Текст книги "Путь Моргана"

– До нас такие путешествия совершали лишь дважды, – объяснял Стивен Донован, попутно уговаривая Ричарда принять в подарок сливочное масло. – Голландец Абель Тасман составил карты экспедиции более ста лет назад. Кроме них, мы располагаем картами капитана Кука и его подчиненного капитана Фурно, который побывал в самом низу земного шара и достиг «ледяной земли» во время второго плавания Кука. Но точных сведений о месте, куда мы направляемся, нет ни у кого. Мы – всего-навсего толпа невежд, пытающихся на одиннадцати судах доплыть от мыса Доброй Надежды до Нового Южного Уэльса. Является ли Новый Южный Уэльс частью земли, которую голландец назвал Новой Голландией и которая расположена на расстоянии двух тысяч миль к западу? Кук не был уверен в этом, поскольку так и не увидел южное побережье, соединяющее эти две земли. Ему и Фурно удалось лишь доказать, что Земля Ван Димена является не частью Новой Зеландии, как полагал Тасман, а скорее южной оконечностью Нового Южного Уэльса, который представляет собой прибрежную полосу земли, растянувшуюся на две тысячи миль к северу от Земли Ван Димена. Если Великая Южная земля и в самом деле существует, плавание вокруг нее еще никому не удалось совершить. Но если она все-таки есть, то ее площадь должна превышать три миллиона квадратных миль, то есть площадь всей Европы.

У Ричарда тревожно забилось сердце.

– Значит, у нас нет лоцмана?

– Ни одного. Есть только карты Тасмана и Кука.

– Потому что все путешественники попадали в воды Тихого океана, огибая мыс Горн?

– Да. Даже капитан Кук предпочитал плавание через мыс Горн. А мыс Доброй Надежды считается одной из вех морского пути, ведущего в Ост-Индию, Бенгалию и Китай, но не в Тихий океан. Посмотри, сколько кораблей собралось в здешней гавани. – И Донован указал на десяток судов. – Они поплывут на северо-восток, течения Индийского океана донесут их до самой Батавии. Этих широт они достигнут к началу сезона муссонных ветров, которые отнесут их дальше на север. А зимние пассаты и три огромных течения помогут судам вернуться домой с грузом. Первое течение движется на юг через пролив между Африкой и Мадагаскаром, второе огибает мыс Доброй Надежды и выходит в южную часть Атлантического океана. Третье уводит корабли на север, вдоль западного побережья Африки. Ветры – наши союзники, но иногда гораздо важнее знать толк в течениях.

Донован постепенно мрачнел, и это насторожило Ричарда.

– Стивен, вы чего-то недоговариваете.

– Ты умница, Ричард. Ладно, я буду откровенным с тобой. Второе течение – то самое, которое огибает мыс Доброй Надежды, – направлено с востока на запад. Это удобный путь на родину, но не в обратную сторону. И обойти его нельзя: течение имеет ширину более сотни миль. С ним можно бороться, направляясь к северо-востоку от Ост-Индии. Но нам придется ловить сильный вест, дующий к югу от мыса, а это нелегкая задача даже для опытного моряка. Последний этап путешествия может затянуться, потому что ждать удобного момента для отплытия придется долго. Я плавал в Бенгалию и Китай и потому хорошо знаю погоду у южной оконечности африканского континента.

Во внезапном приливе любопытства Ричард уставился на четвертого помощника.

– Стивен, почему же вы согласились отправиться в это опасное плавание, зная, что придется повторить маршрут капитана Кука?

Ясные синие глаза вспыхнули.

– Потому, Ричард, что я хочу войти в историю, оставить в ней хоть какой-нибудь след. Это настоящее приключение, а не унылое следование по изученным путям, пусть даже они ведут в страны с экзотическими названиями – такими, как Китай. У меня нет связей в королевском флоте, я никогда не смогу попасть в экспедицию Королевского общества. Когда Эсмеральда Синклер предложил мне место второго помощника, я тут же согласился. И теперь безропотно терплю все тяготы путешествия. А все почему? Да потому, что мы совершаем то, на что прежде никто не решался! Мы везем пятнадцать сотен беспомощных людей в неизведанную землю, где никто из нас раньше не бывал. Но все вокруг ведут себя так, словно мы плывем обычным рейсом из Халла в Плимут! Это сумасшествие, верх безумия! А если в Ботани-Бей мы вдруг обнаружим, что выжить там невозможно? Оттуда до Китая слишком далеко, такое плавание переживут лишь немногие. Мистер Питт и адмиралтейство бросили нас на произвол судьбы, Ричард, ни о чем не позаботившись, ничего не предусмотрев. Еще два года назад в Ботани-Бей следовало отправить экспедицию опытных ремесленников, которые подготовились бы к нашему прибытию. Однако от такой экспедиции отказались – она обошлась бы слишком дорого и не избавила бы Англию от каторжников. Какое значение придает парламент нашему плаванию? Ровным счетом никакого. Но даже если мы все погибнем, экспедиция войдет в историю, и я вместе с ней. Ради этого стоит рискнуть. – Он перевел дыхание и ослепительно улыбнулся. – А кроме того, у меня появится шанс поступить на службу в королевский флот и дослужиться до офицерского чина. Кто знает? Может, когда-нибудь я буду командовать фрегатом!

– Надеюсь, – искренне подхватил Ричард.

– Но ради тебя я готов отказаться даже от заветной мечты, – лукаво добавил Донован.

Ричард воспринял его слова буквально.

– Мистер Донован, мы уже давно знакомы, и я знаю, что плотская страсть для вас отнюдь не превыше всего. Это обычное ирландское преувеличение.

– Плотская страсть! – фыркнул Донован, которому изменила выдержка. – Ей-богу, Ричард, ты мог бы давать католикам уроки воздержания! Значит, вот каково бристольское воспитание? Впервые вижу человека, который так стыдится самых естественных потребностей! Ричард, не пытайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле. Все мы нуждаемся в общении, Ричард, – в общении! С женщинами не пообщаешься. Они слишком ничтожны. Если они бедны, то обречены на грязную работу. Если они богаты, то занимаются вышиванием, немного рисуют и пишут красками, говорят по-итальянски и отдают распоряжения экономкам. Но поддерживать серьезную беседу им не под силу. Это искусство не дается даже большинству мужчин. – Постепенно он успокоился и заговорил ровным тоном, стараясь выглядеть беспечным. – И кроме того, я не чистокровный ирландец. В жилах жителей Ольстера течет кровь викингов. Вот почему я люблю море и новые, неведомые земли. От предков-ирландцев я унаследовал мечтательность, а от викингов – стремление превращать мечты в реальность.

Но реальность в Кейптауне оставляла желать лучшего. Голландские бюргеры, которые правили городом (кроме них, в Кейптауне жило много англичан, отстаивающих интересы достопочтенной Ост-Индской компании), радостно потирали руки, предвкушая огромную прибыль, и умышленно затягивали переговоры с командором флотилии. В оправдание голландцы объясняли, что недавно в Южной Африке разразился голод, два последних года выдались неурожайными, из-за падежа сократилось поголовье скота, – и так далее, и тому подобное. Губернатор Филлип невозмутимо выслушивал всю эту чушь, прекрасно понимая, что его собеседники вознамерились вздуть цены на свой товар. Ничего другого от жителей Кейптауна он и не ожидал.

А может, губернатор лучше, чем кто-либо из его подчиненных, понимал, что лишь длительные стоянки в портах помогают каторжникам и морякам выжить. Именно он распорядился закупить апельсины, свежее мясо, хлеб и всевозможные овощи. Корабли не предназначались для перевозки сотен пассажиров в год. Значит, в порту следовало пробыть столько, чтобы подкормить их, иначе очередной этап плавания их погубит. Того же мнения придерживались сами пехотинцы и каторжники.

Между капитаном Дунканом Синклером и агентом подрядчика, мистером Закери Кларком, разразилась яростная ссора: капитан отказался принять на борт новый груз галет, заявив, что на вкус они ничем не лучше опилок. Синклер был занят погрузкой домашнего скота, преимущественно овец и свиней, половина которых предназначалась для разведения в Ботани-Бей. На корабль в огромном количестве свозили кур, уток, гусей и индеек, и вскоре ют и шканцы стали напоминать скотный двор. Со своего наблюдательного пункта на ютовой надстройке Синклер теперь видел лишь поросшие шерстью спины. Тюки сена и мешки фуража запихивали под нижние нары в тюремной камере, так что там едва хватало места ведрам и личным вещам каторжников. Кроме того, все уже узнали, кто из узников нечист на руку, вещи каждого вора периодически осматривали, всякий раз обнаруживая среди них чужую собственность. Чаще всего воры льстились на еду и ром, незаконно приобретенный у сержанта Найта, на которого вскоре донес один из рядовых пехотинцев. Даже во время стоянки в порту на корабле находились люди, способные убить ради кружки рома.

К тому времени все попугаи из Бразилии сдохли, из домашних любимцев уцелели только скотчтерьер Уоллес и принадлежащий лейтенанту Джорджу Джонстоуну бульдог Софи. Софи забеременела – очевидно, от Уоллеса, что весьма забавляло Шарпа, и все обитатели корабля с нетерпением ждали появления потомства двух представителей совершенно разных пород. Котят Родни к тому времени раздали на другие суда, но сам Родни и его подруга ничуть не похудели за время плавания.

К концу первой недели ноября на судно начали грузить провизию, а капитан Синклер распорядился отчистить наружную обшивку «Александера» в тех местах, где ее не покрывали листы меди. Вдохновленный всеобщей суетой, врач Балмен в очередной раз провел окуривание, чистку и побелку камеры и помещения для морских пехотинцев. Он без устали вспоминал восхитительные поездки в город и к подножиям холмов, восхищался красотой местных кустарников и деревьев, почти сплошь покрытых весенними бутонами – и какими бутонами! Многие из них напоминали каракулевые шапки пастельных тонов, обрамленные гигантскими лепестками.

– Напрасно я не попросил мистера Донована об очередном одолжении, – ворчал Ричард, яростно орудуя кистью. – Сообщить торговцам побелкой, что наш врач закупает ее без разрешения начальства!

Флотилия покинула оживленную гавань двенадцатого ноября вместе с американским торговым судном из Бостона. Его экипаж столпился на палубе, впервые видя такой массовый исход кораблей из порта. На якоре суда простояли тридцать дней, и все это время команды так усердно запасались грузами, что теперь на каждом корабле царила теснота. Женщин-каторжниц перевели с «Дружбы» на другие корабли, чтобы освободить место для овец и нескольких коров; на «Леди Пенрин» разместили жеребца, двух кобыл и жеребенка для губернатора. На остальные суда тоже погрузили лошадей и коров, а также множество овец, свиней и домашней птицы, поэтому вскоре нехватка воды стала более чем ощутимой. Особое внимание уделили размещению лошадей: для них соорудили загоны, в которых животные могли только стоять, не сдвигаясь ни на дюйм в сторону. Потеряв равновесие при качке, лошади легко могли сломать ноги. За коровами тоже ухаживали, как за ценным грузом.

Последний этап плавания начался точно так, как предсказывал Стивен Донован. Ветры и течения словно сговорились препятствовать продвижению флотилии и при этом не церемонились; то и дело налетали шквалы и поднимались высокие волны. Страдания пассажиров, подверженных морской болезни, возобновились. Наконец командор передал командование капитану «Сириуса» Джону Хантеру, а сам на «Дружбе» отправился на поиски благоприятного ветра. Через день шквалистый ветер утих, суда вошли в полосу штилей, борьба с парусами окончательно перестала приносить результаты.

За тринадцать долгих дней флотилия отдалилась лишь на двести сорок девять миль к юго-востоку от мыса. Норму воды вновь урезали до трех пинт в день, что возмутило всех обитателей судов, которым не хватало даже четырех пинт. Лейтенанты с «Александера» негодовали, поскольку теперь раздача питьевой воды превратилась в настоящий ритуал. Сержант Найт был отстранен от него, поэтому лейтенантам приходилось полагаться на трех весьма ненадежных капралов. А тем временем Найт, ничуть не огорченный новым распоряжением начальства, покачивался в гамаке, потягивая купленный у Эсмеральды ром. Майор Росс считал, что отстранение станет для Найта тяжким ударом; он и представить себе не мог, сколько денег накопил Найт за время плавания, исподтишка продавая ром таким ценителям, как Томми Краудер.

Океан буквально кишел китами. Как зачарованные каторжники часами простаивали на палубе, пытаясь сосчитать их. Казалось, океан вымостили огромными валунами, извергающими фонтаны. Среди гигантских морских животных преобладали кашалоты. Попадались и новые разновидности морских свиней – очень крупные и тупорылые. Некоторые матросы называли их косатками и часто вели споры о том, что такое косатка. В этих водах акулы достигали таких размеров, что иногда нападали на мелких китов, выскакивая из воды, сжимая голову кита челюстями и утаскивая его на дно кровавой воронки. Лисьи акулы пользовались в качестве оружия длинным острым хвостовым плавником. Одной памятной лунной ночью, бродя по палубе без сна, Ричард стал свидетелем битвы титанов: кита и какого-то чудовища, с виду напоминавшего каракатицу, которое обвило кита щупальцами. Кит нырнул, увлекая противника за собой в глубину. Кто знает, что еще могло таиться в толще воды, где водились левиафаны длиной восемьдесят футов и акулы, достигающие тридцати?

Поговаривали, будто губернатор Филлип намерен разделить флотилию, выбрать два или три судна и двинуться вперед с максимальной скоростью, оставив медлительные корабли позади. «Шарлотта» и «Леди Пенрин» тащились безнадежно медленно, как и грузовые суда, да и «Сириус» никак не мог прибавить ходу. Штурманы испробовали все способы поиска благоприятного ветра, в том числе расставили суда под разными углами, но тщетно.

После двух недель, проведенных в море, флотилии наконец улыбнулась удача – задул свежий бриз, и она поплыла на юго-запад со скоростью восемь узлов в час. Но вскоре поднялись гигантские волны, и «Леди Пенрин», везущая драгоценных лошадей Филлипа, сначала легла на бок, так что мачты нависли над самой водой, а потом мощная волна захлестнула ее с кормы и прокатилась по всей палубе. Судно набрало столько воды, что всем пассажирам пришлось взяться за помпы и ведра. Но ни лошади, ни коровы не пострадали.

А ветер вскоре утих. Вынужденный подчиниться обстоятельствам, губернатор Филлип решил разделить флотилию. Он перебрался на «Запас» и велел следовать за ним «Александеру», «Скарборо» и «Дружбе», а капитану Хантеру с «Сириуса» поручил командование остальными семью судами. «Запас» несколько опережал три других корабля, а лейтенант Джон Шортленд следил за тем, чтобы «Александер», «Скарборо» и «Дружба» не теряли друг друга из виду.

Решение губернатора встретило суровую критику. Многие офицеры, пехотинцы и врачи считали, что если уж Филлип собирался разделить флотилию, то должен был сделать это после выхода из гавани Рио-де-Жанейро. Разумеется, ничего подобного Филлип не допустил бы, размышлял Ричард, подслушавший ссору Джонстоуна и Шарпа, которым пришлось потесниться, чтобы освободить одну каюту для Шортленда. Филлип напоминал наседку, которая не в силах пожертвовать ни одним из своих цыплят. По-видимому, беспокойство одолевало его. Три выбранных им судна везли преимущественно каторжников-мужчин, способных приступить к работе в Ботани-Бей сразу же, не заботясь об удобствах женщин и детей. По оценкам Филлипа, первый отряд судов должен был достигнуть гавани на две недели раньше второго.

Каторжников, знающих толк в садоводстве, скотоводстве и плотницком ремесле, а их было немного, перевезли на «Скарборо» и «Запас», хотя на «Александере» свободного места оставалось больше. Никому не хотелось размещать ценных работников на Корабле смерти. Зато ют «Александера» теперь был перенаселен. Сюда переместились лейтенант Шортленд с «Фишберна», прихватив весь свой скарб, агент подрядчика Закери Кларк, каюту которого на «Скарборо» занял майор Росс, и лейтенант Джеймс Ферзер, квартирмейстер пехотинцев (еще один ирландец!). Разумеется, Уильям Эстон Лонг наотрез отказался уступить вновь прибывшим свое жилье.

– Я чуть не помер со смеху, – рассказывал Донован Ричарду, наблюдая с палубы, как шлюпки курсируют от одного судна к другому. – Наши двое лейтенантов-шотландцев возненавидели новичка-ирландца, Кларк сразу начал отстаивать свои права, а Шортленд вовсе не радовался тому, что попал на корабль, где ему следовало находиться с самого начала. Юный Шортленд поселился вместе с папой, а Балмен пришел в ярость, поскольку из большой каюты вышвырнули всю его обширную коллекцию. К счастью, на наше с мистером Боунзом жилье на полубаке никто не посягнул.

– А что сказали наши гости, когда Уоллес ночью опять завыл на луну?

– Это еще полбеды! Софи, которая храпит, как пьяный матрос, устроилась возле койки Закери Кларка, а тот побоялся прогнать ее!

Флотилия разделилась утром двадцать пятого ноября посреди спокойного океана, при небольшом ветре. После того как все вещи были перевезены, губернатор Филлип покинул «Сириус» в шлюпке, провожаемый троекратным «ура» всех, кто столпился на борту. Гребцы налегли на весла, направляя шлюпку к «Запасу». По словам Донована, это было отличное и легкое парусное судно, способное выдержать любой шторм, корабль с оснасткой брига.

К половине первого «Запас» скрылся из виду, а три корабля во главе с «Александером» (их уже успели окрестить рысаками) двинулись следом по проложенному им курсу. Всеобщее удивление вызвало одно событие: едва Филлип поднялся на борт «Запаса», налетел свежий попутный ветер, и Хантер решил не отставать от рысаков. Поэтому весь день семь медлительных судов находились в пределах видимости и лишь к вечеру вершины их мачт скрылись за горизонтом. При такой погоде «Запас» легко скользил по волнам, к ночи он вырвался вперед, а «Александер», «Скарборо» и «Дружба» продолжали плыть наравне, на расстоянии вытянутого троса или двухсот ярдов.

Но через два дня им вновь пришлось то и дело менять паруса и ждать ветра.

– По-моему, таких ветров, как осты, не существует в природе, – заявил Уилл Коннелли Стивену Доновану, который как раз сменился с вахты и решил наловить рыбы на ужин.

Донован негромко рассмеялся.

– Мы отыщем их, Уилл, и отомстим. Видишь вон тех бурых птиц?

– Похожих на стрижей?

– Да, это предвестники сильных, ровных ветров. И день выдался масленым, на редкость масленым.

– Масленый день? Что это значит? – спросил Тэффи Эдмундс, который вместе с Биллом Уайтингом ухаживал за овцами. То, что выбор пал на этих двоих, развеселило всех обитателей тюрьмы, но ничуть не огорчило самих овцеводов – впрочем, они были слишком умны, чтобы признаваться, что выросли на ферме.

– День ясный, верно? – усмехаясь, спросил Донован.

– Да, пожалуй. На небе ни облачка, ветер утих.

– А небо не голубое, Тэффи, и море тоже. Мы, моряки, называем такие дни маслеными, потому что и небо и море словно покрыты тонкой пленкой жира, выглядят тусклыми, без проблеска. К полудню в небе появятся редкие белые облачка, похожие на листы бумаги. Они совсем невелики, потому что их разгоняет ветер, но он дует слишком высоко. Завтра утром начнется шквал. Укрепите на полках свои вещи и приготовьтесь к тому, что люки придется задраить. Через несколько часов вы поймете, что такое настоящий ост. – Донован издал торжествующей клич: – Клюет! – И он вытащил из воды рыбину, похожую на треску, которая вскоре запрыгала по палубе.

– Слышали? – обратился Ричард к товарищам. – Надо спуститься вниз и предупредить остальных.

– Масленый день… – задумчиво повторил Тэффи и направился к шканцам, где Билл вытряхивал фураж из ведра. – Билл, что будет с овцами? Скоро мы попадем в настоящий шторм!

В тот день заключенных накормили в обычный час, к тому времени на небе появились облака. Но на следующий день о каторжниках никто не вспомнил. Ветер крепчал, швыряя корабль, словно мячик, волны бились о борта судна, дрожащие, как тонкие перепонки, однако люки до сих пор не задраили.

Как только обитатели камеры поняли, что им придется голодать, пока не утихнет шторм, Ричард забрался на стол, схватился за край кормового люка, подтянулся и увидел, как волны набрасываются на «Александер» сразу со всех сторон. Не совладав с искушением, Ричард вылез на палубу и нашел безопасное место возле грот-мачты, откуда принялся наблюдать, как океан бросает судно из стороны в сторону. Волны ударяли в нос, корму и бока, иной раз одновременно. Снасти скрипели и стонали, но все звуки перекрывали вой ветра и рев волн. Приложив ухо к грот-мачте, Ричард услышал треск. Вода ручьями лилась со всех парусов, а матросы карабкались с одной реи на другую, укорачивая некоторые паруса и сворачивая остальные. Нос судна захлестнула волна, но вскоре бушприт вынырнул из тучи брызг, а тем временем вторая волна обрушилась на левый борт, третья – на правый, четвертая – на корму. Ричард предусмотрительно прихватил с собой веревку и надежно привязал себя к мачте: чудовищные волны легко утаскивали с палубы все, что не было прикреплено к ней.

Разглядеть «Скарборо» и «Дружбу» Ричарду не удавалось, пока «Александер» вдруг не взлетел на гребне громадной волны и застыл на нем на секунду, за которую Ричард сумел увидеть, что бедолага «Дружба» почти лежит на боку, а волны катятся через нее. «Александер» соскользнул вниз по волне, вода залила палубу слоем толщиной в целый фут, и тут же судно снова взлетело на следующий гребень. Старик «Александер» был крепкой и надежной посудиной, способной выдержать натиск волн.

Вскоре после того как Ричард покинул камеру, люки задраили. Его исчезновения никто не заметил: все были потрясены яростью небывалой бури. Ночью посиневший от холода, изнуренный Ричард отвязал веревку от мачты и заполз под одну из шлюпок, где устроил себе теплое и почти сухое гнездо в сене. Там он проспал до утра, которое выдалось очень холодным, но небо было синим, а волны, хотя и оставались высокими, прекратили беспорядочную пляску. Люки открыли. Ричард проскользнул в кормовой люк и спрыгнул на стол, чувствуя себя повивальной бабкой, присутствовавшей при рождении конца света.

К его удивлению, товарищи встретили его радостными воплями. После стоянки в Рио Ричард начал замечать в их поведении первые признаки независимости.

– Ричард, Ричард! – кричал Джо Лонг, со слезами обнимая его. – А мы думали, ты утонул!

– Как бы не так! Я просто засмотрелся на волны и не заметил, как задраили люки. Джо, успокойся. Я цел и невредим – просто промок и замерз.

Растираясь сухими тряпками, Ричард узнал, что некий Джон Берд взломал крышку трюмного люка и раздал каторжникам хлеб.

– Мы все ели его, – признался Джимми Прайс. – Ведь вчера нас не кормили.

Но это не помешало Закери Кларку потребовать, чтобы Джона Берда выпороли за кражу собственности подрядчика.

Лейтенант Ферзер, в котором способность сострадать странным образом сочеталась с медлительностью и стеснительностью, подсчитал количество украденного хлеба и объявил, что пропало ровно столько порций, сколько следовало выдать каторжникам вчера. Следовательно, наказывать виновных не за что, добавил он и предложил сегодня выдать узникам по две порции солонины вместе с хлебом.

Несмотря на ссору с Закери Кларком в Кейптауне, капитан Синклер вскоре нашел в нем родственную душу: оба любили поесть. Как только Кларк перебрался на «Александер», Синклер стал приглашать его к обеду, а взамен агент подрядчика делал вид, будто ему неизвестно о махинациях с ромом. Поскольку бульдожка Софи уверенно обосновалась в каюте Кларка, Эсмеральда позволил ему ночевать в своей дневной каюте, в которой пока не нуждался. Услышав вердикт Ферзера, Синклер высказался в поддержку Кларка и приказал высечь Джона Берда за расходование собственности подрядчика без разрешения его агента.

– Пропало только то, что должно было исчезнуть, – ледяным тоном возразил Ферзер, – так почему бы тебе не угомониться, болван?

– Я доложу о вашей непочтительности капитану! – завизжал Кларк.

– Можешь жаловаться ему хоть до посинения, идиот, – это ничего не изменит. Решения о порке каторжников принимаю я, а не толстяк Эсмеральда.

Каждому матросу «Александера» не терпелось найти хотя бы одного слушателя и сообщить, что в более свирепый шторм ему еще никогда не доводилось попадать: невиданное дело – волны налетали сразу со всех сторон, зловещее предзнаменование! Со «Скарборо» просигналили, что судно пережило шторм без потерь; «Дружбе» пришлось гораздо хуже: все, что находилось на ее борту, вымокло – от животных до одеял.

Однако шторм отнес суда к полосе остов, и теперь они на всех парусах двинулись вперед, преодолевая в день не менее ста восьмидесяти четырех сухопутных миль. Корабли находились в сороковых широтах и неуклонно продвигались еще дальше на юг. В начале декабря на них обрушился новый шторм, еще сильнее прежнего, но опять-таки отнес их дальше, не сбив с курса. Несмотря на лето, начались холода; самые неимущие и беспечные каторжники жались друг к другу, дрожа в своих тонких льняных куртках, зато у них имелись лишние одеяла, доставшиеся от умерших товарищей. Да и сено пригодилось.

Среди каторжников и пехотинцев вспыхнула дизентерия, люди вновь стали умирать. Со «Скарборо» и «Дружбы» сообщили, что и у них на борту насчитывается немало больных. Ричард убедил друзей пить только профильтрованную воду, хотя каждому доставалось всего по нескольку ложек. Если болезнь появилась на всех кораблях, значит, вся запасенная на них вода загрязнена. На этот раз врач Балмен воздержался от очередного окуривания и побелки, сообразив, что его приказ способен спровоцировать мятеж.

Хотя на «Дружбе» впервые за время плавания подняли все паруса, легкое судно не могло угнаться за «Александером» и «Скарборо», покрывавшими за день не менее двухсот семи сухопутных миль. В начале второй недели декабря воздух потеплел; Шортленд приказал двум невольничьим судам сбавить ход, чтобы «Дружба» не отставала. Однажды утром над океаном сгустился белоснежный туман, в котором все вокруг казалось перламутровым, призрачным, прекрасным и вместе с тем зловещим. На всех судах пушки зарядили порохом и палили из них через равные промежутки времени, а один из матросов звонил в колокол «Александера», висящий на корме, делая длинные паузы между ударами. Из тумана доносились ответные выстрелы и звон колоколов «Скарборо» и «Дружбы», идущих параллельными курсами на расстоянии вытянутого троса. В десять часов туман начал рассеиваться, поднялся свежий бриз, и наступил прекрасный солнечный день.

В воде появились большие скопления плавучих водорослей – признак того, что земля уже близко, как утверждали моряки. А земля пока не показывалась, зато косатки вновь устремились за судами, плавали вокруг них, проскальзывали под днищами. Среди водорослей виднелись широкие длинные ленты рыбьей икры, но никто не знал, какие рыбы мечут ее. Где-то неподалеку находился остров Запустения[16]16
  Остров Кергелен.


[Закрыть], где капитан Кук однажды встретил Рождество.

Два дня спустя океанская вода превратилась в кровь. Поначалу ошеломленные и перепуганные пассажиры «Александера» решили, что это кровь убитого кита, но потом сообразили, что ни в каком левиафане не хватило бы крови, чтобы окрасить воду до самого горизонта. Эту тайну морских глубин им так и не удалось разгадать.

– Теперь я понимаю, – сказал Ричард Доновану, – почему вас так тянет в неведомые края. По своей воле я уезжал из Бристоля только в Бат – потому что это был мой привычный, знакомый мирок. Покидая свой мир, человек неизбежно заражается тягой к странствиям, ему приходится стать более сильным и зрелым, иначе ему не выжить. В людях очень сильна привязанность к родным местам. Вероятно, я и сам таков.

– Привязанность к родным местам – распространенное явление, Ричард. Но я избавился от нее – из-за нищеты и острого желания выбраться из ее трясины, покинуть Белфаст, разорвать все узы.

– Вы учились в благотворительной школе?

– Нет. Один добрый джентльмен взялся опекать меня и учить грамоте. Он справедливо утверждал, что знания – верный путь к процветанию, а пьянство – столь же верный путь в ад.

Воспоминания вызвали у Донована едва заметную улыбку. Опасаясь показаться назойливым, Ричард сменил тему:

– И все-таки почему вода стала красной? Вам когда-нибудь уже случалось видеть такое?

– Нет, но я слышал о воде, превращающейся в кровь. Матросы – суеверный народ, они верят, что красная вода – дурное предзнаменование, символ гнева Божия или дело рук сатаны. Но я считаю, что это такое же естественное явление, как желание совокупляться. – Донован выразительно пошевелил бровями и усмехнулся, заметив, как смутился Ричард. Он уже понял, что Ричарду ненавистны обвинения в ханжестве именно потому, что в глубине души он и вправду немного ханжа. – Должно быть, при извержении вулкана с морского дна поднялся красный ил. А может, эта «кровь» состоит из множества крохотных морских существ.

Порой на флотилию налетали шквалы, по силе не уступающие предыдущим. Во время одного из них «Александер» серьезно пострадал – впервые за все плавание. Короткие цепи, удерживающие деревянную рею на мачте, порвались, и парус, подвешенный к ней, свободно болтался в воздухе. «Скарборо» и «Дружба» замедлили ход и стали дожидаться, когда на «Александере» поймают и укрепят парус, а это было рискованное дело.

В день летнего солнцестояния пошел дождь, сменившийся снегопадом, а потом на палубы судов обрушился град размером с куриное яйцо. Овцы не пострадали, но для свиней и людей удары таких градин оказались более чем ощутимыми. Вот они, летние радости сорок первого градуса южной широты! На сорок первом градусе северной широты располагались Нью-Йорк в Америке и Саламанка в Испании, где во время летнего солнцестояния никогда не бывало ни снега, ни града. Может, путешественники и вправду оказались с нижней стороны земного шара и мир вокруг них в буквальном смысле слова перевернулся? Должно быть, думали многие матросы, пехотинцы и каторжники, низ земного шара гораздо тяжелее верха.

К Рождеству все три корабля достигли сорок второго градуса южной широты и продолжали преодолевать по сто восемьдесят четыре сухопутные мили в день, несмотря на ненастную погоду. В канун Рождества им повстречался самый громадный кит, какого путешественники только видели за все время плавания: длина этого голубовато-серого животного превышала сто футов. По-видимому, он явился пожелать им счастливого Рождества, от его прыжков дрожала вся палуба маленькой «Дружбы».

В тюрьме ощущалось праздничное настроение. По такому случаю каторжникам приготовили роскошный обед: гороховый суп с соленой свининой, ломтик соленой говядины и обычную порцию черствого хлеба. Каждому также досталось по полпинты чистого рома из Рио, и кроме того, у каторжников появился шанс заполучить одного из щенков Софи. Накануне Рождества бульдожка разродилась пятью отпрысками прямо на койке Закери Кларка, роды принимал доктор Балмен. Помет удивил всех. Два щенка были похожи на мопсов, два – на жесткошерстных терьеров с выступающими вперед нижними челюстями, а еще один оказался точной копией Уоллеса. Гордый «отец семейства», лейтенант Шарп, разрешил Балмену выбрать себе щенка, и тот взял мопса, как и лейтенант Джонстоун, хозяин Софи. Лейтенанту Джону Шортленду и первому помощнику Лонгу достались терьеры с бульдожьими челюстями.