Текст книги "О стихах"

«Грядущей жизни годовщины»[27]27
  Статья написана совместно с И. Ю. Подгаецкой.


[Закрыть]
Композиция и топика праздничных стихов Маяковского

1. Предмет этой статьи – стихи Маяковского для газет, написанные к дням советских праздников. Стихи эти мало известны и мало уважаемы. Один коллега, посмотрев на подборку нашего материала, вежливо спросил: «Вы собираетесь делать доклад «Плохие стихи Маяковского»?»

Интерес этих стихов в том, что здесь легче обычного проследить путь от внелитературных обстоятельств к литературному произведению. Обычно мы не знаем, что дало толчок творческой работе поэта, какие образы или словесные обороты возникли в его сознании первыми и как они перестраивались и дополнялись до окончательного текста. Здесь мы знаем, что в начале был газетный заказ или спрос: к годовщине Октября, или к дню Красной Армии, или к женскому дню требовалось подобрать и разработать подходящие мотивы объемом строк на 40. Какие именно мотивы подобрать и как разработать – сжато или подробно, в начале или в конце аранжировав риторическими вопросами или восклицаниями, – это предоставлялось собственному вкусу поэта. Бели вкусы его были устойчивы, то у читателя возникал стереотип ожиданий при чтении: например, учащение восклицательных знаков означало, что стихотворение приближается к концу. Подтверждение или неподтверждение этих ожиданий вызывало дополнительные эстетические переживания.

По всем этим признакам праздничные стихи Маяковского принадлежат к широкой категории стихов на случай и к более узкой – стихов на ритуальный случай: таких, как оды Пиндара или средневековые церковные гимны. Строение их (и соответственно система читательских/слушательских ожиданий) изучено довольно хорошо. Это облегчает и подступ к праздничным стихам Маяковского. Эту статью можно было бы назвать «Majakovskij als Gelegenheitsdichter» или «Маяковский и Пиндар».

2. Были рассмотрены 29 стихотворений Маяковского 1924–1929 гг. (и дополнительно – 6 более ранних), отобранных по единственному признаку: по публикации к советскому праздничному дню. Тексты их (кроме самого длинного) помещены в приложении к статье.[28]28
  Ссылки на томы и страницы – по «Полному собранию сочинений» в 13 томах, М., 1955–1959; оттуда же – указания на публикации.


[Закрыть]

К 1 мая: (1) «Два мая», 1925; (2) «Май», 1925; (3) «Первомайское поздравление», 1926; ср. более ранние: (4) «Мой май», 1922; (5) «1-е мая», 1923, «Красная нива»; (6) «1-е мая», 1923, «Леф»; (7) «1-е мая», 1923, «Известия»;

к 7 ноября: (8) «Октябрь», 1926; (9) «Не юбилейте!», 1926; (10) «Было – есть», 1927; (11) «Октябрьский марш», 1929;

к февральской годовщине: (12) «Февраль», 1927; (13) «Корона и кепка», 1927;

к дню памяти 9 января: (14) «9 января», 1924;

к дню Коммуны: (15) «Первые коммунары», 1927; (16) «Парижская Коммуна», 1928;

к годовщине Ленского расстрела: (17) «Лена», 1927, и более ранние (18) «17 апреля», 1923 и (19) «Крестьянин, – помни о 17-м апреля!», 1923;

к дню памяти Ленина: (20) «Разговор с товарищем Лениным», 1929;

к военному дню: (21) «Десятилетняя песня», 1928; (22) «Лозунгирифмы», 1928; (23) «Долой шапки», 1929;

к антивоенному дню: (24) «Пролетарий, в зародыше задуши войну», 1924; (25) «Долой!», 1929;

к трудовому дню – годовщине I пятилетки: (26) «Американцы удивляются», 1929; (27) «Первый из пяти», 1929; (28) «Застрельщики», 1930;

к женскому дню: (29) «Вместо оды», 1927; (30) «Две культуры», 1928;

к юношескому дню: (31) «МЮД», 1926; (32) «XIV МЮД», 1928; (33) «Вперед, комсомольцы», 1928; (34) «Всесоюзный поход», 1928;

прочие: (35) «Наше новогодие», 1927.

3. Средний объем стихотворения – около 40 стихов (считая, конечно, стихи «от рифмы до рифмы», а не графические «ступеньки»). Самое длинное – «Пролетарий… задуши войну» (по существу, небольшая поэма в 6 главах, 104 стиха, отходы производства «Летающего пролетария»); самые короткие – «Застрельщики» и «9 января» (20 и 22 стиха). 16 стихотворений написаны четверостишиями, 3 – двустишиями, остальные сочетают и четверостишия и двустишия. Любопытно, что «17 апреля» для рабочих написано четверостишиями, а «Крестьянин, помни о 17 апреля» для крестьян – двустишиями, более простой строфой. Иногда сочетания четверостиший и двустиший семантизированы: так, в «Не юбилейте!» раздел о юбилеях написан двустишиями, а раздел о борьбе – в основном четверостишиями; так, в «Было – есть» тема «было» подается преимущественно в двустишиях, а тема «есть» – в четверостишиях. Иногда они композиционно рассчитаны: в «Феврале» и «Всесоюзном походе» двустишия расчленяют на смысловые части текст, написанный четверостишиями; в «Лозунгах-рифмах» четверостишия окаймляют текст, написанный двустишиями, в «Долой» замыкают две его половины; в «Лене» 1927 г. двустишия стоят на переломах – от расстрела к последствиям и от последствий к концовке. Но таких использований смешанной строфики – меньше половины случаев.

Строфы у Маяковского как семантически, так и синтаксически изолированы. Несомненных случаев, когда фраза перекидывается из строфы в строфу, нет совсем. Случаев, когда тема начинается в середине строфы и перекидывается в следующую, – единицы (пожалуй, только в позднем «Разговоре с товарищем Лениным»). Двустишия нигде не обнаруживают тенденции к попарной группировке в четверостишия. Эту автономность строф объясняет сам Маяковский в «Как делать стихи»: он сочинял строфы порознь, иногда впрок, про запас, пригодный для любой темы, как «общие места» старой риторики. (Именно поэтому многие броские и часто цитируемые сентенции-лозунги Маяковского оказываются извлеченными из самых случайных стихотворений.) Потом из этих строф-заготовок он складывал стихотворения, как из кирпичей.

Сложенные таким образом стихотворения могут быть цельными, двухчастными, редко – многочастными. Конечно, чем стихотворение короче, тем чаще оно бывает цельным: средняя длина одночастного стихотворения – 36,5 стиха, двухчастного – 53 стиха. Самое длинное стихотворение, «Пролетарий… задуши войну!», сам Маяковский, как сказано, делит заголовками на 6 частей, следующее по длине, «Не юбилейте!», он делит отбивками на 3 части.

4. Из двухчастных стихотворений самые очевидные – следующие. «Два мая» – 1-я часть – декларативная, о настоящем, 2-я – описательная, о будущем (межпланетный авиаслет – видимо, тоже из отходов «Летающего пролетария»); переход – «А теперь картина идущего, вернее, летящего грядущего…» «Корона и кепка» – 1-я часть о прошлом (лубочное описание), 2-я о будущем (сценка с диалогом), переход – «Десять лет прошли – и нет…» «Долой!» – противопоставляются два описания войны, красивое поэтическое и жестокое реальное; переход – цитата из Уткина и «Неужели красиво? Мерси вам за эти самые красивые дела!» В остальных стихотворениях первая часть всюду описательная или повествовательная, вторая – декларативная, следующая за ней как вывод. В «Двух культурах» – сценка из проклятого прошлого и декларация о положении женщины в советском настоящем. В «Парижской Коммуне» и в «9 января» – описание прошлого поражения и выводы для сегодняшней борьбы. В «Десятилетней песне» – описание вчерашних побед Красной армии и обещание будущих ее побед. Переход между частями – всюду обнаженный, почти механический (особенно – в «9 января»); единственная попытка сгладить переход – в «Мае»: описание (от 1-го лица) демонстрации, ее разгона, «но… мы знали… настанет… встанут… и выйдут в атаку…!»

Таким образом, 8 двухчастных стихотворений так или иначе построены на противопоставлении «прошлое – настоящее / будущее». Иное же противопоставление появляется только один раз – в стихотворении «Американцы удивляются»: вопрос: откуда в СССР такой трудовой порыв? – и ответ: вам этого не понять! (Это легко узнаваемая реминисценция из 9 главы поэмы «Хорошо».) Конечно, капитализм для Маяковского равнозначен прошлому, а социализм будущему; но интересно, что временной аспект он подчеркивает гораздо чаще, чем классовый. Может быть, это специфика стихов к праздникам, то есть с оглядкой на прошлое.

5. Из одночастных стихотворений проще всего построены четыре самые короткие (5–7 строф): «Долой шапки», «Лозунги-рифмы», «Первый из пяти», «Застрельщики». По существу, это – заключительные, декларативно-директивные разделы двухчастных стихотворений, получившие самостоятельность. Это видно по их императивно-восклицательным интонациям: в начальных частях шести неравновесных двухчастных стихотворений одна императивная или восклицательная фраза приходится на 20 стихов, в конечных частях – на 6 стихов, а в названных четырех одночастных стихотворениях – на 3 стиха («Разиньте шире глаза раскаленные… вонзайте зрачков резцы… стройтесь в ряды! Вперед, колонны… вбивайте клинья… выстраивайтесь, стройны… множьтесь, единицы…» и т. д.).

Более длинные одночастные стихотворения требуют дополнительных средств, подчеркивающих их цельность. В «Октябрьском марше» это рефрен и кольцо: каждое из четверостиший кончается трижды повторенным односложным словом («…труд, труд, труд…, хлеб, хлеб, хлеб…»), а первое и последнее четверостишия – тождественны. В «Разговоре с… Лениным» это только кольцо: в начале и в конце повторяется одно и то же четверостишие: «Грудой дел, суматохой явлений…» Кроме двух названных, это «Октябрь», «МЮД», «Вперед, комсомольцы»; а в стихотворении «XIV МЮД» тождественными оказываются не первое и последнее, а второе и предпоследнее четверостишия, то есть кольцо охватывает не все стихотворение, а лишь его центральную часть.

Ослабленная форма кольцевой композиции – симметрия: начало и конец стихотворения перекликаются не дословно, но хотя бы тематически. Так построены, с различной степенью отчетливости, 8 стихотворений; три из них снабжены также и словесным кольцом. Например, в упомянутом «XIV МЮДе» кольцо охватывает три срединные строфы (о борьбе), а в зачине и концовке остается тема «передадим революционное дело молодым». В другом стихотворении к тому же дню, «Вперед, комсомольцы», строфы 1 и 10 образуют кольцо, 2–3 и 8–9 развивают тему «в поход на старый быт», а серединные 4–7 детализируют ее («по общежитиям – по бухгалтериям» и т. д.). В третьем стихотворении к тому же дню, «Всесоюзный поход» первые и последние 12 строк развивают ту же тему «в поход на старый быт», а серединные (отбитые двустишиями) 4–8 строфы детализируют ее немного по-иному («против пьяных песен – дырявых домов – " и т. д.). В четвертом стихотворении, «МЮД», крайние 1 и 9 строфы – опять кольцо, серединные 3–4 и 5–6 строфы соотносятся как «международное положение – внутреннее положение», промежуточные 2 и 7 дают объединяющую тему «дорога молодым», а не укладывающаяся в эту симметрию строфа 8, «смычка города и деревни», выглядят механически добавленной (по требованию редакции?) вставкой. Такого же рода серединная детализация темы – в стихотворении «Первомайское поздравление»: между строфами 1 и

7 («…свети!..жги!») – строфы 2–6 («беспризорщина – взятки» и т. д.); строфа 8 («А что же о мае…?») – постскриптум, о котором – ниже. Единственное симметрическое стихотворение, где в середине – не логическая детализация, а последовательное повествование, – это «Вместо оды»: в обрамляющих четверостишиях – привязка к дню

8 марта, в основной части – малорасчлененный рассказ о семейной жизни «советской бабы».

Мы видим: в композиции всех этих одночастных стихотворений, в отличие от двухчастных, противопоставление «прошлое – настоящее/ будущее» не играет никакой организующей роли. Появляется оно только в двух симметричных стихотворениях. В «Первых коммунарах» тема прошлого – в серединной части, тема настоящего – в обрамлении: строфы 4–6 – «версальцы – расстрел – садизм», 3 и 7 – «лозунг», 2 и 9 – «они и мы», 1 и 10 – «память». В «Нашем новогодии», наоборот, тема течения времени – в обрамляющей части, 1–3 и 9-11, «праздничный год в счете лет», а детализация настоящего времени – в серединной: 6 – «провинция», 5 и 7 – «деревня», 4 и 8 – «поэтический отчет о них».

6. Два многочастных стихотворения; три двухчастных с равновесием частей; шесть – с главной и подчиненной частью; шесть одночастных стихотворений однородных; восемь симметричных; в совокупности это девять десятых нашего материала. Остальные три стихотворения – это «Было – есть», хаотическая попытка противопоставить прошлое настоящему не в совокупностях, а враздроб («царь – полиция – чиновники – священники – " и т. д.); это «Февраль», трехчленное повествование о прошлом («восстание – победа – вперед к Октябрю»); и это «Октябрь», не повествование и не описание, а рассуждение о времени и памяти, самое отвлеченное в нашем материале. Как о стихотворениях «Долой шапки» и др. мы сказали, что это – ставшие самостоятельными призывные концовки стихотворений, так об «Октябре» можно сказать, что это – ставший самостоятельным зачин стихотворения: зачины на тему «помню», «помни» и прочее встречаются в нашей подборке не менее шести раз («Май», «Было – есть», «Корона и кепка», «9 января» и оба стихотворения к дню Коммуны).

Мы пришли, таким образом, к общей схеме построения праздничного стихотворения Маяковского: зачин – основная часть с описанием и/или повествованием – заключительная часть с прославлением или призывом. Зачин с формулировкой темы аналогичен пиндаровскому зачину с именованием победителя, его родины и его победы или средневековому гимническому зачину с именованием чествуемого святого или праздника. Описание аналогично статической характеристике святого, повествование – пересказу эпизодов его жития (в меньшей степени – ассоциативному мифу у Пиндара). Заключительный призыв аналогичен финальной молитве («оперативной части») гимна: просьбе, чтобы бог или боги и впредь не оставляли нас своим покровительством. У Маяковского этот призыв обращен, конечно, не к высшим, а к собственным силам рабочего класса, но функциональная роль у него та же.

Остается посмотреть, как соотносится эта общая схема с конкретными календарными поводами к каждому стихотворению.

7. Прежде всего, поражает своей необязательностью зачин. Без него обходится 12 из 29 стихотворений. Видимо, сам контекст праздничного газетного номера берет на себя функцию именования праздника, и стихотворение, будучи заверстано среди прочего праздничного материала, может начинаться in medias res. Наиболее частые мотивы зачина – «Сегодня…» (два раза о Мае, два раза о МЮДе) и «Помню…», «помни…» (один раз о Мае, один об Октябре, четыре – о других революционных годовщинах), ср. «Встаньте…» (в «Лене»). «Лозунги-рифмы» к годовщине Красной армии начинаются: «Десять лет боевых прошло…» (с каких пор – подразумевается само собой); «Наше новогодие» (нехарактерный для Маяковского праздник) начинается «Новый год!..» – но только с тем, чтобы тотчас опровергнуть этот банальный зачин: «для других это… а для нас…» (о таких «выворачиваниях наизнанку будет речь далее). Кроме того, в двух стихотворениях содержание зачина хоть и отсутствует на своем месте, однако появляется в конце: в последней строфе «Вместо оды» прямо упоминается день 8 марта, а в последней части «Пролетарий… задуши войну» почти прямо – антивоенный день, годовщина мировой войны.

Когда зачин отсутствует, то в 5 случаях его заменяет залп призывов-восклицаний по образцу заключительной части («Октябрь», «Октябрьский марш», «Первый из пяти», «Застрельщики», «Вперед, комсомольцы»), в 2 случаях – ироническая констатация общего порядка вещей («Долой!», «Всесоюзный поход», – кажется, такие зачины пришли из сатирических стихов Маяковского), в 3 случаях поэт сразу приступает к серединной, повествовательной части («Стекались…» в «Феврале», «Пошел я…» в «Двух культурах», «Дрянь адмиральская…» в «Десятилетней песне»). Суррогаты зачина, используемые в остальных случаях, систематизации не поддаются.

В целом, если считать, что зачин «помню…» представляет взгляд из праздника на прошлое, «сегодня…» – на настоящее, а призывные восклицания – на будущее, то соотношение этих семантических аспектов будет 6:4:5, приблизительно поровну. В частности, в стихах о второстепенных революционных праздниках оно будет 4:0:0, «прошлое» абсолютно преобладает; в стихах о новой трудовой годовщине – 0:0:2, «будущее» естественно преобладает; в стихах о МЮДе 0:2:1, в стихах о Мае 1:2:0, в стихах об Октябре 1:0:2. Явственно ощущается разница между праздниками-воспоминаниями и праздниками, уже забывшими о своем начале. (Даже лояльный советский гражданин обычно не знал, почему рабочий день справляется 1 мая, а женский день 8 марта, и редко знал, почему военный день – 23 февраля.)

Любопытно, что Октябрь примыкает к праздникам, обращенным не в прошлое, а в будущее (открытым текстом это сказано в стихотворении «Не юбилейте!»). Видимо, это значит: «25 октября было только началом мировой революции, окончательная же ее победа – впереди» – идеология, принятая в 1920-х годах и отставленная в 1930-х. Любопытно также отношение Маяковского к Маю: этот праздник занимал в советском годовом цикле (наряду с Октябрем) главное место, но, видимо, меньше поддавался переориентировке на будущее и ощущался как праздник сегодняшних побед. Поэтому, вероятно, Маяковский, начав свои праздничные стихотворения именно с майских (1922–1923), в последние свои годы отходит от них и предпочитает Маю праздники без прошлого: МЮД или годовщину пятилетки.

8. Основная часть стихотворения, как сказано, это или поэтапное повествование, или дифференцированное описание. Только в 4 длинных двухчастных стихотворениях (средняя длина – 54 строки) и то и другое сосуществует: это «Два мая» (описание настоящего, повествование о будущем), «Парижская Коммуна», «Десятилетняя песня», «Две культуры» (повествование о прошлом, описание настоящего). В 13 стихотворениях перед нами только описание, и это всегда описание настоящего (самое большее – описание осколков прошлого, сохранившихся в настоящем или в будущем, – такова «Корона и кепка»). В 6 стихотворениях перед нами только повествование: 4 раза об историческом прошлом («Май», «Февраль», «9 января», «Первые коммунары»), 2 раза о фиктивном настоящем или будущем («Вместо оды», «Пролетарий… задуши войну»). Только в 5 стихотворениях нет ни описания, ни рассказа: это «Октябрь» (рассуждение), «Американцы удивляются» (вопрос и псевдоответ), «Лозунги-рифмы», «Первый из пяти», «Застрельщики» (вереница призывных восклицаний). Прошлое – линейно и раскрывается в повествовании, настоящее – мгновенный срез, и раскрывается в описании, – это противопоставление только естественно. Столь же естественно, что эти повествования о прошлом сосредоточиваются вокруг памятных дней революционного движения и откликаются на зачин «помню» (из шести «помню», «помни» за четырьмя следует повествовательная часть).

9. Техника повествования у Маяковского – это прежде всего расчленение цепи событий на ряд моментов и логически организованная подача каждого. В самом эпическом стихотворении, «Пролетарий… задуши войну!» – б глав по этапам события (объявление войны, мобилизация, полет, бой, победа…), а внутри каждой – не столько хронологическая, сколько логическая последовательность картин (банкир – диктатор – министр – буржуй – рабочие…). Замечательна сжатость, достигаемая четким разделением обстановки и действия (глава «Мобилизация»):

«Смит и сын. / Самоговорящий ящик». // Ящик / министр / придвинул быстр. В раструб трубы, / в мембране говорящей, // сорок секунд / бубнил министр. /// Сотое авеню. / Отец семейства. // Дочь / играет / цепочкой на отце. // Записал / с граммофона / время и место. // Фармацевт – как фармацевт. /// Пять сортировщиков. / Вид водолаза. // Серых / масок / немигающий глаз – // уставили / в триста баллонов газа. // Блок / минуту / повизгивал лазя, // грузя / в кузова / «чумной газ». /// Клубы / Нью-Йорка / раскрылись в сроки, // раз / не разнился / от других разов. // Фармацевт / сиял, / убивши в покер // флеш-роялем – / четырех тузов.

Конечно, такая эффективность деталей объясняется точным расчетом на готовые читательские ассоциации (часы с цепочкой как обязательная примета карикатурного пузатого буржуя; «фармацевт» как законченный тип мещанина). На такие же сцены (подобные главам), между которыми время течет, а внутри которых выключается, распадаются «9 января» и «Две культуры» (шествие – расправа, гости – кухарка). В «Мае» и «Феврале» преобладает ощущение сдвигов времени от строфы к строфе (нарастание событий), в «Первых коммунарах» оно уже подменяется логикой (контрреволюция – расправа – садизм), в «Парижской Коммуне» почти исчезает (нападение – расстрелы – каторга – тюрьмы). В «Десятилетней песне» хронология побед Красной армии совсем сливается в мифологизированной синхронии и оживает только в контрасте с картиной будущего, расчлененной уже совсем не хронологически (пехота – конница – авиация…).

10. Техника описания настоящего у Маяковского допускает различные степени четкой расчлененности. Так, в «МЮДе» выделяются борьба за рабочее дело «на международном фронте и на внутреннем фронте» (строфы 3–4 и 5–6). В заключительной части «Не юбилейте!» детализация дробнее: «и на Западе, и на Востоке, и на внутреннем фронте» (подробно – со строфы «Зорче глаз…», потом повторно и суммарно – в строфе «И как ни тушили огонь…»). Участки внутреннего фронта перечисляются в «Первомайском поздравлении» (беспризорщина – взятки – прогулы – растраты – и все недочеты), во «Вперед, комсомольцы» (по общежитиям – по бухгалтериям – по библиотекам – против брани, водки, бога), во «Всесоюзном походе» (против пьяных песен – дырявых домов – мусора – ругани – драки). Мы видим, что логика перечисления теряется довольно быстро. Так же хаотично перечисляются и приметы прошлого в «Короне и кепке» (трон – бразды – корона – орел…) и черты социального строя в «Было – есть» (царь – полиция – чиновники – священники – кулак – помещик – фабрикант), и черты революции в «Двух маях», и ужасы войны в «Долой!». Это как будто вереница иероглифов без всякой синтаксической связи, напоминающая ряды условных фигур в карикатурах того времени. Набор этих картинок, видимо, плохо укладывался в исчерпывающую логическую рубрикацию: в «Нашем новогодии» фигурируют темы «провинция» (но не «столица»), «деревня» (но не «завод»), «поэзия» (лишь с большой натяжкой сопоставляемая с «жизнью»); композиционно они симметризованы (см. выше), но логически – вряд ли. В «Октябрьском марше» можно выделить сложную и стройную композицию строф

2– 8 (А-1, А-2, В-1, В-2, С, В, А) – «непрерывка, ускорение; промышленность, сельское хозяйство; партия; экономика; темп», – но трудно отделаться от впечатления, что это случайность.

Более ощутимо организуется материал описаний не статическими приемами (полнота перечисления), а динамическими (последовательность нарастания). Так, в «Долой шапки!» центральная часть (строфы 3–6) построена: «враг умен – в броне – в дредноутах и танках – и с газом!» В «XIV МЮДе»: «боевые ряды – защищайтесь – наступайте!» В «Парижской Коммуне»: «мы помним – мы учимся – мы победим!» В «Двух культурах»: «наш труд – для себя – в нем все равны – в нем мы обновляемся – и правим». В «Разговоре с товарищем Лениным»: «мы делаем наше революционное дело – но рядом с хорошим есть еще и дурное – много мерзавцев – таких-то и таких-то – и с ними трудно». В последних примерах нарастание в собственном смысле слова даже почти отсутствует, но ощущение сцепленности логических звеньев, при котором каждое четверостишие опирается на предыдущее, остается. Это и придает стихотворениям ту связность, которая так плохо давалась Маяковскому при его обыкновении складывать текст из готовых строф-кирпичей. Но, по-видимому, такая организация была трудна, и у Маяковского она в меньшинстве: только 5 описаний из 17.

11. Наконец, заключительная часть композиционной схемы – призыв или прославление. Прославление в узком смысле слова у Маяковского редко и тематически ограниченно: это «славься… Красная армия…» в «Десятилетней песне» и «Нашей Красной армии – слава!» в «Лозунгах-рифмах». К ним, может быть, можно добавить «Да здравствуют битвы! Долой прошения!» в финале «9 января», «Миру – мир! Война – войне!» в «Пролетарий… задуши войну» (тоже военная тема), «Война, война, война дворцам!» в первой части «Двух маев» («хижины» упоминались двумя строчками выше). Больше таких «готовых лозунгов» у Маяковского нет. Из лозунгов перефразированных можно отметить «Надо в одно человечество слиться всем, всем, всем!» – по смыслу первомайский («день международной солидарности рабочего класса»), но употребленный Маяковским в «Октябрьской песне»: показатель того, как быстро десемантизируются праздники и лозунги. Может быть, прямолинейная «слава!» избегается Маяковским после того, как еще в 1921 г. он кончил «Последнюю страницу гражданской войны» словами «слава, слава, слава!» и начал следующее-стихотворение, «О дряни», словами: «Слава, слава, слава героям! Впрочем, им довольно воздали дани…» и т. д. Ассоциации со старорежимным «славься, славься» вряд ли существенны: ведь в такой же мере Маяковский избегает и формулы «да здравствует!»

Самая употребительная форма концовки – призыв в повелительном наклонении: 16 раз, более половины стихотворений. О том, что минимум в четырех случаях эта призывная директива захватывает и серединную часть стихотворения, уже говорилось; в пятом случае («XIV МЮД») восклицания полностью перешли в середину стихотворения и исчезли в конце. Реже всего появляются финальные императивы в стихах о малых революционных праздниках (1 раз из 6), чаще всего в стихах о трудовой пятилеточной годовщине, о МЮДе и (в дополнение к лозунгам «слава!») в стихах к военным дням (9 раз из 13). Майские и октябрьские стихи опять ближе не к революционным поминаниям, а к праздникам, обращенным в будущее: 5 раз из 7. Подавляющее большинство повелительных наклонений – в обычном 2-м лице: «готовьтесь!..», «выступай походом!..», «веди!..», «лейся, лава!..» и т. д. Реже – призывателъное будущее: «выжжем!..», «раструбим!..», «догоним и перегоним!..» Один раз призыв спрятан в придаточное предложение: «я хочу, чтоб кончилась такая помесь драк…» («Вместо оды»). Один раз повелительное наклонение сдвинуто с главного действия на второстепенное: «Буржуи, дивитесь…» («Американцы удивляются»; главное действие – «догоним и перегоним»).

Четыре раза императивный призыв заменен более спокойным утверждением в будущем времени: в «Разговоре с товарищем Лениным» (вместо конца – в середине: «Мы их всех, конешно, скрутим…»), в двух стихотворениях о Коммуне («…мы будем держаться столетья», «… явится близкая, вторая Парижская Коммуна») и в ослабленной форме, в косвенной речи – в «Мае» («мы знали – …настанет – …и выйдут…»). В стихотворении-рассуждении «Октябрь» большая часть концовки тоже выдержана в будущем времени («будет знамя… будут пули… будет бой…»), хотя в последней строфе и прикрыта второстепенным императивом «будоражь». Видно, что все эти стихотворения относятся к революционным поминальным праздникам (здесь к ним примыкают и Май и Октябрь) – то есть к тем, где основная часть обращена в прошлое: ей и противостоит будущее время концовки. Наконец, полностью отсутствует заключительная часть в стихотворениях «Было – есть» (перечень перемен обрывается, как обрубленный), «Февраль» (с его последовательноисторическим рассказом), «Два мая» и «Корона и кепка» (в которых само повествование относится к будущему времени).

О переходе от основной части к заключительной сигнализирует только эта смена времени на будущее и/или наклонения на повелительное (5 раз; смена прошедшего на настоящее – 1 раз, в «9 января»; смена императива на «слава!» – 2 раза); таким же сигналом может быть и переход от 3-го лица к «мы» (3 раза), а один раз даже к «я» («Вместо оды»). Два раза вводятся суммирующие слова («недочеты» в «Первомайском поздравлении», «царские манатки» в «Короне и кепке»). Во «Всесоюзном походе» концовка дополнительно отбита двустишием среди четверостиший. 6 раз, как сказано, конец опознается по кольцевому повторению начальной строфы. Таким образом, о приближении конца стихотворения читатель предупреждается в трех четвертях наших текстов.

Упомянутые три случая перехода в концовке на «мы» («Пролетарий… задуши войну» и два стихотворения о Коммуне) – конечно, исключения. Обычно поэт говорит от лица «мы» на протяжении всего стихотворения. «Я» появляется в праздничных стихах очень редко. В первый раз – в «Разговоре с товарищем Лениным» («…двое в комнате – я и Ленин») – как кажется, именно поэтому «Разговор…» не воспринимается как стихотворение на случай, к дню памяти Ленина. Во второй раз – в «Вместо оды» («Мне б хотелось вас воспеть… и, не растекаясь одами к восьмому марта, я хочу…»). В третий раз – в «Мае» («Помню старое 1-е мая. Крался тайком за последние дома я…» – и далее переход в «мы»): «я» здесь так же откровенно условно, как в описании 25 октября в поэме «Ленин», доставившем столько хлопот биографам. В четвертый раз – в «Двух культурах»: «пошел я в гости (в те года)…» – здесь условность этого «я» обнажается тем, что на третьей же строфе оно теряется, и далее описывается сцена с кухаркой, заведомо происходившая без гостей-свидетелей.

12. Заглавия Маяковского в нашей подборке маловыразительны. Две трети из них полностью предсказуемы: «Май», «Октябрь», «Февраль», «Парижская Коммуна», «МЮД» и т. д. Маяковский был мастером эффектных заглавий, но, вероятно, в праздничные дни газеты повышенно заботились о благообразии. Заинтересовать читателей могли разве что четыре заглавия: «Не юбилейте!», «Корона и кепка», «Долой шапки» и «Вместо оды», да еще несколько были настолько расплывчаты, что могли относиться к любым праздникам («Долой!», «Вперед, комсомольцы!» и др.).

Однако Маяковский старается удивить читателей неожиданностью даже под благообразными заглавиями. «Не будем гордиться победой революции, Красной армией, новым бытом, потому что во всем этом главное еще впереди и за него еще надо бороться», – заявляет он в «Не юбилейте!», «Долой шапки», «Вместо оды». Точно так же в «Первомайском поздравлении» он перечисляет не успехи, а недостатки (и подчеркивает это: «Разве первого такими поздравлениями бодрят?…»); то же делает он и «докладывая» в «Разговоре с товарищем Лениным». Стихотворение «Наше новогодие» не утверждает, а отменяет новогодний праздник («…а для нас новогодие – подступ к празднованию Октября»), стихотворение «Долой!» выворачивает наизнанку идеализированную картину войны. Таким образом, по принципу «праздник наизнанку» построена, в конечном счете, четверть праздничных стихотворений; для советской печати – доля немалая. Принцип этот – сознательный: еще в стихотворении «1-е мая» 1923 г. в «Лефе» Маяковский декларировал: «Хоть сегодняшний хочется день переиначить» и продолжал: «1 мая – да здравствует декабрь!..Да здравствует деланье мая – искусственный май футуристов!» и т. д. Это – часть общей установки, которую мы видели у Маяковского всюду: праздники должны быть обращены не в прошлое, а в будущее, за которое надо бороться.