Текст книги "Путь Моргана"

– Каких?

– Нам приходится самим строить жилища, сэр, а у нас нет никаких инструментов, кроме пары топоров. Большинству отрядов удалось соорудить каркасы, но кровли из пальмовых веток непрочны, потому что нам нечем их связать. Мы обошлись бы гвоздями и бечевками, но у нас нет никаких инструментов – ни сверл, ни пил, ни молотков. Будь у нас хоть какие-нибудь из них, работа спорилась бы быстрее.

Майор поднялся и коротко приказал:

– Мне надо пройтись. Идем со мной. А ты рассудительный малый, – продолжал он, выходя из шатра, – я заметил это еще с тех пор, как на «Александере» вышли из строя насосы. Ты серьезен, деловит и предпочитаешь работать, а не жалобно скулить. Будь у нас побольше таких, как ты, и поменьше отбросов, которыми кишмя кишат английские тюрьмы, колония смогла бы процветать.

Ричард, с трудом поспевающий за быстро идущим майором, пришел к выводу, что вице-губернатор не верит в успех эксперимента. Они миновали лагерь морских пехотинцев и приблизились к четырем круглым шатрам, где разместились морские офицеры. Лейтенант Шарп сидел в тени под навесом шатра капитана Джеймса Мередита в обществе самого капитана, потягивая чай из фарфоровой чашки. При виде майора оба офицера поднялись, всем видом давая понять, что им неприятен этот резкий, несдержанный в словах и поступках человек. Об этом знали все, в том числе и каторжники: распаленные ромом и портвейном, офицеры часто ссорились, постоянно находясь в оппозиции к Россу. Впрочем, при любых обстоятельствах у него находились сторонники.

– Лесопилки уже строят? – ледяным тоном спросил майор.

Мередит махнул рукой вдаль.

– Да, сэр.

– Когда вы в последний раз осматривали их, капитан-лейтенант?

– Я как раз собирался туда. Сразу после завтрака.

– Который вы, как вижу, завершили не чаем, а ромом. Вы слишком много пьете, капитан-лейтенант. Лучше бы вы уделяли больше времени делу!

Отдав честь, Шарп скрылся в шатре и тут же вернулся с Макгрегором на руках.

– Возьми его, Морган. Мне говорили, его выиграл один из твоих товарищей. – Он ухмыльнулся. – Сам я ничего не помню.

Готовый провалиться сквозь землю от смущения, Ричард взял радостно барахтающегося щенка и последовал за майором Россом.

– Ты понесешь эту псину на склад?

– Нет, сэр, отдам кому-нибудь из товарищей по пути через лагерь, – ответил Ричард с невозмутимостью, которой не ощущал. Почему-то во время размолвок майора с офицерами он неизменно оказывался рядом.

– Пора и мне побывать там. Веди меня, Морган.

И Ричард пошел вперед, с трудом удерживая на руках резвого Макгрегора.

– Пусть ловит крыс, – распорядился майор, пока они приближались к десятку шалашей, разбросанных по поляне. – Здесь их больше, чем в Лондоне.

– Отдай его Джо Лонгу, – попросил Ричард, сунув Макгрегора изумленному Джонни Кроссу. – Как видите, сэр, мы соорудили довольно прочный каркас, но, по-моему, самая лучшая мысль о том, из чего сделать стены, пришла в голову каторжнику Краудеру. Беда в том, что без инструментов и материалов работа продвигается еле-еле.

– Вот уж не думал, что англичане настолько изобретательны, – заметил Росс, внимательно рассматривая шалаши. – Когда вы закончите работу, предстоит разбить еще один лагерь – между вашим и фермой губернатора, которую уже строят. Если мы не начнем выращивать свежие овощи, то скоро все перемрем от цинги. На западном берегу бухты скопилось слишком много женщин. Я разделю их и половину отправлю сюда. Но не вздумайте развлекаться вместо работы – ясно, Морган?

– Ясно, сэр.

Они подошли к складам, где по-прежнему царил хаос. Лошадей, коров и другой скот уже перевезли на берег и поместили в наспех построенные загоны из веток. Животные казались такими же несчастными, как и каторжники.

– Ферзер, – выпалил вице-губернатор, врываясь в шатер, – вы олух, как и все ирландцы! Вы что, не в состоянии действовать последовательно? Что станет со скотом, если его не кормить? Все животные до единого подохнут. У нас не осталось овса, сено уже кончается. Для квартирмейстера вы слишком тупы и беспомощны. Поскольку пока плотникам делать нечего, заставьте их построить прочные загоны и навесы для скота – и немедленно! Найдите людей, которые знают толк в скотоводстве, узнайте, какими должны быть свинарники и коровники. Крупный скот следует пасти, лошадей стреножить и тоже выпустить на пастбище – и горе вам, если они пропадут! Где списки грузов и где теперь эти грузы?

Лейтенант Ферзер не сумел предоставить вышеупомянутые списки, не имел представления, где хранятся перенесенные на берег грузы, в его распоряжении были лишь парусиновые палатки, приспособленные под временные склады.

– Я хотел составить списки после того, как будут готовы постоянные склады, сэр, – с запинкой объяснил он.

– Боже, Ферзер, да вы сущий кретин!

Сглотнув, квартирмейстер вздернул подбородок.

– Но мне не хватает помощников, майор Росс, честное слово!

– Привлекайте к работе каторжников. Морган, ты знаешь толковых людей? Ты ведь каторжник, у тебя много знакомых.

– Конечно, сэр. Прежде всего это Томас Краудер и Аарон Дэвис. Они родом из Бристоля и ненавидят грязную работу. Само собой, они преступники, но достаточно умны, чтобы подчиняться тем, кто избавит их от тяжелого труда, и вряд ли станут воровать. А если пригрозить им, что в случае провинности их заставят рубить деревья, они станут шелковыми.

– А что ты скажешь о себе?

– Я могу принести больше пользы в другом месте, сэр, – ответил Ричард. – Я умею точить пилы, топоры и остальные режущие инструменты. И кроме того, я умею делать разводку, а это не каждому по плечу. У меня есть некоторые инструменты, а если мой ящик найдется на каком-нибудь корабле, у нас будет все, что нужно. – Он прокашлялся. – Мне бы не хотелось брюзжать и наговаривать на тех, кто задумал экспедицию, сэр, но топоры слишком тупы и непрочны – как и лопаты, заступы и кирки.

– Это я и сам заметил, – мрачно подтвердил майор Росс. – Нас дурачат все кому не лень, Морган, – от скаредных офицеров адмиралтейства до подрядчика и капитанов транспортных судов, которые уже начали распродавать обмундирование, прочую одежду и парусину – в том числе и личные вещи каторжников. – Он собрался уходить. – Но я сам постараюсь найти ящик с инструментами, принадлежащий Ричарду Моргану. А пока потребуй у Ферзера все необходимое – шила, гвозди, молотки и проволоку. – Кивнув, он строевым шагом двинулся прочь, поправляя фуражку. Майор Росс неизменно имел лощеный вид, даже в ненастную погоду.

– Пришли ко мне Краудера и Дэвиса, и ты получишь все, что пожелаешь, – пообещал лейтенант Ферзер, уже проглотивший обиду.

Ричард сам привел к лейтенанту Краудера и Дэвиса, отобрал необходимые инструменты и материалы, чтобы закончить строительство жилищ для своих друзей и приступить к новым – для женщин-каторжниц.

Женщины-каторжницы вдруг стали предметом пристального внимания всех мужчин и одиноких пехотинцев, страдающих от продолжительного воздержания. Ночные свидания не смогла бы предотвратить даже усиленная охрана, тем более что сами часовые любыми способами стремились удовлетворить похоть. В довершение всего женщин в лагере было слишком мало, и отнюдь не все они соглашались ублажать изголодавшихся мужчин. К счастью, находились каторжницы, с радостью принимавшие гостей или торгующие собой в обмен на кружку рома или новую рубашку. Случаи насилия были редкими: далеко не каждая отваживалась сопротивляться назойливым ухажерам, а мужчины вовсе не желали принуждать строптивиц.

Но все представители власти, от губернатора до преподобного Ричарда Джонсона, ужасались, узнавая о ночных визитах в женский лагерь, и порицали их как гнусные, безнравственные поступки. Разумеется, сами они не были лишены общества женщин, пусть даже таких, как миссис Дебора Брукс или миссис Мэри Джонсон. Но в отношении каторжников и пехотинцев следовало что-то предпринять, и немедленно.

Товарищи Ричарда тоже украдкой ускользали из лагеря по ночам – все, кроме самого Ричарда, Тэффи Эдмундса и Джо Лонга. Джо хватало общества Макгрегора, Тэффи был сделан совсем из другого теста – он предпочитал одиночество, а близость женщин окончательно превратила его в женоненавистника. Товарищи считали его чудаком, а сам Тэффи по вечерам подолгу пел. Ричард не знал, по какой причине он также сторонится женского лагеря, – по-видимому, между ним и Тэффи было немало общего. Его вовсе не радовала возможность сблизиться с какой-нибудь женщиной после двух лет воздержания и трех лет, прошедших с момента знакомства с Аннемари Латур. После Аннемари его, непонятно почему, ни разу не охватывало возбуждение. Скорее всего дело было не столько в недостатке жизненной силы, сколько в остром чувстве стыда и вины, воспоминаниях об Уильяме Генри и множестве утрат. Но Ричард не знал причину своего аскетизма наверняка и не хотел знать. Какая-то часть его души умерла, а еще одна погрузилась в сон без сновидений. То, что происходило у него в голове, запрещало сношения с женщинами. Ричард и сам не понимал, ограничивает он себя или, наоборот, оберегает свободу, и самое главное, это его ничуть не печалило.

* * *

Седьмого февраля состоялась пышная церемония – первая, на которой позволили присутствовать каторжникам. В одиннадцать утра их собрали у юго-восточной оконечности бухты, посреди большой поляны, расчищенной под огород. Морские пехотинцы в парадных мундирах, с мушкетами в руках промаршировали по поляне под звуки горнов и барабанов, неся знамена. Вскоре прибыл его превосходительство губернатор Филлип в сопровождении белокурого великана капитана Дэвида Коллинза, судьи колонии, вице-губернатора майора Роберта Росса, инспектора Огастеса Альта, врача Джона Уайта и преподобного Ричарда Джонсона.

Моряки опустили знамена, губернатор снял шляпу и отдал приказ, и колонна вновь промаршировала перед ним. После этого каторжникам велели сесть на землю. Перед губернатором поставили складной стол, на него торжественно водрузили два красных кожаных саквояжа. Взломали печати, и в присутствии всех колонистов судья зачитал указ о назначении Филлипа губернатором новой колонии.

До Ричарда и его товарищей доносились лишь обрывки фраз: именем его величества Георга III, короля Великобритании и Ирландии, Филлип назначался полновластным губернатором Нового Южного Уэльса и получал право строить замки, крепости и города по мере необходимости. Солнце палило, а перечень обязанностей губернатора казался бесконечным. К тому времени как указ был зачитан, часть слушателей клевала носом, а капитаны кораблей, сошедшие на берег, чтобы присутствовать на церемонии, боролись с дремотой, поскольку никто не позаботился поставить для них удобные кресла в тени. Первым сон сморил капитана Дункана Синклера.

Радуясь тому, что на нем соломенная матросская шляпа, Ричард старательно прислушивался – особенно когда сам губернатор Филлип поднялся на возвышение и обратился к каторжникам. Он сделал все, что мог, кричал губернатор, да, все, что мог! Но за десять дней, проведенных на берегу, он пришел к выводу, что большинство каторжников неисправимы и безнадежно ленивы, что они не заслуживают даже кормежки, что из шестисот человек, способных работать, трудятся лишь двести. В заключение губернатор объявил, что тех, кто не работает, кормить не будут.

Его речь разносилась по всей поляне: в тщедушном теле губернатора скрывался мощный голос. Он пообещал, что в будущем к каторжникам станут применять самые суровые меры, поскольку, видимо, ничто другое на них не действует. За кражу курицы в Англии не карали смертью, но здесь, где каждая курица стоит дороже, чем сундук рубинов, вор будет казнен. Всех животных надлежало сохранить, чтобы они принесли потомство. За малейшую попытку присвоить любое имущество губернатора виновника ждала виселица – губернатор явно не шутил. Во всякого мужчину, который попытается ночью проникнуть в женскую палатку, часовые будут стрелять – этот долгий путь флотилия проделала не для того, чтобы пассажиры кораблей предавались разврату. Совокупления возможны только в том случае, если мужчина и женщина вступят в брак, иначе зачем колонии понадобился священник? Правосудие будет справедливым, но беспощадным. Ни один каторжник не вправе ценить свой труд так же высоко, как свободный англичанин, отец семейства: каторжнику незачем содержать жену и детей, он сам является собственностью губернатора Нового Южного Уэльса. Никто не должен надрываться на работе, но всякий обязан внести свою лепту в будущее благосостояние колонии. Первый долг каторжников – выстроить постоянное жилье для офицеров, затем – для пехотинцев и, наконец, для самих себя. Переведя дыхание, губернатор велел всем разойтись, хорошенько обдумать его слова и отнестись к ним со всей серьезностью.

– Хорошо, когда ты кому-то нужен! – вздохнул Билл Уайтинг, поднимаясь на ноги. – Почему нас не повесили еще в Англии, если здесь за любую провинность нас ждет виселица? – Он пренебрежительно фыркнул. – Чепуха!

«Мы проделали этот путь не для того, чтобы предаваться разврату»! А на что еще они надеялись? Насчет овец я просто шутил. Но если меня застрелят по пути к моей Мэри – это уже не шутки.

– Мэри? – переспросил Ричард.

– Мэри Уильямс с «Леди Пенрин». Стара, как здешние холмы, и безобразна, как смертный грех, но она моя, вся моя! По крайней мере до тех пор, пока меня не пристрелят за попытку удовлетворить вполне естественную потребность. В Англии меня имел бы право убить только ее муж.

– Я рад, что ты познакомился с Мэри Уильямс, Билл. Мы только что слышали, как устами губернатора говорил преподобный Джонсон, – объяснил Ричард. – Ему следовало бы стать методистом. По-моему, за эту работу он взялся лишь потому, что с такими радикальными взглядами не мог даже мечтать о месте епископа какой-нибудь английской церкви.

– Зачем сюда вообще привезли каторжниц, если нас к ним не подпускают? – возмутился Недди Перрот.

– Губернатор хочет, чтобы в колонии появились супружеские пары, иначе преподобному мистеру Джонсону будет нечем заняться. А еще – для того, чтобы сделать вид, будто вся экспедиция получила благословение Бога, – рассудил Ричард вслух. – А незаконные совокупления паствы Джонсон считает непростительным грехом.

– Ну, пока я не собираюсь жениться на Мэри, – заметил Билл. – Я и без того слишком долго носил одни цепи, чтобы сразу менять их на другие.

Никто не стал возражать, но далеко не все товарищи разделяли взгляды Билла. Со следующего воскресенья обрадованный священник начал сочетать узами брака новые пары колонистов.

Каторжникам стали выдавать провизию на целую неделю. Им пришлось нелегко: требовалась огромная сила воли, чтобы сдержаться и не съесть всю еду в первые же два дня. Теперь, когда все каторжники были вынуждены работать, паек казался им особенно скудным. Благодаря любезности лейтенанта Ферзера у них появились чайники и котелки, жаль только, что класть в них было почти нечего.

Отряд Ричарда достроил свое жилище. Стены заменили двумя слоями веток – один был расположен вертикально, а другой горизонтально; прочную кровлю из пальмовых веток поддерживала решетчатая рама. Даже во время ливней в хижине было довольно сухо, но ветер проникал во все щели, и поэтому вскоре пришлось прикрыть стены снаружи связанными пальмовыми ветками. Окон в этом жилище не было, единственная дверь находилась под прикрытием глыбы песчаника. Какой бы убогой ни была эта хибара, она во всех отношениях превосходила тюремное помещение «Александера». В хижине пахло чистой смолой, а не зловонной смесью дегтя и нечистот, пол устилали сухие листья. Кроме того, на каторжников не надели кандалы и оставили их почти без надзора. Пехотинцы следили только за теми заключенными, кто уже не раз доставлял им неприятности, поэтому благополучные отряды были предоставлены самим себе. Их лишь время от времени навещали пехотинцы, убеждаясь, что работа продолжается.

Рабочим местом Ричарда стал небольшой навес за палатками пехотинцев, поблизости от ям для лесопилок, рыть которые в каменистой почве было нелегко. Вместо лопат землекопы поминутно брали в руки кирки и ломы.

Пилы еще не успели разгрузить (разгрузка шла донельзя медленно), и топоры тупились быстрее, чем Ричард успевал затачивать их.

– Мне нужны помощники, сэр, – однажды обратился он к майору Россу. – Дайте мне двух учеников, и к тому времени, как понадобится точить пилы, я успею обучить их затачивать топоры.

– Ты рассуждаешь разумно. А зачем тебе сразу двое помощников?

– Затем, что по поводу вещей в колонии уже начались споры. Составление списков – хорошее дело, но еще полезнее было бы вырезать имя владельца на рукоятке каждого топора или молотка. А когда разгрузят пилы, точно так же можно поступить и с ними. Так мы избавим интендантов от лишней работы, сэр.

В уголках светло-серых глаз появились мелкие морщинки, хотя улыбка так и не осветила лицо.

– Морган, у тебя и впрямь светлая голова. Ты уже выбрал себе помощников?

– Да, сэр, – двух каторжников из моего отряда. Коннелли будет вырезать имена, а Эдмундс – учиться точить топоры.

– Твой ящик с инструментами я пока не нашел.

Ричард опечалился.

– Очень жаль, – вздохнул он. – Они пригодились бы мне.

– Не отчаивайся, я продолжаю поиски.

Февраль принес грозы и штормы, переменчивые ветры с моря и множество жарких, влажных дней, к концу которых на юге или северо-западе в небе неизменно сгущались тучи. После южных бурь обычно наступала блаженная прохлада, а во время северо-западных выпадал град размером с яйцо и зной усиливался.

Фауна окрестных земель казалась каторжникам бедной – ее составляли различные виды крыс и миллионы муравьев, жуков, сороконожек, пауков и других кусачих насекомых. Зато в небе и на деревьях обитали огромные стаи птиц сказочной красоты. Здешние попугаи казались плодом богатого воображения – огромные белые с торчащими тускло-желтыми хохолками, серые с цикламеновой грудью, черные, радужные, светло-зеленые, пятнистые, красно-синие, зеленые и еще множества самых разных расцветок. Крупные бурые зимородки охотились на змей, ломая их позвоночник о ветки, и издавали звуки, напоминающие дьявольский хохот; одна из больших птиц, гнездящихся на земле, с хвостом наподобие греческой лиры, имела повадки павлина. Колонисты, сопровождавшие губернатора во время экспедиций в глубь материка, видели черных лебедей, орлов с размахом крыльев более девяти футов, ястребов и соколов. Над головами бесстрашно порхали крохотные вьюрки и крапивники – пестрые жизнерадостные пичуги. Все птичье царство поражало разнообразием цветов и оттенков оперения, а также звучными голосами. Некоторые птицы пели мелодичнее соловья, другие пронзительно кричали, голоса третьих напоминали звон серебряных колокольчиков, а громадные черные вороны издавали жуткие звуки, неизменно пугавшие англичан. Но вскоре колонисты с досадой убедились, что ни одна из множества птиц не годится в пищу.

Колонистам удалось увидеть и некоторых местных животных – преимущественно толстых, покрытых густой шерстью грызунов. Но кенгуру, о которых были наслышаны англичане, не приближались к лагерю – видимо, они были слишком робкими и пугливыми в отличие от громадных древесных ящериц. Эти ящерицы преспокойно бродили по лагерю, не удостаивая людей взглядами, и совершали набеги на офицерские палатки, превосходя дерзостью и прожорливостью самых голодных каторжников. Одна из таких ящериц, достигающая в длину четырнадцати футов и похожая на аллигатора, долго наводила ужас на колонистов.

– Интересно, как называется эта тварь? – спросил Ричард Тэффи Эдмундса, когда одна из ящериц важно проползла мимо их навеса, не повернув уродливой головы.

– По-моему, к ней надо обращаться «сэр», – откликнулся Тэффи.

Точильщикам всегда хватало работы – тупые топоры продолжали приносить со всех сторон, а к концу февраля разгрузили и пилы. На западном берегу бухты уже начали работать лесопилки, на восточном берегу под них рыли ямы, выбирая из земли многочисленные камни. Возникло новое затруднение: срубленные деревья, очищенные от коры, никак не удавалось распилить даже на горбыли. Их древесина не только истекала соком, но и была твердой, как железо. Пильщикам приходилось так тяжело, что губернатор распорядился выдавать им дополнительно хлеб и солод. Это вызвало возмущение у рядовых пехотинцев, забывших, что им выдают масло, муку и ром помимо хлеба и солонины. Пехотинцы бушевали, требуя отменить «привилегии» каторжников. Только благодаря майору Россу и строжайшей дисциплине их удавалось держать в узде, но основным средством убеждения служили розги, и вскоре пехотинцы вновь начали жаловаться – на то, что их подвергают порке чаще, чем каторжников.

Увидев пилы, Ричард пал духом. На кораблях было всего сто семьдесят пять ручных и двадцать продольных, предназначенных для распилки деревьев вдоль волокон. Твердая древесина местных пород не поддавалась, и это означало, что каждое дерево предстояло срубить топором, а потом разрубить им же на части. Оба вида пил должны были быть изготовлены из лучшей стали, но, как всегда, подрядчик сжульничал и закупил никуда не годные инструменты. За долгие месяцы, проведенные в море, пилы покрылись ржавчиной, а сурьмяного масла не нашлось ни на одном из кораблей.

Двадцать пять ручных пил и пять продольных увез лейтенант Филипп Гидли Кинг на остров Норфолк: в середине февраля «Запас» отправился туда, чтобы основать отдельное поселение. По словам капитана Кука, на острове в изобилии росли лен, пригодный для изготовления парусины, и огромные сосны для корабельных мачт.

– Сэр, у меня опускаются руки, – признался Ричард майору Россу. – Я сам сделал наждачную бумагу и счистил почти всю ржавчину, а пилы по-прежнему неровные. От ржавчины их могла бы предохранить ворвань, но у нас ее нет. А масло, которое у нас есть, превращается в клей, как только пилы нагреваются при работе. Мне нужно такое вещество, как ворвань или жидкая сурьма. Пилы изготовлены из настолько непрочной стали, что могут сломаться, если нам и впредь придется пилить такое твердое дерево. У нас пятнадцать маховых пил, но одновременно работают лишь четырнадцать – их поочередно приходится точить, поскольку зубья быстро тупятся и гнутся. Но прежде всего, сэр, нам необходимо средство от ржавчины.

Росс помрачнел: те же слова он слышал от других пильщиков.

– Придется искать какое-нибудь местное вещество, – решил он. – Врач Боуэс Смит вечно собирает древесный сок, вываривает корни и листья – вероятно, готовит лекарственные снадобья или даже эликсир жизни. Дай мне одну из ржавых ручных пил, и я попрошу его поэкспериментировать.

И майор ушел. Ричард искренне сочувствовал ему: Росс был прирожденным вожаком, но не признавал человеческих слабостей, особенно слабостей его подчиненных. Когда они выходили из повиновения, Росс не стеснялся подвергать их телесным наказаниям. А когда наказать требовалось каторжника, Россу было достаточно намекнуть об этом губернатору. В довершение всех бед Росса постоянно преследовали молнии: его овцы, находящиеся в загоне под деревом, погибли в грозу, а потом сгорел шатер вместе с большинством бумаг и отчетов. Глядя вслед майору, обладавшему безупречной военной выправкой, Ричард думал о том, что без него хаос в Порт-Джексоне продолжался бы и по сей день. Губернатор был идеалистом, а его помощник – реалистом.

К навесу, под которым работал Ричард, пристроили еще один, крытый корой, а в помощь ему дали двух каторжников – Недди Перрота и Джоба Холлистера. Билли Эрл, Джонни Кросс и Джимми Прайс теперь работали вместе с Биллом Уайтингом на губернаторских складах, и только Джо Лонг оставался без привилегированной работы. Ричард раздобыл мотыгу вдобавок к заступу и велел Джо разбить огород возле их хижины, надеясь, что никто не поручит Джо другую работу и не проявит любопытство: всем было известно, насколько простодушен и нерасторопен этот паренек. Но если Джо останется в хижине, несъедобное имущество отряда будет в безопасности. В лагере так часто случались кражи припасов, что все мужчины и женщины носили пайки с собой на работу и не спускали с них глаз. Чаще всего каторжники воровали еду друг у друга, поэтому губернатор и пехотинцы смотрели на эти проступки сквозь пальцы.

Сильные отбирали провизию у слабых и больных товарищей по несчастью.

* * *

Дизентерия вспыхнула через две недели после высадки на берег. Подозрения Ричарда насчет воды в ручье оправдались, хотя для врачей было непостижимо, что могло загрязнить ее в этом девственном лесу. Оставалось предположить, что вода Нового Южного Уэльса не для английских желудков. Трое каторжников в палатке-лазарете умерли, вскоре для больных пришлось ставить еще одну палатку. Распространенным явлением стала и цинга: сальная кожа и хромота выдавали больных задолго до того, как у них начинали кровоточить и опухать десны. У Ричарда еще оставался солод, и беречь его не было необходимости: лейтенант Ферзер с губернаторского склада так ценил своих помощниковкаторжников, что исподтишка снабжал их солодом. Такой фаворитизм был неизбежен, особенно в тяжелые времена лишений.

– Но если понадобится, – непререкаемым тоном объявил Ричард своим товарищам, – мы будем есть кислую капусту – даже если для этого мне придется связывать вас и запихивать ее вам в глотку. Вспомните своих матерей: всех нас воспитывали в уверенности, что хороши лишь те лекарства, которые отличаются омерзительным вкусом. Кислая капуста – как раз такое лекарство.

В Порт-Джексоне не нашлось естественных средств от цинги в достаточных количествах, чтобы исцелить новых обитателей: лишь некоторые местные растения и ягоды не вызывали симптомов отравления. Посаженные на огороде губернатора овощи пустили ростки, увидели над собой незнакомые небеса и от огорчения увяли. Уберечь не удалось ни один из них.

Лето кончается, скоро наступит осень, думал Ричард, разглядывая семена цитрусовых, собранные еще в Рио-де-Жанейро. Значит, посеять их удастся только в сентябре или октябре, здешней весной. Кто знает, насколько холодной будет зима? В Нью-Йорке летом люди изнывают от жары, а зимой вода у берегов замерзает. Присмотревшись к туземцам, Ричард пришел к выводу, что им незнакомы морозы, но рисковать, сея драгоценные семена, не стал.

Трое каторжников – Баррет, Лоуэлл и Холл – были пойманы с поличным во время кражи хлеба и солонины с губернаторского склада, а еще один неудачник попался на краже вина. Троих сообщников приговорили к виселице, а четвертому, укравшему вино, предстояло привести приговор в исполнение.

На западном берегу бухты, между мужским и женским лагерями, высилось крепкое, мощное дерево с одной странной особенностью – прямой веткой, растущей параллельно земле в десяти футах над ней. Поскольку жертвовать драгоценной древесиной для постройки виселицы было немыслимо, виновных решили повесить на дереве. Двадцать пятого февраля троих преступников вывели на поляну на виду у всех каторжников – перед смертью им предстояло вытерпеть по сто ударов плетью. Губернатор Филлип решил, что этот последний урок окажет желаемое воздействие – так или иначе, виновные прекратят воровать еду! Конечно, желудок самого губернатора, как и желудки его приближенных, был полон. Как и в случае с развратом, крайние меры могли помочь лишь временно. На них надеялись только те, чьи мошонки были пусты, а желудки – наполнены.

Многим собравшимся, свободным людям и каторжникам, уже не раз случалось присутствовать при казнях: в Англии публичные казни приурочивали к праздникам, и их привыкли воспринимать как развлечение. Однако Ричард и кое-кто из его товарищей избегали подобных «увеселений».

Первого из приговоренных, Баррета, поставили на табурет, палачу велели накинуть ему на шею веревочную петлю. Мертвенно-белый, хнычущий палач исполнил этот приказ, но отказывался выбить из-под ног Баррета табурет, пока несколько пехотинцев не зарядили мушкеты и не прицелились в него. Очень бледный, но спокойный, Баррет держался молодцом. Он умер мучительной смертью. Высота виселицы была слишком мала, чтобы под тяжестью тела сломалась шея, и потому несколько бесконечных минут он бился в петле, пока наконец не умер от удушья. Через час тело убрали, а под ветку вновь подставили табурет.

Лейтенант Джордж Джонстоун, который заменил на посту адъютанта губернатора лейтенанта Кинга, отбывшего на остров Норфолк, вышел вперед и объявил, что казнь Лоуэлла и Холла откладывается на двадцать четыре часа. Каторжникам велели разойтись. Урок Филлипа не пошел впрок: воры продолжали красть, а порядочные люди – удерживаться от соблазна. Единственный результат казни – воров стало на одного меньше.

Покидая поляну, Ричард бросил взгляд на толпу каторжников и вдруг заметил в ней алые страусовые перья на лихо заломленной черной шляпе. Он застыл как пораженный громом. Лиззи Лок! Это она! Ее доставили в колонию вместе с обожаемой шляпой, которая, судя по всему, преспокойно перенесла плавание. Подходить к Лиззи Ричарду было некогда: он порадовался уже тому, что она жива и рядом.

На следующее утро каторжников опять собрали под проливным дождем, только чтобы известить, что его превосходительство губернатор помиловал Лоуэлла и Холла и решил заменить казнь изгнанием, место для которого еще предстояло выбрать. Однако, добавил лейтенант Джордж Джонстоун угрожающим тоном, его превосходительство всерьез подумывает о том, чтобы увезти всех непокорных к берегам Новой Зеландии и оставить там на съедение каннибалам. Когда «Запас» вернется из плавания, преступников доставят в Новую Зеландию, и это не пустые угрозы! А тем временем будущих изгнанников прикуют цепями к скале близ бухты, уже получившей прозвище Кишка, и посадят на урезанный на три четверти хлебный паек. Но ни Кишка, ни реальная угроза со стороны каннибалов не помогли прекратить воровство в лагере.

Если каторжники крали преимущественно еду, то пехотинцы предпочитали ром и женщин. Виновным назначали от пятидесяти до ста пятидесяти ударов плетью, хотя палач усердствовал не так, как в тех случаях, когда наказывал каторжников, что было вполне понятно. Пристрастие пехотинцев к спиртному и разврату объяснялось тем, что они не голодали: порции, выдаваемые им, неизменно были больше тех, что доставались каторжникам. И это тоже ни у кого не вызывало недоумения.

И туземцы мало-помалу осмелели и принялись воровать развешанную для провяливания рыбу, заступы, лопаты и те немногие овощи, которые выросли на плодородном островке в восточной части бухты, где строили обширную губернаторскую ферму в надежде, что к сентябрю здесь удастся посеять пшеницу. Но еще никто не знал, приживется ли пшеница на здешней почве. Однажды на отряд, посланный за камышом для крыш к заливу близ Садового острова, напали туземцы. Одного колониста ранили, двоих убили. При осмотре болотистого истока ручья обнаружили несколько скелетов огромных ящериц – свидетельство тому, что туземцы вовсе не глупы и знают, как отравить воду.