Текст книги "Путь Моргана"

Как только шаги капитана затихли вдалеке, каторжники разразились безудержным хохотом.

– Я уж думал, Недди, – постанывал от смеха Айк, – что ты не выдержишь и сбросишь его в трюм, прямо в воду!

– Я был бы не прочь, – признался Недди, вытирая слезы, – но ведь он капитан, а с капитаном лучше не ссориться. А майору Россу все равно, кого оскорблять. – Он хихикнул. – Вот уж точно слоновья задница! Пока мы тащили его наверх, я чуть не помер от натуги!

– Майор Росс выиграл спор, – задумчиво произнес Аарон Дэвис, – но в адмиралтействе ему наверняка зададут трепку. Если капитан Синклер построит ютовую надстройку и полубак, а адмиралтейство откажется оплатить счет, майор Росс окажется меж двух огней и получит увесистого пинка под задницу.

– А по-моему, – с улыбкой вмешался Ричард, – майор Росс никому не даст себя в обиду. Его безупречно белые брюки не пострадают, помяните мое слово. Он абсолютно прав: без ютовой надстройки и полубака «Александеру» не вместить столько пассажиров. – Он перевел дыхание. – Итак, кто будет передавать ведра по цепочке? Разумеется, если мы уговорим лейтенанта Джонстоуна выдать нам еще несколько ведер, – одним всю эту грязь не вычерпать. Мы, бристольцы, встанем в начале цепочек. Джимми, ступай к лейтенанту, улыбнись ему и выпроси ведра.

Капитан Синклер выполнил свои обещания, но потратил на строительство юта и полубака гораздо меньше тысячи фунтов. Пока каторжники протирали стены и нары дегтем и наносили на них слой побелки, на корабле продолжалась погрузка, поэтому товарищи Ричарда видели, какие грузы привозят на судно и где их размещают. Запасные мачты уложили на верхнюю палубу под шлюпками, а реи, паруса и канаты спустили вниз. Стошестидесятигаллонные бочонки с водой, самые тяжелые предметы, по несколько штук расставили среди более легкого груза. На палубе росла гора бочек соленой свинины и говядины, мешков с сухими галетами, сухим горохом – обычным и турецким, мукой, рисом. Затем на судно доставили множество тюков, обшитых грубой мешковиной, на которой чернилами была написана фамилия владельца. Не были забыты и тюки с одеждой – видимо, ее предполагалось раздать каторжникам по прибытии в Ботани-Бей.

Все знали, что на корабле хранятся запасы рома: «сухой закон» в плавании не выдержали бы ни матросы, ни морские пехотинцы. Благодаря рому тесные помещения и дрянная еда казались сносными, поэтому обойтись без него было никак нельзя. Но ни одна бочка рома не попала в общие трюмы под тюремным помещением или кормовой надстройкой.

– А он неглуп, наш жирный капитан, – заметил с усмешкой Уильям Дринг из Халла. – Здесь есть еще два трюма. Один наверху – для дров, ими забили все свободное пространство. А на нижней палубе, под железным люком, хранится ром. До него не добраться из камеры, поскольку носовая переборка в фут толщиной укреплена гвоздями, как и кормовая. И из дровяного трюма до рома не достать. Кроме того, запасы рома есть на шканцах, они принадлежат капитану. Украсть его может только Триммингс.

– Триммингс? – переспросил Ричард. – Стюард Синклера?

– Да, и его верноподданный. Глаза и уши капитана.

– В перестройку корабля капитан вложил собственные средства, – вступил в разговор друг Дринга, Джо Робинсон. Как бывший матрос, он уже успел познакомиться со всем экипажем. – Для работы он отобрал пятерых самых крепких каторжников с «Удачливого». Полубак ничем не отличается от обычных, а ютовая надстройка обшита внутри красным деревом. Капитан велел перенести туда всю мебель из большой каюты, поэтому майору Россу придется самому обставлять свое жилье.

Майору Россу и вправду пришлось нелегко. Его недовольство вызывали не только капитан Дункан Синклер и «Александер». Пехотинцы, которые нередко сплетничали ради развлечения, сообщили каторжникам, что груз белой муки было решено заменить рисом. К сожалению, договор с мистером Уильямом Ричардсом-младшим был составлен таким же образом, как договоры на поставку провизии в армию, а это позволяло подрядчику без лишних хлопот заменить муку, которой должны были кормить каторжников и пехотинцев, обычным рисом. Рис обошелся гораздо дешевле, при приготовлении он разбухал, поэтому его хватало на более долгое время. Но беда была в том, что рис не предотвращал вспышки цинги так, как это делала мука.

– Ничего не понимаю, – покачал головой Стивен Мартин, один из двух молчаливых бристольцев, товарищей Краудера и Дэвиса. – Если мука предотвращает цингу, то почему от нее не спасает хлеб? Ведь его делают из муки.

Ричард силился вспомнить объяснения кузена Джеймса-аптекаря.

– Кажется, все дело в приготовлении, – заговорил он. – Нас кормят не обычным хлебом, а галетами. В них столько же ячменя и риса, сколько и пшеницы, если не больше. Мука – это размолотая в порошок пшеница. Значит, противоцинготные вещества должны содержаться именно в ней. Когда же из муки делают клецки для супа, их варят, а не пропекают, и при этом противоцинготные вещества сохраняются. Лучше всего от цинги спасают овощи и фрукты, но в плавание их не берут. Зато кислая капуста, которую мой кузен Джеймс привозил из Бремена для нескольких бристольских капитанов, обходится дешевле, чем солод, и надежно предохраняет от цинги. Но матросы соглашаются есть кислую капусту только под угрозой порки.

– Ричард, да ты знаешь все на свете! – восхищенно воскликнул Джо Лонг.

– Я почти ничего не знаю, Джо. Вот мой кузен Джеймс – неисчерпаемый источник знаний. Я многое узнал, беседуя с ним.

– Должно быть, ты слушал его в оба уха, – заметил Билл Уайтинг и отступил, любуясь плодами своих трудов. – У побелки есть одно достоинство: даже когда люки задраят, при белых стенах в камере будет казаться не так темно. – И он обнял Уилла Коннелли за плечи. – А если сесть за стол прямо под кормовым люком, Уилл, нам хватит света, чтобы читать!

В начале апреля на корабль привезли всех каторжников, а тем временем строительство юта и полубака продолжалось. Заключенные и не подозревали, что майор Росс по-прежнему слал властям письма об условиях на «Александере», чтобы капитану и в голову не пришло прервать строительство. Капитан Синклер предусмотрел новое помещение для своего экипажа и распорядился соорудить вдоль бортов трехфутовые сходни, ведущие от кубрика к гальюнам. Пока шла постройка, каторжникам, оставшимся на борту «Александера», было не на что жаловаться: люки не запирали, им разрешили пользоваться матросскими гальюнами, а не ведрами. Над носовым люком соорудили рубку – строение, напоминающее собачью конуру с изогнутой крышей, чтобы коки не мокли под дождем, отправляясь в трюм за дровами. Рубку возвели и над кормовым люком, ведущим в кормовые помещения нижней палубы, а два люка над камерой для каторжников снабдили железными решетками, к которым крепились прочные крышки.

«Когда мы выйдем в море, люки задраят, – размышлял Ричард, – и мы опять будем сидеть в темноте, без света и воздуха».

Несмотря на то что теперь каторжникам каждый день давали свежее мясо и овощи и выпускали их погулять по верхней палубе, число больных на «Александере» увеличивалось. Умер Уилли Уилтон, первый из уроженцев запада, но не от болезни, напоминающей свинку. Простудившись на палубе в холодную погоду, он начал гулко кашлять. Врач Балмен прописал ему горячие припарки, размягчающие и вытягивающие мокроту, но хотя такое же лечение назначил бы любой врач свободному бристольцу, Уилли не выжил. Припарки были единственным известным средством от пневмонии. Смерть товарища потрясла Айка Роджерса. Сам Айк уже не походил на того самоуверенного грабителя, с которым Ричард познакомился в глостерской тюрьме, – его неуживчивость и драчливость были показными. Под этой маской скрывался ранимый человек, любящий лошадей и свободу.

Смерть Уилли не была единственной: к концу апреля скончались еще двенадцать каторжников. Пехотинцев тоже косили болезни – лихорадка, воспаление легких, горячка, паралич. Трое перепуганных рядовых сбежали, четвертый совершил побег в последний день месяца. Сержанта, барабанщика и четырнадцать рядовых отправили в госпиталь, найти им замену не удавалось. «Александер» снискал репутацию «корабля смерти» и постоянно поддерживал ее. То и дело семьдесят каторжников перевозили на берег, а камеру обрабатывали уксусом и дегтем, окуривали и покрывали новым слоем побелки. Каждый раз отряд Ричарда обнаруживал, что донные отсеки забиты грязью.

– Лучше бы этих трюмных помп вообще не было, – с отвращением повторял Мики Деннисон. – Они неисправны.

Скончались еще три человека. С начала апреля умерли уже пятнадцать заключенных, их общее число сократилось с двухсот десяти до ста девяносто пяти человек.

Одиннадцатого мая, через четыре месяца после того как заключенных привезли на «корабль смерти», прошел слух, что губернатор Филлип наконец-то прибыл на флагманский корабль «Сириус» и что завтра одиннадцать судов отправляются в плавание. Но слухи не подтвердились. Экипажу грузового судна «Фишберн» уже давно не платили жалованья, поэтому матросы отказались поднять якорь. Обитателям нижней палубы «Александера» наконец-то выдали одеяла – по одному на двух человек. Возможно, таким способом начальство решило возместить обыск, который по неизвестной причине предприняли пехотинцы. За обыском наблюдал сам майор Росс, поэтому никто из заключенных не пострадал и не лишился собственности.

Тринадцатого мая через час после рассвета – приближался день летнего солнцестояния, рассветало рано – Ричард проснулся и обнаружил, что «Александер» движется, балки потрескивают, об обшивку плещут волны, слегка раскачивая судно. Айка сразу затошнило, но ему вовремя подставили деревянную миску умершего Уилли, которую взялся своевременно опорожнять Джо Лонг.

В тот же день Роберт Джеффрис умер от пневмонии: одеяла были выданы слишком поздно.

Обогнув острые скалы у западной оконечности острова Уайт, «Александер» прибавил скорость и пошел быстрее, чем по пути из Тилбери в Портсмут. Судно раскачивалось, его нос поднимался и опускался, отчего у большинства каторжников началась тошнота. Подташнивало и Ричарда, но после того как его один раз вырвало, ему стало легче. Может, бристольцы от природы наделены способностью переносить морскую болезнь? Точно так же чувствовали себя остальные уроженцы Бристоля – Коннелли, Перрот, Дэвис, Краудер, Мартин и Моррис. Тяжелее всех пришлось деревенским жителям, однако ни один из них не мучился так, как Айк Роджерс.

На следующий день лейтенант Шарп и врач Балмен спустились в кормовой люк – неуклюже, но сумев сохранить достоинство. Пока Шарп и Балмен ходили по проходам, держась за края нар, двое рядовых унесли труп Роберта Джеффриса. Шарп старался не коснуться руками следов рвоты. Распоряжения остались прежними: заключенные должны были мыть пол, опустошать ведра, содержать в порядке нары, даже если им нездоровилось. Испачканные рвотой одеяла, тюфяки и одежду следовало немедленно стирать.

– Если они каждый день будут осматривать камеру, она засияет чистотой, – усмехнулся Коннелли.

– Не надейся, – осадил его Ричард. – Это решение Балмена, а не Шарпа, но Балмену недостает последовательности. Желудки у всех уже пусты, самое худшее, что нам предстоит, – понос. Половина заключенных не в силах встать, многие из них ни разу в жизни не стирали одежду. Мы остаемся опрятными только благодаря моему кузену Джеймсу и моей настойчивости да еще тому, что остальные заключенные боятся меня пуще воды. – Он усмехнулся. – Но если бы они привыкли мыться, в камере стало бы гораздо чище.

– Ты странный человек, Ричард, – задумчиво произнес Уилл Коннелли. – Можешь возражать сколько душе угодно, но ты – прирожденный вожак. – Он закрыл глаза и прислушался к своим ощущениям. – Мне уже лучше, попробую почитать. – Он уселся на скамью возле среднего стола, под открытым люком, разложил рядом три тома «Робинзона Крузо», нашел страницу, на которой остановился, и вскоре погрузился в чтение, забыв о качке.

Ричард присоединился к нему с географическим справочником. После побелки стен в камере действительно стало светлее.

К тому времени как «Александер» миновал Плимут, большинство каторжников оправились от морской болезни – исключение составляли только Айк Роджерс и еще пятеро несчастных. Постепенно узники привыкали передвигаться по проходам между столами, не обращая внимания, что палуба то и дело уходит из-под ног. Упражняясь в этом искусстве, Ричард познакомился с Джоном Пауэром, еще одним прирожденным вожаком.

Пауэр был стройным молодым мужчиной, гибким и ловким, как кот, с горящими темными глазами и странной привычкой бурно жестикулировать во время разговора. Он напоминал француза или итальянца, но только не англичанина, голландца или немца. Казалось, его постоянно гнетет неиссякаемый запас энергии и энтузиазма. Судя по глазам, ему нравилось рисковать.

– Ричард Морган! – воскликнул Пауэр, когда Ричард проходил мимо его нар, расположенных в углу, возле носовой переборки. – Ты на вражеской территории.

– Я тебе не враг, Джон Пауэр. Я мирный человек, который занят своим делом.

– Вот и занимайся им – возле левого борта. А ты и вправду чистюля. Таких я встречал только в Бристоле.

– Да, я родом из Бристоля. Если хочешь, приходи к нам и посмотри, как у нас чисто. Мы содержим себя в порядке. Но никто из нас не говорит на тюремном жаргоне.

– А моим соседям он по душе, хотя сам я не переношу его и матросы тоже. – Пауэр пружинисто спрыгнул с нар и подошел к Ричарду. – А я думал, Морган, что ты гораздо моложе.

– Мне уже тридцать восемь лет, но я не чувствую себя стариком, Пауэр. За пять месяцев, проведенных на «Александере», я немного ослабел, но в Портсмуте нам удалось поработать, и теперь я снова в форме. Нам, бристольцам, пришлось вычерпывать грязную воду из трюма – мы привычны к зловонию. А куда увозили вас – на лихтер, «Твердыню» или «Удачливого»?

– На лихтер. Среди матросов «Александера» у меня много приятелей, поэтому мне и моим товарищам не довелось побывать в Портсмуте – нам хватало места на лихтере. – Он вздохнул и продолжал, размахивая руками: – Если повезет, скоро меня возьмут в команду. Мистер Боунз, третий помощник капитана, пообещал мне. Вот тогда ко мне и вернутся силы.

– А я думал, все время плавания мы проведем на нижней палубе.

– Вряд ли, если мистер Боунз не ошибся. Губернатор Филлип не допустит, чтобы мы сидели без дела, – ведь по прибытии в Ботани-Бей мы сразу должны взяться за работу.

Они дошли до кормовой переборки и бочки с морской водой, а потом повернули обратно. Пауэр искоса бросил взгляд на Уилла Коннелли, склонившегося над сочинением мистера Дефо.

– Вы что, все умеете читать? – с завистью спросил он.

– Нет, только шестеро, в том числе пятеро бристольцев – Краудер, Дэвис, Коннелли, Перрот и я, а еще Билл Уайтинг, – объяснил Ричард. – В Бристоле множество школ для бедняков.

– А в Лондоне таких почти нет. Но я всегда считал, что учиться грамоте – только зря терять время, ведь по любой вывеске сразу можно определить, какой товар увидишь в лавке. – Руки Пауэра словно вели собственную жизнь. – Но теперь я был бы не прочь научиться читать. Книги помогают убить время.

– И отвлекают от мрачных мыслей. Ты женат?

– Еще чего! – Пауэр пренебрежительно отмахнулся. – Женщины – это опиум.

– Нет, они такие же люди, как мы. Среди них попадаются порядочные, коварные и равнодушные.

– А ты повидал всяких? – полюбопытствовал Пауэр, обнажая в улыбке крепкие белые зубы. Он явно не злоупотреблял спиртным.

– Больше хороших, чем плохих, и ни одной равнодушной.

– И был женат?

– Если верить бумагам – дважды.

– Как говорит лейтенант Джонстоун, никаких бумаг здесь нет. – Пауэр злорадно стиснул кулаки. – Представляешь? Филлип так и не удосужился потребовать наши бумаги, поэтому никто здесь не знает, за какие провинности мы отправлены на каторгу и на какой срок. Я воспользуюсь этим шансом, как только мы окажемся в Ботани-Бей.

– Похоже, в министерстве внутренних дел царит такой же хаос, как в бристольском акцизном управлении, – заметил Ричард. Тем временем они подошли к нарам Пауэра, и тот взобрался на них одним плавным движением. Подвижностью он не уступал Стивену Доновану, общества которого Ричарду так недоставало. Конечно, Донован посматривал на него маслеными глазами, но был образованным и свободным человеком, с которым приятно поговорить.

В задумчивости Ричард направился к своим нарам. Любопытно: никто из представителей власти на корабле не знает ни провинности каторжников, ни сроки, которые они должны отбыть… Возможно, Пауэру действительно удастся обмануть губернатора, но может случиться и так, что Филлип сам примет решение и обречет всех заключенных на четырнадцать лет каторги. Зачем везти в такую даль тех, у кого срок заканчивается через шесть месяцев или год? Только теперь Ричард понял, зачем их обыскивали в Портсмуте. Билет на корабль, отправляющийся обратно в Англию, должен стоить недешево, а в планы парламента вовсе не входило платить каторжникам жалованье. Кто-то в свите Филлипа наверняка догадался, что многие каторжники припрячут несколько монет, надеясь вернуться домой. «Вам следовало бы поучиться у мистера Сайкса, майор Росс! Но вы не так жестоки, иначе искали бы деньги совсем в других местах. Я вижу вас насквозь: приверженец кодекса чести, рьяный патриот и защитник подчиненных, шотландец-пессимист, раздражительный, с острым языком, в меру тщеславный и подверженный морской болезни».

Двадцатого мая, пока «Александер» покачивался на невысоких волнах под моросящим дождем, каторжников стали по несколько человек выводить на верхнюю палубу, чтобы снять с них ножные кандалы. Первыми вывели больных, в том числе и Айка Роджерса, который был так слаб, что врач Балмен велел давать ему дважды в день по стакану крепкой мадеры.

Когда Ричард поднялся на палубу, подул ветер, сквозь серую пелену дождя едва просматривались серые волны с белыми гребнями, но небеса изливали свежую, пресную, настоящую воду. Ричарду велели сесть на палубу, вытянув перед собой ноги. Двое моряков сидели рядом на скамейках; один подсунул широкую стамеску под железный браслет, второй молотком принялся сбивать заклепку. Боль была невыносимой, вся сила удара передавалась в кость, но Ричард терпел. Подставив лицо дождю, он чувствовал, как капли стекают по коже, и жадно смотрел на серые рваные тучи. После еще одного ужасающего взрыва боли была освобождена и вторая нога. Ричард ощутил легкость и головокружение, он промок насквозь, но был блаженно счастлив.

Кто-то подал ему руку, помогая встать. Пошатываясь, Ричард отошел в сторону, стараясь освоиться с мыслью, что после тридцати трех месяцев, проведенных в кандалах, он наконец-то расстался с ними.

Внизу, в камере, он задрожал в ознобе, спешно разделся, выжал из мокрой одежды пресную воду в чашу фильтра и развесил свои вещи на веревке, протянутой между бочонком с морской водой и балкой. Растеревшись сухими тряпками, он облачился во все новое. Этот день ему предстояло запомнить надолго.

Тем утром он долго смотрел на друзей, пытаясь понять каждого из них, как самого себя. Какие чувства они испытывали? Что думали о чудовищном испытании, выпавшем на их долю? Понимал ли хоть кто-нибудь из них, что больше никогда не увидит родину? О чем они мечтали, на что надеялись? Были ли у них вообще мечты и надежды? Ответить на эти вопросы не мог не только Ричард. Если бы он задал их вслух, спросил без обиняков, то получил бы шаблонные ответы: друзья сказали бы, что мечтают о деньгах, имуществе, удобстве, жене и детях, долгой и безбедной жизни. Обо всем этом мечтал и сам Ричард, но не знал, сбудутся ли его желания.

В обращенных на него взглядах товарищей он читал доверие и привязанность – с этого и надо было начинать. Каждый из них должен был понять, что его судьба – в его руках, а не в руках Ричарда Моргана. Как вожак он мог заменить им отца, но не мог стать матерью.

Каторжникам разрешили поочередно выходить на палубу – при условии, если они не будут мешать команде. Впрочем, ошалевшему от радости Джону Пауэру позволили помогать матросам, как и Уилли Дрингу и Джо Робинсону. Как ни странно, далеко не все каторжники захотели выйти на верхнюю палубу. Тех, кто страдал морской болезнью, Ричард еще мог понять, тем более что в Бискайском заливе качка усилилась, но даже теперь, когда со всех сняли ножные кандалы, многие узники по-прежнему предпочитали лежать на нарах или сидеть за столом, играя в карты. На палубе было ветрено, через борт перелетали брызги, но «Александер» уверенно рассекал воды. Только в сильные штормы, когда волны станут перехлестывать через борта, капитан мог приказать задраить люки.

К тому времени как лейтенант Джонстоун разрешил заключенным выйти на палубу, небо вдруг прояснилось, а узников успели накормить неизбежным черствым хлебом, солониной и напоить грязной портсмутской водой. Шесть рядовых пехотинцев таскали ведрами морскую воду в бочонок; сам лощеный, прямой, как жердь, лейтенант Шарп спустился в камеру и прошелся по проходам, приказывая лентяям вымыть полы и протереть нары. Поскольку территория Ричарда не вызвала у Шарпа никаких нареканий, девять из одиннадцати каторжников направились к люку, помахав на прощание Айку и Джо Лонгу.

Подойдя к борту, они впервые увидели океан. Его синевато-стальные волны венчали белые гребни, на горизонте вода сливалась с небом, неподалеку виднелись другие корабли – некоторые справа, другие слева, а еще два – так далеко за кормой, что Ричарду удалось разглядеть лишь верхушки мачт. Ближе остальных держалось большое невольничье судно «Скарборо»; его паруса надувал ветер, флаги плескались, сообщая что-то всему миру на неведомом морском языке, нос рассекал волны, чередой убегавшие за корму. Надстройки «Скарборо» были гораздо больше, чем у «Александера», вероятно, поэтому на «Скарборо» предпочел отправиться в плавание агент подрядчика, Закери Кларк. Агент флота, лейтенант Джон Шортленд, выбрал грузовое судно «Фишберн», хотя один из его двух сыновей служил вторым помощником капитана на «Александере», а второй – на «Сириусе». На флоте процветала семейственность.

Как и в Тилбери, товарищи Ричарда разошлись в разные стороны, едва успев вдохнуть свежий воздух и получить возможность побыть в одиночестве. Забравшись на одну из двух перевернутых шлюпок, под которыми хранились запасные мачты, Ричард принялся считать корабли. Флотилию вел бриг, вдвое уступающий размерами «Александеру», за ним плыли «Скарборо» и «Александер», следом – двухмачтовое судно «Запас», жмущееся к «Сириусу», как жеребенок к матери. Вдалеке виднелся корабль, с виду напоминающий «Леди Пенрин», рядом – три грузовых судна, а на горизонте возвышалось еще несколько мачт. Флотилию составляли одиннадцать судов.

– Добрый день, Ричард Морган из Бристоля! – послышался голос Стивена Донована. – Как ваши ноги?

С одной стороны, Ричард хотел остаться один, но с другой – обрадовался Доновану, который был достаточно умен, чтобы понять: на его чувства вряд ли ответят взаимностью. Улыбнувшись, Ричард вежливо кивнул.

– От качки или без кандалов? – переспросил он, радуясь возможности легко спрыгнуть со шлюпки на палубу.

– Качка вам нипочем, это сразу видно. Без кандалов.

– Если бы вы проносили их тридцать три месяца, вы поняли бы меня, мистер Донован.

– Тридцать три месяца! За какую же провинность, Ричард?

– Меня признали виновным в вымогательстве пятисот фунтов.

– И какой вам дали срок?

– Семь лет.

Донован нахмурился:

– Ничего не понимаю! Вас должны были приговорить к виселице. Может, вам изменили приговор?

– Нет. Меня с самого начала приговорили к семи годам каторги.

– Похоже, суд не был уверен в вашей виновности.

– Напротив. Судья даже отсоветовал мне просить о помиловании.

– Но вас это, кажется, не огорчило.

Ричард пожал плечами:

– К чему огорчаться? В том, что случилось, виноват только я.

– Как вы потратили эти пятьсот фунтов?

– Я даже не пытался отнести вексель в банк, поэтому не потратил из них ни гроша.

– Так я и думал. Странный вы человек!

Стремясь отделаться от неприятных воспоминаний, Ричард сменил тему:

– Расскажите мне про эти корабли, мистер Донован.

– «Скарборо» плывет наравне с нами, «Дружба» – впереди. Быстрый парусник! Остальным ни за что не догнать его.

– Почему? Я родом из Бристоля, а в таких тонкостях не разбираюсь.

– Все дело в правильной оснастке. Парус «Дружбы», предназначенный для улучшения управляемости, легко ловит и попутный, и штормовой ветер. – И он вытянул длинную руку, указывая на «Запас». – А у патрульного судна оснастка, как у брига, но она ему не подходит. Поскольку у «Запаса» есть вторая мачта, Гарри Болл решил оснастить его, как лодку. Но он замедлит ход, едва начнет штормить: видите, какая у него низкая осадка? Он не сможет плыть на всех парусах. «Запас» – парусник, которому нужен легкий ветер, как в Ла-Манше, где он и плавал прежде. Должно быть, Гарри Болл молится о том, чтобы погода не переменилась.

– А вон то судно – «Леди Пенрин»?

– Нет, «Принц Уэльский», еще один транспортный корабль. За ним следуют «Золотая роща», «Фишберн» и «Борроудейл». Позади всех плетутся, как улитки, «Леди Пенрин» и «Шарлотта». Если бы не они, мы прибавили бы ходу, но командор запретил. Нам нельзя терять из виду ни один корабль из флотилии. Поэтому на «Дружбе» не поднимают брамсели, а мы не можем поставить бом-брамсели. Но как приятно снова выйти в море! – Тут четвертый помощник заметил лейтенанта Джорджа Джонстоуна, выходящего из офицерских кают, и усмехнулся: – Надеюсь, Ричард, мы с вами вскоре еще увидимся. – И он направился к офицеру морской пехоты, с которым поддерживал дружеские отношения.

Может, эти двое – одного поля ягоды? Ричард остался на прежнем месте. У него заурчало в животе: на свежем воздухе разыгрался аппетит, однако взять еды было негде. А фунта черствого хлеба и полфунта солонины в день вместе с двумя квартами портсмутской воды было недостаточно, чтобы утолить голод. Ричард с тоской вспомнил работу на черпалке, лодки торговцев и сытные обеды.

Вскоре все каторжники, кроме больных и страдающих морской болезнью, ощутили острый голод. Пока Ричард и его товарищи прогуливались по палубе, лодыри с нар по правому борту изготовили короткий лом из железной полосы и вскрыли люки, над которыми были расставлены столы. Рома они не нашли, зато обнаружили мешки с галетами. Но кто-то донес на них, и десяток пехотинцев ворвались в камеру как раз в тот момент, когда воры шумно пировали и швыряли каменно затвердевшие галеты в руки голодающих товарищей.

Шестерых каторжников вытащили на палубу, где уже ждали лейтенанты Джонстоун и Шарп.

– Двадцать плетей и кандалы, – вынес краткий приговор Джонстоун. Он кивнул капралу Сэмпсону, и тот притащил из кормовой рубки кошку – ту самую, о которой говорил мистер Тислтуэйт, вовсе непохожую на мяукающее четвероногое существо. Это был устрашающий инструмент с толстой веревочной рукояткой и девятью тонкими пеньковыми плетями, завязанными множеством узлов и заканчивающимися свинцовыми шариками.

Первым порывом Ричарда было броситься обратно в камеру, но он тут же увидел, что всех каторжников выводят на палубу.

Шестерых узников раздели до пояса – двадцать плетей вряд ли нанесли бы существенный ущерб их обнаженным ягодицам. Первую жертву привязали к крыше кормовой рубки. Плетка в мощных руках Сэмпсона со свистом рассекла воздух. Хлыст, трость или тонкая дубинка оставляли на теле красные полосы, толстая дубинка – крупные синяки, а это злодейское орудие с первого удара разрывало кожу, а от свинцовых шариков на концах девяти пеньковых плетей мгновенно вспухали алые волдыри. Капрал Сэмпсон знал свое дело: пехотинцев часто подвергали порке, обычно назначая им не более двенадцати ударов. Каждый раз плеть опускалась на новое место, поэтому к двенадцатому удару спина провинившегося оказалась исполосованной в кровь и покрытой волдырями размером с детский кулак. Несчастного окатили ведром морской воды, отчего он пронзительно взвизгнул, и унесли, а на его место привязали следующего. Капрал Сэмпсон действовал бесстрастно, не выказывая ни ненависти, ни жалости к своим жертвам. После порки всех шестерых заковали в ножные кандалы, соединенные цепью такой же длины, как на «Церере». Кивком лейтенант Джонстоун отпустил палача и десяток побледневших рядовых.

К горлу Ричарда подкатила тошнота. Он подбежал к борту, наклонил голову, и его вырвало. Слишком обессиленный, чтобы выпрямиться, он еще долго висел вниз головой, глядя в воду, искрящуюся на расстоянии десяти футов. Едва его зрение прояснилось, он заметил, что вода совсем прозрачная. Сквозь нее медузы казались морскими призраками, зонтиками из переливчатого шелка, их длинные извилистые щупальца легко боролись с волнами и течением.

Внезапный сильный плеск заставил Ричарда вздрогнуть: длинное, скользкое, радужно переливающееся тело промелькнуло перед глазами, описало в воздухе над поверхностью воды плавную дугу и снова погрузилось в родную стихию, излучая радость. Дельфин? Морская свинья? Целая стая морских животных резвилась в волнах, словно играя в догонялки с грязным неповоротливым «Александером».

Слезы струились по лицу Ричарда, но он не пытался стереть их. Так устроена жизнь: божественная красота соседствует в нем с людским уродством. Какое место отведено человеку в этом блистающем мире?

Все пассажиры еще долго находились под тягостным впечатлением, оставленным поркой, а «Александер» тем временем плыл на юг, к Канарским островам. Джон Пауэр узнал от своего приятеля мистера Боунза, что его знакомый, Николас Гринуэлл, получил помилование за день до начала экспедиции и был тайно перевезен в Портсмут. Лейтенант Шарп еще помнил, какое негодование вызвала весть о помиловании Джеймса Бартлетта в Тилбери.

– Сначала я не заметил, что этот ублюдок исчез, а потом решил, что он отдал концы, – объяснял Пауэр Ричарду и мистеру Доновану на палубе под порывами ветра. – Ублюдок! Тварь! Это меня должны были помиловать, а не Гринуэлла!

Пауэр непрестанно твердил, что он невиновен, что вовсе не он помогал Чарлзу Янгу, о нынешнем местонахождении которого никто не знал, вывезти с лондонского склада четверть тонны лучшей шерсти, принадлежащей Ост-Индской компании. Сторож узнал Янга, но не мог поручиться, что его сообщником был именно Пауэр. Как обычно, присяжные на всякий случай признали Пауэра виновным, хотя сторож и не был уверен, что видел его. Пауэра приговорили к семи годам каторги.

– Помиловать должны были меня! – кричал Пауэр, потемнев лицом. – Гринуэлл – грабитель, это ясно как день! С такими я не якшался, мне надо было присматривать за больным отцом! Твари, мерзавцы, черт бы их всех побрал!