Текст книги "Что может быть лучше? (сборник)"

Кисло-сладкая месть

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 94.

Дело было в СССР.

Увидев Олега, его знакомые начинали шептать ещё не знакомым, что он ездил в Швецию. Тогда такой поездки было достаточно, чтобы вызывать благоговение и трепет перед счастливцем. Хотя парень он был противный – лингвист какой-то. Но не только поэтому. Объяснение – ниже.

Я же нигде за границей не бывал и о Швеции знал лишь, что она– родина сексуальной революции, а не слонов, как моя отчизна. Знание это подкреплялось чёрно-белыми фотокопиями со шведских цветных порнографических журналов, которые мне удалось раздобыть и использовать для соблазнения девушек, показывая им эти фотографии после первой рюмки.

На Олега мне было с лёгкой завистью наплевать, но у него в активе, помимо поездки в Швецию, была подружка зазывающей красоты. Звать Людка. Грудь у неё была великой и высокой. По не понятным мне причинам Людка была влюблена в Олега, а был он гнусный, особенно внешне. Но, быть может, он ей что-то привёз из Швеции, например, огромный искусственный хуй, и за это Людка его любила. Хотя сие мне не было известно наверняка, тем не менее только такой подарок представлялся мне единственным обоснованным аргументом, почему красивая Людка любит противного Олега. Правда, есть и второй аргумент: любовь слепа и в то же время зла.

Но самое смешное, что Людка училась в нашем институте, и поэтому я на неё часто натыкался: то в коридорах, то во внутреннем дворе. И её грудь меня всегда отпружинивала. Раз я набрался смелости и заговорил с ней.

– У тебя, наверно, большое сердце, – выдвинул я гипотезу.

– Нормальное сердце, – ответила она бездоказательно. – С чего ты это взял?

Я выразительно посмотрел на её огнедышащую грудь, с трудом скрываемую кофточкой. Людка ухмыльнулась и пошла дальше по коридору. Я её нагнал:

– Я видел тебя как-то с Олегом в пивном баре.

– Ты Олега знаешь? – спросила Людка, замедляя шаг.

– Отдалённо. Знаю, что он всю Швецию объехал. Ты с ним тоже ездила? – Я нарочно задал ей вопрос с известным мне ответом, чтобы заставить её продолжать разговор.

– Нет, я его здесь ждала.

– Молодец, – похвалил я её, – не хочешь по этому поводу со мной в кино сходить?

– А что смотреть?

– Американскую народную сказку – переложение русской народной: «Три богатыря».

– Это что ещё за кино такое?

– Великолепная семёрка, – разъяснил я, чем вызвал у Людки смех, а смех, как известно, подобно водке, расслабляет бабу.

Мы договорились, что встретимся у метро на следующий день, и в последний момент, перед тем как расстаться, Людка спросила доверительно:

– Ты не можешь мне одолжить пять рублей? На два дня, – добавила она для убедительности неминуемого возврата долга.

Случайно у меня имелось пять рублей, хотя обыкновенно содержание моих карманов в среднем составляло около рубля. Я радостно дал ей пятёрку, в уверенности, что долг ещё больше привяжет Людку ко мне.

На следующий день эскалатор, у которого я поджидал её для культпохода в кино, изверг несколько сотен не нужных мне людей, пока я не осознал, что нужную мне Людку он уже не выблюет. Я поплёлся домой, уверяя себя, что она обязательно должна со мной встретиться назавтра, хотя бы для того, чтобы отдать пять рублей. Я, будучи человеком обязательным, никак не мог поначалу уразуметь, что мир построен по законам непунктуальности и что люди обязательные – это аномалия, а точнее, дураки, которых имеют люди необязательные.

Моё фиаско с Людкой напомнило мне мой ранне-юношеский случай, в точности совпадавший как по сути, так и по денежным единицам. У меня, четырнадцатилетнего, одолжил пять рублей двадцатипятилетний художник-плакатист из дома отдыха, что располагался по соседству с дачей, где я жил. В основе моей готовности расстаться с деньгами было обещание художника познакомить меня с доступной женщиной, которая была его близкой знакомой. В то время за пизду я, как Фауст, отдал бы душу. Но вместо желанной пизды я просто потерял пятёрку, так как художник исчез в неизвестном направлении. Но даже если бы направление его исчезновения было бы мне известно, вряд ли что-либо изменилось бы в мою пользу – отнять у этого верзилы деньги у меня бы не получилось.

Когда Людка заняла у меня деньги, я сразу вспомнил этот случай. Но тот факт, что на этот раз у меня просила в долг желанная девушка, не позволил мне приравнять эти две ситуации – мне почему-то казалось, что девушка должна отдавать долги. Но это конечно же было ещё большим заблуждением.

Так и оказалось – Людка меня наебла, не ебя, что и есть самое обидное в половых отношениях.

Через несколько дней мы с Вовкой, моим приятелем, пошли в пивной бар, где я впервые увидел Олега. Он был там, будто никуда не уходил с прошлого раза, только сегодня рядом с ним на этот раз сидела Людка. Именно Вовка и познакомил меня тогда с Олегом и шептал мне в ухо про его Швецию.

Олег заметил Вовку и меня и стал грести к себе руками, призывая нас к его столику. Вовка вырвал из-под кого-то лишние стулья, и мы, пробившись сквозь табачный дым, уселись за столик, на которым кучковалась кодла пивных бутылок.

Когда Олег знакомил меня с Людкой, она посмотрела на меня так, будто впервые видит, и явно давая мне знак, чтобы я вёл себя аналогично. Я и вёл.

Олег заказал ещё бутылок, и их принесли чуть ли не десяток, забрав пустые. Я подумал, что вот, пропивают мою пятёрку или, что хуже, уже пропили. Я-то при всём желании не мог отыграться на пиве – пол-литра мне за раз никогда не выпить, и я всегда маленькую брал, которой мне вполне хватало. А все пили бутылку за бутылкой, и Вовка с Олегом восхищались мягкостью опьянения, которое даёт пиво в отличие от удара по башке, который получаешь от водки.

Именно Вовка и приучил меня к пиву в том плане, что я раньше вообще к нему не притрагивался, ибо горькое, а я только сладкое любил. В крайнем случае – кисло-сладкое. По той же причине я не курил, так как, попробовав, никакого удовольствия от дыма не получил, а удовольствие у меня – единственный критерий для занятия чем-либо. Искусственность процесса курения как такового, когда надо вдыхать в себя горький дым, меня отталкивала по принципиальным соображениям противоестественности, помимо простой невкусности. А с пивом вышло постепенное приятие, так как его пьют, что является естественным процессом; а по вкусу оно оказалось в конце концов интересным, да ещё с солёностями. Вот я к нему и пристрастился, но, как я уже говорил, в строго ограниченных объёмах. Так что я не мог разделить восхищения Вовки, Олега и Людки мягкостью опьянения – я более интересовался мягкостью Людкиной груди и прочих недоступных частей её тела.

Людка сидела, прижимаясь к Олегу, и всячески демонстрировала свою к нему любовь, попивая из его кружки и поя его из своей. А мы с Вовкой должны были служить фоном для их любовного выпендрёжа.

Раз так, думал я, нужно эту Людку наказать за её необязательность. Я убеждён, что непунктуальность – это самое страшное преступление, которое должно караться смертью.

Собутыльники мои всё больше пьянели, а я медленно потягивал свою маленькую кружку и строил планы мести. Прежде всего для Людки, а заодно и для её «шведа». Я воображал себя графом Монте-Кристо, мстящим врагам, – самая увлекательная для меня часть романа: беспощадная и хорошо продуманная месть, а не омерзительное христианское фальшивое всепрощение. Месть моя, увы, не могла быть жестокой в той мере, в какой бы мне хотелось, но свершиться она была должна.

Из-за обильного выпитого пива пивцы то и дело бегали в туалет, а я, пивший меньше всех, сидел на месте. Олег радовался, что я могу сидеть и охранять стол с бутылками, пока они бегают опорожниться. И вот, когда в очередной раз все трое за компанию отправились в туалет, я взял полупустую бутылку пива и, спрятав её под столом, укрытым длинной клеёнчатой скатертью, наполнил её до краёв результатами моего умеренного потребления пива. Затем я быстро разлил получившийся коктейль в кружки Людки и Олега и приготовился торжествовать.

Вовка и Олег вернулись первыми, они явно захмелели и шли, покачиваясь, опустошённые, чтобы поскорей снова наполниться. Сев на стул, Олег сразу ухватился за свою кружку и выпил треть. Тут подошла Людка, тоже плохо держась на ногах, хлюпнулась на стул, и её груди заходили ходуном. Она тоже ухватилась за свою кружку, подняла её высоко, призывая Олега чокнуться. Они чокнулись и с возгласом «до дна» – вылили в себя содержимое кружек. И моё тоже.

Я сожалел только об одном, что ни с кем не мог разделить свою пенящуюся, как пиво, радость. Вовка был слишком дружен с Олегом, и поверять ему секрет было бы опасно. Однако я не смог удержать радостную улыбку, когда, вытерев рот тыльной стороной руки, Людка недовольно сказала:

– Пиво совсем нагрелось.

– Точно, – подтвердил Олег.

– А у меня холодное, – сказал Вовка.

– И у меня, – добавил я. – Это ваша страсть всё вокруг разгорячает, – выдал я свою версию, которая была воспринята любовниками «на ура».

С тех пор, когда мы встречались в институте с Людкой, она отводила глаза и быстро проходила мимо, даже не здороваясь. А я чувствовал себя отмщённым и лишь иронически улыбался ей в лицо.

Через пару лет после окончания института мы столкнулись с Людкой на улице. Грудь её с тех пор не уменьшилась. И не увеличилась. А осталась тех же прекрасных огромных размеров. Я решил не позволить Людке пройти мимо, остановил и заговорил с ней. К тому времени в стране стало свободней и во мне самом тоже, поэтому я разговаривал с Людкой без студенческой дрожи в коленках. Я решил не церемониться и предложил ей зайти ко мне отметить нашу встречу, и, к моему удивлению она сразу согласилась. Видно, тоже повзрослела. Оказалось, что она замужем за Олегом и через месяц отправляется с ним в Швецию, куда его послали в командировку. Людка спросила, видимся ли мы с Вовкой, так как они уже давно о нём ничего не слыхали. Я сказал, что мы с ним подружились ещё крепче.

На этот раз мы пили коньяк, потому что я не хотел, чтобы Людкино опьянение было мягким. После пары рюмок она призналась, что я ей всегда нравился. Я уточнил, не хочет ли она одолжить у меня пятёрку. Сомнение в её искренности оскорбило Людку, и, чтобы доказать свою бескорыстность, она стала раздеваться.

Когда я насладился Людкиными грудями и прочими частями её тела, я спросил об её отношениях с Олегом, и она мне поведала, что живёт с ним только для того, чтобы свалить из Керосинии в Швецию. Упоминание Швеции повернуло разговор к давно отгремевшей сексуальной революции, от революции было недалеко до сексуальных извращений, а от них – до Людкиных сексуальных предпочтений. Между тем Людка поглотила ещё несколько рюмок коньяка, что развязало ей язык, кстати, весьма умелый. Пока я играл с её шарами, бережно подбрасывая их на руках, Людка рассказала, что Олег почерпнул из шведских нравов влечение к golden showers[30]30
  На жаргоне – «золотой дождь» (англ.), – когда любовники мочатся друг на друга.


[Закрыть] и смог привить свою страсть даже ей. Я отреагировал на это предпочтение весьма сдержанно, а Людка предложила мне продемонстрировать свою страсть к золоту моего душа.

«Пей на здоровье», – подумал я, ощущая мокрый жар Людкиного рта, и стал концентрироваться, чтобы зачать струю. Когда она родилась, я вдруг осознал, что моя давняя месть не удалась, так как получилось, что я тогда не мстил, а лишь потакал Людкиной страсти.

Я утешал себя одним: уж теперь я всё расскажу Вовке.

Чаща

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 96.

Пытка начиналась весной и кончалась лишь поздней осенью, когда выпадал снег.

Я купил небольшой домик, стоящий в центре квадратного участка. В дом я переехал зимой, а весной моё счастье домовладельца было разгромлено. Мой дом окружали другие подобные домики, с подобными же по размеру участками. На каждом из них росло в среднем по одному дереву, но были участки с двумя деревьями или безо всяких: дерев, как мой. Зато на всех участках росла трава, и казалось, что она росла со скоростью бамбука. Во всяком случае, именно такой виделась скорость роста всем моим соседям, ибо, как только они возвращались со своих работ и съедали свой обед, все вскакивали на свои маленькие трактора-косилки (ручные косилки требовали излишне утомляющей ходьбы) и устремлялись на травяное поле битвы. Некоторые даже не желали браться за обед, а спешили сначала беспощадно расправиться с травой, посмевшей поднять голову слишком, как им казалось, высоко. А в выходные дни борьба с травой начиналась с самого утра и не прекращалась до сумерек.

Всё бы ничего, но косилки эти работали так громко, будто в них были установлены самолётные реактивные двигатели. Причём стоило закончить сенокошение соседу слева, как эстафету перенимал сосед справа, а за ним сосед позади, а после сосед напротив. Часто последовательные арии заменялись дуэтами, трио, квартетом, а то и вовсе хором. Оглушающая музыка такого рода благодаря усердности её исполнителей пробивалась через любые ушные затычки, в которых я стал большим специалистом, изучив и опробовав эти изделия различных фирм и конструкций. Но и непрерывные сольные исполнения адской мелодии травокошения были достаточно мастерскими, чтобы завладевать всеми моими чувствами, которых уже не хватало ни на что другое. Я запирал двери, закрывал окна, спускался в подвал, вставлял в уши затычки, поверх надевал специальные заглушающие наушники, и всё равно грохот достигал моих ушных перепонок.

Я пытался выяснить, что же является стимулом для моих соседей предпринимать ежедневное травокошение, остановить которое был не в состоянии даже проливной дождь, ибо косцы надевали на себя непромокаемую одежду и, казалось, даже испытывали особое удовольствие от успешной борьбы с мокрой стихией.

Оказалось, что этим людям просто больше нечего делать, им не придумать, как распорядиться своим свободным временем благоразумно. Эти отцы семейств испытывали глубоко сидящее удовлетворение от того, что они не пьют, находятся при жене и детях и в то же время отдыхают на свежем воздухе, приводя в идеальный порядок свой кровный участок, за который они вкалывают каждый день на работе, чтобы выплачивать долг банку.

В результате этих благородных побуждений окружающих меня членов общества я не мог до позднего вечера сосредоточиться ни на чём. Мне приходилось прыгать в машину и уезжать в парк неподалёку, где деревья утешали меня своей глубокомысленной оседлостью.

Я хочу также уточнить, насколько изощрённой была эта пытка. Шум состоял из двух частей: первая часть была тракторно-косилочная, о которой я уже рассказал, а второй частью была стрижка травы по краям участка и в тех местах, где косилка не могла достать. Для этого у людей было специальное, ручное устройство для подстригания травы, но от этого не менее шумное. Сосед ходил, держа в руках мотор, к которому был приделан длинный вал с пропеллером на конце, которым и донимали ту траву, которая ухитрилась не попасть под гильотину косилки. Завершающее, подчищающее занятие это часто длилось ещё дольше, чем тракторная эпопея, так как оно осуществлялось с помощью ходьбы, а не езды, что, естественно, занимало больше времени.

Всё стихало только с наступлением темноты, а будь у нас полярные ночи, то сенокосцы не останавливались бы до самого утра, когда надо было бы уже пересаживаться с трактора на машину, чтобы ехать на работу.

На моём участке тоже росла трава, и я косил её не чаще одного раза в две недели, да ещё маленькой еле шумящей косилкой. Соседи смотрели на меня с плохо скрываемым удивлением – как это я ещё не купил трактор и почему я предаюсь наслаждению сенокошения так редко.

Дело дошло до того, что сам вид трактора-сенокосилки и усевшегося в нём человека стал вызывать во мне великое отвращение и ненависть. И в грядущем не было никакого просвета, так как эти отцы семейств часто усаживали рядом с собой своих детей и катали туда и обратно, обучая их образу жизни, который те должны будут усвоить для своего счастливого будущего.

Был ещё и химический аспект проблемы. Минимум раз в месяц приезжали к соседям цистерны с химикалиями, и человек в маске распылял какие-то яды, которые уничтожали неположенные растения. Особенно интенсивно занимались травлением одуванчиков – этих ангелочков с ореолом, не выдерживающим ветра. Делалось это для того, чтобы трава представляла из себя равномерный зелёный покров единого сорта и одного оттенка. После каждого такого распыления на участке втыкались таблички, предупреждающие, чтобы по траве не ходить и не пускать на неё ни кошек, ни собак дня три. После каждого травления травы от неё исходил отвратный запах яда, который наполнял соседей торжеством победы над сорняками, а меня – грустью от смерти отвергнутых одуванчиков.

Таким образом, понятие соседской красоты формировалось и поддерживалось с помощью ядов.

А вот я любил одуванчики – весновестники, их волшебное превращение из жёлтого цветка в белоспермообразный венчик семян. Я наслаждался полётом смелых парашютистов жизни.

Так как мой дом находился посередине приусадебного участка, то он со всех сторон был окружён травой. Исключение составляла только асфальтированная дорожка, ведущая в мой гараж, которая смотрелась как пробор или как шрам.

Я решил в качестве протеста против шумовой пытки перестать стричь траву и дать ей расти так высоко, как она захочет и сможет. Соседи-трактористы, едучи по границе моего участка, косо и с негодованием смотрели на мой травяной укор их грохочущим потугам. А я радовался чертополоху, одуванчикам, куриной слепоте и высокой осоке. Однако вскоре я получил по почте предупреждение от местного градоуправления, что согласно каким-то постановлениям трава на участке не должна превышать столько-то там дюймов и если я не приведу её в должный рост, то обязан буду заплатить весьма болезненный штраф. Пришлось мне снова заводить свою сенокосилку и расхаживать с ней по участку вдоль и поперёк, пока травы и цветы не укоротились до разрешённой высоты.

До переезда в дом я жил в квартире в центре большого города на улице с оживлённым движением. Под моими окнами смердела остановка автобусов и по улице было разрешено движение грузовиков. Вот почему я так рвался уехать из города в предместье. Я въехал в свой дом зимой, счастливый от окружавшей меня тишины и покоя, но через месяц начался бешеный рост травы, и вокруг меня снова возник шумовой ад, почище городского.

В этом адском грохоте прошла половина моего первого лета как домовладельца.

Однажды, топча траву с гнусавой косилкой перед собой, я взглянул на одиночные деревья на участках моих обозримых соседей, и вдруг грандиозная мысль посетила меня: если я не имею права выращивать высокую траву на своём участке, то выращивать деревья мне никто запретить не может. Плотно посаженные деревья, а точнее, чаща должна предохранить меня от невыносимого шума косилок.

Эта идея нашла энергичный отклик у моего приятеля-ботаника Алекса, и он предложил профессиональное решение проблемы. Он рассказал, какие деревья сажать, чтобы из них образовалась звуконепроницаемая чаща. Алекс посоветовал мне ельник, преимуществом которого являлась его вечнозелёность, а также и то, что никакой травы не останется – вместо неё вырастет мох. Алекс работал в секретной лаборатории, изучавшей сексопатологию растений. Я плохо представлял, в чём может состоять предмет этой науки, но в области ботаники доверял моему приятелю беспрекословно. Алекс тут же предложил мне выслать саженцы только что выведенного сорта, рост которого он как раз намеревался проверить во внелабораторных условиях, а тут я был рядом и землю свою предоставлял бесплатно.

А теперь мне самое время рассказать о своей работе. За десять лет усердной службы я, начав свою карьеру простым охранником, вырос до начальника смены видеоохраны в одном из местных казино. Постоянный шум и звон игральных автоматов сделали меня особо чувствительным к громким звукам. Так что после конца работы я всегда искал тишины.

Главным средством слежения в казино были микровидеокамеры, встроенные в люстры, в стены, в пол под игорными столами и в другие менее очевидные места, говорить о которых я не хочу, чтобы не раскрывать профессиональную тайну. Бригада «надсмотрщиков» или «смотрителей» сидела в специальном зале у телевизоров и следила за тем, что показывают камеры.

Одновременно всё записывалось на запоминающие устройства в архив для детального изучения в будущем, если понадобится.

Именно в казино, исполняя служебные обязанности, я и познакомился с Алексом. Один из охранников в казино подозвал меня к телевизору и показал на человека, играющего в рулетку, который подряд два раза выиграл значительные суммы. Ничего подозрительного в этом человеке наблюдатели не заметили, кроме непристойно выглядящей орхидеи, вставленной в лацкан его пиджака. Когда он на моих глазах в третий раз выиграл ещё более значительную сумму, я пригласил его в свой кабинет для осмотра. Алекс радостно улыбался своим выигрышам и без всякого сопротивления и, я бы даже сказал, с радостью подвергся обыску и осмотру. Я сам вытащил орхидею из его пиджака и стал её подробно рассматривать и ощупывать. Недаром в викторианской Англии орхидеи были запрещены к ввозу, так как уж слишком напоминают женские половые органы. Этот сорт, который я держал в руках, выглядел поразительно откровенно.

– Где вы взяли этот цветок? – спросил я.

– Эта орхидея привлекает всеобщее внимание, а к тому же она мне приносит счастье, – с готовностью откликнулся Алекс.

– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал я ему, не желая быть уводимым в сторону.

– Я – ботаник, – сказал он, – и я вывожу различные сорта растений. Эта орхидея – один из результатов моей работы.

– Поздравляю с успехом, – сказал я, возвращая цветок и добавил: – И с выигрышами.

Алекс снова вставил его в лацкан пиджака и сказал:

– Извините, что я вызвал в вас подозрения своей удачей, она и для меня самого подозрительна. – Алекс лукаво улыбнулся. – Можно мне предложить вам выпить со мной по коктейлю после конца вашей смены в качестве благодарности за бдительность.

У меня действительно кончалась смена через полчаса, и я подумал, что будет интересно с ним поговорить – быть может, он что-либо выболтает, захмелев. Интуиция говорила мне, что в этом человеке есть что-то странное. Я согласился встретиться с ним в баре соседнего казино. В своём казино я не пил даже во внерабочее время.

Мы провели в разговоре с Алексом около часа, он вёл себя дружелюбно и непринуждённо, и, как я к нему ни присматривался, я не мог найти ничего, что подтвердило бы мою интуицию. С тех пор мы перезванивались и время от времени на выходные ходили в бар, выпивая по паре коктейлей. И каждый раз Алекс был в пиджаке, и в каждом пиджаке в петлице торчал экзотический цветок неприличного вида, на который всегда обращали внимание женщины и заговаривали с Алексом, а заодно и со мной.

Через неделю после того, как Алекс пообещал, мне привезли на фургоне саженцы елей, и сотрудник его даже помог мне их посадить. Каждый день после работы, когда мои соседи усаживались на трактора, чтобы отсекать головы травам, которые представлялись им не иначе как многоголовыми мелкотравчатыми драконами, я принимался ухаживать за елями, согласно инструкциям Алекса.

На моём квадратном участке приблизительно пятую часть занимал дом, а остальное покрылось быстро вытягивающимися еловыми стволами с густыми ветками. По периметру участка, подверженного открытому солнцу, я высадил ростки кустов малины тоже по совету Алекса.

К осени ели были с меня ростом, и кусты малины не ниже.

Тихой зимой я размышлял о близящемся лете и готовился к появлению соседской травы. Меня даже посещали мысли, чтобы продать дом и уехать, если мои ели не спасут меня от шума. Но куда уехать? В другое место, где будут другие косцы? Денег на то, чтобы купить себе большой участок земли, где соседи находились бы за горизонтом, у меня не было. Возвращаться жить в город я не хотел ни в коем случае.

Зима пролетела без метелей и вьюг, и тишина меня полностью очаровала. Я обратил внимание, что за зиму ели заметно выросли, оказывается, холод не замедлял их роста. Когда сошёл снег, стало ясно видно, как вытянулись и потолстели стволы, а зазеленевшие кусты малины сделали ограждение как бы из колючей проволоки, функции которой воодушевлённо исполняли иголки на ветвях. К лету малина уже делала вылазки в стороны от моего участка, но их регулярно отбивали косилками. После поспешного цветения малина родила крупные пунцовые ягоды – мои любимые по цвету, по вкусу, по смыслу – по всему. Я их пожирал горстями, но их оставалось больше, чем я съедал. Самое же главное – это, конечно, ели: они за год разрослись так плотно, что вокруг моего дома был уже не просто лес, а образовалась непроходимая чаща. Алекс мне говорил, что эта порода елей растёт свои первые годы в десять раз быстрей бамбука, а потом резко останавливается в росте. В этом, что ли, заключалась их сексуальная патология?

Алекс наведывался несколько раз со своими коллегами, довольно хлопал ели по стволам, рассматривал их светло-зеленые пальчики на ветках, нюхал быстро вытягивающиеся шишки. Некоторые шишки он срывал и прятал в специальный мешок. Я потом тоже сорвал и спрятал несколько шишек, чтобы при случае посеять эти чудесные ели где-нибудь ещё.

Наблюдая за стремительно растущими деревьями, я вспоминал один из разговоров с Алексом, когда он поделился со мной такой мыслью. Вот люди рассуждают и фантазируют о параллельном существовании невидимых миров, которые якобы руководят нами. Но в то же время люди не желают обращать внимание на иные миры, что у них под носом. Взять хотя бы мир растений, эту вселенную жизни, которая нам в основном непонятна и непостижима. Прежде всего поразителен оседлый способ существования растений: родившись в одном месте, они живут на нём всю жизнь и в состоянии передвигаться только за счёт своих детей. Деревья компенсируют свою оседлость изрядным ростом, расширяя свой кругозор огромным горизонтом. У растений свой язык общения и своя эмоциональная жизнь. И что самое удивительное – это то, что они во многом подобны людям, а люди – растениям. Взять хотя бы органы размножения, которые так пахучи и так прекрасны у тех и других. Вселенная растительного мира взаимодействует с миром человека такими способами, о которых большинство людей даже не подозревают. Зачем же искать невидимые миры, когда мы ещё не разобрались с видимыми?

Я вспоминал об этом разговоре всякий раз, когда входил в свою чашу и ели хватали, толкали или обнимали меня своими лапами.

Теперь звуки работающих тракторов едва доносились до моего дома. Помимо звуков, до меня перестали доходить и зрительные образы добропорядочной соседской жизни, и моя жизнь, после того как я в машине въезжал на асфальтированную тропу и скрывался в чаще, тоже перестала быть видимой для соседей.

Итак, посреди скошенно-травяной пустыни городка образовался оазис непроходимой чащи размером 66 на 66 метров с моим домом в центре.

В чаще завелось разное зверьё: белки, бурундуки, лисы. К счастью, до волков и медведей не дошло. Птицы семенили по веткам и громко требовали любви. Вся живность совокуплялась и нисколько не боялась меня, когда я продирался сквозь ветви.

Трава на моём участке оказалась полностью изжита елями, и проблема сенокошения, исчезнув, решилась сама собой. Мне приходилось только спасать асфальтовую тропу, ведшую к моему гаражу, от зарастания, и я раз в неделю подрезал еловые лапы, стремившиеся захапать тропу себе.

Однажды, выезжая из моего леса, я заметил, как в малиновые кусты шмыгнула юная парочка. Мне даже показалось, что я узнал в парне сына моих соседей. В другой раз я заметил выходящих в обнимку парня и девушку, у которой зад и спина были покрыты еловыми иголками. Мне стало ясно, что мой лес стал удобным местом свиданий для юных влюблённых, живущих по соседству. Им не приходилось выпрашивать у родителей машину, чтобы уезжать с девочкой в какой-то тёмный уголок. А если машина и была своя, то не нужно было никуда ехать, а просто перейти улицу или пройти пару кварталов.

Как-то, обходя свои лесные владения, я наткнулся на палатку, еле заметную под огромной еловой лапой. Там никого не было, но надувной матрац ожидал принять на себя горячую колыхающуюся массу похоти.

Обходя мой лес по периметру, чтобы осмотреть малиновые кусты, я заметил молодую жену соседа из дома с северной стороны. Она не видела меня и собирала в рот малину, а потом, как ей казалось, незаметно углубилась в лес. Следом за ней к моей малине подошёл мужчина, мой сосед по дому с южной стороны, и тоже пропал среди елей. Было ясно, что в моём лесу было назначено свидание прелюбодеев.

Глядя на счастливые парочки, углубляющиеся и выныривающие из моей чащи, я пришёл к важному деловому решению. Я понял, что могу заработать большие деньги, если смогу записать на видео происходящее любовничество в моём лесу. Не медля, я связался с известными мне по работе фирмами, получил заём в банке и купил нужное оборудование, снимающее как в темноте, так и при любой погоде. Мой опыт в казино пригодился в неожиданном месте: я установил камеры на ветвях, во мху на земле и на стволах моих елей. Камеры передавали изображения по радио, и я знал, как их маскировать – так что заметить объективы неопытному глазу да ещё в полумраке или темноте было практически невозможно.

Когда я рассказал Алексу, что происходит у меня в чаще, он не выразил удивления, а сказал, что всё идёт как надо. Более того, он посоветовал мне отпилить у трети елей самые нижние две-три ветки, чтобы деревьям было просторней.

Я последовал его совету и заметил, что под каждой елью, у которой я отпилил нижние ветки, образовался удобный доступ, и верхние лапы служили крышей для естественно образовавшегося шалаша.

Теперь я из дома мог в деталях видеть всё творящееся в лесу. А творилось в нём немало. Если кто-то пересекал «малиновую границу», система слежения включалась, и камеры, ближайшие к движущимся объектам, начинали записывать происходящее и передавать мне в дом дивные изображения страсти. Я мог на пульте управления приближать и увеличивать изображение в любой точке и рассматривать радостно движущиеся объекты под любым углом.

Мой лес буквально притягивал парочки. Лишь наступали сумерки, в лес шмыгали не только соседские тинейджеры, но и парочки, проезжавшие мимо моего дома и почувствовавшие влечение еловой чащи. В лес прокрадывались и однополые любовники, справлявшие свои гомосексуальные нужды в тайне от своих гетеросексуальных партнёров. То ли звуки косилок больше не достигали моих ушей, то ли их использование значительно сократилось, но мои соседи всех возрастов предавались похоти в моей чаще ежедневно и еженощно.