагать, что в ту ночь, в минуту самой острой необходимости, ему явился этот славный Апостол»[90]90
  RibVita,! in FN, IV, 85.


[Закрыть].

Но до полного выздоровления было еще далеко. Кости начали срастаться, но выше колена одна кость наложилась на другую, отчего правая нога стала короче левой, и на ноге образовался выступ. Рибаденейра говорит, что из-за выступов на кости Иньиго предстояло отказаться от своих «модных, облегающих сапог», которые так ему нравились. Он никогда не потерпел бы этого, а кроме того, добавляет биограф, «он был живым и изящным юношей, который очень любил изысканно одеваться и красиво жить»[91]91
  Ibid.


[Закрыть]. Следующий отрывок дает нам некоторое представление о его характере. «…Он осведомился у хирургов, нельзя ли его [нарост – прим, пер.] срезать. Те отвечали, что срезать его, конечно, можно, но страдания будут при этом сильнее, нежели все те, какие он испытал прежде, поскольку кость уже зажила, и <теперь> требуется некоторое время, чтобы её разрезать. Но всё же он решился на это мученичество по собственному своему почину, хотя его старший брат испугался и говорил, что не отважился бы на такие страдания, каковые раненый перенёс с обычным своим терпением. И вот, когда ему срезали плоть и кость, из неё торчавшую, то постарались прибегнуть к целительным средствам, дабы нога не была такой короткой, втирая в неё множество мазей и постоянно растягивая её особыми устройствами, так что много дней он терпел мучения. Но Господь наш дал ему здоровье…»[92]92
  «Автобиография», § 4–5.


[Закрыть] Уже можно было сказать, что он выздоровел, однако он на долгое время потерял способность к передвижению. Этот вынужденный отдых оказался для него провиденциальным.

Хотя Игнатий в «Автобиографии» говорит о врачах и хирургах во множественном числе, нам известно имя главного хирурга, занимавшегося его лечением. Это был Мартин де Истиола из Аспейтии. За свои профессиональные услуги он потребовал от семьи тринадцать дукатов, из которых ему было пожаловано десять. Мартин де Истиола лично заявил об этом душеприказчикам старшего брата Иньиго, предоставив им отчет обо всех услугах, которые он оказал дому сеньора Лойолы «в качестве хирурга». Подытожив все, что ему причиталось, включая и невыплаченные три дуката за лечение Иньиго, он потребовал еще десять дукатов[93]93
  FD, pp. 625–626.


[Закрыть]. Любопытное совпадение: Алонсо де Сан-Педро, один из товарищей Иньиго по обороне Памплоны, получил от властей двенадцать дукатов «на лечение ранения, полученного при защите крепости города Памплона»[94]94
  L. Fernandez Martin, op. cit., p. 487, note 60.


[Закрыть].

4. Обращение в Лойоле

Чтобы как-то скоротать долгие часы вынужденного бездействия, больной хотел прибегнуть к чтению рыцарских романов, с которыми познакомился в доме Хуана Веласкеса. Как ни странно, в доме Лойола подобной литературы не нашлось. Единственно доступными книгами оказались четыре тома in folio «Жизни Христа» (Vita Christi) картезианца Рудольфа Саксонского, переведенные на испанский язык францисканцем Амбросио Монтесино и изданные в Алькале в 1502–1503 гг. Был также том Flos sanctorum — избранные жития святых Якова Ворагинского (Варацце) в испанском переводе с прологом монаха-цистерцианца Гауберто Марии Вагада. Поскольку никаких других книг у него попросту не было, больной взялся за чтение этой духовной литературы. Это его преобразило. Делая перерывы в чтении, он размышлял иногда о вещах мирских, а иногда о том, что прочел.

Одна из мыслей настолько завладела им, что он мог обдумывать ее три и четыре часа кряду. «Он воображал себе, что сделал бы, служа некой сеньоре; представлял себе те средства, к которым прибегнул бы, чтобы отправиться туда, где она находилась; остроты и слова, которые он ей сказал бы, а также ратные подвиги, которые совершил бы ради служения ей». Это были мечты, тем более несбыточные, что «сеньора эта была не просто благородного происхождения, как графиня или герцогиня, но занимала положение куда высшее, чем любая из оных»[95]95
  «Автобиография», § 6, в FN, I, 372, 374.


[Закрыть]. По поводу того, кто был кумиром выздоравливающего Иньиго, высказывалось множество догадок. Вполне вероятно, что эта сеньора была не реально существующим лицом, но вымышленной личностью. Если же это была реальная женщина, то, вероятнее всего, речь идет о сестре Карла V Каталине, которую Иньиго мог видеть в Вальядолиде или Тордесильясе, где молодая принцесса сопровождала свою несчастную умалишенную мать, королеву Хуану Безумную (Juana la Loca). Каталина вышла замуж за короля Португалии Жуана в 1525 г.

В этом чередовании благочестивых мыслей и суетных мечтаний присутствовало одно важное обстоятельство, которое сыграло решающую роль не только в преображении больного, но и в будущем составлении «Духовных упражнений». Имеется в виду различение духов. Размышляя о том, что происходило у него внутри, Иньиго замечает, что «думая о вещах мирских, он весьма услаждался; но когда, утомившись, он оставлял эти мысли, то чувствовал скуку и недовольство. Когда же он думал о том, чтобы пойти в Иерусалим босиком, питаться одними травами и совершать все прочие подвиги покаяния, которые, как он увидел, совершали святые – то утешался он не только тогда, когда задерживался на таких мыслях, но и, даже отстранив их, оставался доволен и радостен». Поначалу он не обращал внимания на это различие, но постепенно глаза его открылись, и он осознал, что внутри у него происходит борьба между противоположными духами – добрым и злым. «Таковы были его первые размышления о вещах Божественных. Впоследствии, когда он составлял упражнения, отсюда стал он черпать осознание того, что касается различия духов»[96]96
  «Автобиография», § 8.


[Закрыть].

Благие мысли, настойчиво посещавшие его, были таковы: «А что было бы, если бы я сделал то, что сделал святой Франциск, и то, что сделал святой Доминик?» И так он размышлял о многих трудных и достойных делах, которые мог бы совершить, и его воля склонялась к тому, чтобы осуществить их на деле. И размышления его состояли в том, что он говорил сам себе: «Святой Доминик сделал то-то – значит, и я должен это сделать; святой Франциск сделал то-то – значит, и я должен это сделать»[97]97
  «Автобиография», § 7.


[Закрыть].

Непрерывные и старательные размышления и свет благодати в конце концов восторжествовали в уме выздоравливающего. День ото дня он видел все яснее, что должен окончательно порвать с прошлым и вступить на совершенно новый жизненный путь. В конце концов решение было принято. Оставалось лишь определиться, когда и как это решение следует исполнить. Две вещи казались ему наиболее важными. Во-первых, сразу после выздоровления он собирался совершить паломничество в Иерусалим. Во-вторых, чтобы подражать примеру святых, он решил жить в суровом покаянии. Как бывает со множеством новообращенных, он измерял святость суровостью подвигов телесного воздержания. Сила этих решений была так велика, что со временем причудливые мечты о мирской жизни исчезли из его мыслей.

Эти решения подтвердило событие, которое Игнатий называет «посещением». Он описывает его следующими словами: «Как-то ночью он бодрствовал и ясно увидел образ Богоматери со Святым Младенцем Иисусом. Это видение длилось в течение значительного срока и принесло ему самое живое утешение, оставив его с таким отвращением ко всей прошлой жизни, особенно же к делам плоти, что ему показалось, будто из души его стёрлись все образы, до того в ней напечатленные». И с того часа до августа 1553 г., когда он рассказывал об этом, «он ни разу ни в малейшей степени не потакал делам плоти»[98]98
  «Автобиография», § 10.


[Закрыть].

Внешние знамения внутренней перемены, свершившейся в Иньиго, были столь очевидны, что его старший брат и все остальные домашние не могли их не заметить. Между тем он вынашивал свои замыслы относительно будущего. Вскоре он смог понемногу подниматься с постели и, тем самым, делать некоторые заметки. Ему в голову пришла мысль выписывать некоторые места из книг, которые он читал. Он с большим тщанием стал делать выписки в книгу, в которой было около 300 страниц вылощенной разлинованной бумаги. Слова Христа он выписывал красными чернилами, а слова Богоматери – синими. Почерк его был очень хорош, «так как он был очень хорошим писцом»[99]99
  «Автобиография», § 11.


[Закрыть].

Пока выздоравливающий был полностью погружен в свои глубокие размышления, жизнь во внешнем мире шла своим чередом. Мартин Гарсия, как патрон, проявлял активный интерес к благосостоянию приходской церкви в Аспейтии и к управлению ею. Вместе с ректором и семью держателями бенефициев он обсуждал вопросы о том, какие богослужения следует совершать, на какие дни и часы их лучше назначить и как следует распределять различные десятины, которые жертвуют верующие. Он также должен был иметь дело с сестрами из монастыря Непорочного Зачатия, которые замышляли построить церковь рядом с монастырем. Мартин Гарсия хотел уступить им принадлежавший ему участок по соседству от обители с мыслью о том, что станет патроном новой церкви, подобно тому, как был патроном церкви приходской. В октябре того же года Мартин Гарсия ринулся на защиту Фуэнтеррабии, которую атаковали французы. Он был за тех, кто считал, что осажденную крепость надо отстоять любой ценой, пусть даже ценой жизни, и решительно выступал против капитуляции. Однако 28 числа того же месяца капитан Диего де Вера принял решение сдать крепость.

Мысли же Иньиго теперь устремлялись в будущее. Что он будет делать, когда вернется из Иерусалима? Ему пришла в голову мысль удалиться в картезианский монастырь Нуэстра Сеньора де лас Куэвас под Севильей, не раскрывая своего имени, дабы к нему относились с меньшим почтением. Поэтому он поручил одному из домашних слуг, направлявшемуся в Бургос, осведомиться в тамошнем монастыре Мирафлорес о правиле картезианцев. То, что он таким образом узнал, ему понравилось, однако он решил оставить эту мысль, отчасти потому, что эта цель все еще казалась ему весьма отдаленной, отчасти же потому, что ему представлялось, что, если он примет какой-либо устав, то не будет достаточно свободен, чтобы вести ту покаянную жизнь, какую хочет вести.

Для Иньиго пришло время сделать решительный шаг. Он сказал своему брату Мартину, что должен отправиться в Наваррет, где встретится с герцогом Нахеры. Позже мы увидим, что это был не просто предлог, так как ему действительно хотелось засвидетельствовать свое почтение бывшему своему господину. Мартин Гарсия и кое-кто из домашних уже подозревали, что Иньиго «задумал совершить какую-то решительную перемену»[100]100
  «Автобиография», § 12.


[Закрыть]. Встревоженный и обеспокоенный планами Иньиго, Мартин отвел его в сторону и стал водить по дому из комнаты в комнату, горячо прося его, «чтобы он не пускался на <верную> погибель, чтобы подумал о том, как надеется на него народ, какой вес он может иметь»[101]101
  Ibid.


[Закрыть]. Безусловно, это были честные, искренние слова, продиктованные братской любовью, но они также являют нам то мнение и те большие надежды, которые люди связывали с молодым Иньиго. Однако он был тверд в своем решении и «отделался от брата»[102]102
  Ibid.


[Закрыть]. Стоял, вероятно, конец февраля 1522 г., когда через готические дугообразные ворота Иньиго вышел из дома Лойола и отправился в паломничество.

Прежде чем мы расскажем историю его паломничества, будет полезно ознакомиться с ситуацией, в которой находилась его страна в начале 1522 г. Оккупация Наварры французами едва длилась месяц. Она закончилась битвой при Ноайне 30 июня 1521 г. Но французские войска предприняли попытку нового нападения, на этот раз на укрепленный город Фунтерра-бия, который был сдан, как уже было сказано, 28 октября. Еще раньше, опасаясь этих событий, трое правителей, управлявших королевством в отсутствие Карла V, вынуждены были переехать в Виторию. 24 января 1522 г. в этот город, столицу провинции Алава, поступила первая весть о возведении в сан Папы одного из трех правителей – кардинала Адриана из Утрехта, впоследствии известного как Адриан IV. 9 февраля последовало официальное сообщение, а днем позже – приятие его самим избранником. В это же время в Витории находился в качестве правителя альгвасил Кастилии Иньиго Фернандес де Веласко. Он был давним, заклятым врагом герцога Нахеры, покровителя Иньиго. Герцог, потерявший свой авторитет и благосостояние, удалился в Нахеру и Наваррет – свои владения в провинции Ла-Риоха. В течение примерно двенадцати месяцев он не получал жалования и в результате беспорядков 1521 г. «потерял и истратил все, что имел, и дом его был разграблен на его глазах». Но самый беспощадный удар последовал 27 августа 1521 г., когда он был внезапно лишен должности вице-короля Наварры, которую препоручили графу Миранды.

Иньиго было известно, что герцог находится в Наваретте, так как последний не раз посылал своих гонцов справляться о том, как чувствует себя его раненый gentilhombre.

Весть об избрании нового Папы, должно быть, достигла Лойолы до того, как Иньиго покинул его. Как бы то ни было, избранная паломником дорога в Монсеррат и Барселону совпадала с той, по которой новый Папа должен был прошествовать со своей триумфальной процессией. Она пролегала через Ла-Риоху, южную границу Наварры, Сарагосу, Лериду и Барселону. Иньиго сделал все возможное, чтобы его путь и путь папской процессии нигде не совпадали и не пересекались, опасаясь того, что в папской свите он встретит кого-то из знакомых, и тот узнает его. Он хотел любой ценой сохранить свои замыслы в тайне. Его тактика состояла в том, чтобы опередить папский кортеж, который вышел из Витории 12 марта и остановился в Нахере 15 числа того же месяца.