Текст книги "Воры. История организованной преступности в России"
Автор книги: Марк Галеотти
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Представляется также, что, если взять силовую часть спектра деятельности спецслужб, ряд приписываемых им убийств был совершен по их приказанию «засланными казачками». По всей видимости, именно так были организованы убийства нескольких сторонников чеченских и других северокавказских боевиков в Стамбуле. Так, Надим Аюпов, которого турецкие власти обвиняют в убийстве трех предполагаемых чеченских террористов по поручению ФСБ, был участником московской организованной преступной группы, которая ранее занималась угоном автомобилей[686]686
Hürriyet, 19 февраля 2014 года; ‘Have Russian hitmen been killing with impunity in Turkey?’, BBC News Magazine, 13 декабря 2016 года.
[Закрыть]. Вероятно, что «казачки» могут участвовать и в поддержке связанных с Россией полувоенных организаций, таких как «Национальный фронт» в Венгрии. Скорее всего, они сыграли свою роль и в попытке государственного переворота в Черногории в 2016 году, цель которого состояла в том, чтобы не допустить вступления страны в НАТО[687]687
Mateusz Seroka, ‘Montenegro: Russia accused of attempting to organise a coup d’état’, OSW, 6 марта 2017 года.
[Закрыть].
Четвертая криминальная война: оборотная сторона
Честно говоря, порой мы даже не знаем, кто они на самом деле – разведчики или преступники. Однако факт состоит в том, что даже если они и занимаются какой-то разведдеятельностью здесь, в Германии, то в России они, как и прежде, занимаются хищениями, воровством и рейдерством. Не знаю, приносят они Кремлю больше пользы или вреда. Если бы я был Путиным, то обращал бы больше внимания на то, что они делают дома.
Такое слияние государства и преступности несет для Москвы серьезные риски. Легко понять искушение, имеющееся у Владимира Путина. Россия находится не в лучшем положении для демонстрации статуса великой державы или вызова Западу. Численность ее вооруженных сил меньше, чем совокупная численность европейских стран НАТО (даже без учета Канады и США). Масштабы ее экономики меньше, чем у штата Нью-Йорк[689]689
Mark Perry, ‘Putting America’s ridiculously large $18T economy into perspective by comparing US state GDPs to entire countries’, AEIdeas, 6 июня 2016 года.
[Закрыть]. Однако российский авторитарный режим способен концентрировать ресурсы на достижении своих целей; Путин может не беспокоиться о подотчетности демократическому обществу. Кроме того, он обладает комбинацией прагматизма и безжалостности для реализации любых плывущих в руки возможностей. Преступный мир России может серьезно мешать социальному, политическому и экономическому развитию страны, однако может использоваться (и используется) как инструмент внешней политики в первой преступно-политической войне в мире.
Но удалось ли Кремлю правильно рассчитать риски? Речь идет не только об очевидном падении позиций России в мире, но и о том, что контакт с «ворами» еще сильнее коррумпирует офицеров государственной безопасности, которых бывший директор ФСБ Николай Патрушев назвал «новым дворянством России»[690]690
Комсомольская правда, 20 декабря 2000 года.
[Закрыть]. Их привилегированный статус, отсутствие эффективного внешнего контроля и использование незаконных методов в повседневной работе превращают спецслужбы в инкубаторы для преступных сетей. Как отмечали журналисты Андрей Солдатов и Ирина Бороган, лучшие в России независимые исследователи деятельности спецслужб:
В советское время сотрудники КГБ представляли собой элиту. Но когда СССР прекратил свое существование и Россия окунулась в реальность нового капитализма, лишь очень немногие из офицеров КГБ заявили о себе как успешные бизнесмены. Их очень быстро обошли более молодые и активные олигархи. Ветеранам КГБ пришлось довольствоваться вторыми и третьими ролями: они возглавили службы безопасности в бизнес-империях[691]691
Андрей Солдатов и Ирина Бороган, Новое дворянство. Очерки истории ФСБ (Юнайтед Пресс: 2011).
[Закрыть].
Как же выглядят эти «успешные бизнесмены»? Позвольте рассказать вам о Сергее (по очевидным причинам его настоящее имя здесь изменено), полковнике ФСБ, с которым я несколько раз встречался в Москве. Это толковый, солидный человек, достаточно образованный и собранный. Он вспоминает 1990-е годы как «проблемное время» и несколько раз в разговорах со мной упоминал о своей искренней убежденности в том, что «Путин был послан Богом, чтобы спасти Россию». У меня нет сомнений в том, что он так же коррумпирован, как и его бывшие коллеги. Он родился в рабочей семье, учился в университете, затем (по не вполне ясным причинам) отслужил в армии младшим офицером, после чего поступил в КГБ, а в 1991 году перешел в новообразованную спецслужбу. Судя по всему, он не получал наследства, его жена не работает, однако он владеет большим домом в пригороде Москвы со всеми атрибутами московского нувориша: от гаража на три машины (Range Rover для него, BMW для жены и Renault для постоянно живущей в доме прислуги) до импортных мраморных столешниц, огромных телевизоров с плоскими экранами почти на каждой стене и бани в саду.
Насколько я понимаю, Сергей занимается оказанием услуг. Положение в ФСБ обеспечивает ему доступ к богатейшим информационным ресурсам, доступным спецслужбам в условиях авторитарного государства. Если вы хотите «прессануть» богача и вам нужно в точности знать, сколько у него денег, или же вы хотите знать, кто реально стоит за интересующей вас компанией, или просто хотите получить номера личных мобильных телефонов какого-то человека и его любовницы, вы можете обратиться к Сергею. Вполне возможно, что все это не мешает ему хорошо исполнять основные обязанности, но его ресурсы и возможности доступны и для клиентов, готовых ему платить. Судя по всему, большинство его клиентов происходит из сферы бизнеса, однако в современной России, где миры бизнеса, преступности и политики свободно пересекаются, одно не исключает другого.
Чем больше спецслужбы используют в качестве активов преступников, будь то хакеры или убийцы, и чем чаще с ними контактируют, тем выше риск того, что они скомпрометируют себя и куратор превратится в исполнителя. К примеру, в 2012 году Джеффри Делайл, лейтенант канадского ВМФ, был арестован за шпионаж в пользу ГРУ. Он работал в международном аналитическом центре «Тринити», который собирал информацию не только спецслужб Канады, но и ее союзников в Великобритании, США, Австралии и Новой Зеландии. У него имелся доступ к огромному массиву секретной информации, однако по ходу следствия стало ясно, что, помимо прочего, он должен был узнать, что именно знает канадская полиция о русских бандитах в своей стране[692]692
Globe and Mail, 22 октября 2012 года.
[Закрыть]. Из общения с представителями канадских спецслужб мне стало ясно, что они не до конца понимают, зачем ГРУ требовались эти данные. Возможно, кто-то в российских спецслужбах понял, что, с учетом положения Делайла, тот мог без особых проблем получить доступ к информации, которую можно было затем продать заинтересованным преступникам. Вся многовековая история российских «воров» показывает, что преступники всегда находят возможность работать даже в условиях самых жестких режимов и оборачивать ситуацию в свою пользу. Везде – и в лагерях, и на черном рынке – они могли адаптироваться и процветать. Было бы опасно и даже глупо предполагать, что нынешние преемники «воров» эпохи СССР менее талантливы.
Глава 16
Бандитская Россия
Страну украли?
Воры живут там, где воруется.
Русская пословица
Как-то раз российский полицейский задал мне вопрос на засыпку: «В чем разница между бандитом и политиком?» Не дождавшись ответа, он со смехом сказал: «Да, я тоже не знаю»[693]693
Из разговора в Москве, 2010 года.
[Закрыть]. Многие лидеры стран по всему миру любят жестко говорить о вопросах национальной безопасности, однако мало кто из них предпочитает использовать на пресс-конференциях жаргон преступников. А Владимир Путин в 1999 году произнес свою знаменитую фразу о чеченских террористах «В туалете поймаем, мы и в сортире их замочим». Слово «мочить» существовало в криминальном жаргоне еще с 1920-х годов. А термин «мокрое дело» для обозначения убийства был принят на вооружение и в КГБ. Когда Путин – в то время еще премьер-министр, но уже очевидный наследник президента Бориса Ельцина – использовал такой лексикон, это не только подкрепляло его статус лидера, воспитанного по законам улицы, но и санкционировало использование подобного языка в обществе[694]694
Rémi Camus, “We’ll whack them, even in the outhouse”: о фразе В. В. Путина, Культура, 10/2006.
[Закрыть].
Впрочем, воровские словечки и повадки попадали в обычный мир и раньше. К примеру, в советском спецназе применялось особое испытание для новичков. На входе в барак стелилось белое полотенце, и тот, кто вытирал о него свою грязную обувь, считался опытным бойцом, а не новобранцем-неумехой[695]695
Viktor Suvorov, Spetsnaz: The Story behind the Soviet SAS (London: Grafton, 1989), стр. 52–53.
[Закрыть]. Изначально с помощью такого испытания «блатные» в лагерях узнавали своих[696]696
Yuri Glazov, ‘“Thieves” in the USSR as a social phenomenon’, в книге The Russian Mind since Stalin’s Death (Dordrecht: Springer Netherlands, 1985), стр. 39–40.
[Закрыть]. Но внезапно все это приобрело широкие масштабы. Политики и комментаторы принялись говорить о «разборках» (жестоком сведении счетов) и «сходках» (собраниях), о «крышах», о «заказах» на убийства и о том, сколько «лимонов» (миллионов рублей) могли стоить подобные «заказы». Казалось, что не только бандиты, но и все россияне должны были теперь жить «по понятиям» – иными словами, признавать не только формальные, но и неписаные кодексы и иерархии.
Удивительно, но в этой ситуации можно увидеть странную иронию. Феня, когда-то бывшая знаком сознательного отчуждения от остального общества, все чаще обществом принимается. Язык «воров» победно вошел в общий лексикон. Вероятно, это можно считать своеобразной победой общества. Хотя выражения из криминального языка постоянно появлялись в молодежном и контркультурном жаргоне, это скорее можно считать временным явлением – популярные сегодня словечки завтра уже станут анахронизмом. Слова типа «пахан» для обозначения отца и «доходяга» для человека худощавого телосложения пришли и ушли. Но нынешнее пришествие криминального жаргона в обычный язык обещает быть более долговечным.
Старым ворам здесь не место?
Остается важный вопрос: насколько глубоко все это повлияло на российское население и политическую культуру страны? Очевидно, что этот процесс развивается в двух направлениях. Общество приняло криминальный жаргон не только потому, что его членам хотелось нарушить многолетнее табу официального лексикона, или потому, что оно хотело последовать примеру Путина. Происходившее отражало фундаментальный процесс криминализации политики и повседневной жизни. Был необходим новый способ описания «быта», то есть повседневной жизни, мира, в котором лояльность клану, безжалостная конкуренция и неприкрытая эксплуатация были в порядке вещей[698]698
See Lara Ryazanova-Clarke, ‘Criminal rhetoric in Russian political discourse’, Language Design 6 (2004); Michael Gorham, After Newspeak: Language Culture and Politics in Russia from Gorbachev to Putin (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2014).
[Закрыть]. Но, как говорится, слова способны создавать миры. Лингвист Михаил Грачев говорит: «Воровские слова относятся к агрессивной лексике. Когда они переходят в общеупотребительную речь, они исподволь отрицательно воздействуют на нашу психику»[699]699
Новые Известия, 8 апреля 2004 года.
[Закрыть]. Писатель Виктор Ерофеев, сам не чуждый идее ходить по грани допустимого в литературе, так описывал происходящее с языком в России: «После распада СССР русский язык преобразился. На месте коммунистического новояза, прежде чем возник новояз эпохи разведчика, проросли, как побеги бамбука, многочисленные неологизмы, наспех рекрутированные из тюремной и наркоманской фени… Они превратили русский язык в язык желания, иронии, насилия, прагматизма»[700]700
Виктор Ерофеев, Поле русской брани, Русский апокалипсис: Опыт художественной эсхатологии (М: Зебра Е, 2008), стр. 38.
[Закрыть].
Российский преступный мир утрачивает свои старые мифы и кодексы. Титул «вора в законе» продается как обычный товар и становится атрибутом самых тщеславных преступников. Главари банд создают корпорации и благотворительные фонды и стремятся смешаться с обществом, а политики начинают разговаривать как бандиты. Так кто же в этой ситуации выступает в роли учителя и хозяина, а кто – слуги? Воры, строящие государство, и криминализованные государственные политики встречаются на рубеже XXI века где-то посередине. В своей книге русско-американский журналист Пол (Павел) Хлебников (убитый в результате нападения в Москве в 2004 году) цитирует слова Константина Борового, председателя Российской товарно-сырьевой биржи: «Мафия – это попытка имитировать государство. Это собственная система налогов, собственная система безопасности, собственный способ управления. Любой предприниматель помимо официальных налогов должен платить налоги этому криминальному государству»[701]701
Павел Хлебников, Крестный отец Кремля Борис Березовский, или история разграбления России (М.: Детектив-Пресс, 2001).
[Закрыть].
В 1990-е годы государство находилось в кризисе и на грани распада. С тех пор ему удалось восстановиться, и отчасти это произошло за счет не приручения, а скорее абсорбирования преступного мира или как минимум тех его дальновидных участников, которые пытались своими действиями «имитировать правительство». Но было бы чрезмерным упрощением называть эту систему «мафиозным государством». Если людям, находящимся в самой сердцевине путинского режима, несомненно, близка идея личного обогащения, самому президенту дорога идея идеологической миссии. Представляется, что постоянные обращения Путина к русскому патриотизму, его заявления о миссии по восстановлению «суверенитета» России и ее положения в мире (возврата статуса великой державы) есть нечто большее, чем риторика, направленная на оправдание его действий. Аналогичным образом, когда интересы Кремля и преступного мира сходятся, второй вписывается в картину первого. Как показывают аресты таких персонажей, как преступный «ночной губернатор» Санкт-Петербурга Владимир Барсуков/Кумарин (см. главу 13), режим вовсе не склонен игнорировать вызовы, которые ему бросают.
Одновременно происходит два процесса. Первый можно назвать «ограниченной национализацией» преступного мира. Некоторые из его участников вписались в государственную элиту в образе либо бизнесмена-«авторитета», либо бандита, ставшего политиком. В то же время понятно, что лицензия на деятельность, которую получают преступники, зависит от соблюдения жизни «по понятиям», а государство периодически определяет эти понятия – либо приказывая воздержаться от поддержки чеченских сепаратистов, либо предлагая преступникам совершить какие-то действия в интересах спецслужб.
Второй процесс – это «гангстеризация» формальных секторов экономики, начавшаяся задолго до Путина, параметры которой, однако, были четко очерчены при нем. В политической реальности государство управляется с помощью президентских указов и законодательного процесса, когда может, но вступает в закулисные сделки и негласно использует насилие, когда должно. В ходе этого процесса оно создает атмосферу безнаказанности и вседозволенности, побуждающую его агентов и союзников переступать рамки закона – как это было в случае убийства лидера оппозиции Бориса Немцова в 2015 году (которое, по убеждению многих, было исполнено людьми, подотчетными Рамзану Кадырову)[702]702
Пятеро чеченцев были в 2017 году приговорены к различным тюремным срокам по обвинению в убийстве. Хотя, согласно официальной версии, они действовали самостоятельно, многие считают, что Кадыров прямо или косвенно приказал им организовать убийство, а семья Немцова официально обращалась к следователям с требованием изучить его причастность к этому преступлению.
[Закрыть] или нападения на Алексея Навального в 2017 году, когда ему в лицо было выплеснуто едкое химическое вещество[703]703
К примеру, в результате одного нападения Навальный оказался на время частично ослепленным, а полиция открыла дело только через несколько дней и после серьезного давления из российских и иностранных источников.
[Закрыть]. Фактически государство так и осталось в неустойчивом положении между слабым стремлением к легализации и привычным беззаконием.
Аналогичным образом выполнение обязательств по деловым договорам сейчас обеспечивается судами, а не киллерами[704]704
Kathryn Hendley et al., ‘Law, relationships and private enforcement: transactional strategies of Russian enterprises’, Europe-Asia Studies 52, 4 (2000).
[Закрыть], однако в сложные времена старые привычки быстро возвращаются. В 2000-х и начале 2010-х годов резко снизились объемы «рейдерства», увода предприятий с помощью фальшивых документов или сомнительных судебных решений, однако давление на экономику, возникшее после 2014 года, быстро привело к возрождению подобных практик[705]705
Michael Rochlitz, ‘Corporate raiding and the role of the state in Russia’, Post-Soviet Affairs 30, 2–3 (2014); Philip Hanson, ‘Reiderstvo: asset-grabbing in Russia’, Chatham House, March 2014; Jordan Gans-Morse, ‘Threats to property rights in Russia: from private coercion to state aggression’, Post-Soviet Affairs 28, 3 (2012).
[Закрыть]. Когда экономика оказывается под давлением, бизнес уходит в тень. В 2016 году, по данным Росстата, 21,2 процента работающих россиян были заняты в неформальном секторе, то есть на 0,7 процента выше, чем годом ранее, что стало рекордно высоким результатом начиная с 2006 года, когда была введена нынешняя схема расчета. При этом, судя по данным исследования Российской академии народного хозяйства и государственной службы (РАНХиГС) при президенте Российской Федерации, на «теневом рабочем рынке» заняты более 30 миллионов человек, то есть свыше 40 процентов экономически активного населения[706]706
РБК, 17 апреля 2017 года.
[Закрыть]. В бизнесе, как и в политике, имеется большой запрос на реформы, на движение прочь от прежних практик, когда влияние, коррупция и насилие брали верх над логикой конкуренции, рынком и безопасностью его игроков. Однако капитализм пришел в Россию своеобразным путем, когда с самого начала и частные, и государственные интересы основывались на том, что рынок никак не связан с госучреждениями – ради их же безопасности. Далее в легитимные сектора экономики проникли преступные элементы, их грязные деньги и еще более грязные методы работы. Так что старые инстинкты живы-живехоньки. И, возможно, не стоит возмущаться немного утрированной, но правдивой оценкой одного западного атташе по экономическим вопросам, который, описывая свои путешествия по России, помолчав, сказал: «Проблема состоит в том, что мы притворяемся, что считаем российскую экономику реальной и работающей. На самом деле все это всего лишь съемочная площадка. Но если мы думаем, что снимаем рекламный ролик, они все еще пытаются понять, в какой части “Крестного отца” они очутились»[707]707
Из разговора в Москве, 2016 год.
[Закрыть].
Надгробия и блокбастеры как идеальные образы бандитов
– Вы гангстеры?
– Нет, мы русские.
Диалог из фильма «Брат 2», 2000 год
Можете ли вы представить себе кино про бандитов без сцены похорон? Сразу за входом на Ваганьковское кладбище к западу от центра Москвы можно увидеть две могилы, представляющие собой примечательный контраст. С одной стороны от дороги стоит задумчивый каменный ангел, украшающий могилу Влада Листьева – принципиального и популярного телеведущего и журналиста, убийство которого в 1995 году так и не было раскрыто (однако, по всей видимости, было связано с борьбой за влияние над телевидением в Останкине). А немного наискосок находится помпезная могила братьев Амирана и Отари Квантришвили, крестных отцов мафии, убитых чуть раньше. Там тоже присутствует ангел, однако он выглядит совсем иначе. Ангел с нимбом и распростертыми крыльями стоит перед высоким каменным крестом, положив руки на сверкающие надгробья, на которых золотыми буквами написаны имена двух бандитов. Контраст между тем, как по-разному может проявляться уважение и почтение, поражает.
В 1999 году Ося Буторин решил сымитировать свою смерть. Внимательные наблюдатели могли заподозрить что-то неладное, когда после тихой прощальной церемонии его останки были помещены в скромной нише колумбария, без проведения пышных похорон, которые для главарей банд того времени считались обязательным ритуалом. Бандитские похороны, типичный образ «диких 1990-х», почти превратившиеся в клише, представляли собой не только шанс попрощаться с коллегой (или конкурентом), возможность обсудить дела или продемонстрировать свою приверженность этикету преступного мира. Это было и отработкой сценария «правильного гангстерского поведения», которое сознательно копировало сцены из западных фильмов. Кроме того, присутствовала и демонстрация могущества: в эти минуты небольшой участок кладбищенской земли принадлежал не обществу и не государству, а «ворам».
Такая демонстрация очень важна, особенно учитывая долговечность каменных надгробий. Изучавшая могилы преступников Москвы и Екатеринбурга Ольга Матич описывала фотореалистичные изваяния, которые, с одной стороны, не должны были напоминать о насилии при жизни (которое часто и приводило к смерти), но в то же время подчеркивали другие достоинства: физическую силу, любовь к семье и богатство[708]708
Olga Matich, ‘Mobster gravestones in 1990s Russia’, Global Crime 7, 1 (2006).
[Закрыть]. Статуи многих погибших бандитов изображали их в спортивных костюмах и с символами своего успеха: ключами от BMW и массивными украшениями, далекими от изысканности, но зато отвечающими ценностям воровского мира 1990-х. По моим собственным наблюдениям, к 2000-м годам стиль московских кладбищ начал меняться. Размер скульптур оставался вызывающим, однако их герои теперь выглядели более лирично, а помимо толстых золотых цепей можно было увидеть ангелов и другие символы православной иконографии. К примеру, надгробие Деда Хасана куда роскошнее могилы Квантришвили, однако его символика не очень ясна: статуя человека в полный рост, стоящего между двумя высокими обелисками. Такой обелиск в равной степени подошел бы и олигарху, и директору театра, и «крестному отцу». Возможно, идея скульптора и состояла в том, чтобы ничто не напоминало ни о бандитском прошлом Усояна, ни о том, что он был «пришлый».
Аналогичная метаморфоза произошла и в поп-культуре. Если помните, бандит Ванька Каин, о котором мы говорили в главе 1, был, пожалуй, первым (анти)героем массовой русской литературы. Его образ вдохновил сочинителей всякого рода историй, которые рассказывали в кабаках или за обеденным столом[709]709
В книге Матвея Комарова «История о Ваньке-Каине» (1779), известной также под менее запоминающимся, но намного более цветастым названием «Обстоятельные и верные истории первого российского славного вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина со всеми его сысками, розысками, сумасбродною свадьбою, забавными разными его песнями и портретом его, а также французского мошенника Картуша». Самая последняя (и, возможно, лучшая) версия книги носила название Vie de Kain, bandit russe et mouchard de la tsarine («Жизнь Каина, русского бандита и осведомителя императрицы»), адаптирована Ecatherina Rai-Gonneau (Paris: Institut d’études slaves, 2008).
[Закрыть]. Миф о Каине обрастал различными романтическими и фантастическими деталями, часть которых были гипертрофированными (например, грабеж императорского дворца) или надуманно морализаторскими (согласно одной такой притче, Каин был готов отказаться от своей преступной жизни, чтобы жениться на добропорядочной женщине). По сути, Каин был «честным вором», но нечестным, плохим человеком. Единственная его добродетель состояла в том, что те, кто пытался его поймать, были ничем не лучше, что подчеркивало моральное банкротство большей части остального общества.
В постсоветской России образ бандита приобрел некое подобие нормы. Несмотря на нынешние яркие образы полицейских и разведчиков в литературе, кино и на телевидении, бандит сохраняет свою популярность. Книги о вымышленных и «реальных» преступлениях до сих пор наполняют полки книжных магазинов, а деятельность оргпреступности регулярно освещается в СМИ. С одной стороны, сейчас уже нельзя говорить о «почти тотальной криминализации постсоветской поп-культуры и важной роли, отводящейся преступлению почти во всех повествовательных жанрах»[710]710
Eliot Borenstein, ‘Band of Brothers: homoeroticism and the Russian action hero’, Kultura, февраль 2008 года, стр. 18.
[Закрыть]. С другой стороны, по мере того как образ полицейского становится более крутым (и более позитивным), можно констатировать, что стиль «пацанов» просто уступил место стилю «закона и порядка». Как бы то ни было, но наполненные злобой и насилием представления о мире 1990-х все же частично сменились историями с куда большим количеством нюансов.
Давайте рассмотрим, как выстраивалась траектория от фильмов «Брат» и «Брат 2» через телесериал «Бригада» к недавнему сериалу «Физрук». Первый фильм «Брат» (1997) представлял собой низкобюджетное повествование о Даниле Багрове, недавно демобилизовавшемся из армии. Несмотря на бурные приключения в запущенном и кишащем бандитами Питере, кажется, единственное, что его интересует, – это новый диск рок-группы «Наутилус Помпилиус». Тем не менее из-за своего слегка чокнутого брата Виктора он оказывается втянутым в целую серию бандитских разборок, в которых демонстрирует высокий уровень профессионализма и спокойствия даже в самых напряженных ситуациях (при этом сам он заявляет, что в армии был… писарем). Иногда он ведет себя как рыцарь в секонд-хенд-доспехах, иногда как настоящий наемный убийца, однако в любом случае этот фильм, мгновенно ставший культовым, изображает преступный мир как нечто мерзкое и аморальное, но при этом неизбежное и полностью лишенное контроля со стороны закона. И единственный эффективный ответ на эту ситуацию – самосуд, то есть нарушение закона ради истины.
Успех первого фильма привел к появлению «Брата 2» в 2000 году. Сиквел имел совершенно иную, националистическую тональность. Из-за тотальной невезухи Данила оказывается в Чикаго, где вместе с братом противостоит американским и украинским бандитам. Виктор остается в США, а Данила возвращается домой с девушкой, деньгами, спасенной национальной гордостью и возможностью произнести ключевой монолог фильма, посвященный духовному превосходству русских ценностей над американским материализмом:
Вот скажи мне, американец, в чем сила? Разве в деньгах? Вот и брат говорит, что в деньгах. У тебя много денег, и чего? Я вот думаю, что сила в правде: у кого правда, тот и сильней! Вот ты обманул кого-то, денег нажил, и чего – ты сильней стал? Нет, не стал, потому что правды за тобой нету. А тот, кого обманул, за ним правда. Значит, он сильней.
Столь глянцевое представление о реальности было сознательно сформулировано и передано визуально – с четким пониманием сути сообщения. Это было время, когда Ельцин передал власть Путину и вопрос «возрождения» России внезапно оказался на повестке дня. США изображаются если не как империя зла, то как страна, глубоко погрязшая в грехах. Но, пожалуй, самое интересное – это несколько извращенная массовая гордость: «Да, эти люди – бандиты, но русские бандиты круче всех».
Когда-то основным литературным типажом российского преступника были гениальные мошенники. К примеру, в «Одесских рассказах» Исаака Бабеля, написанных в 1920-е годы, есть несколько историй о Бене Крике, идеализированном еврейском «крестном отце» из одесского района Молдаванки. Преступные наклонности Крика уравновешиваются его любезностью, плутовством и прагматизмом: он может при необходимости открыто противостоять полиции, но обычно предпочитает достигать с ней негласного соглашения. В этом смысле он вполне соответствует типичному представлению об одессите: «опытном, проницательном плуте, манипуляторе, изобретательном человеке, склонном к бурному выражению эмоций и преувеличению»[711]711
Vladimir Jabotinsky, ‘Memoirs by my typewriter’, in Lucy Dawidowicz (ed.), Golden Tradition: Jewish Life and Thought in Eastern Europe, цит. по Charles King, Odessa: Genius and Death in a City of Dreams (New York: W. W. Norton, 2011), стр. 139. Российское издание: Чарльз Кинг. Одесса: Величие и смерть города грез. М.: Издательство Ольги Морозовой, 2013.
[Закрыть]. Так и Остап Бендер, мошенник-острослов, герой романов «Двенадцать стульев» (1928) и «Золотой теленок» (1931) Ильи Ильфа и Евгения Петрова (и, возможно, одессит, как и его создатели[712]712
Разумеется, Одесса считает его своим, а на площади Остапа Бендера в этом городе стоит скульптура в форме одного из двенадцати стульев.
[Закрыть]), считает себя «великим комбинатором» и полагается на удачу, ум, очарование и бойкую речь в своих попытках заработать состояние и начать новую жизнь в Рио-де-Жанейро. Он охотится на подпольных миллионеров, дельцов и туповатых партийных функционеров, демонстрируя в ходе этого процесса доскональное понимание политической среды, в которой он вынужден действовать.
Впрочем, в своем грандиозном исследовании худших образцов российской массовой культуры 1990-х Элиот Боренстейн описывает, как мрачный и пессимистичный натурализм 1980-х уступил дорогу аляповатому и изобилующему сценами насилия новому жанру, напоминавшему бульварное чтиво на метамфетамине[713]713
Eliot Borenstein, Overkill: Sex and Violence in Contemporary Russian Popular Culture (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2007).
[Закрыть]. Несмотря на то что истории об умных следователях и детективах выжили, они на некоторое время уступили первенство рассказам о «боевиках». Появились книги о жестких чуваках, почти не отличавшихся в деталях, склонных к насилию и часто даже не имевших имен. Их называли просто Лютый или Бешеная[714]714
Этот жестокий жанр хорошо исследован в книгах Anthony Olcott, Russian Pulp: The Detektiv and the Russian Way of Crime (Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2001) and Borenstein, Overkill.
[Закрыть]. Подобная литература предлагала «символический язык для выражения фундаментального беспокойства о национальной гордости, культурного коллапса и пугающего нового морального ландшафта ельцинской России – язык зачастую слишком грубый и простой»[715]715
Borenstein, Overkill, стр. 23.
[Закрыть]. Данила Багров – это «боевик», имеющий третье измерение. У него есть имя, прошлое и даже некоторая мотивация – однако по сути он представляется символом ответной реакции во времена «беспредела», выражением надежды на то, что привалит кто-то (причем кто-то другой!) и начнет спасать мир.
По словам Ванессы Рэмптон, «столь мрачный портрет российской действительности парадоксальным образом позволил русским возрадоваться от того, что им удалось пережить столь уникальный период»[716]716
Vanessa Rampton, ‘“Are you gangsters?” “No, we’re Russians’: the Brother films and the question of national identity in Russia’, eSharp special issue (2008), стр. 65.
[Закрыть]. Однако Данила, мститель с невинным взглядом, не вполне вписывался в картину 2000-х. По мере того как организованная преступность начала ускользать от повсеместного внимания, она стала менее пугающей, и ее стали изображать в более сглаженных тонах. Телевизионный сериал «Бригада», первая серия которого вышла в 2002 году, можно было бы описать как эдакий коктейль: три части «Клана Сопрано» на одну часть «мыла». В сериале изображалась жизнь четырех друзей, вовлеченных в организованную преступность в период с 1989 по 2000 год. Они начинают с мелкого вымогательства на уличных рынках горбачевского СССР, затем уходят в политику, а когда преступный мир обращается против них, начинают мстить. В этой истории множество сюжетных поворотов, однако постоянно подчеркивается взаимная (хотя и не всегда гарантированная) верность участников «бригады» и продолжаются козни главного антагониста друзей, продажного спецслужбиста Владимира Каверина (помимо прочего, продающего оружие чеченским сепаратистам). При этом, несмотря на всю свою испорченность, бандиты-герои нередко наслаждаются «нормальной» жизнью и братской дружбой.
В своем тонком анализе Сергей Ушакин предполагает, что основной сюжет «Бригады» – это изображение «переосмысления новых социальных ролей» во времена внезапных социальных и экономических перемен[717]717
Serguei Oushakine, ‘Aesthetics without law: cinematic bandits in post-Soviet space’, Slavic and East European Journal 51, 2 (2007), стр. 385.
[Закрыть]. Однако самое значительное достижение сериала – это прослеживание пути преступников от края к самому сердцу системы: «В этом сериале “закон” бандитов и “закон” государства не просто сосуществуют или конкурируют друг с другом. Напротив, их взаимодополнение, нежеланная, но неминуемая взаимозависимость (цивилизованных) преступников и (коррумпированных) чиновников обеспечивает самые прибыльные экономические и политические сделки»[718]718
Там же, стр. 377.
[Закрыть].
Эволюция из жестких аутсайдеров в легализовавшихся авторитетных инсайдеров (более честных, чем люди с полицейскими удостоверениями и в костюмах) отлично показана в популярном телесериале «Физрук» (2013–2014). На момент написания книги вышел уже четвертый сезон. Главное действующее здесь лицо – назвать его «героем» было бы чересчур – Фома, бандит старой школы, ранее работавший главой службы безопасности авторитета нового поколения, Мамая. Решив перейти в (условно) официальный бизнес, в самом начале сериала Мамай увольняет Фому за устаревшие методы работы. Быковатый хам Фома в своей кожаной куртке не вписывается в эпоху костюмов и бранчей. В попытке восстановить свои позиции Фома решает оказаться поближе к бунтарке Саше, дочери Мамая, и для этого с помощью взяток получает место учителя физкультуры в ее школе.
А затем начинается калейдоскоп из всевозможных нелепых историй, школьных анекдотов, трогательных диалогов между Фомой и Сашей, а также неизбежного для сюжета романа Фомы с коллегой-учительницей, представительницей совсем другого мира. Впрочем, для целей нашего анализа интересно отметить, что «бандитская» сторона Фомы не находится в основе сериала (хотя и нельзя сказать, что ей не уделяется внимания). Если бы нечто подобное снималось на Западе, то, возможно, в сериале было бы несколько меньше насилия, а идея искупления Фомы проявилась бы быстрее и более явно. Однако самое главное в данном контексте – что Фома уже не бандит (особенно на контрасте с его другом и напарником по кличке Псих, прямо-таки хрестоматийным посланником криминального мира), но и не учитель. Он мог бы с тем же успехом быть полицейским, солдатом, журналистом, разведчиком и так далее. Иными словами, сериал «Физрук» подразумевает, что бандиты – это тоже люди. Не невинные Робин Гуды и не жестокие хищники, не образцы для подражания и поклонения, но и не паразиты, которых нужно порицать, – а обычные люди, как мы с вами.
Разумеется, это всего лишь несколько примеров из огромного письменного и визуального массива, описывавшего преступный мир с 1991 года. Книги в стиле жестких боевиков до сих пор популярны, их можно найти во многих книжных магазинах. Есть и веб-сайты типа «Прайм Крайм», который с 2006 года содержит не только тысячи страниц с описанием деяний «воров», больших и малых, но и раздел комментариев, в котором преступники, их фанаты и те, кто мечтает войти в криминальный мир, обмениваются новостями и мнениями о героях[719]719
Этот уникальный информационный ресурс можно найти по адресу http://www.primecrime.ru/.
[Закрыть]. Тем не менее в целом бандиты стремятся к нормализации своего статуса, а общество если не приветствует их, то принимает не как отщепенцев, а как представителей одной из сфер жизни.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
