Текст книги "Путь Моргана"

– Полно, полно, – успокаивал Донован, уже успевший рассказать Ричарду, что он протестант из Ольстера. – Джонни, поздно лить слезы. Помни о порке и возвращайся домой, как только отбудешь срок.

– К тому времени отец умрет!

– Откуда тебе знать? А теперь ступай работать, иначе тебе запретят помогать матросам.

Понемногу ярость утихла, но боль осталась. Джон Пауэр взглянул на четвертого помощника глазами, полными слез, и отошел.

– Странно, что он не пришелся вам по душе, – задумчиво произнес Ричард, решив наконец обо всем поговорить в открытую. – Почему вы выбрали меня, тощего старика?

На смазливом лице Донована отразилось изумление, но в глазах заплясали лукавые искры.

– Я выбрал вас, Ричард, хотя и не рассчитывал на взаимность. Ведь даже кошка имеет право смотреть на короля.

После смерти еще нескольких человек на борту «Александера» осталось сто восемьдесят восемь каторжников.

Когда Томас Гиринг из Оксфорда был на волосок от смерти, из тумана выросла громада Тенерифе. Моросил мелкий дождь, поэтому каторжникам велели спуститься вниз, и они так и не увидели, что корабль входит в гавань.

Пехотинцы, которые на протяжении трех недель только кормили каторжников да лечились сами, рьяно взялись за свои обязанности. Самой сложной из них в море было отваривание кусков солонины, которые сержант Найт должен был сам взвешивать на весах, проверенных агентом флота, лейтенантом Шортлендом. Но поскольку агент не мог присутствовать при этом обряде, сержант Найт просто резал говядину или свинину на куски весом около полуфунта для каторжников и около полутора фунтов – для пехотинцев. Каторжникам полагалось выдавать горох или овсянку, но такими лакомствами сержант Найт баловал их лишь по воскресеньям, после церковной службы. Ему и без того пришлось зря кормить больных до начала экспедиции, а уж взвешивать порции его нельзя было заставить никакими силами. Даже когда лейтенант Шарп присутствовал при раздаче еды, Найт не делал попытки восстановить справедливость, и Шарп молчал. Попробовал бы он только открыть рот!

Сорок пехотинцев, вынужденных жить в тесноте, постоянно ссорились между собой. Казалось бы, новое помещение должно было порадовать их, но этого не произошло. Конечно, оно было гораздо удобнее, а высота потолка – значительно выше. Но в том же помещении вдоль потолка проходил румпель, который стонал, скрипел, постукивал, а иногда и грохотал, ворочаясь в своем парусиновом гнезде, когда рулевой с силой поворачивал руль. Воздух и свет вливались в помещение через несколько иллюминаторов, к вони пехотинцы притерпелись, а чистоту старались поддерживать сами.

Однако несмотря на все привилегии, пехотинцы чувствовали себя обделенными: законные полпинты рома им выдавали далеко не каждый день. Капитан Дункан Синклер, ведавший запасами спиртного, взял на себя обязанность разбавлять ром водой, приготавливая грог. Это вызвало бурю негодования еще до отплытия «Александера» из Портсмута, в результате чего несколько дней ром подавали таким, каким ему и полагалось быть, – чистым и неразбавленным. Но едва острова Силли скрылись за кормой, пехотинцев вновь перевели на водянистый грог. О блаженном сне их заставляло забыть кряхтенье румпеля, отвлечься от мрачных мыслей было нечем. На борту корабля все земные удовольствия пехотинцам и матросам заменял ром, а теперь и те и другие были вынуждены довольствоваться грогом. Ненависть к Синклеру среди пехотинцев и матросов вспыхнула мгновенно. Но Синклера это не заботило: он предусмотрительно превратил свое обиталище, ютовую надстройку, в настоящую крепость. Чуть позднее он собирался начать продавать ром, который покамест выдавал бесплатно. Если эти ублюдки захотят получать по полпинты чистого рома, пусть платят за него. Ему и так пришлось оплачивать строительство надстроек – Синклер знал, что адмиралтейство ни за что не согласится платить по счету.

И вот теперь, очутившись в порту Санта-Крусде-Тенерифе, пехотинцы мечтали лишь об одном: поскорее сойти на берег и разыскать ближайшую таверну. Но майор Росс запретил им покидать корабль! Надменным голосом лейтенант Джонстоун объявил подчиненным, что в дневные часы на корабле решено усилить охрану, поскольку губернатор Филлип распорядился выпускать каторжников на палубу даже во время стоянки в порту. Более того, губернатор Филлип и его адъютант лейтенант Кинг намерены посетить «Александер», а когда состоится этот визит – неизвестно.

– И горе тому морскому пехотинцу, чья кожаная куртка не будет застегнута под горло, а кожаные гетры окажутся неподтянутыми! Корабль кишит самыми отъявленными преступниками, – с усталым взмахом руки заключил лейтенант Джонстоун, – а Тенерифе находится не так далеко от Англии, чтобы позволить себе потерять бдительность.

Сержант Найт, которому за протесты против грога пригрозили трибуналом, приуныл, как и его подопечные.

В довершение всего на «Александере» не было ни одного старшего офицера. Удобно расположившись в каютах на шканцах, лейтенанты Джонстоун и Шарп перестали интересоваться тем, как живется их подчиненным. У них были ординарцы, по совместительству доносчики, и собственный камбуз, возможность брать на борт скот и пользоваться корабельной шлюпкой, если им в море вдруг приходило в голову навестить друзей на других судах флотилии. Рядовые, барабанщики, капралы и один-единственный сержант совсем забыли, что их главная задача – кормить и охранять почти две сотни преступников. Они не сомневались, что в порту каторжников запрут на нижней палубе. А теперь выяснилось, что сумасшедший губернатор решил выпускать их на палубу даже во время стоянки!

Разумеется, ром появился на борту в тот же момент, когда команду отпустили на берег: договорившись с матросами, пехотинцы в складчину купили вожделенный напиток и наконец-то смочили пересохшие глотки, на время забыв об опостылевшем гроге Синклера. Удача вновь улыбнулась им. Днем четвертого июня губернатор Филлип и его свита в первую очередь решили посетить «Александер». Пока капитан Синклер учтиво беседовал с губернатором, каторжников построили на палубе под надзором пехотинцев. Глаза последних заплыли, от них несло перегаром, но кожаные куртки и гетры выглядели безупречно.

– Как досадно, – заявил Филлип, осматривая камеру, – что мы не можем поудобнее устроить этих несчастных. Я видел, что четырнадцать человек не в состоянии даже ходить, в камере по проходам между столов могут одновременно прогуливаться не более сорока человек. Вот почему необходимо как можно чаще выпускать их на верхнюю палубу. А если возникнут осложнения, – добавил он, обращаясь к Роберту Россу и двум лейтенантам, – закуйте нарушителей в кандалы – хотя бы на несколько дней, и они присмиреют.

Стоя на палубе в строю каторжников, Ричард во все глаза смотрел на человека, которого можно было принять за брата сеньора Томаса Хабитаса. Нос губернатора Филлипа был длинным и крючковатым, на переносице виднелись две глубокие вертикальные морщины, полные губы были чувственными, макушка – лысой. Он не носил парика, редкие волосы зачесывал за уши и заплетал в косицу на затылке. Ричард вспомнил слова Джимми Тислтуэйта о том, что отец губернатора, Якоб Филлип, был учителем языков из Франкфурта, откуда бежал, когда лютеране начали преследовать немецких евреев. Мать Филлипа выросла в респектабельной английской семье, но ее родственник лорд Пемброк не счел нужным помочь подающему надежды юноше получить образование или сделать карьеру. Филлип всего добился сам, в том числе и во время службы в португальском флоте, – еще одна ниточка, связывающая его с сеньором Хабитасом. Оказавшись совсем рядом с его превосходительством губернатором Нового Южного Уэльса, Ричард внезапно ощутил нелепое чувство успокоенности.

Адъютанту и протеже Филлипа, лейтенанту Филиппу Гидли Кингу, было на вид немногим больше двадцати лет. Судя по разговорчивости и энтузиазму, он был англичанином кельтских кровей. Об английском происхождении свидетельствовали его щепетильность и пристрастие к фактам и цифрам, проявившиеся, пока гости осматривали корабль. Похоже, майор Росс презирал юного болтуна.

Во вторник каторжникам удалось наконец рассмотреть Санта-Крус и берега Тенерифе, вид на которые открывался с верхней палубы корабля. В полдень их накормили свежей козлятиной, вареной тыквой, вполне съедобным хлебом и крупным, сырым, сочным луком. Эти овощи мало у кого вызвали прилив радости, но Ричард съел свою луковицу, как яблоко. Смачно похрустывая, он перепачкал весь подбородок соком, смешанным со слезами.

Городок Санта-Крус-де-Тенерифе был маленьким и ничем не примечательным, а земли вокруг него – истощенными, сухими и негостеприимными. Ричард надеялся увидеть гору, о которой читал, но ее скрывали серые облака, нависшие над островом, хотя со стороны моря небо было чистым. Эти облака казались шляпой, нахлобученной на вершину Тенерифе, как на голову осла, которого Ричард разглядел у каменной пристани, – это было его первое впечатление от мира, так непохожего на английский. Очевидно, с лодок здесь не торговали, или же их отогнали к берегу патрульные суда, описывающие круги возле транспортных кораблей. «Александер» покачивался между двух тросов, привязанных к плавающим бочонкам. Самый трезвый из матросов объяснил Ричарду, что дно гавани усеяно острыми обломками железа: испанцы, которые использовали железные полосы в качестве балласта, просто выбрасывали их за борт, начиная погрузку. Если бы тросы не держались на плаву, железные обломки перерезали бы их.

Им повезло пристать к острову в лучшее время года, сообщил Ричарду второй матрос, который не раз бывал на Тенерифе. Воздух уже прогрелся, но не был ни горячим, ни влажным. Самый невыносимый месяц на острове – октябрь, а с июля по ноябрь здесь дуют раскаленные ветры, которые приносят целые тучи песка из Африки. А ведь до Африки несколько сотен миль! Ричарду всегда казалось, что весь африканский континент занимают непроходимые джунгли, но, видно, он ошибался. Атласские горы, на плечах которых держится весь мир, находятся на той же широте, что и Тенерифе. Поразмыслив, Ричард вспомнил также, что на западном побережье Африки расположена Ливийская пустыня.

В среду на рассвете Стивен Донован спустился в камеру и разыскал Ричарда.

– Морган, мне нужна ваша помощь, – коротко сказал он, недовольно поджимая губы. – Возьмите с собой десять человек. Да поторапливайтесь!

С каждым днем, проведенным в гавани, Айку Роджерсу становилось лучше. Вчера он с таким наслаждением съел свою луковицу, что получил вдобавок несколько чужих. Тыква тоже пришлась ему по вкусу, а от мяса и хлеба он отказался. Айк страшно похудел, щеки ввалились, кожа обтянула кости, а суставы на запястьях казались огромными. Джо Лонгу не хотелось оставлять Айка одного, поэтому Ричард решил взять с собой Питера Морриса из отряда Томми Краудера.

– А почему не меня? – обиделся Краудер.

– Потому, Томми, что четвертый помощник выбирает не тех, кто сумеет лучше ублажить его. Ему нужны работники.

– Тогда пусть идет Пит, – заявил Краудер и успокоился: он как раз вел щекотливые переговоры с сержантом Найтом, надеясь разжиться ромом, пусть даже по непомерной цене.

На палубе десять каторжников увидели, как мистер Донован вышагивает туда-сюда, нахмурив лоб.

– Садитесь в шлюпку, – отрывисто приказал он. – Мне с трудом удалось найти трезвых матросов, чтобы выкатить на палубу пустые бочки для воды, а надо еще отвезти их на пристань и наполнить водой. Этим вы и займетесь. Вы должны подчиняться Дикки Флоуну. Пехотинцы тоже пьяны, охранять вас некому. Сколько человек из вас умеют грести?

Отозвались все четверо бристольцев. Мистер Донован помрачнел еще сильнее.

– Тогда вас отвезут до причала на буксире, хотя я ума не приложу, где бы раздобыть лихтер. – Заметив неподалеку второго помощника, сына морского агента, мистер Донован окликнул его: – Мистер Шортленд, мне необходим буксирный лихтер, чтобы привезти на судно бочки с водой. Вы не знаете, где его найти?

После минутного раздумья мистер Шортленд решил прибегнуть к родственным связям и подал сигнал «Фишберну», где расположился его отец. С «Фишберна» ответили так стремительно, что уже через полчаса шлюпка с «Александера», нагруженная пустыми бочками, плыла на буксире к причалу.

На засушливом и уединенном острове Тенерифе имелась превосходная вода. От источника близ города Лагуна она поступала к побережью по деревянным трубам – по мнению Ричарда, привезенным из Испании – и вытекала из отверстий, расположенных над коротким каменным причалом. Когда никто не наполнял этой водой бочонки, она утекала в гавань. С момента отплытия из Портсмута пассажиры «Александера» израсходовали четыре тысячи галлонов воды, поэтому предстояло наполнить двадцать шесть стошестидесятигаллонных бочек, а на наполнение каждой уходило два с половиной часа. Но поскольку труб было несколько, удавалось наполнять по шесть бочек одновременно. А если бы испанцы додумались соорудить деревянный причал на сваях, шлюпки с бочками могли бы подплывать под него и наполнять бочки, не выгружая их на пристань. Товарищам Ричарда пришлось поставить по бортам шлюпки по шесть бочек и то и дело поворачивать шлюпку, доливая воды то в одну, то в другую бочку. Если бы не эта мера предосторожности, лодка перевернулась бы под тяжестью бочек, вес которых превышал полтонны. Потому-то для работы требовалось не менее десяти человек, чтобы отталкиваться от причала, приставать к нему и работать веслами, помня, что Донован приказал наполнить все бочки за один день. Завтра водой предстояло запасаться экипажу «Скарборо».

Вторую шлюпку с «Александера» привезло еще одно буксирное судно, в ней стояло четырнадцать бочек. Надеясь немного побыть на берегу, матросы с буксира поспешили отвести первую шлюпку обратно к «Александеру». Эти матросы подчинялись приказам мистера Сэмюэла Роттона, одного из помощников капитана «Сириуса», которому было поручено следить за тем, как суда запасаются водой. Слабый здоровьем, Роттон выполнял эту работу, прячась под зеленым шелковым зонтиком, одолженным у прелестной миссис Деборы Брукс, жены боцмана с «Сириуса» и близкой подруги губернатора.

– Это правда? – спросил Ричард у Дикки Флоуна, известного сплетника.

– А как же, Морган! Что тут странного? Об этом знает весь экипаж «Сириуса», в том числе и сам Брукс. Он давний товарищ Филлипа.

Сумерки сгустились задолго до того, как была наполнена последняя бочка; десять каторжников чуть не падали от усталости. За весь день им не перепало ни крошки, и на этот раз Ричард решил забыть о мерах предосторожности: невозможно работать под палящим солнцем, не испытывая мучительной жажды, а вокруг не было пресной воды, кроме той, что поступала по трубам из Лагуны. Ее и пили каторжники, в том числе Ричард.

Только после восьми вечера каторжники поплыли на «Александер», устало прислонившись к бочкам. К своему удивлению, они увидели, что гавань заполонили десятки лодчонок. На каждой поблескивали крохотные огоньки. Очевидно, жители острова ловили в гавани рыбу, которую нельзя было поймать днем. В золотистом свете фонарей иногда мелькали сети и живое серебро в них.

– Вы поработали на славу, – признал четвертый помощник, когда Ричард наконец неуклюже взобрался по трапу. – Пойдемте со мной. – И он направился к полубаку. – Ну, идем же! – снова повторил он. – Я знаю, что вы не обедали: на корабле нет ни единого трезвого человека, способного растопить плиту и не спалить при этом судно. Матросы пьяны в стельку, но кок, мистер Келли, любезно оставил вам еду, прежде чем улегся в гамаке в обнимку с бутылкой.

Это был первый пир Ричарда за последние шесть месяцев, с тех пор как его отряд покинул «Цереру»: жареная холодная баранина, тыквенная каша, лук вперемешку с травами, свежие булочки с маслом и легкое пиво.

– Масло! Глазам не верю! – повторял Джимми Прайс, подбородок которого лоснился.

– Мы тоже не поверили, – сухо отозвался Донован. – Похоже, масло, предназначенное для офицеров, по ошибке положили не в те бочонки. Скоропортящиеся продукты должны храниться в емкостях с двойными стенками, но подрядчики решили сэкономить и рассовали масло по обычным бочкам. Поэтому оно вскоре начало портиться. Вот его и раздали всей флотилии, чтобы съесть, пока оно не пропало. Плотникам уже поручено изготовить лари для хранения масла, но их заполнят только во время стоянки у мыса Доброй Надежды. Близ Тенерифе молочных коров нигде не найти.

Насытившись, каторжники разбрелись по нарам и спали до тех пор, пока не зазвонили церковные колокола, призывая горожан к полуденной службе. Вскоре после этого заключенных вновь накормили – на этот раз козьим мясом, свежими кукурузными лепешками и сырым луком.

Ричард отдал Айку мягкую булочку с маслом, которую припрятал вчера вечером за пазухой.

– Попробуй съесть ее, Айк. Масло пойдет тебе на пользу.

Айк охотно сжевал булочку: после трех дней и четырех ночей, проведенных в порту, ему стало гораздо лучше.

– Скорее! – послышался крик Джоба Холлистера, свесившего голову в люк. – Идем со мной! – Ричард поспешно поднялся на палубу. – Ты только посмотри! Таких громадин я не видел ни в Бристоле, ни даже в Кингсроуде!

В гавань вошел голландский корабль из Ост-Индии. Его водоизмещение превышало восемьсот тонн, рядом с ним «Сириус» казался карликом. Голландское судно имело низкую осадку и, как решил Ричард, направлялось на родину с грузом специй, перца и тикового дерева, которыми изобиловали голландские колонии в Ост-Индии. Возможно, в каюте капитана хранился также сундук с сапфирами, рубинами и жемчугом.

– Идет домой, в Голландию, – произнес Джон Пауэр. – Ручаюсь, судно потеряло чуть ли не половину экипажа. Такое часто случается. – Заметив призывный жест мистера Боунза, Пауэр отошел.

Уверенные, что высшие чины теперь не скоро прибудут с очередным осмотром, морские пехотинцы воздали должное рому. Импровизированный суд приговорил сержанта Найта к нескольким символическим ударам плетью. Рядовые Элиас Бишоп и Джозеф Макколдрен, зачинщики «ромового бунта» на «Александере», опасались, что их приговорят по меньшей мере к ста ударам, но вскоре обнаружили, что симпатии морского офицера отнюдь не на стороне капитана Дункана Синклера. Два лейтенанта редко появлялись на борту, предпочитая обедать с товарищами на других судах или скупать коз и кур на базаре в Санта-Крус, не говоря уже о путешествиях по Тенерифе в поисках местных красавиц и всех доступных развлечений.

Некоторым каторжникам тоже удалось раздобыть ром, а на «Скарборо» заключенным продавали голландский джин, бочонок которого был выловлен в море неподалеку от островов Силли. На вкус англичан, джин был слишком горьким и крепким. В английский джин и ром обычно добавляли сахар, поэтому у тех, кто питал к ним пристрастие, рано портились зубы. Томми Краудер, Аарон Дэвис и остальные обитатели нижних нар разжились у сержанта Найта ромом и теперь блаженно храпели. Впервые со дня погрузки нижнюю палубу «Александера» оглашал столь гулкий храп. В пятницу на верхнюю палубу вышли только Ричард и те из его товарищей, которые не желали тратить деньги на спиртное. Ночью от храпа вновь содрогались переборки.

В субботу, через пять часов после рассвета, высокомерный и грубый первый помощник капитана, Уильям Эстон Лонг, спустился в камеру за Джоном Пауэром, но его на месте не оказалось. Первого помощника проводили недоуменными взглядами, лицо самого мистера Лонга было мрачным.

Несколько морских пехотинцев, отупевших от пьянства, хриплыми голосами приказали каторжникам выходить на палубу, да поживее. Удивленные узники принялись спускаться с нар и выходить из-за столов – многие уже сидели за ними в ожидании обеда.

Из своей каюты вышел капитан Дункан Синклер, надутое лицо которого выражало высшую степень недовольства.

– У моего отца была свинья – вылитый капитан Синклер, – сообщил Билл Уайтинг так, что его услышало человек тридцать каторжников. – Не понимаю, почему все охотники так боятся разъяренных диких кабанов, – ни один кабан или даже бык не совладал бы с этой тварью! Ей подчинялся весь скотный двор, курятник, пруд и мы сами. Воплощенное зло! Бог давно отчаялся вразумить ее, а сатане это было и подавно не под силу. После этой свиньи оставались огромные кучи навоза, она съедала поросят нам назло. Один хряк чуть не умер от натуги, когда вздумал ублажить ее. Ее звали Эсмеральда.

Отныне все обитатели «Александера» стали за глаза звать капитана Дункана Синклера Эсмеральдой.

Поминутно хватаясь за раскалывающиеся головы, раздраженные пехотинцы обшарили все тюремное помещение, ничего не нашли и продолжили обыск по всему кораблю. Джона Пауэра искали даже в свернутых запасных парусах. Но он как сквозь землю провалился – вместе с четырехвесельной шлюпкой.

Майор Росс прибыл на борт ближе к полудню, к этому времени растерянные пехотинцы успели слегка протрезветь. Лейтенантов Джонстоуна и Шарпа срочно вызвали с «Леди Пенрин», где они обычно обедали в компании капитана Джеймса Кэмпбелла и двух его лейтенантов. После «ромового бунта» майор Росс был не расположен выслушивать известия о новых происшествиях на борту самого злополучного из одиннадцати кораблей. Каторжники на нем продолжали умирать, морские пехотинцы были вечно чем-нибудь недовольны, а Дункана Синклера Росс считал попросту недоноском какой-нибудь шлюхи из Глазго.

– Найдите Пауэра, Синклер, – потребовал майор, – иначе ваш кошелек облегчится на сорок фунтов. Об этом происшествии я доложу губернатору, и он вряд ли останется доволен. Найдите его, ясно?

Пауэра нашли, но лишь в воскресенье утром, когда флотилия готовилась к отплытию. Выяснилось, что Пауэр подплыл в шлюпке к голландскому кораблю и долго умолял капитана взять его в команду. Поскольку Пауэр был одет, как многие английские каторжники, которых капитан-голландец повидал на других судах, просителю вежливо отказали и велели покинуть корабль. Но прежде кто-то из сердобольных матросов сунул Пауэру кружку джина.

Отправленные на поиски отряды матросов с «Александера» и «Запаса» сначала нашли шлюпку, привязанную к камню у пустынного мыса. Обессилев от горя и голландского джина, Пауэр крепко спал, свернувшись за грудой камней, поэтому не успел удрать. Синклер и Лонг требовали отвесить ему двести ударов плетью, но губернатор велел только заковать беглеца в двойные кандалы и приковать к палубе. На палубе Пауэру предстояло провести двадцать четыре часа, а кандалы с него могли снять лишь с разрешения губернатора.

«Александер» вышел в море. Корабельный плотник Чипс заковал Джона Пауэра в кандалы и прибил их к палубным доскам так, что несчастный был вынужден лежать ничком. Под страхом наказания никто не смел приближаться к нему. Но едва наступила ночь, мистер Боунз принес другу миску воды, которую тот вылакал, как пес.

Едва корабли отошли от окутанного утренним туманом Тенерифе, выяснилось, что над морем стоит ясный, солнечный день. На этот раз они видели за кормой остров в течение целых трех дней, и это зрелище Ричард счел незабываемым. Пик Тенерифе возвышался на двенадцать тысяч футов над поверхностью океана, его зубчатую вершину венчала белоснежная шапка, «талию» охватывал пояс серых туч. В лучах заходящего солнца снег на вершине горы стал нежно-розовым, облака – малиновыми, а на одном из склонов застыл поток расплавленной лавы вперемешку с древними камнями, которых никогда не касались солнце, ветер или песчаные африканские бури. Удивительная картина!

Назавтра утром остров еще виднелся вдали, а на третий день, когда налетел свежий ветер, поднявший волны, остров стал напоминать лежащую на горизонте огромную руку с поднятым пальцем, заканчивающимся острым ногтем. Только когда корабли удалились от Тенерифе на сто миль, остров скрылся за горизонтом.

Пятнадцатого июня флотилия пересекла тропик Рака, по случаю чего была устроена пышная церемония. Все пассажиры судна, ни разу не бывавшие южнее этой воображаемой линии, должны были предстать перед самим владыкой морей Нептуном. Палубу украсили раковинами, сетями, морскими водорослями и огромной медной лоханью с морской водой. Два матроса протрубили в витые морские раковины, и с полубака на палубу вынесли на троне, сделанном из бочонка, вселяющее ужас чудовище, лишь отдаленно напоминающее Стивена Донована. На его голове красовались парик из водорослей и зубчатая медная корона, бороду заменяли опять-таки водоросли, лицо, обнаженный торс и руки были выкрашены в голубой цвет, а на ноги надели хвост пойманной вчера рыбы-меч, которую предварительно выпотрошили. В одной руке Нептун держал трезубец – точнее, гарпун «Александера», инструмент с тремя неровными зубцами, с помощью которого матросы ловили крупную рыбу. Каждого пассажира поочередно выводили вперед два матроса с голубыми лицами, в набедренных повязках из водорослей. Пассажиров спрашивали, пересекали ли они когда-нибудь тропик Рака, и, если те отвечали отрицательно, их макали в лохань с морской водой. После этого Нептун хлопал новообращенного по плечу, пачкая его краской, и отпускал восвояси. Особое удовольствие зрителям доставило купание лейтенантов Джонстоуна и Шарпа – впрочем, оба были заранее предупреждены о церемонии и облачились в матросскую одежду.

Всем выдали ром, в том числе и каторжникам; кто-то принес свистульку, и матросы пустились в странный пляс, наклоняясь и распрямляясь со сложенными на груди руками, описывая круги, перескакивая с ноги на ногу. Затем началось пение хором, после чего матросы, зная, что каторжники тоже умеют петь, уговорили их исполнить пару песен. Ричард и Тэффи спели балладу Томаса Теллиса, перешли на «Зеленые рукава», народные баллады и мелодии, которые часто слышали в тавернах. Каждому досталось по миске сваренной мистером Келли ухи из рыбы-меч. Размочив в ней черствый хлеб, каторжники сочли яство на редкость вкусным. С наступлением темноты зажгли фонари. Пение продолжалось до десяти часов, пока капитан Синклер не выслал на палубу стюарда Триммингса с приказом разойтись, – приказ касался всех, кроме вахтенных.

Паруса флотилии надували северо-восточные пассаты, морские течения быстро несли ее на юго-запад. Ни одно судно с прямыми парусами не уцелело бы при ветре, дующем прямо в парус: корабли держались под углом к ветру, так, чтобы он попадал на ведущую кромку паруса. Идеальным считался ветер, дующий между кормой и серединой корабля. Поскольку ветры и течения несли корабли к Бразилии, вдаль от побережья Африки и поперек Атлантического океана, все понимали, что рано или поздно флотилия прибудет в Рио-де-Жанейро. Оставалось лишь узнать, когда это будет. Хотя на Тенерифе все бочонки для воды наполнили доверху, губернатор Филлип предусмотрительно распорядился пополнить запасы пресной воды на островах Зеленого Мыса, принадлежащих Португалии и расположенных почти точно к западу от Дакара.

Восемнадцатого июня, ветреным жарким днем, мимо кораблей начали проплывать острова Зеленого Мыса – Саль, Бонависта, Мейо. «Александер» двигался вперед со скоростью сто шестьдесят пять морских миль в день, что равнялось ста девяноста сухопутным милям. Впрочем, при подготовке к плаванию не учитывались отклонения от курса – в расчет принималось только расстояние по прямой. Бывало, корабль проходил за день меньше, чем было намечено, поскольку в поддень время тратилось на определение широты и долготы. Морские сутки продолжались от одного полудня до следующего, когда с помощью секстанта и солнца можно было определить широту, а точную долготу вычисляли по показаниям хронометров – оба этих инструмента хранились на флагмане «Сириус». Как только офицеры «Сириуса» вычисляли долготу, ее передавали другим десяти кораблям, поднимая соответствующие флаги.

Огромный скалистый Сантьяго появился впереди утром девятнадцатого июня. Плавание продолжалось без приключений, пока флотилия не обогнула юго-восточный мыс, направляясь в гавань Прайя. Внезапно наступил полный штиль, ветер утих – если не считать «кошачьих лапок», легких порывов со всех сторон. В довершение всего поднялись высокие волны, бьющиеся о рифы. Увидев, что «Скарборо» и «Александер» отнесло почти в зону прибоя, на расстояние полумили от берега, губернатор приказал флотилии отойти в море. Пополнить запасы воды не удалось.

А потом «Александер» вновь навлек на себя гнев губернатора. Лейтенанты Джонстоун и Шарп часто бывали на борту «Леди Пенрин», одного из двух самых медлительных судов. Офицеры на обоих кораблях держали овец, свиней, кур и уток, которых не только ели, но и резали сами. У капитана, его помощников и команды были свои припасы, и свежая пища ценилась так высоко, что матросы не делились выловленной рыбой с пехотинцами, и наоборот. В команде было несколько заправских рыбаков, зато пехотинцы запаслись лесками, крючками, поплавками и грузилами для ловли. Каторжников, умеющих ловить рыбу, тоже привлекали к этой работе, пополняя их рацион наваристой ухой.

Домашнюю птицу морские офицеры съедали без посторонней помощи, однако в тропических водах подолгу хранить баранину или свинину было невозможно – всю свинью или овцу следовало съесть сразу. Голодные каторжники считали, что морским офицерам следовало бы делиться мясом с экипажем судна, но не тут-то было. Свою провизию офицеры предпочитали уничтожать сами или вместе с равными себе. Поэтому когда Джонстоун и Шарп резали свинью или овцу (коз берегли из-за молока), то вывешивали на корме «Александера» скатерть. Увидев ее, капитан Кэмпбелл и его два лейтенанта посылали шлюпку за своей долей мяса. Когда же скатерть вывешивали на носу «Леди Пенрин», лейтенанты с «Александера» поспешно спускали на воду шлюпку и плыли за свежатиной.

К великой радости Джонстоуна и Шарпа, двадцать первого июня на носу «Леди Пенрин» заполоскалась скатерть. Два офицера тут же велели спустить шлюпку и отправились в гости к друзьям, предвкушая сытный обед. Тем временем губернатор Филлип, капитан Хантер, майор Росс, судья Дэвид Коллинз и десяток других высокопоставленных особ с «Сириуса» с изумлением наблюдали за тем, как офицеры с «Александера» отважно сражаются с высокими волнами, которые ветер гнал с северо-запада. Двенадцать рядовых пехотинцев гребли слаженно и умело, шлюпка быстро проделала путь в оба конца и благополучно вернулась к «Александеру». Пока ее поднимали на палубу, Джонстоун и Шарп глотали слюнки, представляя, как вскоре полакомятся сочной свининой с луком, тушенной в козьем молоке.

Но тут за ними прислал капитан Синклер.

– На «Сириусе» подняли флаги, – бесстрастно сообщил он. – Поднимитесь на ют и прочтите сигнал.