Текст книги "Воры. История организованной преступности в России"
Автор книги: Марк Галеотти
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Новые банды
Однако даже этим бандитам-бизнесменам была нужна силовая поддержка, и среди всех форм «пещерного» предпринимательства эпохи Горбачева мало кому удалось развиться так же хорошо, как профессионалам в деле насилия. Российский социолог Вадим Волков называет таких людей «силовыми предпринимателями». Они смогли «монетизировать» свои мускулы, превратив свою способность и желание угрожать или применять силу в серьезный ресурс[313]313
Вадим Волков, Силовое предпринимательство, XXI век (СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012).
[Закрыть]. Многие из них вливались в банды, в которых всегда находилось место для еще одного «быка» (рядового бандита-качка) или «торпеды» (бойца). Однако в иных случаях группы, умело использовавшие силу, становились ядром организованных банд. Особенно выделялись три категории: спортсмены, подпольные культуристы («качки») и «афганцы», ветераны десятилетней войны Советского Союза в Афганистане (1979–1988).
Советский Союз тратил значительные усилия на развитие спорта, как ради урожая медалей в международных соревнованиях, ставших очередным полем боя в холодной войне, так и для создания ресурса в виде физически развитых рабочих и солдат. В 1980-е годы щедрые зарплаты и льготы, характерные для этой области, значительно снизились. Многие спортивные молодые люди (борцы, боксеры и мастера боевых искусств) оказались без работы и какого-либо внимания. Кроме того, в то время активно развивались официальные и подпольные «качалки» и залы для занятий боевыми единоборствами, поставлявшие в банды рэкетиров новых рекрутов.
К примеру, в период с 1985 по 1987 год самым крутым ленинградским бандитом был Николай Седюк, известный под кличкой Коля Каратэ, полученной за навыки в боевых единоборствах. В его группировку входили десятки молодых людей из спортивного клуба «Ринг»[314]314
Константинов, Бандитский Петербург (СПб: Фолио-Пресс, 1997), стр. 140–146.
[Закрыть]. Вадим Волков отмечает, что часть сотрудников и студентов трех высших спортивных учебных заведений города – Института физической культуры им. Лесгафта, Военного института физической культуры (ВИФК) и Школы высшего спортивного мастерства (ШВСМ) – сколотили собственные преступные сообщества. Один из главарей одиозной Тамбовской ОПГ был по профессии тренером, выпускником института им. Лесгафта. Учащиеся ВИФК сформировали так называемую бригаду Швондера, контролировавшую район Финляндского вокзала, а в ШВСМ имелась «бойцовская бригада»[315]315
Вадим Волков, Силовое предпринимательство, стр. 10.
[Закрыть]. Из спортсменов состоял и костяк банды «Уралмаш» из Екатеринбурга, о которой мы поговорим позже.
Под влиянием бригад спортсменов у некоторых уличных банд возник культ бодибилдинга и боевых единоборств. Особенно прославились «любера», которых назвали так по Люберцам, небогатому промышленному московскому пригороду. В начале 1980-х годов бодибилдинг обрел там особую популярность, а подвалы жилых домов превратились в неофициальные тренажерные залы. Молодые «качки» из рабочего класса формировали банды, в которых обычные мелкие преступления сочетались со своеобразной идеологией, где присутствовали и комсомольская риторика, и фашистские замашки, и заметная доля расизма и классовой неприязни[316]316
Дмитрий Громов, «Люберецкие уличные молодежные компании 1980-х годов: субкультура на перепутье истории», Этнографическое обозрение, 4/2006. См. также Svetlana Stephenson, ‘The violent practices of youth territorial groups in Moscow’, Europe-Asia Studies 64, 1 (2012); Hilary Pilkington, Russia’s Youth and its Culture: A Nation’s Constructors and Constructed (London: Routledge, 1994), стр. 141–150.
[Закрыть]. Они приезжали в Москву и обрушивали свою силу на «нерусских», на хиппи или на хорошо одетых московских «мажоров», попадавшихся им на пути. А назавтра они могли драться с неофашистами или просто с бандой конкурентов с соседней улицы.
Поначалу милиция и власти предпочитали закрывать глаза на связанное с «люберами» насилие. Власти видели в них потенциальное оружие против антиправительственных сил, однако уличные банды были не готовы довольствоваться ролью штурмовиков реакционного режима. По мере того как это явление распространялось на другие бедные московские и не только пригороды, стала расти паника, и «люберов» начали считать чуть ли не «вестниками апокалипсиса» грядущего хаоса. Крайне интересно провести параллель между ними и хулиганскими бандами последних лет царского режима. В популярном журнале «Огонек» вышла статья, в которой «любера» изображались не как случайное сборище мускулистых драчунов, а как настоящее движение со своей униформой и своими вожаками, способными за несколько часов собрать сотни «солдат». Статья подлила масла в огонь[317]317
Владимир Яковлев, «Контора “люберов”», Огонек, май 1987 года.
[Закрыть]. К 1987–1988 годам милиция начала преследовать «люберов», однако это лишь ускорило развитие новой тенденции – привлечения этих молодых и горячих парней в организованные банды.
Что касается «афганцев», то даже после окончания войны многие из них были словно «отмечены» и резко отличались от обычных граждан. Участники военного конфликта, который Москва не хотела признавать (в первые годы войны СССР отрицал наличие советских солдат в Афганистане, а ветеранам было приказано помалкивать), часто порицались обществом и игнорировались государством. Государство не выполнило своих обещаний и не предоставило им ни достойного медицинского обслуживания, ни работы, ни нормального жилья. Но это скорее было связано не с предубеждениями против них, а с тем, что они представляли собой политически маргинализованную группу, пытавшуюся биться за ресурсы во времена крайнего дефицита[318]318
Mark Galeotti, Afghanistan: The Soviet Union’s Last War (London: Frank Cass, 1995), стр. 45–102.
[Закрыть]. Так что многих «афганцев» эта ситуация привела к «теневой социализации» и активному противостоянию обществу и его ценностям.
Большинству из миллиона с лишним «афганцев» все же удалось вернуться к нормальной жизни. Однако значительная их часть – около четверти – была тем или иным образом вовлечена в новое ветеранское движение, вступив в Российский союз ветеранов Афганистана (СВА) или другие структуры. Многие из них получили работу в области военно-патриотического образования – важнейшего в СССР, где практически в каждой школе имелся военрук и преподавались основы военного дела для будущих солдат. «Положение о любительских объединениях и клубах по интересам», принятое в 1986 году, заложило первые законные основания для появления независимых групп, объединенных определенной темой. Некоторые «афганцы» занялись активным лоббированием прав ветеранов. Впрочем, эта деятельность редко приносила успех в условиях общесоюзного кризиса, и постепенно эти люди уходили в бизнес – от записи и продажи кассет с песнями афганской войны до создания кооперативов.
Очевидно, что кооперативы «афганцев» значительно меньше прогибались под бандитами. В 1990 году один ветеран описал мне случай, когда двое тощих «шестерок» попытались «наехать» на одноногого продавца в ленинградском киоске: «Он просто постучал в дверь склада, и мы с тремя приятелями показали этим уродам все, чему нас учили в ВДВ. Больше они не возвращались»[319]319
Личный разговор, 1990 год.
[Закрыть].
Ветераны Афгана становились отличными преподавателями физкультуры или боевых искусств, однако некоторые из них постепенно ушли в частные охранные предприятия (ЧОПы), а другие – в криминал. К примеру, СВА организовал собственное ЧОП «Союзник»[320]320
Побратим (газета СВА), № 10 (1991).
[Закрыть]. «Афганцев» охотно брали и на работу в полицию, особенно в ОМОН (Отряд милиции особого назначения) и другие спецслужбы. В 1989 году тогдашний министр внутренних дел Вадим Бакатин говорил, что их колоссальный авторитет и не до конца раскрытый потенциал могут оказаться полезными для противостояния бандитам, спекулянтам, рэкетирам и другим преступникам[321]321
Комсомольская правда, 29 апреля 1989 года.
[Закрыть]. При этом сотрудник подразделения МВД, занимавшегося борьбой с оргпреступностью, признавал, что именно «афганцы» были самыми желанными кандидатами для банд, искавших силовую поддержку[322]322
Красная звезда, 4 октября 1989 года.
[Закрыть].
Для спортсменов и ветеранов афганской войны постсоветские 1990-е годы стали пиком криминальной карьеры. Щедрые налоговые льготы (создававшие возможности для контрабанды) плюс нехватка ресурсов у правоохранителей и почти безграничные возможности для рэкета и коррупции позволили им править бал – вплоть до 2000-х годов, когда постепенно контроль вновь обрели государство и самые обычные бандиты. Однако уже в конце 1980-х было ясно, что в стране возник новый рынок насилия и «обеспечения защиты» и что сила и деньги придут к тем, кто сможет закрепиться на этом рынке самым эффективным образом.
Люди завтрашнего дня
Это уже заметно и в регионах, и здесь, и в Москве: власти внимательно смотрят на представителей организованной преступности… Совсем скоро чиновники будут приглашать их на свои дачи и предлагать сотрудничество. Все идет именно к этому.
Впрочем, самые драматичные события были связаны с коллапсом коммунистической партии, произошедшим вследствие либеральных реформ Горбачева. «Гласность», то есть небывалая открытость в отношении событий и проблем настоящего и ужасов прошлого, лишила коммунистическую партию значительной доли легитимности, а ее остатки были сметены экономическими проблемами, вызванными реформами. Столкнувшись с растущим сопротивлением со стороны обеспокоенной элиты и стремясь к независимости от партийной верхушки, Горбачев окончательно расшатал ее хрупкое единство и перешел к радикальным шагам: развернул кампанию ограниченной демократизации. Либерализация привела к развитию локальных националистических движений, которые, в свою очередь, угрожали самому существованию советского государства (представлявшему собой, несмотря на федеративный статус, многонациональную империю с доминирующим влиянием славянских народов).
В этих условиях чиновники, которые когда-то могли в буквальном смысле распоряжаться жизнью и смертью «воров», оказались заняты другими заботами. Порой им нужны были услуги «воров» – например, для того чтобы обеспечить нужное количество голосов на выборах или, что случалось чаще, просто сколотить состояние на черный день после того, как они лишатся своих должностей. Когда запахло жареным, даже центральный аппарат компартии начал делать заначки[324]324
Karen Dawisha, Putin’s Kleptocracy: Who Owns Russia? (New York: Simon & Schuster, 2014).
[Закрыть]. В 1990 году секретным распоряжением он поручил КГБ создать сеть счетов и компаний, негласно связанных с партией, на тот случай, если она больше не сможет рассчитывать на государственные средства. Из государственных источников на сотни таких счетов были выведены неизвестные суммы денег – возможно, миллиарды долларов. Ключевым участником этого процесса был Николай Кручина, управляющий делами ЦК КПСС. Он был одним из немногих людей, знавших, куда именно уплывают деньги. Во время хаоса, сопровождавшего незадачливый антигорбачевский путч в августе 1991 года, он то ли выпал, то ли выпрыгнул, то ли был выброшен из окна своей квартиры на пятом этаже[325]325
Кручина оставил предсмертную записку, в которой выражал страх за свое будущее, однако многие сомневаются в том, что он действительно покончил с собой, с учетом того, что его смерть была выгодна очень многим людям.
[Закрыть]. Деньги официально так и не были найдены, однако не приходится сомневаться в том, что у многих участников того процесса, начиная от сотрудников КГБ и заканчивая бухгалтерами и партийными чиновниками, было немного причин кручиниться из-за его неожиданного и стремительного ухода.
В совокупности все эти события указывали на то, что контуры откровенного бандитизма 1990-х стали заметны уже в конце 1980-х. Организованная преступность обретала новые силы, уверенность и богатство. На смену небольшим и разрозненным бандам 1970-х, духовным преемникам криминальных «артелей» царских времен, приходили новые, большие и мощные группировки. Нарастала и межэтническая напряженность, которая вскоре взорвалась масштабными актами насилия. К примеру, начиная с 1988 года в Москве явным стало противостояние между славянскими бандами и «чеченской братвой» и ее кукловодами на Северном Кавказе. Названия банд под руководством чеченцев, таких как Автомобильная и Останкинская – в честь районов, которые они контролировали, – начали все чаще всплывать в публичных дискуссиях[326]326
Российские милицейские ведомости, сентябрь и октябрь 1993 года.
[Закрыть]. В том же году в статье, опубликованной во влиятельной «Литературной газете», признавалось возникновение нового мира: «Всего лишь пять лет назад вопрос о существовании мафии в нашей стране заставлял руководителей МВД СССР удивленно поднимать брови и покровительственно усмехаться: “Что, детективов начитались?”»[327]327
Литературная газета, 20 июля 1988 года.
[Закрыть]
Ко времени, когда Горбачев был вынужден признать неизбежное и подписать в конце 1991 года документ о своей отставке и фактическом распаде СССР, организованная преступность уже обрела заметное и мощное присутствие на улицах, в экономике и даже на политической сцене. За несколько дней до распада Советского Союза около 30 известных воров со всей страны собрались на сходку на даче недалеко от Москвы[328]328
Stephen Handelman, Comrade Criminal: Russia’s New Mafiya (London: Michael Joseph, 1994), стр. 18–20.
[Закрыть]. Они намеревались обсудить некоторые проблемы советского преступного мира, несмотря на то что само советское государство уже находилось при смерти. Им удалось договориться относительно совместных действий против банд кавказцев и в целом найти компромисс в вопросе раздела страны.
Однако то, что в других условиях могло бы показаться чудом координации, в реальности не нашло воплощения. Коллапс СССР изменил все прежние установки, открыл массу новых возможностей и втянул российский преступный мир в жестокую схватку за рынки и сферы влияния без какого-либо учета государства или правоохранительных органов. В прежние времена бандиты были самым слабым партнером в преступном триумвирате с коррумпированными чиновниками и магнатами черного рынка. Теперь, хоть и ненадолго, они обрели доминирующую роль. Подводя итог, скажу, что если Горбачева можно назвать повитухой российской оргпреступности, то первый президент постсоветской России Борис Ельцин выступил в роли ее кормилицы.
Глава 8
«Дикие девяностые» – расцвет «авторитетов»
Двум медведям в одной берлоге не ужиться.
Русская пословица
Опасна жизнь человека, желающего стать королем, – а особенно если она оценивается в сумму, за которую можно купить бюджетный автомобиль марки «Жигули». Отари «Отарик» Квантришвили был человеком атлетического телосложения, который даже в возрасте 46 лет обладал небывалой мощью. В свое время он занимался борьбой и мог бы стать чемпионом, однако на его спортивной карьере был поставлен крест после срока, отбытого за изнасилование. Он был весьма предусмотрителен – было известно, что он очень часто носит под костюмом пуленепробиваемый жилет. Видимо, именно поэтому снайпер, застреливший Квантришвили на выходе из любимой бани, целился так, чтобы три пули прошли через отверстие в жилете на уровне рукава.
Это произошло в апреле 1994 года. Президентом страны был Борис Ельцин, а новое, постсоветское российское государство проходило период бурных колебаний, когда заказные убийства не казались чем-то особенным. Но даже в этих условиях убийство Квантришвили стало поворотной точкой в истории преступного мира страны. Этнические грузины Квантришвили и его брат Амиран были участниками банды Монгола: Амиран занимался шулерством, а Отари – силовой поддержкой. Когда банда распалась, Отарик организовал собственную. В нее вошло несколько спортсменов, в том числе Александр Бык, чемпион по дзюдо, и боксер Иван Цыган. Банда занималась разными видами преступной деятельности, от рэкета и «крышевания» до незаконных операций с валютой[329]329
Вячеслав Разинкин и Алексей Тарабрин, Элита преступного мира: цветная масть (М.: Вече, 1997), стр. 17.
[Закрыть].
Однако вскоре Квантришвили переместился в относительно законный бизнес и стал одним из тех бандитов-предпринимателей, которые в полной мере воспользовались плодами либерализации 1980-х. Он создал «Фонд социальной защиты спортсменов», который давал ему возможность нанимать и содержать боевиков, а также заниматься контрабандой и деятельностью на черном рынке. Затем в 1988 году он основал ассоциацию «XXI век». Ассоциация занималась организацией концертов и благотворительных мероприятий, заявляла о сборе средств для поддержки спорта, однако на самом деле служила прикрытием для преступных операций. Еще одно из его предприятий (имевшее в своем названии слово «академия», но представлявшее по форме закрытое акционерное общество) получило в 1993 году освобождение от налогов и пошлин на экспорт и импорт от самого Бориса Ельцина. Вместо спортивного обучения академия занималась посредничеством при продаже сотен тысяч тонн российского алюминия, цемента и титана за границу, а также при импорте и распространении через сети торговых киосков, монополизированных организованной преступностью, импортных потребительских товаров на многие миллионы долларов[330]330
New York Times, 14 апреля 1994 года.
[Закрыть].
Тем не менее Квантришвили не только избежал преследования, но и стал своего рода знаменитостью. Хотя на словах он и отрицал свой преступный статус, но всегда сопровождал это утверждение многозначительным кивком и подмигиванием. В 1990 году его сфотографировали на теннисном матче рядом с Ельциным[331]331
Federico Varese, The Russian Mafia: Private Protection in a New Market Economy (Oxford: Oxford University Press, 2001), стр. 184.
[Закрыть]. Он стал полноправным членом высшего общества Москвы. Подружился с певцом Иосифом Кобзоном, которого часто называют «русским Фрэнком Синатрой» из-за тесных связей с предполагаемыми бандитами[332]332
Там же, стр. 181; Moscow Times, 25 апреля 2012 года; Alexander Kan, ‘Profile: Iosif Kobzon: Russian crooner and MP’, BBC News, 17 февраля 2015 года, https://www.bbc.co.uk/news/world-europe-31497039 (по состоянию на 10 августа 2018 года).
[Закрыть], а также со звездой шансона Александром Розенбаумом, сказавшим на похоронах Квантришвили, что «страна потеряла, не побоюсь этого слова, лидера»[333]333
Валерия Башкирова и др., Герои девяностых: люди и деньги – новейшая история капитализма в России (М.: Коммерсант/АНФ, 2012), стр. 254.
[Закрыть].
Квантришвили стал умнейшим «политиком» преступного мира. До какого-то момента он умело лавировал между другими конкурирующими бандами, в основном чеченскими и русскими, однако, судя по всему, это вскружило ему голову. В конце 1993 года он заявил, что идет в политику, и основал партию «Спортсмены России». В то же время он четко дал понять московским криминальным кругам, что намеревается стать королем преступного мира столицы. Несомненно, он был самой могущественной личностью в городе. Однако он так и не смог в полной мере принять природу «воровского мира», основанного на равноправии и бунтарстве против системы. В 1994 году лидеры других банд города провели сходку. Они решили, что Квантришвили должен умереть, и поручили операцию по его устранению Сергею Буторину, главе ореховско-медведковской банды. Вскоре после этого Квантришвили был застрелен «правой рукой» Буторина, Алексеем Шерстобитовым (Лешей Солдатом). Его смерть послужила наглядным уроком того, что никакой вор – а в особенности грузин – никогда не станет боссом всех боссов (в итальянском стиле). Как позже выразился один из присутствовавших на этой встрече, «Москва – это вам не Сицилия»[334]334
Из разговора в Москве, 2005 год.
[Закрыть].
Шерстобитов, обвиненный в убийстве 14 лет спустя, получил в награду за свое снайперское искусство автомобиль «Лада»[335]335
Коммерсант, 30 сентября 2008 года.
[Закрыть], а в преступном мире вновь началась борьба под девизом «Все против всех», словно зеркало отражавшая хаос, царивший в стране. В 1990-е годы Россия прошла через множество финансовых и политических кризисов в попытках определить себя и свое новое место в мире, а ее преступный мир почти целое десятилетие активно продвигался в разные области экономики и общества. Банды, участвовавшие в разделе территорий, развивались, распадались, объединялись и яростно воевали между собой. Это было десятилетие стрельбы из проезжавших автомобилей и мотоциклов, бомб, подложенных под машины, и отъемов целых отраслей при полной беспомощности сил правопорядка. В 1994 году президент Ельцин заявил, что Россия стала «крупнейшим мафиозным государством в мире»[336]336
Associated Press, 7 июня 1994 года.
[Закрыть]. Казалось, что он чуть ли не гордится этим; безусловно, он не особенно старался остановить происходящее, а его приспешники были активно вовлечены в криминализацию страны. По мере того как структуры преступного мира обретали более четкие формы и строились новая иерархия и территориальные границы, из этой анархии рождался новый порядок. Что касается «воров», то для их мира пришло время очередного «обновления» и перестройки, в соответствии с новыми потребностями и возможностями времени.
«Сверхдержава преступности»
Годы президентства Ельцина обеспечили организованной преступности идеальный инкубатор для развития. Это было время невероятных изменений, включавших, помимо прочего, увеличение разрыва между богатыми и неимущими. Москва тонула в неоновых огнях, а бронированных лимузинов «мерседес-бенц» в России продавалось больше, чем во всем остальном мире вместе взятом. Однако в то же самое время у входа в метро стояли отчаявшиеся пенсионеры, продававшие все, что у них оставалось, – кто стул, кто полупустой тюбик зубной пасты или обручальное кольцо, – чтобы хоть как-то свести концы с концами. А милиции, с ее устаревшим арсеналом и жалкими зарплатами, зачастую недоставало даже бензина и патронов. Как-то раз меня пригласили прокатиться с патрулем по району Гольяново на востоке Москвы – далеко от достопримечательностей и лакомых местечек для застройщиков. Когда на меня надели пуленепробиваемый армейский жилет, я напрягся. И еще больше – когда я увидел в нем аккуратные отверстия от пуль на груди и на спине. Поэтому я уже не удивлялся, что «патруль» несся по главным улицам района на высокой скорости, врубив мигалку, а милиционер рядом со мной судорожно сжимал в руках автомат. Машина так и не остановилась до тех пор, пока мы снова не оказались в безопасности у милицейского отделения. Не возникало впечатления, что вот они – истинные хозяева улиц, и мне пришли на ум царские полицейские, которые заходили в трущобы только по крайней необходимости, да и то толпой.
Отчаянное желание максимально быстро приватизировать государственные активы привело к тому, что многие из них оказались в руках преступников, причем по бросовым ценам. А ограниченная демократизация привела к появлению коррумпированных вотчин, напоминавших городские районы Америки в период между двумя войнами, знакомые по триллерам Дэшила Хэммета. Впрочем, в этих районах, в отличие от их исторических родственников, были и «калашниковы», и интернет. Возможно, самым неприятным в этой ситуации было всеобщее ощущение небезопасности и неопределенности; новые законы противоречили друг другу, а прежде непоколебимые истины исчезли. Если кто-то не отвечал по своим обязательствам или не возвращал долги, то какой смысл было идти в коррумпированный суд, не имевший реальных полномочий? А если вам нужна была защита и безопасность, стоило ли обращаться в милицию, если она была коррумпированной и неэффективной? Само собой, именно в это время новую силу обрела именно организованная преступность, этакий предприимчивый Робин Гуд, готовый предложить все услуги по списку – но за плату.
Это был период масштабного эксперимента по строительству нового государства в разгар экономического кризиса. В период между 1991 и 1998 годами после коллапса российских рынков акций, облигаций и валюты показатель ВВП упал на 30 процентов, росла безработица, а уровень инфляции достиг к 1999 году 2500 (!) процентов, и лишь затем, в течение следующего десятилетия, снизился до приемлемых значений – но только после того, как у населения испарились накопления, а девальвация оказала свое положительное влияние[338]338
William Cooper, Russia’s economic performance and policies and their implications for the United States, Library of Congress Congressional Research Service, June 2009, стр. 2.
[Закрыть]. К 1999 году свыше трети россиян жили ниже уровня бедности. Торопливая и плохо продуманная приватизационная кампания привела к тому, что государственные активы попали в частные руки за малую долю их подлинной цены. Этим воспользовались те, кто к тому моменту уже имел деньги и связи: коррумпированные чиновники, подпольные предприниматели и преступники.
Бандиты помогали политикам (а порой и подкупали их) с самого зарождения российской демократии – применяя присущие им «уличные» методы для обеспечения нужного количества голосов и обхода конкурентов, так что они смогли воспользоваться схожими механизмами и во время приватизационной кампании. Некоторые самые предприимчивые преступники просто воспользовались возможностью легализовать свои незаконные доходы. В 1992–1994 годах реформаторы, отчаянно пытавшиеся избавиться от государственной собственности, приняли программу ваучерной приватизации. Каждый гражданин страны получил ваучер номиналом 10 000 рублей. Эта цифра может показаться внушительной, но к концу 1993 года она была равна примерно 8,30 доллара США. Ваучер можно было обменять на акции компаний, от которых избавлялось государство. Многим гражданам России, не уверенным в том, будет ли у них завтра кусок хлеба, обещание больших дивидендов в отдаленном будущем казалось совершенно абсурдным. Большинство продало свои ваучеры за небольшую долю от их стоимости. На российских улицах городов стояло множество людей с объявлениями «Куплю ваучер» и ворохом купюр в кармане. Кое-кто из них делал это по своей воле, однако многие работали на организованную преступность (во время своего визита в Москву в 1993 году я видел, как эти группы развозили по точкам, и у каждой был старший). Так мошенники собирали значительные объемы ваучеров и либо сами использовали их, либо перепродавали менеджерам, желавшим приватизировать свои предприятия, или только появившимся олигархам. Таким образом, российская оргпреступность с самого начала была не просто участником новой развивающейся системы, но участником заинтересованным, способным придать ее эволюции определенную форму.
В целом это было время правового, культурного и социального кризиса. Законы переписывались на лету и поэтому часто противоречили друг другу. К примеру, хотя Россия уже стремилась стать страной с либеральной рыночной экономикой, старый советский закон о «спекуляции» – официально не разрешенной торговли с целью получения выгоды – еще многие годы сохранял свою силу. Полиция и суды тонули в исках и жалобах, им недоставало финансирования, они были деморализованы и не уверены в том, какую роль должны играть в новых условиях. «Капитализм» слишком часто воспринимался как разрешение зарабатывать деньги любыми доступными способами, и поэтому ельцинская эпоха была отмечена почти тотальной экономической анархией. Банды и коррумпированные чиновники с одинаковой жадностью грабили экономику. В частности, это привело к консолидации локальных криминализованных структур и выхолащиванию оставшихся государственных учреждений. Даже благотворительные организации часто оказывались полем боя между преступными группировками. Так, в результате взрывов погибли один за другим два руководителя Союза ветеранов афганской войны, получавшего значительные налоговые льготы. Границы между политикой, бизнесом и преступностью были размытыми, а то и просто отсутствовали. Преступники и политики открыто сотрудничали, а инструменты и методы организованной преступности постепенно пронизывали всю систему в целом.
На тот момент российский преступный мир был охвачен почти десятилетней войной между бандами, их союзниками и покровителями за территорию и ресурсы. Бандиты постоянно вступали в схватки между собой. К примеру, банда Шкабары – Лабоцкого – Гнездича, созданная в Новокузнецке в 1992 году двумя бывшими десантниками, завоевав доминирующую роль в регионе, решила испытать новые возможности в Москве. Но они тут же встретили противостояние люберецкой группировки, самой крупной в городе. Приезжие смогли победить их в вооруженной схватке. Однако через какое-то время эта группа начала расшатываться. Один из ее главарей посчитал, что его подчиненный претендует на его место. Он попытался справиться с конкурентом, подложив тому бомбу, однако сам был ранен во время взрыва и вскоре застрелен своим чудом спасшимся «партнером». Того можно понять. Тем временем в Новокузнецке начала действовать новая банда. Однако трое киллеров, посланных, чтобы убить ее главаря, потерпели неудачу. Двое из них были убиты в наказание своим же паханом, а третьего отправили обратно – убрать-таки конкурента (и на тот раз он справился). В результате участников этой банды начали называть в криминальном мире «одноразовыми» из-за «текучки кадров». Гремучая смесь страха, жажды мести и алчности привела к серии внутренних убийств, в результате которых к 1995 году группа фактически перестала существовать[339]339
Коммерсант, 2 июня 1995 года.
[Закрыть]. Этот пример наглядно иллюстрирует три черты того времени: банды расцветали и угасали вне зависимости от боевой мощи и сплоченности, причем первая достигалась куда легче. То было время анархии в преступном мире, и для действий бандитов не существовало практически никаких ограничений, ни внутренних, ни внешних. Ситуация была в высшей степени неустойчивой.
Рынок «охранного бизнеса» и его «понятия»
По мере угасания роли государства и роста организованной преступности бизнесмены начали воспринимать банды как альтернативного поставщика услуг, «крыши», крайне важной для любого предприятия в неопределенные времена: «Чем сильнее дождь, тем крепче должна быть крыша»[341]341
Tobias Holzlehner, “The harder the rain, the tighter the roof ”: evolution of organized crime networks in the Russian Far East, Sibirica 6, 2 (2007), стр. 56.
[Закрыть]. Вадим Волков писал о «силовом предпринимательстве как… организациях, созданных для повышения эффективности коммерческого использования силы»[342]342
Вадим Волков, Силовое предпринимательство, XXI век (СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2012).
[Закрыть], а профессор Федерико Варезе применил в отношении России модель мафии, описанную исследователем Диего Гамбеттой как «особый тип организованной преступности, специализирующийся на определенном виде преступной деятельности: предоставлении защиты»[343]343
Varese, The Russian Mafia, стр. 4 (курсив в оригинале).
[Закрыть]. По сути, речь шла о том, что насилие и угрозы можно монетизировать на рынке, где множество поставщиков конкурирует по цене, эффективности, надежности и репутации «бренда». В этом контексте защита означала не только сохранение положения, но и гарантию честного отношения. Суды были коррумпированы, и даже если они выносили решение в вашу пользу, при его реализации могли возникнуть немалые проблемы, к тому же еще оно могло растянуться во времени. И часто самое большее, на что они были способны, – это потребовать выплату долгов или компенсации ущерба по первоначальной ставке. Даже при заметном снижении темпов инфляции по сравнению с началом 1990-х она оставалась сравнительно высокой (в 1999 году ее уровень был равен 37 процентам); соответственно, долги быстро обесценивались. В результате бизнесмены предпочитали обращаться к бандитам за разрешением споров и реализацией принятых судом решений. Это имело смысл даже в случаях, когда гонорар за такую работу составлял 50 процентов спорной суммы[344]344
Петр Скобликов, Взыскание долгов и криминал (М.: Юрист, 1999), стр. 76–81.
[Закрыть].
По словам Владимира Вышенкова, следователя, переквалифицировавшегося в криминального журналиста, «после того как рынок возник, его нужно регулировать. Что это значит? “Ты прав, а ты неправ. Отдай ему то, что должен”. Кто будет этим заниматься? Внезапно спортсмены нашли для себя подходящую нишу. Они вышли на этот рынок и говорят: “Мы сами решим, кто прав, а кто нет. Но за это мы будем собирать с вас налоги”»[345]345
Carl Schreck, ‘Blood sport: the rise of Russia’s gangster athletes’, Radio Free Europe/Radio Liberty, 8 мая 2016 года.
[Закрыть]. Первыми, кто уловил эту возможность, действительно были спортсмены, обычно борцы, боксеры и мастера боевых искусств, однако за ними последовали другие – от коррумпированных милиционеров до чеченцев, от ветеранов афганской войны до уличных банд.
Вскоре этот процесс принял институциональные черты и оказался встроенным в национальные и локальные социальные, экономические и политические структуры. Эти «силовые партнерства» (термин Волкова) могли быть разовыми или долгосрочными, а их деятельность обходилась в 25–30 процентов от доходов компаний[346]346
Волков, Силовое предпринимательство.
[Закрыть]. Бандиты все чаще действовали через легитимные структуры – благотворительные фонды, холдинговые компании или частные службы безопасности, – и у них практически пропала необходимость вымогать деньги с помощью угроз и откровенного насилия.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
