Текст книги "Воры. История организованной преступности в России"
Автор книги: Марк Галеотти
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Царство криминального шансона
Этот процесс особенно заметен в музыке. В прошлом песни из ГУЛАГа неминуемо находили дорожку в популярную культуру, а присутствие фени в молодежном жаргоне можно объяснить ее широким использованием контркультурными джазовыми музыкантами в 1970-е годы[721]721
Frederick Patton, ‘Expressive means in Russian youth slang’, Slavic and East European Journal 24, 3 (1980), стр. 274.
[Закрыть]. Однако это явление носило во многом подпольный характер. Даже великий певец Владимир Высоцкий, соединявший в своих песнях элементы «блатной лирики» с традициями романтических баллад, был во многом обязан своей славой «квартирникам» и неофициальным записям (так называемому «магнитиздату»). Когда Горбачев дал жизнь «гласности», ослабив многие из прежних цензурных ограничений, тюремный жаргон – вместе с другими табуированными темами, такими как война в Афганистане и употребление наркотиков, – быстро обрел свое место в обществе.
В результате возник мегапопулярный музыкальный жанр «русского шансона» (термин возник примерно в середине 1980-х). Песни в этом стиле порой романтичны, порой депрессивны, и чаще всего в них описывается преступный и тюремный опыт и используется язык преступного мира. Во времена СССР к «умеренным» песням такого стиля («дворовым романсам»), избегавшим откровенно криминальных или бунтарских тем, было вполне терпимое отношение, однако подлинно «блатные» песни выживали лишь в среде за пределами официальных медиа. С тех пор развиваются оба направления – почти любой, кому доводилось ездить по Москве на неофициальных такси, поневоле слушал радио, настроенное на волну радио «Шансон». Неизбежно в этом стиле возник целый ряд ответвлений: веселые песни про тупых полицейских и хитроумных пацанов, орудующих, скажем, в Одессе (где же еще?), или жалостливые истории о любви, потерянной из-за долгого срока, или о желанной свободе. Есть и более суровые песни о «стрелках» и расправах с предателями.
Одной из первых звезд «шансона» был Михаил Круг. Первые три его альбома были выпущены неофициально, однако разошлись чрезвычайно широко. Он открыто общался с бандитами в своем родном городе, Твери, и даже написал одну из своих самых популярных песен – «Владимирский централ» – в честь местного «крестного отца», Саши Севера, отбывшего срок в этой тюрьме. Круг был убит во время вооруженного ограбления его дома в 2002 году. Когда до одного из преступников дошло, кого они застрелили, он убил своего подручного в надежде на то, что бандиты (а не полиция) не смогут его найти и отомстить. Впрочем, ему не удалось уйти от наказания. Еще одна из звезд «шансона», Александр Розенбаум, является совладельцем сети пивных ресторанов с названием «Толстый фраер».
Подобно тому как исполнители традиционных баллад взяли на вооружение гитары, некоторые из звезд шансона добавляют в свои песни элементы рока. Один из популярных исполнителей в этом жанре, Григорий Лепс, был включен в черные списки Министерством финансов США в 2013 году из-за подозрений в содействии отмыванию преступных денег[722]722
‘Treasury designates associates of key brothers’ circle members’, пресс-релиз Министерства финансов США, 30 октября 2013 года.
[Закрыть]. Но вне зависимости от того, насколько справедливы подозрения в отношении Лепса, в связи организованной преступности и представителей музыкального бизнеса нет ничего уникального. К примеру, известного певца и политика, уроженца Донецка Иосифа Кобзона часто называли «Российским Синатрой», как из-за его исполнительского стиля, так и из-за его предполагаемых связей с преступным миром. По некоторым данным, Кобзон – которому также был закрыт въезд в США – не раз заступался за преступников (говорят, что именно он стоял за досрочным освобождением Япончика в 1991 году[723]723
Robert Friedman, Red Mafiya: How the Russian Mob has Invaded America (Boston: Little, Brown, 2000), стр. 116–117.
[Закрыть]).
Значение жанра «шансон» состоит в том, что, в отличие от гангста-рэпа или еще более ярких латиноамериканских наркокорридос (баллад о нелегкой судьбе участников наркокартелей)[724]724
См. Lore Lippman, ‘The Queen of the South: how a Spanish bestseller was written about Mexican narcocorridos’, Crime, Media, Culture 1, 2 (2005); Martín Meráz García, ‘“Narcoballads”: the psychology and recruitment process of the “narco”’, Global Crime 7, 2 (2006); Howard Campbell, ‘Narco-propaganda in the Mexican “drug war”: an anthropological perspective’, Latin American Perspectives 41, 2 (2014).
[Закрыть], он никогда не был музыкой обездоленных, мятежных этнических групп или бунтующей молодежи. Несмотря на широкую популярность рэпа и хип-хопа, их корни лежат в американских гетто, а не в зажиточных пригородах. Шансон же занимает более достойное место в российском культурном мире. Радио «Шансон» имеет пятую по размеру аудиторию в России[725]725
Антон Олейник, обзор книги Валерия Анисимкова «Россия в зеркале уголовных традиций тюрьмы» (СПб: Юридический центр – Пресс, 2003), Journal of Power Institutions in Post-Soviet Societies 6/7 (2007).
[Закрыть], а сам жанр занимает третье место по популярности среди молодежи (после западной поп– и рок-музыки)[726]726
V. G. Mozgot, ‘The musical taste of young people’, Russian Education and Society 56, 8 (2014).
[Закрыть]. Опыт ГУЛАГа был универсальным. Через лагеря прошли и теоретики большевизма, и армейские чины, и учителя, и крестьяне. Лагерные песни, попавшие в большой мир вместе с освобожденными зэками, становились известными во всех слоях советского общества. Таким образом, их сюжеты можно считать срезом жизни общества в целом, а не какой-то маргинальной культуры.
Но даже самые причудливые формы, которые принимает этот стиль, не делают его менее вредоносным. Песни Вилли Токарева, эмигранта из нью-йоркского района Брайтон-Бич, стали популярными в России еще до его возвращения. Например, текст песни «Воры-гуманисты» однозначно дает понять: у честной жизни нет никаких перспектив, даже для «профессора, писателя и артиста», поскольку «тот, кто не ворует, по-нищенски живет».
Песни в стиле «шансон» исполнены фатализма – жизнь непроста, несправедлива и заставляет выбирать дороги, которые мы предпочли бы обойти, – но при этом невероятно чувственные. Чаще всего в них отсутствуют явное насилие и брутальность, присущие гангста-рэпу; даже когда в песнях упоминается насилие, оно часто скрыто в эвфемизмах. Даже в более откровенных текстах эффект отчасти смягчается жаргоном. Возьмем, к примеру, популярную песню «Гоп-стоп» (в Британии подобную шпану называют «чав», в США – «белым мусором»). Песня посвящена «суке подколодной», предавшей героя, и тот просит своего товарища Семена «засунуть ей под ребро перо», то есть нож. Впрочем, как правило, темы шансона лавируют между меланхолией и историями о сохранении мужества в аховых ситуациях. Герои песен будто знают, что тюрьма, смерть и предательство могут ждать их на каждом шагу.
Что делать?
Многим нравится смотреть фильмы о бандитах и даже слушать радио «Шансон»; кроме того, есть немало свидетельств, что обычные граждане России довольны нынешней ситуацией с коррупцией и криминалом в стране. По общему признанию, основной проблемой остается коррупция, поскольку она заметным и прямым образом влияет на повседневную жизнь, в то время как бандиты отступили в тень. Но, как ни странно, даже многие представители элиты, обогатившиеся при нынешнем режиме, чувствуют, что пришло время двигаться дальше. Меня не перестает удивлять, насколько часто нувориши (и еще чаще их избалованные, разъезжающие по миру потомки) считают, что «Россия должна стать нормальной европейской страной, а значит, нужно перестать воровать»[728]728
Из разговора с выпускником МГИМО, элитного университета МИД РФ, Москва, 2015 год.
[Закрыть]. Однако, с их точки зрения, «перестать воровать» значит не возвратить их богатства тем, у кого они были украдены, а скорее создать правовое государство, в котором их богатство считалось бы легитимным и было бы должным образом защищено. Во времена Путина реальной валютой стал не рубль, а политическая власть. Поэтому деньги и собственность лучше держать в каком-нибудь трастовом фонде, чтобы государство или какой-нибудь хищник с более серьезной «крышей» и более острыми зубами не пришел и не забрал его.
Еще в 1990-е годы ветеран геостратегии Эдвард Люттвак задался вопросом: «Заслуживает ли русская мафия Нобелевской премии по экономике?» Он полагал, что «с точки зрения исключительно экономических понятий общепринятые утверждения ошибочны», поскольку современные развитые и основанные на гуманизме экономические системы появились благодаря «худым и голодным волкам, которые… накопили первоначальный капитал, используя прибыльные рыночные возможности – часто уничтожая конкурентов способами, с которыми вряд ли согласились бы сегодняшние антимонопольные комиссии, – и урезая издержки всеми возможными способами, в том числе пользуясь всеми видами ухода от налогов…»[729]729
Edward Luttwak, ‘Does the Russian mafia deserve the Nobel Prize for economics?’, London Review of Books, 3 августа 1995 года.
[Закрыть] Люттвак был одновременно прав и глубоко неправ. Прав, потому что сегодняшние западные элиты действительно появились благодаря предыдущим поколениям грабителей с большой дороги, работорговцев и эксплуататоров; но было бы ошибочным предполагать, что этот процесс был неизбежным и необратимым и что нужно было просто сидеть и ждать, когда произойдут те или иные события. При изучении периодических нарушений демократии в Центральной Европе (а возможно, даже в США) или непоследовательной борьбы против организованной преступности в Италии становится ясно, что помимо естественных процессов, направляющих страну в сторону законности и большей регулируемости, возникают и процессы разрушительные. Любой более-менее серьезный прогресс в деятельности по снижению оборотов организованной преступности – полностью уничтожить ее не удалось ни в одной стране – происходит благодаря комбинации трех базовых параметров: эффективных законов и наличия юридической и полицейской системы, способной и желающей поддерживать эти законы; политических элит, желающих или вынужденных позволять этим структурам функционировать должным образом; а также мобилизованной и бдительной общественности, готовой решительно поддержать такую деятельность.
На бумаге законы и учреждения России соответствуют необходимым критериям, однако на практике все обстоит иначе. Несмотря на попытки реформирования[730]730
Тема реформы полиции рассматривается в следующих статьях: Brian Taylor, ‘Police reform in Russia: the policy process in a hybrid regime’, Post-Soviet Affairs 30, 2–3 (2014); Olga Semukhina, ‘From militia to police: the path of Russian law enforcement reforms’, Russian Analytical Digest 151 (2014); Mark Galeotti, ‘Purges, power and purpose: Medvedev’s 2011 police reforms’, Journal of Power Institutions in Post-Soviet Societies 13 (2012).
[Закрыть], стремление принести обществу подлинную законность сталкивается с серьезными проблемами – коррупцией, недостатком ресурсов для четкой работы полиции и судов и, помимо прочего, с вопиющей манипуляцией законом со стороны политической элиты. Несмотря на мрачное утверждение Владимира Овчинского о том, что «борцы с мафией [в МВД] постоянно становятся бойцами мафии»[731]731
New Times, 27 декабря 2010 года.
[Закрыть], в стране все же есть силы для перемен. Многие представители судебной системы, особенно в нижних ее эшелонах, все же верят в верховенство права. Я встречался с хорошими русскими полицейскими – порой готовыми получить взятку, но все равно считающими своим долгом бороться с «плохими парнями», – которые бы хотели и дальше заниматься своим полезным делом. По сравнению с хаосом 1990-х, в стране произошли явные изменения, особенно среди нового поколения полицейских. Но это связано не с тем, что коррупция предана анафеме.
Мое далеко не научное ощущение подкрепляется методологически надежным анализом, проведенным Алексеем Беляниным и Леонидом Косалсом из московской Высшей школы экономики. В результате этого исследования была выявлена твердая приверженность к сохранению определенного уровня коррупции[732]732
Alexis Belianin and Leonid Kosals, ‘Collusion and corruption: an experimental study of Russian police’, National Research University Higher School of Economics, 2015.
[Закрыть]. Однако при этом произошел заметный сдвиг представлений о границах «допустимой коррупции». Один полицейский пытался рационализировать происходящее с точки зрения, так сказать, «замещения»: «Если кому-то все равно суждено получить штраф, то почему бы просто не взять у него деньги и не отпустить с миром? Он все равно наказан, а кроме того, он мог бы вместо меня дать взятку судье или прокурору. В любом случае он платит за свое преступление»[733]733
Из разговора в Москве, 2016 год.
[Закрыть]. Однако если дело касалось серьезных преступлений, за которые дается тюремный срок, он полагал, что взять за них взятку и закрыть глаза может только «плохой полицейский» (он использовал словечко из фени – «мусор»). Он попросил меня сравнить ДТП, в котором никто не пострадал, а все расходы по ремонту покрывались страховой компанией, с ситуацией, в которой жертва погибла или получила увечья. А уж активное участие в преступной деятельности и получение за это денег вообще считал страшным грехом.
В настоящее время полиция работает в системе, при которой большинство важных преступников оказываются неприкасаемыми, – так, начальники несчастного полицейского, арестовавшего банкира преступного мира Семена Могилевича, ясно дали ему понять, насколько он неправ, – но в целом они делают что могут и часто хотели бы иметь больше прав. Несмотря на отсутствие структур, которые можно было бы однозначно считать сторонниками реформ, очевидно, что определенные фракции реформаторов имеются в Министерстве юстиции, МВД, Министерстве финансов, Счетной палате и Генпрокуратуре. Однако Кремль, судя по всему, продолжает считать, что объем реформ должен быть минимальным и ориентироваться лишь на поддержание легитимности и эффективности системы.
Но какая элита будет реформировать систему, дающую ей возможность безнаказанно красть? Пока что не видно очевидных признаков готовности российской что-то менять, особенно учитывая, что в руках Путина и сужающегося круга его соратников (в целом довольно корыстных) концентрируется все больше власти. В 1990-е годы еще было возможно проводить причудливые параллели с американскими грабителями XIX века и считать организованную преступность преходящим или даже необходимым явлением на пути строительства капитализма, которое страна рано или поздно перерастет естественным образом. Гавриил Попов, бывший мэр Москвы, говорил, что «мафия необходима, с учетом нынешней ситуации в России… она выполняет роль Робин Гуда, перераспределяющего богатство»[734]734
Комментарий, сделанный во время конференции в Москве, 1995 год, цит. по Guardian, 31 июля 1995 года.
[Закрыть]. Разумеется, это был нонсенс: по этой аналогии, организованная преступность была и остается ближе к ноттингемскому шерифу. Она охотно берет власть, дающую ей возможность грабить, а затем использует ее так много и долго, как только может. В наши дни таких иллюзий не осталось; русские из всех социальных слоев хорошо осведомлены о хищнической и эгоистичной природе мира коррупционеров и бандитов.
Несмотря на то что в России проводятся избирательные кампании, ее можно считать в лучшем случае «гибридной демократией», авторитаризмом, спрятавшимся за фасадом процесса. Тем не менее даже в таких режимах мнение людей игнорируется не полностью. Хотя госидеология доминирует на ТВ, у печатных и онлайн-медиа остается возможность для расследований и дискуссий. А у населения, хорошо владеющего интернетом, есть много способов узнать о происходящем. Возможно, главная проблема состоит в отсутствии веры в то, что с этим можно что-то сделать, что изменения возможны в принципе. Именно такой точке зрения на момент написания этой книги противостоит борец с коррупцией и лидер оппозиции Алексей Навальный. В конечном счете первый шаг в борьбе с организованной преступностью и коррупцией – это обретение надежды.
Возможно, для этого процесса потребуются усилия нескольких поколений. Италия после Второй мировой войны была демократической страной, и ее политика в стиле мыльной оперы характеризовалась регулярными выборами, смехотворно частыми сменами правительства и яркими СМИ. В стране есть хорошие законы, система судов и полиция, не испытывающая недостатка в финансировании. Однако, несмотря на все это, в течение четырех с лишним десятилетий это была страна, где доминировала одна, и весьма коррумпированная партия. Каким-то образом христианско-демократическая партия всегда занимала лидирующие роли в правительстве, одновременно выступая главной «крышей» для организованной преступности. В ответ мафия расплачивалась наличными и стабильно обеспечивала голоса на юге страны для Democristiana. Общество постепенно устало от этой ситуации, однако на решительные действия его подвигло шокирующее убийство в 1992 году двух итальянских магистратов (административных руководителей), Паоло Борселлино и Джованни Фальконе. Столкнувшись с угрозой серьезного поражения на выборах, итальянская элита неохотно развязала руки магистратам и полиции, после чего началась серьезная кампания против мафии[735]735
Разумеется, это очень упрощенная картина тех событий. Дополнительные детали можно узнать в книгах John Dickie, Cosa Nostra: A History of the Sicilian Mafia (London: Hodder & Stoughton, 2004), главы 10 и 11; Jane Schneider, Reversible Destiny: Mafia, Antimafia, and the Struggle for Palermo (Berkeley: University of California Press, 2003).
[Закрыть]. За последние 25 лет в этом деле был достигнут серьезный прогресс, однако случались и неверные шаги, и даже отступления. Но все это происходило в контексте работающего демократического государства.
Постсоветская Россия имеет лишь часть необходимой институциональной оболочки, а ее жизненный опыт составляет меньше трех десятилетий. Представляется маловероятным, что Путин решит примерить образ «молота мафии». Его возможным преемником вполне может оказаться прагматичный клептократ, который с радостью построит новые стены на границе с Западом, но вряд ли бросит вызов организованной преступности и захватническим инстинктам национальной элиты. К этому еще не пришла Италия; Япония, начавшая серьезную борьбу против якудзы в то же самое время, находится примерно в том же положении. Россия тоже подтянется, но это произойдет не завтра.
Кто протянет руку помощи?
Я не понимаю шумихи, поднятой на Западе относительно российской «мафии». Она была всегда, просто вы только сейчас заметили ее существование.
Пожалуй, остальной мир в данной ситуации может сделать немного, особенно с учетом нынешней геополитической среды, когда любые попытки помочь изменениям внутри России будут восприниматься в лучшем случае как лицемерие, а в худшем – как враждебное вмешательство и попытка совершить «мягкую смену режима». Однако «немного» – не значит «ничего». Главный из возможных шагов – это более агрессивная атака на активы российских преступников за границей и, что, возможно, важнее всего, противостояние повсеместному искушению закрыть во имя бизнеса глаза на грязноватую природу этих денег. Еще до того, как кризис 1998 года заставил финансовые учреждения цепляться за любые возможности, ни для кого не было секретом, что многие из них охотно принимали «грязные» деньги, если те прошли достаточную предварительную обработку (дававшую банкирам возможность восклицать, насколько они «шокированы» фактом криминального происхождения этих сумм). Многие из финансовых столиц мира, от Дубая и Никосии до Лондона и Гонконга, обеспокоены проблемой притока грязных денег скорее в теории, а не на практике. Как страстно, но совершенно верно писал Джон Карпентер, «если ради того, чтобы сделать Лондон налоговым раем для олигархов и тому подобных деятелей, мы будем вынуждены превратить его и в бандитский рай, мой вам совет, будьте осторожны»[737]737
Guardian, 26 июля 2007 года.
[Закрыть]. Это классический пример краткосрочного выигрыша с долгосрочными и крайне негативными последствиями. Случай с Кипром, предоставление финансовой помощи которому в 2013 году было заморожено из-за присутствия в стране грязных денег из России, также заставляет задуматься. Но это мало кто делает.
Отчасти причина, по которой «воры» новой эпохи избегают татуировок, больше не говорят на «блатной музыке» (или по крайней мере не злоупотребляют ею) и в целом стараются смешаться с мейнстримом, связана с тем, что они не хотят отказываться от преимуществ глобализации. Так что до тех пор, пока они не применяют свои звериные методы в европейских странах, а выступают в ролях сорящих деньгами гостей, инвесторов и туристов, мы счастливы их впускать.
Один русский как-то спросил меня: «Почему вы, жители Британии, ненавидите мафию в России, но так любите ее у себя дома?»[738]738
Из разговора в Нью-Йорке, 2009 год.
[Закрыть] Хороший вопрос! Многие страны уже показали, что они готовы принимать «правильных» (иными словами, зажиточных) гостей с криминальными связями точно так же, как и инвестиции, имеющие сомнительное происхождение. После гибели Сергея Магнитского США приняли в 2012 году «Закон Магнитского», наложивший санкции на лиц, считавшихся связанными с этим преступлением. Гнев и смятение, возникшие вследствие этого в России, демонстрируют силу публичной огласки, а также действенность отказа предоставлять преступникам и их защитникам желанное прибежище. Это приводит к серьезным практическим и политическим издержкам для Запада, однако становится пусть небольшим, но стимулом для многих влиятельных преступников-бизнесменов провести «санацию» своих доходов, раз их сомнительная деятельность не позволяет им больше проводить отпуск на Ривьере, а их детям – учиться в иностранных университетах.
Первой и главной жертвой нынешнего возвращения воровского мира становятся жители России. Именно они должны рано или поздно приструнить его, и я верю, что так и случится. Безусловно, многим удобно считать, что некоторые народы, итальянцы ли, русские ли, по природе склонны к коррупции и бандитизму. И можно согласиться с тем, что у воровского мира всегда есть некая историческая «форма». Джордж Добсон, корреспондент газеты Times в России в конце XIX века, сухо отмечал:
Больше всего во время моей первой поездки в Россию меня поразили две черты русского характера – это их гостеприимство… и их склонность к беззаконию. Под этим я подразумеваю их абсолютное презрение к законам любого рода…
Если закон существует, то люди будто считают своим долгом либо категорически его не признавать, либо думать о том, как его можно обойти[739]739
George Dobson, Russia (London: A. & C. Black, 1913), стр. 240–241.
[Закрыть].
Однако я думаю, что последние слова в этой книге должны быть сказаны одним из ветеранов афганской войны, про которого я рассказал в самом начале. В 1993 году я недолго общался с Вадимом. Он тогда работал в ОМОНе, и его отделу все чаще приходилось арестовывать бандитов или прерывать вооруженные стычки. Полицейским выдавали тяжелые, неудобные и старые бронежилеты, не гарантирующие никакой защиты. Они перемещались на старом УАЗе, который нужно было долго заводить по утрам и в котором бензина часто было не больше четверти бака. Они рисковали жизнью и получали за это такую же зарплату, что и дежурные на станциях метро, делающие замечания пассажирам на эскалаторах. У Вадима были годовалый сын, шрам от рикошета и привычка к выпивке. И при всем этом он был непостижимо и совершенно необоснованно оптимистичен. «Да, сейчас безумные времена, – признавал он. – Но и они пройдут. Мы выживем. Мы научимся тому, как быть европейцами, быть цивилизованными. Но нам потребуется немного времени»[740]740
Из разговора в Москве, 1993 год.
[Закрыть]. Возможно, он не имел в виду столько времени; но сдается мне, по большому счету он прав.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
