Текст книги "Россия и ислам. Том 1"

278 Это хорошо показано – хотя и на совсем ином материале – в книге: Hoverland L. Heinrich von Kleist und das Prinzip der Gestaltung // Kônigstein / Ts: Scriptor. 1978 / Theorie-Kritik-Geschichte. Bd. 20).

279 Хотя в общем-то Никитин сравнительно мало обращает внимания на бесчисленные в его время басни и легенды об Индии (некоторые из них – о птице гукук, об обезьянах и их «князе» – см. в «Хожении…». С. 59).

280 В оригинале: «…а промежу есми вер тангрыданъ истременъ олъсакла-сын; олло худо, олло акъ, олло акъбер, олло рагымъ, олло керимъ, олло рагымелъо, олло каримелло, чанъ танъгрысень, худосеньсень» (Там же. С. 20). Это – «creolized Arabie» and «Oriental» (Lenhoff G. Beyond Three Seas. P. 446).

281 «Хожение…». С. 63.

282 Там же.

283 В оригинале опять: «богъ олдо, бог керимъ, бог рагымъ, бог худо, бог акъ беръ, богъ царь славы, олло варенно, олло рагымелло сенъсенъ олло ты» (Там же. С. 20).

284 «Иисус Дух Божий» – эпитет Иисуса Христа («слово и Дух Бога») в Коране. Но ислам признает Иисуса Христа не воплощением Бога, а только одним из шести величайших пророков.

285 «Хожение…». С. 73–74.

286 Lenhoff G. Beyond Three Seas. P. 444.

287 Там же. С. 444–445.

288 Там же. С. 444.

289 «Хожение…». С. 71.

290 В оригинале (Там же. С. 28): «…раст дени худо доносит» – персидское «раст дини (правильней было бы дин-и раст) худа данест» (вместо «данед» — прошедшее время употреблено вместо настоящего).

291 «Хожение…». С. 71.

1 К сказанному о нем в главе третьей добавлю и следующее. Попытку опровергнуть гипотезу Г. Ленхофф, о том, что Афанасий Никитин принял ислам (в таком случае непонятно, зачем же он «поехал затем за Русь», где его, несомненно, ждала суровая кара за отступничество?), предпринял недавно Я. Лурье (См.: Лурье Я.С. О путях доказательности при анализе источников (на материале древнерусских памятников) // Вопросы истории. 1980, № 6. С. 66–67). Соглашаясь с тем, что Ленхофф в конечном счете не права (хотя и аргументы Лурье звучат не всегда убедительно), хочу привлечь здесь внимание к следующему обстоятельству. Выдавая себя за мусульманина, Никитин вынужден был постоянно истолковывать действия противостоящей, мусульманской (а также и «языческой», т. е. в данном случае только подлинно политеистической) стороны, беспрестанно искать скрытый в них смысл, перепроверять соотносимость обозначений и значений и, с каждым мгновением все более испытывая страх, неправильно истолковывать намерения своих реальных и кажущихся антагонистов. И поскольку Никитин оказался вне своего социального контекста, постольку привычные представления о сущности многих явлений оказались для него нарушенными. В этом состоянии он, стремясь к самосохранению, вынужден «самоликвидироваться», играя роль «другого» (хорасанского купца-мусульманина), «раствориться» как христианин, как православный, как русский. Возможно, именно так повел бы себя Никитин и по возвращении на родину, но уже скрывая свое отступничество (или полуотступничество). Я хочу заметить, что вообще теперь растет интерес к личности и судьбе Афанасия Никитина – в особенности в связи с выходом в 1986 г. очередного издания «Хожения…» (перевод Н.И. Прокофьева). Ученый-геолог (татарин по национальности) С. Ахмедов внес в прокофьевские перевод и комментарии ряд довольно существенных корректив. Он же остро поставил такой вопрос: «Рукопись Афанасия Никитина неожиданно заканчивается не благодарением христианскому Богу за возвращение на родину, а восхвалением мусульманского Аллаха. Более того, встречается даже обломок символа мусульманской веры («нет бога, кроме Аллаха»), что равносильно (однако не в полной мере, ибо необходима еще, как известно, и другая формулировка – «И Мухаммед – пророк его». – М.Б.) принятию ислама. Почему это произошло? Почему несгибаемый христианин (я, впрочем, привел и другие соображения по этому поводу. – М.Б.), каким показал себя Афанасий Никитин на протяжении шести лет, в чуждом идеологическом окружении вдруг признал Аллаха? Может быть, это произошло из-за болезни, в бреду (предположение довольно наивное! – М.Б.)? Ведь путешественник умер, не дойдя до Твери, а записки свои составлял перед смертью» (Ахметов С. Как быть с «чичяком»? // Книжное обозрение. М., 1986, № 22. С. 10).

Я вновь настаиваю на том, что «Хожение…» можно трактовать и как роман приключений, но роман, лишенный сцепленного и законченного сюжета, четких линий и законченных сцен, ибо он и не ставит пред собой дерзновенной цели претворить хаос расколотого (в особенности оппозициями Правая Вера // Неправая Вера; Монотеизм // Не-Монотеизм) в гармонизированный космос литературного произведения. Но в общем-то Никитин лишен главных черт авантюрного героя, какового один из классиков современного литературоведения М. Бахтин определил как персонажа, с которым «все может случиться и он всем может стать», лишенного «твердых социально-типических и индивидуально-характерологических качеств, из которых слагался бы устойчивый образ его характера, типа и темперамента». Но особо отметим, что в «Хожении…» сравнительно невысок удельный вес дескриптивной информации об Индии и прочих экзотических для русского средневекового человека восточных странах, в которых побывал Никитин; он, судя по всему, вовсе не стремился обозреть их социальные рельефы, их глубинные мировоззренческие основы и т. п. Дело в том, что «Хожение…» – это роман (воспользуюсь удачным термином С. и В. Пискуновых из их статьи «Между быть или не быть. Натурфилософский роман: опыт прочтения». – Новый мир. М., 1986, № 5. С. 242) «испытания идеи». Стремясь испытать силу воздействия двух, кажущихся ему вначале разнонаправленными импульсов (приверженность к христианству и соблазн отречься от него в пользу ислама), Никитин и наделяет своего героя (ибо он, конечно, отнюдь не тождественен автору!) столь необходимой ему свободой по отношению к кажущемуся вначале ординарным и для русской Wahlfahrtsliteratur сюжету – благополучное возвращение неизменно остававшегося стойким христианином героя на свою же истинно-христианскую отчизну. И если не видеть в «Хожении…» роман не только авантюрный, но и роман «испытания идеи», повествование о герое, склонном к интеллектуально-нравственному экспериментированию (тогда, например, когда он и выдает себя за мусульманина и признается в том, что он не мусульманин), то образ героя анализируемого нами произведения станет совсем неинтересным. На самом же деле в нем настолько сильно не функциональное (ибо, согласно тому же Бахтину, авантюрный персонаж выступает не как «субстанция», а как «чистая функция приключений и похождений»), а субстанциональное начало, что – в отличие от авантюрного героя, этого «вечного и равного себе человека», – герой «Хожения…» не просто меняет роли и положения, но всякий раз переживает своего рода личностное перерождение, как бы умирает и рождается в новом качестве, живя пестрым рядом многих индивидуальных экзистенций. И потому он, узурпирующий чужое имя и чужую судьбу (хорасанский купец-мусульманин), – личность расколотая, «клонированная» в двойнике.

Никитин (или, точнее, его герой) жаждет, вернувшись на Русь, как бы к самому себе, отрешиться от страха, толкавшего его на оборотничество, на протеизм, на изменчивость поведения, детерминировавшуюся искаженным, с позиций искреннего адепта православия (а затем уже, как помним, – и с позиций сторонника трансконфессионального монотеизма), бытием. Стремление это кончилось неудачей, впрочем, совершенно закономерной для того, кто в тогдашней России шел столь экстравагантным «тяжким путем познания». А между тем в уже упомянутой мною статье Б.А. Успенского «Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материалах «Хожения за три моря Афанасия Никитина») – в кн.: «Вторичные моделирующие системы» (Тарту, 1979) доминирует тезис о том, что Никитин якобы стремился всегда и везде остаться «ортодоксальным христианином» (с. 61). Не учитывается, таким образом, что Никитин в период своих скитаний не только находился в поле действия разнонаправленных сил. Он еще вынужден был реагировать на них так, что в итоге его познавательное отношение к ним (назовем эти силы «не– и антихристианскими», подразумевая под первой индуизм, и под второй – ислам) обретало определенную степень самодостаточности. Она, эта степень, расширялась по мере того, как воздействие на него же практически-деятельных и ценностных моментов Абсолютно Чужого (хотя затем уже постепенно – пусть и небольшими дозами – «интимизирующегося») становилось все более опосредованным. Никитин (или, вернее, его герой) был уже, следовательно, в состоянии существовать сразу же в нескольких этнокультурных специфичностях. Под пером же Успенского Никитин – это такой «усредненный представитель» средневеково-русской культуры, который в состоянии функционировать в двух и «только двух мирах – «чистом» и нечистом» («чистое» пространство – это святое, «нечистое» – грешное, т. е. соответственно территории, связанные с Божьей властью и с властью противостоящего Богу начала). Такой «усредненный представитель» есть не что иное, как в общем-то довольно примитивная совокупность из века в век репродуцирующихся связей, которая в состоянии замкнуться только на себя. Нет поэтому места неопределенности и неоднозначности – и, следовательно, Новому в его всевозможных проявлениях. Вследствие того, что онтологический редукционизм занимает едва ли не главное место в концептуально-методологическом аппарате Успенского, автор (и герой) «Хожения…» рисуется им как фактически деперсонализованный индивид. Он действует по раз и навсегда заложенной в него узко-конфессиональной нормативной, аксиологической и обрядово-ритуальной программе, и во имя сохранения своей первоначальной – русско-православной – сущности вынужден сознательно (только сознательно!) избирать ту или иную тактику жизненного поведения.

2 О ее постепенном упадке и распаде см.: Греков БД., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М.—Л., 1950; Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1910; Егоров В.Л., Развитие центробежных устремлений в Золотой Орде // Вопросы истории, 1974, № 8; Пашуто В.Т., Флоря Б.Н., Хорошкевич A.Л. Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М.; 1982; Кучкин В.А. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины (материалы юбилейной научной конференции). М., 1983; Его же. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984; Егоров ВЛ. Историческая география Золотой Орды в XIII–XIV вв. М., 1985.

В статье В.Л. Егорова «Границы Руси с Золотой Ордой в XIII–XIV веках» (Вопросы истории, 1985, № 1. С. 28–29) отмечена роль не только Москвы, но и Литовского и Молдавского княжеств в процессе дезинтеграции золотоордынской державы. В то же время, как указывают М.Д. Ерещенко и Л.Е. Семенова в своей рецензии на книгу «История Молдавской ССР с древнейших времен до наших дней» (Кишинев, 1981), авторы ее преувеличивают роль Молдавского княжества в борьбе с османской экспансией в Юго-Восточной Европе (с. 66, 73 «Истории…»). Между тем, как показывают последние исследования (см.: Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XV–XVI вв. М., 1984), роль княжества в отражении натиска османов в тот период определялась не его силой, а местом, которое оно занимало в системе международных отношений в регионе. По мнению рецензентов, «тенденция к преувеличению прослеживается и при характеристике внешнеполитической роли княжества в XVIII – начале XIX века» (Вопросы истории, 1986, № 5. С. 113). См. также: Гонда Г.В. Молдавия и Османская агрессия в последней четверти XV – первой трети XVI в. Автореф. канд. дисс. Кишинев, 1982; Zachariadou Е.А. Romania and the Turks (1300–1500). L„1985.

3 К числу этих наследников вряд ли надо добавлять и Касимовское ханство, учрежденное московскими великими князьями еще в середине XV в. (см. также: Шишкин Н. История города Касимова с древнейших времен. Рязань, 1891).

4 Pritsak О. Moscow. The golden Horde and the Kazan Khanate from a Poly-cultural Point of View // Slavic Review. V. XXVI. № 4. (Dec. 1967). P. 579.

5 Соответствующий фактический материал можно найти, в частности, в статье: Spuler В. Die Goldene Orde und Russlands Schicksal // Saeculum. VI (1955).

Любопытное свидетельство оставил по этому же сюжету такой вдумчивый и информированный наблюдатель, как имперский посол при дворе Василия III (в 1517 и 1526 г.) Сигизмунд Герберштейн. Он пишет об Иване III, что хотя тот «и был весьма могущественен, однако принужден был подчиняться татарам. Когда приближались татары, он выходил к ним навстречу за город и выслушивал их стоя, тогда как они сидели. Его супруга, которая была родом из Греции (Софья Палеолог. – М.Б.), очень досадовала на это и ежедневно говорила, что она вышла замуж за раба татар; потому она убедила супруга однажды притвориться больным при приближении татар для того, чтобы, наконец, когда-нибудь уничтожить этот рабский обряд. В Московском Кремле был дом, в котором жили татары для того, чтобы знать все происходившее в Москве» и т. д. (Герберштейн С. Записки о Московии (Rerum Moscoviticarum Commentarii). СПб., 1866. С. 22).

6 В.В. Бартольд утверждал: «В XVI в. султаны, занятые борьбой с Западной Европой и Персией, не обратили почти никакого внимания на завоевание русскими нескольких мусульманских государств в бассейне Волги и в Сибири» (Бартольд В.В. Соч. T. VI. М., 1966. С. 429. Курсив мой. – М.Б.). Тем не менее поход крымских и турецких войск на Астрахань в 1569 г. все же состоялся. Он окончился полной неудачей. И однако, не следует, повторяю, совсем уж минимизировать роль «турецкой угрозы» (по такому пути пошел С.Х. Алишев в своей – во многих других отношениях, впрочем, весьма интересной – статье «Присоединение народов Среднего Поволжья к русскому государству» – В кн.: Татария в прошлом и настоящем. Казань. 1975. С. 174). Впрочем, неверно ее, эту угрозу, и преувеличивать (как в свое время сделал Н.А. Смирнов в книге: Россия и Турция в XVI–XVII вв. М., 1946, а позднее, в 1948 г., и Б.Ф. Поршнев, о чем будет сказано ниже).

7 См.: Keenan Е.Г. Muscovy and Kazan: Some introductory remarks on the pattern of Steppe diplomacy // Slavic Review. XXIV. № 3. (Sept. 1965). P. 549.

8 Идея «втянуть Россию в войну с Турцией (которая для Москвы представлялась потенциальным союзником, а не врагом) была крайне утопичной» (Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. М., «Мысль», 1972. С. 181). Зимин продолжает: «Надо воздать должное русским дипломатам. Они оставили у имперского посла (Сигизмунда Герберштейна: речь идет о переговорах с ним в апреле 1517 г. – М.Б.) полную иллюзию согласия России на «единачество» с другими «христианскими державами» для борьбы с «врагами христианства». Это было совершенно необходимо для того, чтобы добиться своей цели – использовать имперское посредничество при заключении выгодного и прочного мира с Великим княжеством Литовским (которое не раз выступало против Москвы в блоке с Казанью и Крымом. – М.Б.) (Там же. С. 181–182). Во второй половине 20-х годов XVI в. Василий III добился «обеспечения безопасности русских земель от опустошительных крымских набегов» (Там же. С. 322. См. также: Смирнов И.И. Восточная политика Василия III. – Исторические записки. 1948. Кн. 27. С. 18–66). И по сей день не утратили во многом свою ценность следующие работы: Карпов Г.Ф. Отношения Московского государства к Крыму и Турции в 1508–1517 гг. // Московские университетские известия. 1865. Прилож. Ч. 1. М., 1865. С. 213–244; Смирнов В.Д. Крымское ханство. СПб., 1807.

9 Суть дела не меняется от того, что вплоть до установления патриаршества в Москве (1589 г.) теорию «Москва – третий Рим» излагали сочинения неофициального толка, и «претендовавший на неограниченную власть Иван Грозный ни разу не сослался на нее в своих многочисленных сочинениях». (Скрынников Р.Г. Учреждение патриаршества в России // Вопросы научного атеизма. Вып. 25. М., 1980. С. 92). Только при Борисе Годунове эта теория впервые стала официальной доктриной (см.: Гольдберг АЛ. Три «послания Филофея» // Вопросы истории русской средневековой литературы. Л., 1974. С. 68–92), выражая притом всего-навсего «стремление ликвидировать неполноправное положение Москвы по отношению к другим центрам православия» (Скрынников Р.Г. Учреждение патриаршества в России. С. 92). Даже независимо от формальной истории доктрины представление о мессианско-гегемонистской роли России – зародившееся еще в киевский период ее истории – с конца XV в. прочно вошло в духовный арсенал русского социума. Что же касается эпохи Ивана Грозного, то как же не вспомнить тут об идеологической программе одного из ближайших в 1549–1553 гг. советников молодого царя – Сильвестра. Между тем митрополит Макарий в своей речи на коронации Ивана IV дал понять, что государю Московскому Сам Всевышний судил владычество над «варварскими» народами, в круг которых включались и мусульмане, и западные христиане (см.: ПСРЛ. XXIV/ 1965. С. 50; см. также: Jebonski J. Muscovy and Kazan… P. 254). He забудем и о том, что у византийцев русские восприняли не только теологическое, но и телеологическое восприятие идеи универсализма и уникального предназначения и самих себя, и своего государства.

10 В своей недавно опубликованной статье «Сибирский поход 1483 г. и его последствия» (Вопросы истории, 1983, № 11) В.В. Каргалов доказывает, что уже Сибирский поход войск Ивана III в 1483 г. привел к вассальной зависимости западносибирских земель от России. Временами прерываясь, она существовала в течение почти всего XVI столетия. А с середины 1580-х годов, после похода Ермака, начался качественно новый этап – прочное освоение Сибири «русскими людьми» (с. 182.). Каргалов проводит мысль о том, что все могущие именоваться агрессией действия Москвы носили на самом деле лишь оборонительный характер от «мусульманских захватчиков».

Поэтому, пишет Каргалов, замысел похода 1483 г. выходил за рамки простой военной экспедиции. Он был связан и с обострением русско-казанских отношений. Казанский «царь» Алегам (Али-хан) занял враждебную по отношению к Москве позицию. Участились его набеги на русские земли, вследствие чего Ивану III «приходилось постоянно держать в волжских городах значительные силы, организовывать военные походы». Казанские феодалы пользовались военной и политической помощью Ногайской Орды, которая, в свою очередь, поддерживала тесные связи с Тюменским ханством. Наконец, в Тюмени укрывались казанские мурзы, противники Москвы. «Складывалось, – подчеркивает Каргалов, – нечто вроде единого антирусского фронта ханств от Волги до Иртыша, что было крайне нежелательно для Русского государства». И только крупномасштабная военная демонстрация могла предотвратить «опасное единение казанцев и тюменцев». «Еще большую опасность представляла реальная угроза подчинения Тюменским ханством вогульских и остяцких племен» (с. 178) и т. д. Как бы то ни было, работа В.В. Каргалова (см. также: Преображенский АЛ. Среднее Поволжье и первоначальное освоение Сибири (конец XVI – середина XVII в.) // Вопросы истории. 1981, № 10. С. 77–89) вновь напоминает о том, какую долгую историю имеет русский Drang nach Osten, какие он принимал широкие масштабы, как упорно и умело велся, притом не только в мусульманские, но и в «языческие» земли (обратим в этой связи особое внимание на аннексию в 1472 г. Перми Великой). Но значит, и не следует исчислять, как это обычно делается в литературе, «рождение русской многонациональной империи» лишь взятием Казани (а вскоре – и Астрахани): я бы перенес эту дату на 80 лет назад, т. е. к 1472 г. Заметим попутно, что не только Казань и Астрахань, но и Сибирь объявлялись «исконно вечной вотчиной» русских государей (Там же. С. 180), что не случайно: Иван III именовал себя и «великим князем Югорским», а Иван IV – «Всея Сибирские земли и северные страны повелитель» (см.: Там же. С. 180, 181). Об экспансии царизма в Сибирь и в прилегающие к ней земли см: Lantzeff G. Siberia in the Seventeenth Century: a Study of Colonial Administration. Berkley, 1943; Raeff M. Siberia and the Reforms of 1822. Seattle, 1956; Denelly A.S. The Russian Conquest of Bashkiria, 1552–1740. New Haven, 1988.

Добавлю сюда и следующее. Л.Н. Гумилев полагает (не приводя, однако, никаких доказательств), что в XIV в. потомки обруселых хазар сменили русское название «бродники» на тюркское «казаки». В XV–XVI вв. они стали грозой степных ногаев и, перенеся войну в Сибирь, добили их последнего хана Кучума. Получив подкрепление от московского правительства, они за один век прошли Сибирь до Тихого океана. Нуждаясь в пополнении, они «охотно принимали в свои отряды великороссов, но всегда отличали их от себя. Всех вместе их принято называть великороссами» (Гумилев Л.H. Этногенез и биосфера Земли. Вып. 2. Л., 1979. Депонированная рукопись. С. 175).

11 Множество доказательств этому в таких, например, работах: Макаров Д.Н. Самодержавие и христианизация народов Поволжья во второй половине XVI–XVII вв. Чебоксары, 1981; Дмитриев ВД. Политика царского правительства в отношении нерусских крестьян Казанской земли во второй половине XVI – начале XVII в. // Вопросы аграрной истории Чувашии. Чебоксары, 1981. В них обстоятельно показан ряд ловких маневров царизма в отношении нетатарских этносов Поволжья, вследствие чего и удавалось добиться желаемых целей по отношению к татаро-мусульманскому населению, всячески его, в случае надобности, изолируя, трансформируя (в особенности посредством христианизации) и ставя ряд его значимых в социальном и военном планах групп на службу московским государям.

12 Московские власти умело использовали и буквально феноменальную продажность правящих кругов татарских ханств, вследствие чего в XVI в. удалось в Крыму, например, создать чуть ли не формально функционирующую «московскую партию» (см. подробно: Сыроечковский B.C. Мухаммед-Гирей и его вассалы // Ученые записки МГУ. Вып. 61, 1940; Новосельский АЛ. Борьба Московского государства с татарами в первой половине

XVII века. М.—Л., 1948). Но такого же рода группировки имелись тогда и в Казанском и Астраханском ханствах, и в Ногайской орде (см.: Шмидт С.О. К характеристике русско-крымских связей второй четверти XVI в. Международные связи России до XVII в. С. 359). Заслуживают, наконец, пристального внимания довольно прочно укрепившиеся и в татарских и в среднеазиатских ханствах пророчества о неминуемом их подчинении «белому царю», т. е. русским (см. подробно: Лилеев Н.В. Симеон Бекбулатович хан Касимовский, Великий князь всея Руси, впоследствии великий князь Тверской. 1567–1616. (Исторический очерк). Тверь, 1891. С. 3–4; Посланник Петра I на Востоке. – Посольство Флорио Беневени в Персию и Бухару в 1718–1725 годах. М., 1986. С. 81). Но – как, впрочем, не раз бывало в истории культуры самых разных стран – атомизирующаяся, ясно сознающая свою шаткость, свою внутреннюю противоречивость и расколотость среда Чужаков казалась нередко их антагонистам воплощением идеалов коллективной солидарности, взаимоподдержки, взаиморасположения. Так, литовский автор XVI в. Михалонис Литвани утверждал, что «татары превосходят нас не только выдержкой и благоразумием, но и любовью к ближнему. Они сохраняют между собой взаимное расположение и оказывают друг другу добро» и т. п. (Цит. по: Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. СПб., 1884. С. 58–59).

13 Так, в 1570 г. русский посол И.П.Новосельцев говорил туркам, что в городах татарских княжичей («царей», «царевичей») – т. е. в Касимове (Городце), Кашире и других – «мусульманские веры люди по своему обычаю и мизгети и кишени держат, и государь их ничем от их веры не нудити, мольбнщ их не рушит, всякий иноземец в своей вере живет» (Цит. по: Путешествия русских послов XVI–XVII вв. М.—Л., 1954. С. 77).

14 В 1948 г. Б.Ф. Поршнев утверждал: «Пока Русь выпрастывалась из плена, которым был куплен европейский прогресс (sic!), Европа не только не приходила ей на помощь, но кропотливо воздвигала против нее то, что позже получило название «восточной барьер»… По мере того, как вырисовывалось завершение борьбы Московского государства с Золотой Ордой, «барьер» делался все более мощным, все более непроходимым» (Поршнев Б.Ф. К вопросу о месте России в системе европейских государств в XV–XVIII веках // Ученые записки Академии Общественных наук». Вып. II. М., 1948. С. 7). Итак, согласно Поршневу, Россия в полном одиночестве противостояла всей Европе, причем и Турция играла тут роль одной из «броневых плит» этого барьера. С критикой данного тезиса выступил в 1961 г. Я.Г. Лурье. Он резонно полагает, что было бы преувеличением считать «московский вопрос» основным в международных отношениях XVI в. и видеть в борьбе с «Московией» главную цель и западноевропейских держав и Турции, хотя первые и стремились натравить «Московита» на «Турка» (см. подробно: Лурье Я.С. Русско-английские отношения и международная политика второй половины XVI в. // Международные связи России до XVIII в. М., 1961. С. 422–423). Впрочем, как заметил Сергей Соловьев, Россия могла успешно воевать с Турцией лишь спустя два столетия, когда «она уже явилась Российской империей и обладала всеми средствами европейского государства» (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. T. VI. С. 142).

15 Там же. С. 424.

16 См.: Записки о Московии XVI века сэра Джерома Горсея. Пер. с англ. Н.А. Белозерской, с предисловием и примечаниями Н.И. Костомарова. СПб., 1909. С. 20, 27, 61, 102.

17 Это был, по Горсею, «настоящий скиф – остроумен, жесток, кровожаден, безжалостен» (Там же. С. 63).

18 Там же. С. 41.

19 В том числе и торговую политику. Основными партнерами России в восточной торговле были Астрахань и Казань, лежавшие на старинном Волжском торговом пути. Его значение во многом и объясняло настойчивое стремление Василия III подчинить своему влиянию Казань (См.: Зимин АЛ. Россия на пороге нового времени. С. 221).

2 °Cм. подробно: Fischer A. W. Muscovy and the Black Sea Slave Trade // Canadian-American Slavic Studies. 1972. № 4. P. 575–594). Еще и в XVII в. крымские татары ежегодно приводили свыше 20 тыс. невольников – и больше всего русских – для продажи в рабство (См.: Забелин И.Е. Посольские путешествия в Турцию в XVII столетии // Русская старина. Сентябрь. 1877. С. 31).

21 На самом деле сюзереном Руси долго была не только Золотая Орда – ханы которой назывались (и этот титул впервые применил к великому князю Василию Васильевичу митрополит Иона) «боговенчанными царями вся Руси» (См.: Дьяконов МЛ. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. СПб., 1908. С. 124), – но и Византия. Уже само по себе принятие православия «делало человека, хотел он того или нет, и даже ведал он это или не ведал», подданным византийского императора; киевский князь «получал определенное место в византийской придворной иерархии, став стольником императора, и последний в глазах не только своих подданных, но и западных европейцев сделался «сюзереном Руси» (Покровский М.Н. Москва – третий Рим // Религия и церковь в истории России. М., 1975, С. 122; см. также: Савва В.И. Московские цари и византийские василевсы. К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей. Харьков, 1901; Щапов Я.Н. К истории соотношения светской и церковной юриспруденции на Руси в XII–XIV вв. М., 1972; Его же. Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в XI–XIII вв. М., 1978). В статье кембриджского историка С.Франклина «История «ромеев» с точки зрения Киевской Руси: аспекты византийско-русских культурных отношений» (Byzantion, 1983. № 2) убедительно показано, что, хотя Киевская Русь никоим образом не подчинялась константинопольскому императору, тем не менее она признавала универсальность империи, иначе говоря, супремацию «императора ромеев» (Р. 507–509). Недаром, отмечает Фрэнклин, русские князья называли себя на своих печатях по-гречески «архонтами», тогда как византийский монарх именовался «василевсом». Можно добавить, что еще в X в. Византия официально присваивала русским государям титулы «архонт» и «игемон» (См.: Литаврин Г.Г. Русско-византийские связи в середине X века // Вопросы истории. 1986, № 6. С. 45).

22 Развитие русского права в XV – первой половине XVII в. М., 1986. С. 257–259.

23 Это термин западногерманского философа Плесснера (см.: Pless-ner Н. Die Frage nachder Conditiohumana. Baden-Baden, 1976).

24 Marcel I. Le mystérre de l’Etre. P., 1951. Vol. 2. P. 270.

25 Строго говоря, «наследников Золотой Орды» уже нельзя причислять к собственно монголам. Захваченная ими «огромная территория с разнообразным населением не могла составить единого целого и распалась на несколько государств, в которых местное население постепенно ассимилировало небольшие отряды монгольских завоевателей, создав новые этносы с разным социальным строем и с разной культурой: золотоордынские татары, т. е. поволжское городское, разумеется, разноплеменное, население, объединенное лояльностью к ханам Чингисидам; степные ногай на западе и восточные кочевники, объединенные в казахские племенные союзы (джусы); узбеки, ойраты, буряты и остатки халха-монголов и бергутов» (Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Вып. 3-й. 1979. Депонированная рукопись. С. 52).

26 Поэтому созидавшаяся империя нуждалась в отлаженном механизме «Совокупной идеологии», с единой же координатной сеткой сложной кооперированной деятельности. Сколь бы ни были действительно серьезны различия – и даже определенные противоречия – между церковными и нецерковными по преимуществу «книжниками», в целом и те и другие являли собой организованный, рационально упорядоченный блок. В нем мыслительная энергия каждого перерабатывалась в общую, объединяющую всех идею и действовала во имя эффективного функционирования всей огромной Имперской Машины, в том числе и в экстремальных для нее режимах, разрабатывая для этого как крупные структурно-понятийные формации (типа «Москва – третий Рим»), так и эмпирические и полу эмпирические формулы.

27 Но вряд ли веским доказательством этому может служить тот факт, что Иван Грозный только суверенов мусульманских Турции и Крыма, с одной стороны, и таких христианских государств, как Англия, Польша и Германская империя, считал равными себе, т. е. «братьями» (Виппер Р.Ю. Иван Грозный. М.—Л., 1944. С. 109). И конечно, ни в коей мере не является свидетельством «мусульманофильства» все того же русского царя то, что он, претендуя на польско-литовский престол, заявлял, будто это его избрание было бы великой честью для поляков и литовцев, поскольку, кроме него, Ивана IV, «да и турецкого султана, ни в одном государстве нет государя, которого бы род царствовал непрерывно через двести лет…» (Там же. С. 114).