Текст книги "Путь Моргана"

Внезапное острое желание созорничать охватило Ричарда. Наклонившись, он приблизил губы к уху преподобного Джонсона.

– Незачем беспокоиться, – прошептал он, украдкой подмигивая Стивену Доновану, – я просто нашел себе служанку. С вашей стороны было очень любезно разрешить мне жениться, святой отец. Тех, кого сочетал Бог, никто не разлучит.

Священник отшатнулся так поспешно, что наступил на ногу жене. Она вскрикнула, он принялся рассыпаться в извинениях и тем самым скрыл удивление.

– Два сапога пара, – заметил Донован, глядя вслед удаляющемуся священнику и его жене. – Они с равным усердием трудятся во имя Господа. – Он перевел смеющийся взгляд на Лиззи, подхватил ее и звучно поцеловал. – Я – Стивен Донован, моряк с «Сириуса», миссис Морган. – И он учтиво поклонился, сняв воскресную треуголку. – Желаю вам всего наилучшего.

Донован крепко пожал руку Ричарда.

– Свадебного пира не будет, – объяснил Ричард, – но мы будем рады, если вы пройдетесь вместе с нами, мистер Донован.

– Благодарю, но, к сожалению, через час мне заступать на вахту. А вот и мой маленький подарок. – Он вложил в руку Ричарда сверток и удалился, посылая воздушные поцелуи стайке женщин, строящих ему глазки.

В свертке были сурьмяное масло и алая шелковая шаль с длинной бахромой.

– Откуда он узнал, что я люблю красное? – изумилась польщенная Лиззи.

И вправду, откуда? Рассмеявшись, Ричард покачал головой.

– Этот человек видит всех насквозь, Лиззи, но ему можно доверять.

В мае губернатор обнаружил плодородную землю на расстоянии пятнадцати миль от берега к западу и решил переселить туда некоторых каторжников. Это место получило название Роуз-Хилл – в честь покровителя губернатора сэра Джорджа Роуза. Его предстояло расчистить и приготовить к посеву пшеницы и кукурузы. Ячмень было решено выращивать на ферме в Сидней-Коув. Из-под пил по-прежнему выходило лишь несколько досок в день, но теперь стволы пальм доставляли из ближайших гаваней. Эти круглые, довольно прямые стволы были непрочными и подверженными гниению, но их удавалось легко распиливать и разрубать, поэтому большинство строений возводили из пальмовых бревен и досок и крыли пальмовыми ветками или тростником. Дранки из казуарин оставляли на некоторое время под открытым небом и берегли для постоянных строений, в первую очередь для губернаторского дома.

Для него уже изготавливали кирпичи: неподалеку нашли превосходную глину, и вскоре работа закипела, хотя на кораблях было всего-навсего двенадцать форм для кирпичей. Но едва началось строительство домов из кирпича и местного желтого песчаника, перед колонистами встала еще одна неразрешимая задача: нигде поблизости не нашлось даже следов известняка. Нигде! Это изумляло всех. В Англии известняка было не меньше, чем земли, столько, что никто и не подумал о том, что в Ботани-Бей его может не оказаться. А разве можно без известняка приготовить строительный раствор, чтобы скреплять кирпичи или обтесанные глыбы песчаника?

Необходимость заставляет действовать. Корабельные шлюпки отправляли на пляжи Порт-Джексона и каменистые берега за пустыми раковинами устриц. Туземцы с удовольствием поедали устриц, которые, по мнению старших офицеров, имели отменный вкус, а раковины складывали в кучи, напоминающие миниатюрные терриконы. Поскольку другого выхода не было, губернатор приказал сжигать раковины, чтобы получить известь для раствора. Опыты показали, что для производства раствора, которого хватило бы для укладки пяти тысяч кирпичей, понадобится сжечь тридцать тысяч пустых раковин. Из такого количества кирпичей можно было выстроить лишь крохотный домишко, поэтому вскоре губернатор снарядил новую экспедицию. Ей предстояло собрать все раковины, единственный источник извести, на берегах Ботани-Бей и в Порт-Хекинге, к югу и в ста милях к северу от Порт-Джексона. Миллионы пустых раковин сжигали и перетирали в порошок, а затем превращали в раствор для укладки кирпичей и блоков первых прочных, неприступных строений Сидней-Коув.

К этому времени почти у всех колонистов обнаружились первые симптомы цинги, в том числе и у пехотинцев, которым стали выдавать все меньше муки, поскольку ее запас на складах быстро иссякал. Каторжники жевали траву и все молодые листья, вкус которых не отдавал смолой. Никто не знал, какие из местных растений ядовиты, это выяснялось опытным путем, методом проб и ошибок. А что еще им оставалось делать? Выбрав время и вооружившись до зубов, свободные колонисты собрали в окрестностях всю съедобную зелень: девясил (сочное растение, растущее в соленых болотах Ботани-Бей), дикую петрушку и лианы, отвар листьев которых заменял сладковатый чай.

Несмотря на то что число каторжников, прикованных цепями к скале, подвергнутых порке или повешенных, неуклонно возрастало, еду все равно продолжали красть. Счастливые обладатели овощей рисковали потерять их, утратив бдительность хотя бы ненадолго, и в этом отношении отряду Ричарда повезло: по ночам огород сторожил Макгрегор, а днем за ним присматривала Лиззи Морган.

Смертность угрожающе возросла – как среди свободных людей, так и среди каторжников, особенно женщин и детей. Несколько каторжников сбежали, и больше их никто не видел. Голодных ртов стало меньше, но в Сидней-Коув по-прежнему приходилось кормить более тысячи человек. Из-за цинги и истощения работа продвигалась черепашьим шагом, многие каторжники и пехотинцы наотрез отказывались трудиться. А поскольку губернатор Артур Филлип не был жестоким человеком, за это их не подвергали порке, находя удобные предлоги для оправдания.

В мае начались первые заморозки, предвестники наступающей зимы, погубившие почти все, что выросло на огородах. Оплакав гибель драгоценных овощей, Лиззи начала ходить в лес в поисках съедобной зелени. Но после того как в лагерь принесли два обнаженных трупа каторжников, убитых туземцами, Ричард запретил жене покидать берег бухты. У отряда был запас кислой капусты, и Ричард велел есть ее понемногу, даже если все вокруг предпочтут умереть от цинги.

Четвертого июня, в день рождения короля, был устроен праздник – вероятно, таким способом губернатор Филлип пытался подбодрить своих изнуренных, вялых подопечных. Орудия дали залп, пехотинцы промаршировали по поляне, всем выдали немного еды, а в сумерках разожгли гигантский костер. Каторжников на целых три дня освободили от работы, но самое главное – выдали им по полпинты рома, разбавленного таким же количеством воды и превращенного в грог. Свободные колонисты получили по полпинты чистого рома и по пинте портера – густого черного пива. Решив приурочить к празднику какое-нибудь официальное распоряжение, его превосходительство губернатор определил границы первого округа Нового Южного Уэльса и назвал его Камберлендом.

– Ха! – воскликнул врач Уайт, услышав об этом. – Несомненно, это самый большой округ в мире, но в нем нет ровным счетом ничего примечательного.

Это заявление не отличалось точностью: достопримечательностью округа Камберленд были четыре черные капские коровы и один черный капский бык. Драгоценное губернаторское стадо, которое паслось близ фермы под присмотром одного из каторжников, воспользовалось тем, что пастух выпил рома и задремал, и сломало загон. Начались лихорадочные поиски, беглецов удалось выследить по навозным лепешкам и объеденным кустам, но возвращаться домой они не пожелали. Погоня стала сущим бедствием.

«Запас» вернулся из второго плавания к острову Норфолк, привезя как радостные, так и печальные известия. Стволы сосен так и не удалось погрузить на корабли, поскольку на острове не нашлось удобной гавани. Невозможно было и тащить их на буксире – слишком тяжелые стволы мгновенно тонули, зато их начали распиливать на множество потолочных балок и досок для Порт-Джексона. Это означало, что вскоре в Порт-Джексоне появятся дощатые строения, а также каменный склад для спиртного, которое покамест хранилось в трюмах «Фишберна» и «Золотой рощи».

Помимо того, экипаж «Запаса» сообщал, что выращивать растения на острове Норфолк – почти невыполнимая задача, поскольку он кишит миллионами гусениц и червей. В отчаянии лейтенант Кинг велел десяти женщинам-каторжницам собирать насекомых на грядках. Но как бы быстро они ни работали, на место каждой уничтоженной гусеницы являлись сразу две. Почва здесь и вправду была сочной, жирной, плодородной, но ничего вырастить на ней не удавалось. Однако прошел слух, что энтузиазм лейтенанта Кинга не иссяк. Несмотря на мириады вредителей, он искренне считал, что на острове Норфолк каторжников ждет более сытная и привольная жизнь, чем в окрестностях Порт-Джексона.

Наряду со множеством больных в колонии жили и отряды здоровых каторжников – их преимущественно возглавляли изобретательные вожаки, способные сохранить здоровье подопечных. Лишь немногие прибегали к иным средствам, а именно грабили слабых. Никакими угрозами и указами не удавалось добиться, чтобы каторжники, обнаружившие дикую петрушку или чайную лиану, отдавали свою добычу властям колонии. Экспедиции за зеленью запретили в основном из страха перед туземцами, которые осмелели настолько, что иногда даже являлись в лагерь. Губернатор надеялся поймать нескольких незваных гостей и приручить их, познакомить с английским языком и обычаями, а потом отпустить к своим племенам, рассчитывая на то, что они станут преданными союзниками чужаков. Губернатор был убежден, что таким образом можно значительно облегчить жизнь дикарей. Ему и в голову не приходило, что они предпочитают привычный образ жизни, каким бы жалким он ни был, с точки зрения англичан.

По мнению англичан, туземцы были безобразнее африканских негров, потому что от них несло рыбой, они мазали лица белой глиной и уродовали их, выбивая резцы и протыкая носовую перегородку тонкой костью. Бесстыдная нагота аборигенов вызывала у англичан отвращение, как и поведение местных женщин, которые порой дерзко кокетничали с чужаками, а иногда обливали их потоками ругательств.

Чужаки и аборигены не могли ни договориться между собой, ни понять обычаи друг друга. Устав от призывов губернатора обращаться с туземцами доброжелательно и благосклонно, каторжники преисполнились презрением к ленивым дикарям, особенно потому, что их даже не пытались наказать за кражу рыбы, овощей или инструментов. В довершение всего губернатор неизменно возлагал на каторжников ответственность за любые нападения и убийства; даже когда свидетелей не было, он оставался убежденным в том, что каторжники сами разозлили аборигенов. Но колонисты знали, в чем дело: губернатор встал бы даже на сторону дьявола, потому что считал каторжников более низшей кастой, нежели туземцы. За первые несколько месяцев пребывания в Сидней-Коув между колонистами и местными жителями сложились отношения, просуществовавшие очень долго.

Зимние холода были сносными: никто из колонистов не замерз до смерти. Если бы их кормили не так скудно, они, вероятно, даже не заметили бы похолодания. В некоторых хижинах появились сложенные из песчаника печи, но когда участились пожары, губернатор издал указ, разрешив устраивать печи и дымоходы только в кирпичных или каменных домах. Кузница сгорела дотла; к счастью, все ценности, в том числе мехи и инструменты, удалось спасти, зато остро встал вопрос о строительстве новой, каменной кузницы. Колонии требовались и пекарни: пока их было всего три – в одной выпекали хлеб для колонистов, в двух других – для экипажей «Сириуса» и «Запаса».

Среди колонистов Ричард и его товарищи разыскали своего давнего друга, Неда Пу из глостерской тюрьмы. Он приплыл на «Дружбе» вместе с женой Бесс Паркер и маленькой дочерью, которой к моменту высадки в Новом Южном Уэльсе минуло два года. Через три недели Бесс и малышка умерли от дизентерии. Безутешного Неда приняла под крыло Ханна Смит – каторжница, которая подружилась с Бесс во время плавания из Рио-де-Жанейро в Кейптаун. Полуторагодовалый сынишка Ханны умер в Сидней-Коув шестого июня. Через девять дней Ханна и Нед Пу поженились и с тех пор жили в мире и согласии, страдая только от недостатка еды. Нед знал толк в плотницком ремесле и был на редкость трудолюбив. Ханна ждала ребенка, которого счастливые будущие родители решили вырастить любой ценой.

Жизнерадостной Мейзи Хардинг, которая так охотно ублажала обитателей глостерской тюрьмы, среди каторжниц не было, хотя ее помиловали, заменив виселицу четырнадцатью годами каторги. Никто не знал, что с ней стало. Зато Бетти Мейсон попала на «Дружбу», опять беременная от глостерского тюремщика. Ее новорожденный сын умер в Кейптауне, после его смерти и предательства надзирателя Джонни Бетти тронулась рассудком, стала плаксивой и озлобленной. Именно ее выпороли за кражу мужских рубашек. Однако Лиззи Морган твердо придерживалась мнения, что их украла другая каторжница, свалившая вину на Бетти.

Отряд Ричарда жил вполне благополучно, если не считать постоянного недоедания. Лиззи поняла, что по меньшей мере половина мужчин относятся к ней, как к сестре; очаровать ей не удалось только Тэффи Эдмундса, ставшего отъявленным женоненавистником. Он не желал, чтобы Лиззи ухаживала за ним, сам стирал и штопал одежду и пробуждался к жизни только воскресными вечерами, когда отряд разводил костер возле грядок. Сидя у огня, Тэффи пел, подстраиваясь к баритону Ричарда.

У Ричарда и Лиззи появилась своя маленькая комната в пристройке к жилищу, хотя они спали порознь даже в самые холодные ночи. Порой, мучаясь бессонницей, Лиззи обдумывала, стоит ли предложить свои услуги Ричарду, но не решалась. Она слишком боялась отказа и предпочитала не испытывать его терпение. Мужчины колонии мучились от воздержания, однако в отряде Ричарда были три человека, которые не замечали его, – Джо Лонг, Тэффи Эдмундс и сам Ричард. Встречаясь с другими женщинами на берегу, где они стирали белье, Лиззи слышала, что Джо, Тэффи и Ричард – не единственные в своем роде. В лагере были и мужелюбы, а также те, кто предпочитал воздержание и избегал искать утешения в соитиях любого рода, даже в онанизме. Если Ричард и прибегал к последнему способу, то делал это незаметно и молча. И Лиззи боялась, смертельно боялась совершить поступок, который вызвал бы у Ричарда отвращение к ней.

Отнюдь не вся жизнь колонии вращалась вокруг еды и ее недостатка, в ней случались и маленькие праздники. Хотя матери-каторжницы и жены пехотинцев получали всего две трети пайка, а их малыши – половину, выжившие дети играли, шалили и отчаянно сопротивлялись попыткам преподобного мистера Джонсона обучить их чтению, письму и арифметике. Впрочем, это удавалось только тем ребятишкам, родители которых были живы: все сироты находились под опекой священника. Семейная жизнь каторжников и пехотинцев зачастую складывалась удачно. Случались и ссоры, особенно между женщинами, устраивающими вендетты под стать уроженкам Сардинии. Не желая, чтобы ими помыкали, женщины часто огрызались, их пороли не реже, чем мужчин, – но за кражу не еды, а мужских рубашек.

О Стивене Доноване Ричард ничего не знал. Он не появлялся в лагере с тридцатого марта, и Ричард пришел к выводу, что Стивен одобрил его брак и решил, что этот выход будет наилучшим для всех сторон. Ричард отчаянно скучал по Стивену, ему недоставало легких дружеских отношений, искрометных бесед, споров о прочитанных книгах. Миссис Морган не могла заменить Донована. Ричард ценил ее преданность, трудолюбие, простодушие и жизнерадостность, все эти качества побуждали его заботиться о Лиззи. Однако любить ее как жену он не мог.

Первые транспортные и грузовые суда отплыли в мае, а «Александер», «Дружба», «Принц Уэльский» и «Борроудейл» должны были отправиться в плавание в середине июля.

В начале июля, когда супруги-каторжники Генри Кейбл и Сюзанна Холмс из Норфолка открыто обвинили капитана Дункана Синклера в пропаже вещей, все каторжники с «Александера» пришли в волнение, хотя и считали, что Синклер выиграет дело. Кейбл влюбился в Сюзанну в ярмутской тюрьме, Сюзанна родила ему сына. Но потом ее одну увезли на судне «Дюнкерк» в Плимут, не позволив взять с собой ребенка. Эта жестокость спровоцировала взрыв возмущения всех обитателей ярмутской тюрьмы, пославших петицию лорду Сиднею. Последовав за Сюзанной на «Дюнкерк», Кейбл смог взять ребенка с собой. Страдания супругов не оставили равнодушными ярмутцев. Собрав немало одежды и книг, доброжелатели из Норфолка зашили вещи в мешковину и отправили их на «Александер», хотя супругам Кейбл предстояло отплыть на «Дружбе». В Сидней-Коув Синклер отдал им только книги, а одежду найти не удалось.

Поскольку разбирательство было гражданским, в нем принимали участие судья колонии, морской капитан Дэвид Коллинз, врач Джон Уайт и преподобный мистер Джонсон. Синклер уверял, что тюк разорвался, когда его переносили из одного трюмного отсека в другой, и книги вывалились, поэтому их и отдали хозяевам без упаковки. О том, что случилось с остальными вещами, Синклер якобы не имел понятия. Суд решил дело в пользу супругов Кейбл, которых преподобный Джонсон обвенчал после высадки на берег. Общая стоимость вещей составляла двадцать фунтов, из них в пять фунтов были оценены книги. Капитана Дункана Синклера приговорили к выплате пятнадцати фунтов за ущерб.

– Еще чего! – в ярости рявкнул он. – Это они должны мне пятнадцать фунтов! За то, что я взял на борт их барахло!

– Лучше заплатите деньги, сэр, – устало перебил судья Коллинз, – и не отнимайте у судей драгоценное время. Ваш корабль выполнял правительственное поручение, согласно которому вам предписывалось доставить сюда каторжников и их имущество. С вас пятнадцать фунтов, сэр! И не вздумайте сопротивляться!

Такой вердикт дал каторжникам с «Александера» понять, что власти отлично осведомлены о том, что Эсмеральда Синклер распродавал их имущество.

Этот эпизод имел одно любопытное последствие. Через два дня после суда майор Роберт Росс послал за Ричардом. Майор по-прежнему жил в бревенчатом жилище, для него спешно достраивали каменный дом, поскольку деревянный не считался достойным вице-губернатора. Девятилетний сын Росса, Джон, теперь жил не на «Сириусе», а с отцом, а его мать и младшие братья и сестры остались в Англии.

Майор пребывал в прекрасном настроении, на его лице сияла улыбка.

– А, Морган! Ты слышал, что капитан Синклер проиграл дело?

– Да, сэр, – осторожно улыбнулся Ричард.

– Возьми свои вещи, – велел Росс. – Этот ящик появился в трюме судна словно по волшебству. Но сначала посмотри, все ли в нем на месте.

На складном стуле стоял деревянный ящик Ричарда с инструментами. Если бы не медная пластина с именем владельца, никто не сумел бы доказать, что он принадлежит Ричарду. Замки были взломаны; увидев это, Ричард приуныл. Но когда он открыл ящик и осмотрел его содержимое, то обнаружил, что все цело.

– Чтоб мне провалиться! – ахнул майор, заглянув в ящик. – Ты же не точильщик, Морган, ты оружейник!

В отделениях ящика царил идеальный порядок. Должно быть, сеньор Томас Хабитас сам уложил его, потому что в ящике нашлись замки кремневых ружей, детали замков, винты, штифты, шурупы, медные и бронзовые накладные детали, пружины, различные жидкости – в том числе и ворвань! – и особые щеточки. Здесь было гораздо больше инструментов, чем требовалось Ричарду для работы. Все они были исправны и целы и так плотно завернуты в корпию, что внутрь не пробрался бы даже клоп. Благодаря всем этим вещам Ричард сумел бы сделать мушкет – не хватало лишь приклада, кованого ствола и казенника.

– Да, я мастер-оружейник, – виновато признался Ричард. – Но я еще и точильщик, сэр. У моего брата лесопилка в Бристоле, мне часто приходилось точить ему пилы.

– Что же ты до сих пор молчал?

– Поскольку я каторжник, майор Росс, я считал, что будет неразумно распространяться о том, что я умею делать оружие. Мои слова могли быть превратно истолкованы…

– Чушь! – прервал его довольный майор. – Ты сегодня же начнешь разбирать и чинить мушкеты, пистолеты и ружья, какие только есть в лагере. Я немедленно прикажу построить мастерскую и тир – здесь слишком много детей, чтобы проверять оружие, стреляя по бутылкам, расставленным на пнях. Твой подмастерье уже научился точить пилы?

– Так же хорошо, как я сам, сэр.

– Тогда пусть он точит пилы, а ты займешься оружием.

– Майор Росс, для этого мне понадобятся верстак определенной высоты, какой-нибудь табурет и хорошо освещенное помещение. Иначе такую работу не сделаешь.

– Ты получишь все, что тебе понадобится, Морган… Кстати, о ржавчине! Все наше оружие покрыто ржавчиной, от пистолетов до пушек. Половина мушкетов, из которых мы целимся в туземцев или в кенгуру, загораются или дают осечки. Прекрасно, отлично! – Майор торжествующе потер руки. – Я знал, что этот чертов толстяк Синклер присвоил твои инструменты, поэтому сразу после суда схватил его за грудки и сообщил, что у меня есть доказательства тому, что он украл ящик, принадлежащий каторжнику Ричарду Моргану. На следующий день мне принесли его. – И он издал короткий смешок, напоминающий отрывистый лай. – Должно быть, Синклер заглянул в ящик и решил, что его можно выгоднее продать в Лондоне.

– Не знаю, как благодарить вас, сэр, – пробормотал Ричард, жалея, что он не может пожать майору руку.

Майор хлопнул себя ладонью по лбу.

– Подожди-ка! Чуть не забыл: у меня есть еще кое-что для тебя. – Порывшись в куче вещей, принесенных из сгоревшего от удара молнии шатра, он разыскал большую бутылку с вязкой жидкостью. – Помощник врача Балмена получил ее путем перегонки древесного сока, когда месяц назад был… хм… нездоров. Это дерево обнаружил мистер Боуэс Смит до того, как отплыл в Китай. Ему показалось, что сок дерева чем-то напоминает скипидар, только голубоватого цвета. А мистер Балмен попытался отчистить с его помощью ржавую пилу и сказал, что сок действует превосходно.

Ричард слушал майора с невозмутимым видом, поскольку, как и все каторжники, прекрасно знал мнимую тайну офицеров – о том, что мистер Уильям Балмен и мистер Джон Уайт, пылавшие ненавистью друг к другу со времен происшествия с помпами «Александера», в день рождения короля хлебнули лишнего и устроили яростную ссору, которая завершилась дуэлью на пистолетах. Мистер Балмен был ранен в бедро, и губернатору пришлось втолковывать соперникам, что задача врачей – делать кровопускание пациентам, а не друг другу.

– Тогда я приберегу сурьмяное масло и ворвань для ружей, а Эдмундсу отдам эту бутылку – пусть чистит пилы, – решил Ричард и ушел, искренне благодаря судьбу.

Через два дня он устроился под навесом из плотной парусины, за верстаком, на удобном табурете. Майор Росс отнюдь не преувеличивал: все имеющееся в лагере оружие было сплошь покрыто ржавчиной.

– А ты, однако, скрытный малый, Ричард, – заявил Стивен Донован, прибывший, чтобы убедиться в достоверности новых слухов.

Ричард возликовал, увидев его.

– Я считал, что незачем вспоминать о прошлом, мистер Донован, – объяснил он, не скрывая радости. – Но теперь, когда я официально признан оружейником, я могу поговорить об этом и с вами.

Усевшись рядом и подперев рукой подбородок, в течение следующего часа Донован внимательно следил за тем, как Ричард чистит пару пистолетов, принадлежащих майору. Доновану еще не случалось наблюдать за опытным ремесленником, любящим свое дело. Сильные и уверенные руки Ричарда бережно прикасались к оружию; орудуя палочкой, обернутой корпией, он наносил тонкий слой ворвани на пружинный механизм.

– Пружина ослабла, – объяснял Ричард, – поэтому кремень высекает слишком мало искр. А в остальном майор содержит пистолеты в полном порядке. Я уже счистил всю ржавчину и протер их сурьмяным маслом. Кстати, спасибо вам за свадебный подарок – как видите, он пришелся очень кстати. А чем теперь занимаетесь вы?

– Командую шлюпкой, которая привозит в Сидней-Коув пустые раковины. Теперь нам приходится уплывать все дальше от Порт-Джексона – в округе не осталось ни единой раковины.

– В таком случае вам лучше вернуться в шлюпку, капитан. Сюда идет майор Росс, – сообщил Ричард и с довольным вздохом отложил пистолет.

Уловив намек, Донован удалился.

– Готово? – коротко спросил Росс.

– Да, сэр. Осталось только испытать их.

– Тогда идем со мной, – велел майор, принимая из рук Ричарда ящик из древесины грецкого ореха, в котором хранил пистолеты. – Когда ты приведешь мушкеты в порядок, каждую субботу мы будем упражняться в стрельбе, а ты – присутствовать при учениях. Колонии нужны укрепления, но поскольку его превосходительство считает стены с бойницами и орудийные окопы излишней роскошью, мне остается только готовить своих подчиненных к неожиданным атакам. А если нагрянут французы? Ни один корабль, ни одну пушку не удастся перевести в оборонительную позицию быстрее, чем за три часа.

Испытания оружия проводились в бревенчатом строении без передней стенки, засыпанном внутри песком. Мишень представляла собой почерневший срез ствола дерева, прибитый к столбу. Майор прицелился и выстрелил, а тем временем Ричард зарядил второй пистолет. Испытав оба, майор довольно хмыкнул.

– Они стали лучше, чем были, когда я купил их. Завтра же займись мушкетами. А я найду тебе помощника.

«Вот с какими трудностями сталкиваются диктаторы, – думал Ричард. – Надеюсь, найденный Россом подмастерье окажется достаточно терпеливым и трудолюбивым. Починить пистолеты удалось – как честный человек, майор решил пожертвовать своим имуществом на случай, если я окажусь неумехой, – да, для первого раза все сошло удачно, но мне предстоит разобрать, почистить и снова собрать почти двести «смуглых Бесс», если не больше. Хороший помощник станет подарком судьбы, а непригодный для работы – помехой».

Рядовой Дэниел Стэнфилд был подарком судьбы. Худощавый, светловолосый, невзрачный юноша, он говорил на правильном английском почти без акцента и, отвечая на расспросы Ричарда, объяснил, что поначалу его учила мать, а потом отправила в благотворительную школу. Он питал пристрастие к чтению, а не к рому, и хотя проявлял рвение в учебе, ему хватало ума не мешать наставнику. Он слушал и запоминал, клал инструменты на место и многое умел делать своими руками.

– Забавно, – однажды произнес он, наблюдая, как Ричард разбирает мушкет.

– О чем вы? – спросил Ричард, отвинчивая ствол. – Смотрите, я собираюсь разобрать этот мушкет на отдельные детали. Следите за мной внимательно, не отводя глаз. Убирать штифты надо осторожно, в верном направлении, не применяя грубую силу. Они суживаются к одному концу, поэтому, если выбивать их не в том направлении, их форма изменится, и собрать ружье снова не удастся.

– Забавно то, – повторил Стэнфилд, – что официально вы считаетесь моим подчиненным, а под этим навесом ваш подчиненный – я. Мне неловко, что вы называете меня мистер Стэнфилд, а я вас – просто Морган. Если вы не против, зовите меня Дэниелом, а я буду обращаться к вам мистер Морган – но только здесь, в мастерской.

Ричард удивленно заморгал и улыбнулся:

– Как вам угодно. Я не прочь звать вас по имени. По возрасту вы годитесь мне в сыновья. – Ричард тут же понял, что напрасно произнес эти слова: у него сжалось сердце. «Отправляйся спать, Уильям Генри, засыпай в дальнем уголке моего разума…»

– Всем известно, что вы один из самых покладистых каторжников, – сказал Дэниел через несколько дней, начиная самостоятельно разбирать мушкет. – Нас не интересует, какое преступление вы совершили и почему, но мы, пехотинцы, разбираемся в людях и каждому знаем цену, не задумываясь, кому и насколько повезло в жизни. Вы возглавляете несколько самых спокойных отрядов, вас уважают в лагере пехотинцев – благодаря вам у них меньше работы.

Не поднимая головы, Ричард улыбнулся «смуглой Бесс», лежащей у него на коленях.

Когда майор Росс вызвал к себе Дэниела Стэнфилда, тот заверил, что ни разу не подвергался взысканиям, даже за посещение женского лагеря. Он был всецело предан миссис Элис Хармсворт, которая лишилась младшего сына через месяц после высадки, а мужа-пехотинца – через два месяца. Оставшись вдовой с двумя детьми, она влачила жалкое существование. Только покровительство Стэнфилда помогало ей выжить.

– Мне необходим опытный оружейник, Стэнфилд, – сообщил майор Росс. – Я выбрал вас потому, что вы метко стреляете и умеете работать руками. Среди каторжников я разыскал мастера-оружейника – некоего Ричарда Моргана с «Александера». Его превосходительство губернатор все чаще склоняется к мысли о необходимости основания большого поселения на острове Норфолк, а это означает, что нам понадобятся точильщики и оружейники сразу для двух колоний. Поэтому я отсылаю вас к Моргану учиться азам оружейного ремесла. Если вам предстоит отправиться на Норфолк, вы должны уметь чинить мушкеты. А может, на Норфолке понадобится и точильщик – тогда я отправлю туда Моргана. Но это будет лишь после того, как вы приведете в порядок мушкеты здесь, в Порт-Джексоне. Поэтому начинайте учиться, Стэнфилд, и поскорее.

Зима в Порт-Джексоне оказалась дождливым временем года; уже в начале августа, вскоре после того как отряд Ричарда без горечи распрощался с «Александером», дождь зарядил без перерыва на четырнадцать дней. Ручей вышел из берегов и согнал с места женатых пехотинцев, раскинувших лагерь на берегу, даже песчаная почва превратилась в вязкую грязь, а бревенчатые дома – в ловушки, насквозь продуваемые ледяным ветром. Крытые тростником крыши не просто протекали – сквозь них вода лилась струями; имуществу, сложенному под открытым небом, был нанесен невозместимый ущерб, а губернаторский склад превратился в рассадник плесени, сырости, гнили и ползучих насекомых.

Как всегда, меньше всех пострадали наиболее предприимчивые колонисты. Поскольку ухаживать за огородом было незачем, Лиззи принялась изучать местные деревья, которые хотя и не отличались сочной листвой, зато поражали воображение окраской стволов. Среди них попадались растения с коричневой или сероватой корой, как в Англии, а также с корой множества других цветов и оттенков – белого, серого, желтого, нежно-розового, почти красного, золотистого, кремового, серовато-голубого, насыщенного розовато-оранжевого. На ощупь стволы тоже различались: были гладкими, как бумага, но полосатыми, чуть шероховатыми, точно шелк, или напоминали грубые веревки, пятнистыми, чешуйчатыми, морщинистыми. Ни одно дерево не сбрасывало листья на зиму, зато многие меняли кору.

Этой корой и заинтересовалась Лиззи, узнав, что ею туземцы кроют хижины. Кора представляла собой большие кожистые листы цвета ржавчины. Уговорив Неда Пу сколотить невысокую лестницу, Лиззи принялась укладывать собранную кору поверх пальмовой кровли хижины, сшивая отдельные куски с помощью бечевки и огромной иглы, позаимствованной на складе. Поэтому, когда начались дожди, все течи сразу удалось заделывать заплатками из коры, которую Лиззи хранила в комнате, превращенной в склад. Строительство кирпичных и каменных домиков шло с мучительной медлительностью, и каторжники понимали, что пройдут годы, прежде чем они переселятся в жилье из более прочного материала, нежели стволы пальм или ветки. Решетчатые стены из веток, оплетенных пальмовыми листьями, лучше защищали от холодных дождей, чем напрасно срубленные пальмы.