Текст книги "Воры. История организованной преступности в России"

Ровшан Джаниев, Ровшан Ленкоранский, был выходцем из южного Азербайджана. Отбыв тюремные сроки в Азербайджане и Украине, он создал базу в Абхазии и намеревался сформировать собственную сеть из «горцев». У него хватало и уверенности в себе, и амбиций. Его преступная организация пустила корни в Азербайджане, Украине и Москве. Кое-кто считал, что он хочет узурпировать роль Усояна в сообществе «горцев», и тот факт, что многие представители старшего поколения авторитетных «азеров» в России желали работать с Усояном, только подогрел это намерение[485]485
  Росбалт, 4 января 2014 года.


[Закрыть].

Это было серьезной заявкой. Джаниев во многом оставался классическим бандитом, верившим в действие, а не в планирование. Он предпочитал сначала стрелять, а потом говорить. За ним тянулся длинный шлейф убийств. Как ни странно, но, похоже, именно его нежелание разбираться в нюансах нравилось рядовым боевикам в других группировках, нетерпеливым и часто недовольным своими главарями-бизнесменами. Он создал себе ауру дерзкого бандита, абрека, – апеллируя к прежним, более простым и более… веселым временам.

В результате ему удалось привлечь молодых преступников самых разных национальностей, причем не только абхазцев и грузин (как его «правая рука», Джемо Микеладзе), но и дагестанцев, армян и даже русских, например Александра Бора (Тимоху), ранее работавшего с Япончиком. Все они были недовольны сложившимся порядком вещей. Некоторые застревали в некоем ничейном «лимбе». К примеру, Тимоха был представителем нового поколения бандитов – «белых воротничков», занимавшимся делами Япончика в США, махинациями на бирже совместно с мафиозной семьей Гамбино[486]486
  Новая газета, 4 июня 2014 года; Росбалт, 9 октября 2009 года; BBC (русская служба), 10 июня 2014 года; Republic, 29 декабря 2016 года.


[Закрыть]. Однако в Москве он оказался не у дел и в полном одиночестве. Ему нужно было быстро найти новых союзников. Впрочем, чаще бывало так, что приспешники Джаниева просто не вписывались в преступный мир путинской России, где правили ушлые предприниматели, а бандиты старой закалки застревали на второстепенных ролях.

По некоторым данным, Усоян обвинил в покушении 2010 года именно Джаниева, хотя, возможно, это было сделано с целью избежать открытого конфликта с Ониани (который считался основным подозреваемым)[487]487
  Московский комсомолец, 16 января 2013 года.


[Закрыть]. Джаниев продолжал сохранять свои позиции в преступном мире, время от времени выпадая из зоны внимания, но в 2016 году был убит в Турции. Вряд ли стоит удивляться такому финалу – не только потому, что он мог быть замешан в смерти Усояна, но и потому, что открыто бросил вызов статус-кво.

Хотя банда Джаниева просуществовала недолго, его успех стал скорее симптомом, а не причиной борьбы поколений и напряжения в отношениях между моноэтническими и другими преступными организациями. Со времен распада Советского Союза и даже в 1990-х годах преступность в России организовывалась в основном по этническому принципу. Но, как и везде, современные тенденции, социальная и физическая мобильность, а также более высокая степень взаимопроникновения различных слоев общества привели к слому прежних границ. Как итальянская мафия времен сухого закона в США включала в себя явных представителей других наций (Голландец Шульц, Меер Лански – соответственно немецко-еврейского и польско-еврейского происхождения), так и в России новые сферы деятельности и нужда в продвинутых союзниках ломали прежние принципы.

Ониани, Усоян и Джаниев давали разные ответы на вопрос, как создать структуру, соответствующую новым временам, при этом не отказываясь полностью от старых методов и принципов лояльности. Усоян предлагал федерацию полуавтономных сотрудничающих групп – своеобразный «горский» эквивалент сетей, доминировавших в славянской оргпреступности. Джаниев собрал альянс разочарованных, честолюбивых и недовольных людей, для которых сломать прежнюю структуру было важнее происхождения. Ни та ни другая модель не стали успешными. Скорее более сильной оказалась безжалостная централизованная модель, предложенная Ониани. Впрочем, вряд ли эта модель окажется долговечной. В бесчеловечной машине Ониани почти всегда доминируют грузины, однако учитывая, что сам Ониани вряд ли стал бы помогать потенциальному преемнику или добровольно управлять процессом передачи власти, его империя, скорее всего, распалась бы после его смерти, если не раньше. Как заметил в 2015 году один из московских следователей, «грузинам [бандитам] потребуется некоторое время, чтобы понять, что их время уже прошло»[488]488
  Комментарий, которым со мной поделился один бывший коллега, Москва, 2016 год.


[Закрыть].

Отличительные черты грузинских бандитов могут быть связаны с культурными характеристиками нации, но скорее это продукт ряда специфических факторов: сильной неофициальной экономики региона в советские времена, борьбы за власть в Грузии после 1991 года, изгнания «воров», а также самих личностей Ониани и Усояна[489]489
  Гэвин Слейд тщательно изучил «идею о том, есть ли что-то особенное в “грузинской ментальности” или национальной культуре, из-за чего власть мафии в стране становится практически неизбежной». Gavin Slade, Reorganizing Crime: Mafia and Anti-Mafia in Post-Soviet Georgia (Oxford: Oxford University Press, 2013), стр. 172.


[Закрыть]. Поэтому становится очевидно, что борьба между этими моделями – лишь последняя отчаянная схватка перед неизбежной ассимиляцией «горцев» в многонациональные и многопрофильные сети преступности, бизнеса и политики современного евразийского преступного мира. Сопротивление бесполезно.

Глава 12
Бандит-интернационалист

Пришел не званый, ушел не драный.

Русская пословица

1990-е… Это были годы шумихи и страха, покуда «русская мафия» – которая воспринималась как единая, монолитная тайная организация – довольно эффективно заменяла прежнюю «пугалку» – советскую угрозу. Директор ФБР Луис Фри полагал, что «русская организованная преступность представляет собой мощнейшую долгосрочную угрозу для безопасности Соединенных Штатов… США противостоит хорошо организованная, хорошо финансируемая, изощренная и жестокая структура»[490]490
  William Webster et al. (eds.), Russian Organized Crime and Corruption (Washington DC: Center for Strategic and International Studies, 1997), стр. 1.


[Закрыть]. По выражению конгрессмена от штата Иллинойс Генри Хайда, «этот международный враг, русская мафия, является для нас смертельной угрозой, как в связи, так и независимо от страны происхождения»[491]491
  House Foreign Relations Committee Hearings on International Organized Crime, 10 октября 1997 года.


[Закрыть]. В 1993 году Дэвид Венесс, занимавший один из руководящих постов в лондонской полиции, предупреждал: «Через пять лет города английской провинции неминуемо окажутся перед лицом угрозы родом из России и стран Центральной и Восточной Европы»[492]492
  Independent, 25 мая 1993 года.


[Закрыть].

Очевидно, что одна из самых поразительных характеристик российской организованной преступности – это скорость и эффективность, с которой она смогла стать по-настоящему глобальным явлением и даже брендом. Ее сетевая, постмодернистская модель не только позволяет преступникам быстро реагировать на новые возможности, но и допускает прием новых участников вне зависимости от их национальности, до тех пор, пока они готовы соответствовать установленным правилам. Первая волна экспансии в Европу состояла в основном из «воров», перемещавшихся в страны со значительным русским населением или – как в случае многих бывших республик СССР или стран Варшавского договора – туда, где у них уже были установившиеся контакты с местными преступниками и коррумпированными чиновниками. Первыми целями стали балтийские государства, Польша и Венгрия, а затем «воры» переместились в Австрию и Германию (где они смогли использовать свои наработанные контакты). Аналогичным образом в список первых целей вошли Израиль (где многие «воры» воспользовались своим реальным или вымышленным еврейским происхождением для получения гражданства) и США.

Однако мир менялся. Серьезная криминальная экспансия начала 1990-х привела к ответным действиям со стороны государств и местного преступного сообщества. Многие «воры» были арестованы, депортированы или просто выдавлены за границу. Но, как и всегда, они сумели адаптироваться. На их родине уже в полный рост шла трансформация уличного «вора» в предпринимателя, «вора-брокера», и это оказалось очень важным для их успешного вхождения в глобальный криминальный рынок. Следующие два десятилетия показали, что это представляет собой значительно более серьезную, хотя и менее эффектную угрозу. Современные русские «воры» не хотят бросать вызов Западу или подрывать его устои. Они скорее предпочитают наслаждаться теми возможностями, которые он предоставляет. И, как правило, совершенно не заинтересованы в том, чтобы перемещаться в глубинку США, Британии и континентальной Европы.

В целом мафии не свойственно мигрировать. Как детально показал Федерико Варезе в своей книге Mafias on the Move, миф о глобализованном и универсальном преступном социальном классе, способном мигрировать в сторону новых возможностей, так и остается мифом. В целом, когда «мафиози оказываются в каком-то новом регионе, обычно это не связано с их желанием; они делают это в силу судебных решений, с целью избежать правосудия или мести конкурентов. Он не ищут новые рынки или новые продукты, а скорее пытаются выйти из неблагоприятной ситуации»[493]493
  Federico Varese, Mafias on the Move: How Organized Crime Conquers New Territories (Princeton: Princeton University Press, 2011), стр. 8.


[Закрыть]. И даже когда они оказываются в новом месте, велики шансы, что они не смогут создать новые преступные предприятия там, где им недостает контактов, а порой и знания местного языка. Варезе обнаружил, что для успеха подобной «трансплантации» необходимы два условия:

Прежде всего, там должны отсутствовать другие мафиозные группы (или представители государственного аппарата, предлагающие незаконную защиту). Приезжим придется приложить слишком много усилий, чтобы закрепиться в присутствии мощного локального конкурента. Кроме того, «трансплантация» мафиозной группы чаще всего будет успешной, если ее присутствие совпадет с внезапным возникновением новых рынков[494]494
  Там же. стр. 8.


[Закрыть].

Наличие рынка при отсутствии уже имеющегося игрока – это редкое и в целом временное явление. Несомненно, организованная преступность из России выступает важным элементом глобального преступного мира, однако она чаще играет роль посредника, чем исполнителей низшего звена. «Воры» становятся бизнес-партнерами локальных групп: продают им героин из Афганистана, отмывают их деньги через все еще мутную российскую финансовую систему и время от времени продают оружие тем, кто знает, как его использовать. В этом смысле даже если русская «мафия» (как ее иногда называют) не становится явной проблемой в какой-либо стране, она может оказывать серьезное влияние на ее жизнь, представляя местным бандам опыт и услуги, к которым в иных обстоятельствах у тех не было бы доступа.

Отсюда возникает вопрос: какую форму приобретает российская и евразийская организованная преступность, перемещаясь за границу? Можно ли сравнить ее с волком, действующим в одиночку или в стае? С кровожадным хищником, убивающим направо и налево? С осьминогом, раскидывающим свои щупальца из безопасной гавани в поисках пропитания? Или же с вирусом, у которого нет ни плана, ни мозгов и который просто заражает подходящих доноров и не имеющих достаточно антител для противостояния болезни? Лично мне представляется, что аналогия с вирусом наиболее уместна, хотя и непривлекательна (и практически всегда подтверждается, несмотря на редкие случаи эффективного стратегического «завоевания»). Эта предпринимательская, распыленная форма преступности позволяет быстро использовать в своих интересах имеющиеся уязвимые места, однако ей легко и дать отпор. Затем она может возникнуть вновь в благоприятных обстоятельствах и снова «заснуть» до поры до времени.

Об определениях

Кто они? Мафия – это почти правительство, только она работает. Серьезно, мафия может стать всем, чем только захочет.

Коля, российский студент, 1996 год[495]495
  Из разговора в Лондоне, 1996 год.


[Закрыть]

Вопрос о том, что же на самом деле подразумевается под «российской организованной преступностью», является фундаментальным. Это важный момент, поскольку часто имеют место интерпретации по аналогии: исследователи проводят параллели между российскими бандами и якудзой с точки зрения вовлеченности в бизнес или между понятиями «воров» и кодексом молчания сицилийской мафии. Этим грешат даже правоохранители в России и особенно за рубежом. Они представляют себе эти преступные группировки в форме традиционной пирамидальной модели, где на вершине находится «крестный отец», пониже – его заместители, а еще ниже – «пехота». И причина, по которой они так думают, заключается в том, что они знакомы с подобными структурами и знают, как с ними обращаться. Я вспоминаю свой болезненный опыт общения в конце 2000-х годов с командой очень толковых и воодушевленных европейских полицейских аналитиков, которые пытались понять, как действовала некая русская группировка. Раз за разом на доске появлялось изображение пирамиды, которое затем исчезало по мере того, как полицейские узнавали все больше о сложности структуры и ее деятельности. В какой-то момент один полицейский в отчаянии поднял руки и сказал: «Да это не банда, а группа френдов из фейсбука!» (думаю, что вы наверняка догадались, о какой стране идет речь).

И в этом есть своя доля истины. Вместо классической иерархической банды, часто связанной с одним этносом, регионом или группой родственников, возникает гибкое, сетевое преступное явление, которое может включать в себя целый ряд направлений бизнеса (как законных, так и нет), практик и даже представителей разных национальностей, обладающее тем не менее четкими и определенными методами. Так что «русская организованная преступность» не обязательно будет состоять из представителей русской национальности, часто не является особенно организованной и не ограничивается лишь преступлениями.

Ниже мы еще поговорим о типах организации и степени, в которой преступники участвуют в некриминальном бизнесе, однако пока что имеет смысл остановиться на степени «русскости» этих банд. На Западе часто используются другие термины. Официальные ведомства используют понятия «евразийской организованной преступности» (принято в ФБР) или «русскоговорящей организованной преступности» (чаще встречается в Европе). Оба этих термина вполне приемлемы – не только по соображениям политкорректности и отказа от выделения определенной этнической или национальной группы. Однако понятие «русскоговорящей организованной преступности» порой бывает неверным по сути; хотя русский и является универсальным языком в этом криминальном мире, армянский бандит со своим двоюродным братом и подельником будет скорее говорить по-армянски, а банды, работающие в США, часто используют английский, особенно в общении с эмигрантами второго или третьего поколения или с местными преступниками. Что касается «евразийской организованной преступности» – несмотря на то что этот термин точнее с описательной точки зрения, он предполагает, что «авторитет» из Санкт-Петербурга, южноосетинский полевой командир / главарь банды и «крестный отец» из Средней Азии, занимающийся наркотиками, организуют свою работу и думают одинаковым образом. Возможно, это самый емкий и полезный термин, однако для целей этой книги мы выбрали распространенное выражение «русская организованная преступность». Но в нашем случае оно относится не только к бандам, состоящим из представителей русской национальности, но и к славянским группам во всем мире, а также к тем, которые хотя и не являются славянскими, но имеют те же культурные и операционные характеристики и поддерживают прямые отношения с самой Россией. Здесь я не ставил целью приводить детальное описание преступных миров всех постсоветских государств – к счастью, на эту тему имеется постоянно растущий корпус научных исследований[496]496
  Информация о грузинском криминальном мире приведена в следующих источниках: Louise Shelley et al. (eds.), Organized Crime and Corruption in Georgia (Abingdon: Routledge, 2007); Gavin Slade, The threat of the thief: who has normative Influence in Georgian Society? (Global Crime, 2007)


[Закрыть].

Проблемные соседи: организованная преступность в постсоветской Евразии

Русские считают, что наша страна принадлежит им. Это не так, но, к сожалению, здесь так много бизнесменов, политиков и преступников, желающих продать им ее.

Молдавский полицейский, 2006 год[497]497
  Из разговора в Кишиневе, 2006 год.


[Закрыть]

Организованные преступные группировки работают в регионах, которые Москва называет «ближним зарубежьем», – то есть в других постсоветских государствах, за исключением балтийских стран. Иногда они формируются прямо на местах, иногда представляют собой ответвления «домашних» групп или действуют в партнерстве с местными бандами. Это двусторонний процесс, хотя порой и смещенный в пользу русских. К примеру, некоторые украинские и даже белорусские банды и преступники действуют в России автономно, вместе с группами с Кавказа. В большинстве случаев русские работают в других странах в партнерстве с местными криминальными авторитетами или с их одобрения, организуя собственные сети или, значительно чаще, предоставляя транснациональные связи, привлекательные для местных бандитов.

Иногда это вызвано тем, что в других странах уже имеется процветающий преступный мир. Хорошим примером может служить Украина, страна, в которой у всех основных русских групп имеются свои интересы, бизнесы, партнеры и подельники и где до сих пор присутствует культура «воров». К примеру, у солнцевских есть многолетние отношения с криминально-политическим «Донецким кланом», служившим силовой базой для бывшего президента Виктора Януковича. В начале 1990-х годов российские банды вели себя сравнительно свободно, однако постепенно местный преступный мир, подпитываемый коррумпированной местной и национальной политической элитой, обрел зрелость. Тарас Кузио предположил, что Украина до Майдана 2013–2014 годов являлась «неосоветским мафиозным государством»[498]498
  Kyiv Post, 27 декабря 2011 года.


[Закрыть]. Как и аналогичное высказывание британского журналиста Люка Хардинга о России[499]499
  Высказывание приведено в книге Luke Harding, Mafia State (London: Guardian Books, 2011), опубликованной в США под названием Expelled: A Journalist’s Descent into the Russian Mafia State (New York: Palgrave Macmillan, 2012).


[Закрыть], эта аккуратная фраза скрывает больше, чем разъясняет. Тем не менее в стране имеется масштабная коррупция, и во многом Украина до Майдана стала напоминать Россию и с точки зрения уровня коррупции, и с точки зрения масштабов «рейдерства», то есть силового захвата предприятий. Структуры организованной преступности там во многом аналогичны российским. Они значительно меньше по размерам и мало интересуются внешним миром, но точно так же связаны с коррумпированной элитой и олигархическим контролем экономики[500]500
  См. Sławomir Matuszak, The Oligarchic Democracy: The Influence of Business Groups on Ukrainian Politics (Warsaw: Ośrodek Studiów Wschodnich, 2012).


[Закрыть].

Впрочем, когда Москва в 2014 году аннексировала украинский полуостров Крым, она сделала это – как будет обсуждаться ниже – при активной поддержке местных «воров». Москва использовала «воров» в Донбассе, юго-восточном регионе страны, и обеспечила их средствами для ведения «прокси-войны» с Киевом[501]501
  Я детально рассматриваю этот вопрос в статье Mark Galeotti, ‘Crime and Crimea: criminals as allies and agents’, Radio Free Europe/Radio Liberty, 3 November 2014.


[Закрыть]. С тех пор Украина занимается болезненными и сложными попытками реализовать мечту Майдана – мечту о демократическом, либеральном, основанном на власти закона государстве, а Москва и Киев погрязли в необъявленной вялотекущей войне, признаков завершения которой на момент написания этой книги не видно. Но при всем этом бандитов все же можно считать «интернационалистами» с точки зрения реализации имеющихся возможностей. Даже если Украина и Россия находятся в условиях виртуальной войны, их преступники продолжают сотрудничать, как и раньше. Один сотрудник СБУ, украинской службы безопасности, с грустью говорил мне о том, что «поток наркотиков через Донбасс в Украину, а затем в Европу совершенно не уменьшился, невзирая на пули, летающие туда-сюда вдоль линии фронта»[502]502
  Из разговора в Киеве, 2016 год.


[Закрыть].

Это лишь одна из моделей, в которых русские бандиты представлены достаточно сильно, однако вынуждены противостоять достаточно хорошо окопавшемуся локальному преступному миру и не имеют возможностей для прямого доминирования или переноса своих порядков на новую почву. Это заметно во многих других областях бывшего Советского Союза, хотя чаще причина состоит в том, что авторитарные режимы ревностно защищают свою монополию на силу принуждения и неформальное влияние и тем самым составляют основную долю в локальном преступном мире. К примеру, в Беларуси неосоветский режим президента Александра Лукашенко держит преступный мир в кулаке, напоминая (как и во многом другом) СССР в 1970-е годы. В богатом на ресурсы и бедном на права человека Азербайджане главные бандитские группы могут выжить только за счет связей с режимом Алиева (и его подкупа)[503]503
  OCCRP, ‘The Azerbaijani Laundromat’, доступно по адресу https://www.occrp.org/en/azerbaijanilaundromat/ (по состоянию на 2 сентября 2018 года); Sarah Chayes, ‘The Structure of Corruption in Azerbaijan’, Carnegie Endowment for International Peace, 2016, доступно по адресу http://carnegieendowment.org/2016/06/30/structure-of-corruption-systemic-analysis-usingeurasian-cases-pub-63991 (по состоянию на 2 сентября 2018 года); Alexander Kupatadze, ‘Political corruption in Eurasia: Understanding Collusion between States, Organized Crime and Business’, Theoretical Criminology 19, 2 (2015), стр. 198–215.


[Закрыть]. В Средней Азии, в таких странах, как Таджикистан, Туркменистан, Казахстан и Узбекистан, один относительно авторитарный режим сменяет другой, но всегда покоится на плечах эксплуатирующей элиты. Если не брать во внимание уличные банды, деятельность которых часто подавляется спецслужбами без особого внимания к юридическим тонкостям, основные преступные организации неминуемо будут либо управляться отдельными элементами государственного аппарата, либо в значительной степени зависеть от них. Они часто выступают в роли агентов, управляющих активами, связанными с коррупцией или растратой государственных средств, либо занимающихся от имени элиты незаконными направлениями бизнеса, особенно транспортировкой наркотиков. Так что в подобных случаях бандиты выступают всего лишь уполномоченными представителями коррумпированных элит.

Вторая модель, заметная в Молдове, Армении и Кыргызстане, предполагает слабость или фрагментарность как местного преступного мира, так и самого государства. К примеру, в Кыргызстане бандиты вывели на улицы боевиков, чтобы свергнуть президента Аскара Акаева в ходе «Тюльпановой революции» 2005 года. В ходе этого процесса они продемонстрировали, что государство неспособно сохранять монополию на вооруженные формирования[504]504
  Erica Marat, ‘Impact of drug trade and organized crime on state functioning in Kyrgyzstan and Tajikistan’, China and Eurasia Forum Quarterly, 4, 1 (2006); Erica Marat, ‘The changing dynamics of state – crime relations in Kyrgyzstan’, Central Asia – Caucasus Analyst, 21 февраля 2008 года.


[Закрыть]. Однако в таких странах преступники, по сути, представляют собой сравнительно большую рыбу в мелких прудах. Сети российского происхождения могут легко перехватить у них бизнес, однако все же считают для себя удобным работать с местными преступниками. Если бы у русских возникла необходимость играть более доминирующую роль, они вполне могли бы ее заполучить, однако местные банды обычно готовы работать с ними, и необходимости в таком доминировании нет.

Грузия имеет совершенно иную модель. Изгнание из страны «воров в законе», оказавшее несомненное влияние на преступный мир, привело не к исчезновению организованной преступности, а скорее к передаче власти новому поколению. До сих пор сохранились тесные контакты между преступниками в самой Грузии и представителями грузинских и других банд «горцев» в России и за ее пределами. Однако состояние отношений между Тбилиси и Москвой с момента военного вторжения России в 2008 году не дает возможностей для широкого проникновения российских преступных сетей в страну. Успех на выборах в 2012 году партии «Грузинская мечта», основанной Бидзиной Иванишвили, миллиардером со значительными деловыми интересами в России, привел к формированию более мягкой политики по отношению к Москве. Но даже в этих условиях у русских нет невостребованных бизнес-возможностей, которые они могли бы быстро и легко использовать в этой стране.

Наконец, на постсоветском пространстве существуют непризнанные псевдогосударства: Приднестровье, Южная Осетия и Абхазия. Возможно, в скором времени к ним добавятся и образования в Донбассе. Они существуют за счет Москвы, и хотя в них имеются свои местные преступные миры – зачастую тесно связанные с политическими лидерами, – их можно считать лишь мелкими игроками, неспособными вступить в серьезную конкуренцию с российскими группами. В результате эти регионы стали свободными экономическими зонами для российских преступных сетей. Однако их привлекательность ограничена относительной изолированностью, небольшой территорией и дурной славой. К примеру, хотя и было заявлено, что Приднестровье превращается в де-факто работающее государство[505]505
  См., к примеру, Helge Blakkisrud and Pål Kolstø, ‘From secessionist conflict toward a functioning state: processes of state– and nation-building in Transnistria’, Post-Soviet Affairs 27, 2 (2011).


[Закрыть], оно было описано в отчете Европарламента как «черная дыра, в которой процветают незаконная торговля оружием, незаконный трафик людей и отмывка преступных средств»[506]506
  Jan Marinus Wiersma, ‘European Parliament ad hoc delegation to Moldova 5–6 June 2002’, European Parliament, июль 2002 года.


[Закрыть]. Оно продолжает в значительной степени зависеть от криминальной и неформальной деятельности, от отмывания денег до контрабанды[507]507
  См. Michael Bobick, ‘Profits of disorder: images of the Transnistrian Moldovan Republic’, Global Crime 12, 4 (2011).


[Закрыть].

Взлет и падение первой волны

Разумеется, бизнес за границей был прежде всего связан с деньгами – но еще и с безопасностью. В 1990-е годы вы не знали, что может случиться в вашей стране завтра, так что хотелось ощущать хотя бы немного стабильности в жизни.

Русско-украинский бандит, 2006 год[508]508
  Из разговора в Киеве, 2006 год.


[Закрыть]

Вне зависимости от развития событий в постсоветской Евразии, казалось, что успехи «воров» в Центральной и Восточной Европе, а также за ее пределами в 1990-е годы опровергают утверждения Варезе о сложности и нехарактерности расширения преступной деятельности вовне. Казалось, что у бандитов есть не только желание выстраивать новые империи, но и возможности для этого. Русские и чеченские банды столкнулись в битве за господство над преступным миром балтийских государств – к примеру, «во время “кровавой осени” 1994 года в Эстонии, стране с населением всего в 1,5 миллиона человек, было совершено около сотни убийств, связанных с организованной преступностью»[509]509
  Walter Kegö and Alexandru Molcean (eds.), Russian Organized Crime: Recent Trends in the Baltic Sea Region (Stockholm: Institute for Security and Development Policy, 2012), стр. 58.


[Закрыть]. Прага некоторое время была штаб-квартирой для представителей всех основных сетей, таких как солнцевская, тамбовская и чеченская, а также Семена Могилевича, бандитского банкира. В 1996 году израильская полиция заявила о том, что в стране работает 35 ведущих российских «воров», и 20 из них либо были участниками солнцевской группировки, либо тесно с ней сотрудничали[510]510
  AFP, 8 сентября 1996 года.


[Закрыть]. Они стали ключевыми игроками в преступном мире Израиля после жестокой борьбы 1996–1998 годов, в результате которой погибли многие из прежних лидеров банд, а сама она стала главной «прачечной» для русских[511]511
  Mark Galeotti, ‘Israel organised crime is fragmented, but growing’, Jane’s Intelligence Review 17, 7 (2005).


[Закрыть].

Однако все это отражало лишь временное преимущество, вызванное диспропорцией между сравнительными ресурсами российских и евразийских банд того времени и местных государственных учреждений, правоохранительных структур и криминальных конкурентов, с которыми они сталкивались. В каком-то смысле можно провести параллель с советским вторжением в Афганистан в 1979 году: захватить основные города и дороги этой разделенной на отдельные регионы бедной страны не составило труда. А вот удержание позиций и умиротворение населения требовало больше политических и военных ресурсов, чем СССР мог или хотел потратить, особенно с учетом того, что сам факт присутствия советских солдат способствовал дальнейшему сплочению оппозиции. После десяти лет войны советские войска покинули Афганистан – но не потому, что потерпели поражение, а из-за того, что постоянно увеличивавшиеся издержки очевидно перевешивали преимущества оккупации и на горизонте не наблюдалось признаков победы. Это было не военное, а скорее бухгалтерское поражение.

Аналогичным образом, в начале 1990-х годов для «воров» имелось множество легкодоступных возможностей. Новые демократические государства Центральной Европы, еще не вошедшей в Европейский союз, были достаточно бедны и унаследовали дискредитированные полицейские силы и анахронические уголовные кодексы, схожие с российским. Полиция не была готова к решению новых задач, а кроме того, у преступников возникли уникальные возможности. Так, в Израиле закон о репатриации, дающий автоматическое право на въезд в страну людям, способным доказать свое еврейское происхождение, оказался весьма притягательной лазейкой для «воров», которые либо соответствовали этому критерию, либо, намного чаще, платили взятки за изготовление соответствующих документов в России. В Соединенных Штатах хороший плацдарм для быстрого расширения деятельности представляли предприятия, принадлежавшие бандитам-предпринимателям (особенно в нью-йоркском районе Брайтон-Бич). В то время даже бандит, украшенный татуировками с ног до головы, мог спокойно получить визу. Чтобы вести дела в Штатах, не требовалось быть семи пядей во лбу, особенно пока местная полиция еще не адаптировалась к новым проблемам и даже не имела в своем составе русскоговорящих сотрудников.

Кроме того, у российских преступников имелись конкретные причины для того, чтобы максимально быстро выводить свою деятельность на международный уровень. Существовало повсеместное (хотя и ошибочное) убеждение в возможности возврата к власти идейных коммунистов или националистически-авторитарного переворота. Это помогает объяснить те экстремальные меры, которые были приняты – с согласия Запада – для того, чтобы гарантировать победу Бориса Ельцина на президентских выборах 1996 года над соперниками-коммунистами[512]512
  Теперь это, хотя и негласно, признает правительство России. Бывший президент Дмитрий Медведев сказал в 2011 году, что «вряд ли приходится сомневаться в том, кто выиграл [выборы]. Это был не Борис Николаевич Ельцин». Time, 24 февраля 2012 года.


[Закрыть]. Это объясняет и стремление бандитов защититься от возможных проблем на родине. С помощью «интернационализации» они могли сохранить потоки своих доходов в альтернативных валютах (компенсируя тем самым негативный эффект от падения курса рубля), обеспечить варианты действий на случай внезапного лишения доступа к основным источникам дохода или получить право жить за границей благодаря гражданству, инвестициям или семейным узам. Все эти способы давали им возможность спастись, если ситуация на родине станет критической.

В свое время этот факт ускользнул от внимания исследователей, правоохранителей и других наблюдателей, включая меня: для многих русских «воров» в 1990-е годы развитие деятельности за границей было направлено скорее не на извлечение дохода, а на инвестиции в личную безопасность. Порой группировки даже теряли лидеров, отказывавшихся от активной работы дома. Кроме того, это делалось из соображений престижа. Бизнес за границей был таким же статусным атрибутом, как яркий импортный лимузин или не менее же яркая молодая спутница отечественного производства. Везде, где предоставлялась возможность, российская организованная преступность вела себя так же, как и прочие этнические банды: преследовала конкурентов или давила на иммигрантов, которым недоставало собственных ресурсов, сильной структуры, да и веры в местные правоохранительные структуры (недавние россияне в США были склонны воспринимать людей в униформе скорее как угрозу, чем как защиту).

Однако многие из этих новых возможностей оказались лишь временными. В целом экономика и правоохранительные структуры Центральной Европы в течение 1990-х годов стабилизировались и развивались, и локальные банды принялись сражаться за контроль над соответствующими рынками. И хотя обычно они уступали конкурентным русским организациям по размерам, реальное распределение сил зависело от ресурсов, доступных каждой стороне именно на театре военных действий. Иными словами, как афганским повстанцам приходилось сражаться не со всей советской армией, а лишь с 100–150 тысячами так называемого ограниченного контингента войск, так и сам по себе масштаб преступной сети был менее значим, чем ее реальные ресурсы в Таллине или Тель-Авиве.

Именно здесь приобретают особую важность отличительные характеристики сети. Традиционная иерархическая структура может – теоретически – быстро увеличить свои ресурсы в случае конфликта. Но если для участия в конфликте не имеется экзистенциальных (крайне убедительных) причин для потенциальных союзников, то сети намного сложнее добыть дополнительные ресурсы. Ей приходится убеждать других участников, отдельных лиц и коллективы, присоединиться к ней – либо расходуя на это значительный социальный капитал, либо обещая серьезную отдачу. Достаточно просто убедить других присоединиться к предприятиям, которые уже доказали свою прибыльность и обещают приток капитала. Хорошим примером может служить торговля афганским героином. С другой стороны, как убедить независимых деятелей преступного мира присоединиться к борьбе с неопределенным исходом или даже имеющей серьезные шансы на проигрыш? Ответ, по мнению Варезе, состоит в том, что это происходит лишь когда люди почувствуют, что у них нет выбора.