Текст книги "О стихах"

Если, как было показано, интерес к синтезирующему типу характерен для раннего и' позднего Брюсова, а однолинейный и неполный тип преобладают в средней полосе его творчества, то неудивительно, что это сказывается и на соотношении правильных, полуправильных и неправильных рифмовок в катренах сонетов. Для 14 сонетов 1893–1895 гг. это соотношение – 5:1:4; для 29 сонетов 1897–1912 гг. – 7:2:1; для 17 сонетов 1914–1920 гг. – 3:1:6. Зрелый Брюсов предпочитает классически правильную рифмовку (и ослабленную структурность содержания), ранний и поздний Брюсов экспериментирует с неправильными рифмовками (и усиленной структурностью содержания). Доля концовок со смежной рифмовкой по трем периодам – соответственно 70 %, 60 % и 35 %: поначалу поэт крепко держится за это организующее средство, потом оставляет его (как слишком примитивное?). Перекличка манеры раннего и позднего Брюсова через голову зрелого Брюсова – явление, которое мы не раз наблюдали и в других областях его поэтики.

5а. Сонет – строгая поэтическая форма, обращение к ней для русского поэта – всегда что-то вроде присяги на верность мировой культуре. Тем удивительнее, что такой западник, как Брюсов, из своих 60 сонетов в 18-ти (30 %!) допускает открытое нарушение строгой формы: рифмует один катрен перекрестно, другой охвати о; и еще в 9-ти (15 %!) допускает более мягкое нарушение – начинает один катрен мужской строкой, а другой женской; и в 33 сонетах (55 %!) позволяет себе кончать стихотворение неодобряемой смежной рифмой.

Любопытно, что в этом он не одинок среди символистов. У Бальмонта в ранних его сборниках (1890–1901) из 39 сонетов «неправильный» только один, зато «полуправильных» (АbАb bАbА…) – 24 (62 %!), а смежнорифмованных концовок – 30 %. (Потом Бальмонт начинает писать строже: в «Сонетах солнца, меда и луны» катрены у него только канонические, а терцеты только на две рифмы, и поэтому смежнорифмованные концовки в них не ощущаются выделенными.) У такого эрудита, как Вяч. Иванов, в «Кормчих звездах» и «Прозрачности» из 49 сонетов 18 «неправильных» и 9 «полуправильных» (37 % и 18 %), а смежнорифмованных концовок – 22 %. (Потом и он начинает писать строже: в «Любви и смерти», «Золотых завесах» и «Rosarium» у него ни одного неправильного сонета и те же 18 % полуправильных, зато смежнорифмованных концовок – 30 %). Бальмонт и Иванов эволюционировали к строгости – Брюсов, как мы видели, после этого вновь двинулся к вольности.

Каковы источники такой неожиданной беззаботности по части формы? Вряд ли это наследие русских 1850-1890-х годов, когда сонетом можно было назвать любое 14-стишие, и Вл. Соловьев позволял себе терять рифмы в переводах Данте, а И. Анненский в переводах Малларме и Леконта: известно, как символисты гнушались бескультурья своих отцов. Можно высказать лишь два предположения. Среди европейских образцов это Бодлер, великий расшатыватель классического сонета: в «Цветах зла» сонеты с «полуправильными» катренами составляют у него 30 % (в любимых им «неполнорифмованных» катренах АббА вГГв… только такое расположение мужских и женских строк и возможно), а смежные рифмы в концовке – 40 %. Бальмонт преклонялся перед Бодлером; Брюсов предпочитал ему Верлена (с его безукоризненными катренами), но, видимо, хорошо помнил и Бодлера, может быть даже в переводах П. Якубовича. А среди русских образцов расшатанного сонета важнейшим мог быть не кто иной, как Пушкин. Как известно, все три его сонета нарушают классические правила, причем два из них позволяют себе то самое сочетание охватных и перекрестных катренов, которое мы находим у Брюсова и раннего Иванова: «Поэту» – АbАb АbbА ccD eeD, и «Мадона» – АbbА bАbА ccD eDe. Откуда у Пушкина такое вольничанье, мы не знаем: ни Вордсворт, ни Сент-Бев, обратившие его внимание к сонету, не могли ему этого подсказать (см. Томашевский 1959, 271–272; Яковлев 1926). Но сонет «Поэт! не дорожи любовию народной…» был одним из самых знаменитых стихотворений Пушкина, и его рифмовка могла невольно запечатлеться в сознании поэтов как образцовая. Свидетельство этому – категорическое утверждение И. Сельвинского (Сельвинский 1962, с. 122): «Классическая форма (сонета) такова: два катрена, рифмованные между собой один крестом, другой пояском, и две терцины, связанные произвольно». Сближать Брюсова с Сельвинским, конечно, странно, но здесь, может быть, небезосновательно.

6. Таким образом, мы выделили три типа содержательной структуры сонета у Брюсова. Главный из них (во всяком случае, самый близкий к предмету его теоретических размышлений) – синтезирующий, трехчленный тип; основной соперничающий с ним – одночленный, однолинейный и ответвляющиеся от него перечневый и однолинейноконтрастный; промежуточные – двухчленный «тезис – антитезис» и четырехчленный ТАТА. Синтезирующий тип тяготеет к охватной рифмовке, однолинейный – к перекрестной рифмовке, оба они – к смежной рифме в концовке сонета. Синтезирующий тип, благодаря своей логической четкости, менее нуждается в формальной правильности сонета и легче допускает нарушения рифмовки; однолинейный тип нуждается в подкреплении большей формальной строгостью.

Синтезирующий тип сонета абсолютно господствует дважды – в начале и в конце сонетного творчества Брюсова, в 1894–1896 и в 1915–1920 гг. Можно думать, что оба раза причиной этих взлетов были теоретико-литературные раздумья Брюсова: в первый раз – между гимназической словесностью и впервые усваиваемыми уроками французских парнасцев и символистов, во второй раз – между собственным накопленным творческим опытом и спросом новой эпохи, предъявляемым к поэзии. В первый раз это заставило юного Брюсова принять всерьез домыслы теоретиков о мнимой предрасположенности сонетной формы к такому-то и такому-то развитию содержания; во второй раз это заставило зрелого Брюсова построить теорию поэзии как дедуктивной формы познания, первые негласные пробы сделать на серии сонетов 1915–1920 гг., а затем, отложив сонеты в сторону, распространить эту теорию на всю поэзию вообще. Сонет был тем зерном, из которого Брюсов вырастил свое последнее учение – теорию «синтетики поэзии».

За пределами нашего обзора остались по меньшей мере два важных вопроса. Во-первых, об отношении Брюсова к исторической традиции. Однолинейное развитие мысли и чувства в сонете восходит к самому началу его истории, к Данте и Петрарке; статическое, описательное построение берет начало от Марино и достигает расцвета у французских парнасцев; развитие же диалектическое, с «синтезом», было преимущественно теоретическим домыслом А. Шлегеля и пыталось реализоваться, как кажется, в XIX в. у романтиков и символистов. В какой мере Брюсов обращался к этим первоисточникам, а в какой находился под влиянием разрозненных русских образцов, от Сумарокова через Пушкина и Дельвига до Бутурлина, мы не знаем. Во-вторых, об отношении Брюсова к поэтам-современникам. Н. Ашукин сохранил воспоминание В. И. Язвицкого, что в 1917 г., рассуждая о «диалектической форме» сонета, Брюсов говорил: «Пожалуй, кроме меня и Макса Волошина, ни у кого нет правильного сонета» (Ашукин 1929, 347). Какие сонеты Волошина имел при этом в виду Брюсов и чем его не удовлетворяли, например, сонеты Вяч. Иванова, М. Кузмина или даже И. Бунина, мы не знаем. Здесь нужны еще долгие сравнительные исследования.

ПРИЛОЖЕНИЕ:

1. «Миги» (1918): Бывают миги тягостных раздумий, Когда душа скорбит, утомлена; И в книжных тайнах, и в житейском шуме Уже не слышит нового она. / И кажется, что выпит мной до дна Весь кубок счастья, горя и безумий. Но, как Эгерия являлась Нуме, – Мне нимфа предстает, светла, ясна. // Моей мечты созданье, в эти миги Она – живей, чем люди и чем книги, Ее слова доносятся извне. / И шепчет мне она: «Роптать позорно, Пусть эта жизнь подобна бездне черной: Есть жизнь иная в вечной вышине!» – Рифмовка АЬАЬ ЪААЬ Ccd EEd.

2. «Сонет к смерти» (1917): Смерть! обморок невыразимо-сладкий! Во тьму твою мой дух передаю, Так! вскоре я, всем существом, вопью, – Что ныне мучит роковой загадкой. / Но знаю: убаюкан негой краткой, Не в адской бездне, не в святом раю Очнусь, но вновь – в родном, земном краю, С томленьем прежним, с прежней верой шаткой. // Там будут свет и звук изменены, Туманно – зримое, мечты – ясны, Но встретят те ж сомнения, как прежде; / И пусть, не изменив живой надежде, Я волю пронесу сквозь темноту: Желать, искать, стремиться в высоту! – Рифмовка АЪЪА АЪЬА ccD Dee.

3. (1919): Мелькают дни, и с каждым новым годом Мне все ясней, как эта жизнь кратка; Столетия проходят над народом, А восемьдесят лет – срок старика! / Чтоб все постичь, нам надобны века. Мы рвемся к счастью, к тайнам и свободам, И все еще стоим пред первым входом, Когда слабеет смертная рука. // Нам призрак смерти предстает ужасный, Твердя, что все стремления напрасны, – Отнять намерен горе и печаль. / Но нет! Он властен заградить дыханье, Но мысль мою, мои мечты, сознанье Я унесу с собой – в иную даль! – Рифмовка АЬАЬ ЪААЬ Ccd EEd.

4. (1918): Ночное небо даль ревниво сжало, Но разубрался в звездах небосклон. Что днем влекло, томило, угрожало, Слилось меж теней в монотонный сон. / Иные ночи помню. Страсти жало Вздох исторгало трепетный, как стон; Восторг любви язвил, как сталь кинжала, И был, как ночь, глубок и светел он! //О, почему бесцветно-грустны ночи? Мир постарел, мои ль устали очи? Я онемел, иль мир, все спевший, нем? / Для каждого свои есть в жизни луны. Мы, в свой черед, все обрываем струны На наших лирах и молчим затем. – Рифмовка АЬАЬ АЬАЬ Ccd EEd.

5. На полустанке» (1917): Гремя, прошел экспресс. У светлых окон Мелькнули шарфы, пледы, пижама; Там – резкий блеск пенсне, там – черный локон, Там – нежный женский лик, мечта сама! / Лишь дым – за поездом; в снега увлек он Огни и образы; вкруг – снова тьма… Блестя в морозной мгле, уже далек он, А здесь – безлюдье, холод, ночь – нема. //

Лишь тень одна стоит на полустанке Под фонарем; вперен, должно быть, взгляд Во тьму, но грусть – в безжизненной осанке! / Жить? Для чего? – Встречать товарных ряд, Читать роман, где действует Агнесса, Да снова ждать живых огней экспресса! – Рифмовка AbAb AbAb CdC dEE.

6. (1920): Безумной жизни поредевший дым Рассеян странно. Просветлели дали; Огни беседок выступили; встали На небе звезды знаком неземным. / И видишь снова, как в глухом провале Сны душной страсти с обликом живым Ласкают взоры блеском золотым, А память манит сладостью печали. // В тот мир забытый ты вернешься ль вновь, Ему ль поверишь, осмеяв ошибки, Решась прославить, как в былом, любовь? / Уста сжимает горький яд улыбки… Но вижу: быстро вдаль плывет туман, Ты в колебаньи… Торжествуй, обман! – Рифмовка аВВа ВааВ cDc Dee.

7. «Memento mori!» (1918): Ища забав, быть может, сатана Является порой у нас в столице: Одет изысканно, цветок в петлице, Рубин в булавке, грудь надушена. / И улица шумит пред ним, пьяна; Трамваи мчатся длинной вереницей… По ней читает он, как по странице Открытой книги, что вся жизнь – гнусна. // Но встретится, в толпе шумливо-тесной, Он с девушкой, наивной и прелестной, В чьих взорах ярко светится любовь… / И вспыхнет гнев у дьявола во взоре, И, исчезая из столицы вновь, Прошепчет он одно: memento mori! – Рифмовка аВВа аВВа Ccd EdE.

8. «Беглецы» (1917): Стон роковой прошел по Риму: «Канны!» Там консул пал и войска лучший цвет Полег; в руках врагов – весь юг пространный; Идти на Город им – преграды нет! / У кораблей, под гнетом горьких бед, В отчаяньи, в успех не веря бранный, Народ шумит: искать обетованный Край за морем – готов, судьбе в ответ. // Но Публий Сципион и Аппий Клавдий Вдруг предстают, гласят о высшей правде, О славе тех, кто за отчизну пал. / Смутясь, внимают беглецы укорам, И с палуб сходят… Это – час, которым Был побежден надменный Ганнибал! – Рифмовка AbAb bААb Ccd EEd.

9. «Гот» (1915): Над белым воротом узорной паллы Дрожали зыбко зерна крупных бус: На белой шее – крупные кораллы Как будто страстный метили укус. / Вкруг были вазы, ткани и металлы. Но гот застыл, крутя угрюмо ус; Во рту был терпкий и пьянящий вкус… Да! таковы любовницы Валгаллы! //И вдруг, отбросив золото, он встал И к женщине рванулся с хриплым криком, Но в то ж мгновенье продрожал кинжал. / Она лежит в безмолвии великом. И, словно след укуса ласки, вновь На белой шее проступает кровь. – Рифмовка AbAb AbbA CdC dEE.

10. «Польша есть!» / (1915): Да, Польша есть! Кто сомневаться может? Она – жива, как в лучшие века. Пусть ей грозила сильного рука, Живой народ чья сила уничтожит? / И верь, наш брат! твой долгий искус прожит! Тройного рабства цепь была тяжка, Но та Победа, что теперь близка, Венца разбитого обломки сложит! // Не нам забыть, как ты, в тревожный час, Когда враги, спеша, теснили нас, Встал с нами рядом, с братом брат в отчизне. / И не скорби, что яростью войны Поля изрыты, веси сожжены, – Щедр урожай под солнцем новой жизни! – Рифмовка AbbA AbbA ccD eeD.

11. «Польша есть!» II (1915): Да, Польша есть! Но все ж не потому, Что приняла, как витязь, вызов ратный, Что стойко билась, в распре необъятной, Грозя врагу – славян и своему. / Но потому, что блещет беззакатный Над нею день, гоня победно тьму; Что слово «Польша», речью всем понятной, Гласит так много сердцу и уму! // Ты есть – затем, что есть твои поэты, Что жив твой дух, дух творческих начал, Что ты хранишь свой вечный идеал, / Что ты во мгле упорно теплишь светы, Что в музыке, сроднившей племена, Ты – страстная, поющая струна! – Рифмовка аВВа ВаВа Cdd Сее.

12. (1915): Мелькали мимо снежные поляны, Нас увозил на запад sleeping саг, В тот край войны, где бой, где труд, где раны, Где каждый час – пальба, все дни – пожар. / А мы, склонясь на мягкие диваны, В беседах изливали сердца жар, Судили мы поэта вещий дар И полководцев роковые планы. //То Пушкин, Достоевский, Лев Толстой Вставали в нашей речи чередой, То выводы новейшие науки…/ Атам, вдали, пальба гремела вновь, На белый свет лилась потоком кровь И люди корчились в предсмертной муке. – Рифмовка AbAb AbbA ccD eeD.

13. «Бунт» (1920): В огне ночном мне некий дух предрек: «Что значит бунт? – Начало жизни новой. Объято небо полосой багровой, Кровь метит волны возмущенных рек. / Великим днем в века пройдет наш век, Крушит он яро скрепы и оковы, Разверста даль; принять венец готовый, В сиянье братства входит человек. // Дни просияют маем небывалым, Жизнь будет песней; севом злато-алым На всех могилах прорастут цветы. / Пусть пашни черны; веет ветер горний; Поют, поют в земле святые корни, – Но первой жатвы не увидишь ты!» – Рифмовка аВВ а аВВа Ccd EEd.

14. «Наряд весны» (1918): За годом год, ряды тысячелетий, – Нет! неисчетных миллионов лет, Май, воскрешая луговины эти, Их убирает в травянистый цвет. / Пытливцы видят на иной планете, Что шар земной в зеленый блеск одет; Быть может, в гимне там поет поэт: «Как жизнь чудесна в изумрудном свете!» // Лишь наш привычный взор, угрюм и туп, Обходит равнодушно зелень куп И свежесть нив под возрожденной новью: / Наряд весны, мы свыклись в мире с ним, И изумруд весенних трав багрим, Во имя призрака, горячей кровью! – Рифмовка AbAb АЬЪА ccD eeD.

15. «Максиму Горькому…» (1917): Не в первый раз мы наблюдаем это: В толпе опять безумный шум возник, И вот она, подъемля буйный крик, Заносит руку на кумир поэта. / Но неизменен, в новых бурях света, Его спокойный и прекрасный лик; На вопль детей он не дает ответа, Задумчив и божественно велик. //И тот же шум вокруг твоих созданий, – В толпе, забывшей гром рукоплесканий, С каким она лелеяла «На дне». / И так же образы любимой драмы, Бессмертные, величественно-прямы, Стоят над нами в ясной вышине. – Рифмовка АbbА AbAb Ccd EEd.

16. «Отвержение» (1901): Мой рок, благодарю, о верный, мудрый змий! Яд отвержения – налиток венценосный! Ты запретил мне мир изведанный и косный, Слова и числа дав – просторы двух стихий! / Мне чужды с ранних дней – блистающие весны И речи о любви, заветный хлам витий; Люблю я кактусы, пасть орхидей да сосны, А из людей лишь тех, кто презрел «не убий». // Вот почему мне так мучительно знакома С мишурной кисеей продажная кровать. Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома. / Одни пришли сюда грешить и убивать, Другие, перейдя за глубину паденья, Вне человечества, как странные растенья. – Рифмовка аВВа ВаВа CdC dEE.

17. «Втируша» (1903): Ты вновь пришла, вновь посмотрела в душу, Смеешься над бессильным крикнуть: «Прочь!» Тот вечно раб, кто принял раз втирушу… Покорствуй, дух, когда нельзя помочь. / Я – труп пловца, заброшенный на сушу, Ты – зыбких волн неистовая дочь. Бери меня. Я клятвы не нарушу. В твоих руках я буду мертв всю ночь. // До утра буду я твоей добычей, Орудием твоих ночных утех. И будет вкруг меня звенеть твой смех. / Исчезнешь ты под первый щебет птичий, Но я останусь нем и недвижим И странно чуждый женщинам земным. – Рифмовка АbАb АbАb Cdd Сее.

18. «Сонет» (1901): О ловкий драматург, судьба, кричу я «браво» Той сцене выигрышной, где насмерть сам сражен. Как все подстроено правдиво и лукаво. Конец негаданный, а неизбежен он. / Сознайтесь, роль свою и я провел со славой, Не закричат ли «бис» и мне со всех сторон, Но я, закрыв глаза, лежу во мгле кровавой, Я не отвечу им, я насмерть поражен. // Люблю я красоту нежданных поражений, Свое падение я славлю и пою, Не все ли нам равно, ты или я на сцене. / «Вся жизнь игра». Я мудр и это признаю, Одно желание во мне, в пыли простертом, Узнать, как пятый акт развяжется с четвертым. – Рифмовка АbАb АbАb CdC dEE.

19. (1911): Так повелел всесильный Демиург, Чтоб были люди ремеслом различны. Тот – плотник, тот – купец, тот – драматург, Те – камни класть, те – суд вести привычны. / Но ты – ты выбрал жребий необычный: Художник ты, и также ты хирург! Ты лечишь люд, и сельский и столичный, И пишешь нам блеск дня и темень пург. // Так ты Творца провел, лукаво за нос, Нарушив, им назначенный, устав: Ты – разен, как Протей, двулик, как Янус! / Прими же от меня, средь разных слав, И мой сонет, что преломил, как в призме, Недавний спор о материализме. – Рифмовка аВаВ ВаВа CdC dEE.

20. «На смерть А. Н. Скрябина» (1915): Он не искал – минутно позабавить, Напевами утешить и пленить; Мечтал о высшем: Божество прославить И бездны духа в звуках озарить. / Металл мелодий он посмел расплавить И в формы новые хотел излить; Он неустанно жаждал жить и жить, Чтоб завершенным памятник поставить, // Но судит Рок. Не будет кончен труд! Расплавленный металл бесцельно стынет: Никто его, никто в русло не двинет… /Ив дни, когда Война вершит свой суд И мысль успела с жатвой трупов сжиться, – Вот с этой смертью сердце не мирится! – Рифмовка АbАb АbbА cDD сЕЕ.

21. «Предчувствие» (1911): В лицо осенний ветер веет. Колос, Забытый в поле, клонится, дрожа. Меня ведет заросшая межа Средь озимей. За речкой веер полос. / В воспоминаньях тонкий черный волос, Упавший на лицо. Глаза смежа, Я помню, как мои мечты кружа, Звенел в тиши негромкий, нежный голос. // Ужели осень? Даль полей пуста. Последний мотылек над нивой сжатой Напрасно грезит опьяниться мятой. / Но почему вдыхает п» май-мечта? И почему все громче, откровенней О счастьи шепчет вздох глухой, осенний? – Рифмовка AbbAAbbA cDD сЕЕ.

22. «Египетский раб» (1911): Я жалкий раб царя. С восхода до заката, Среди других рабов, свершаю тяжкий труд, И хлеба кус гнилой – единственная плата За слезы и за пот, за тысячи минут. / Когда порой душа отчаяньем объята, Над сгорбленной спиной свистит жестокий кнут, И каждый новый день товарища иль брата В могилу общую крюками волокут. //Я жалкий раб царя, и жребий мой безвестен: Как утренняя тень, исчезну без следа, Меня с лица земли века сотрут, как плесень; / Но не исчезнет след упорного труда, И вечность простоит, близ озера Мерида, Гробница царская, святая пирамида. – Рифмовка АbАb АbАb CdC dEE.

23. «К. Д. Бальмонту» (1909): Как прежде, мы вдвоем, в ночном кафе. За входом Кружит огни Париж, своим весельем пьян. Смотрю на облик твой: стараюсь год за годом Все разгадать, найти рубцы от свежих ран. / И ты мне кажешься суровым мореходом Тех лучших дней, когда звал к далм Магеллан, Предавшим гордый дух безвестностям и водам, Узнавшим, что таит для верных океан. // Я разгадать хочу, в лучах какой лазури, Вдали от наших стран, искал ты берегов Погибших Атлантид и призрачных Лемурий, / Какие тайны спят во тьме твоих зрачков… Но чтобы выразить, что в этом лике ново, Ни ты, ни я, никто еще не знает слова! – Рифмовка АbАb АbАb CdC dEE.

24. «Ребенок» (1912): Тебе тринадцать лет, но по щекам, у глаз, Пороки, нищета, ряд долгих унижений Вписали тщательно свой сумрачный рассказ, Уча все выносить, пред всем склонять колени. / Под шляпку бедную лица скрывая тени И грудь незрелую под выцветший атлас, Ты хочешь обмануть развязностью движений, Казаться не собой, хотя б на краткий час! // Нарочно голос свой ты делаешь жесточе, Встречаешь хохотом бесстыдные слова, Чтоб стать подобной им, – тем жрицам нашей ночи! / И подымаешь ты, в порыве удальства, Высоко свой подол у полных людом конок, Чтоб кто не угадал, что ты еще ребенок. – Рифмовка аВаВ ВаВа CdC dEE.

25. (1912): Чуть видные слова седого манускрипта, Божественный покой таинственных могил, И веянье вокруг незримых дивных крыл, – Вот, что мечталось мне при имени Египта. / Но все кругом не то! Под тенью эвкалипта Толпятся нищие. Дым парохода скрыл От взглядов даль песков, и мутен желтый Нил. Гнусавый вой молитв доносится из крипта. // Я вечером вернусь в сверкающий отель И, с томиком Ренье прилегши на постель, Перенесусь мечтой на буйный берег Сены. / О, гордый фараон, безжалостный Рамсес! Твой страшный мир погиб, развеялся, исчез, – И Хронос празднует бесчисленные смены. – Рифмовка АbbА АbbА ccD eeD.

26. «Николаю Бернеру» (1912): Немеют волн причудливые гребни, И замер лес, предчувствуя закат. Как стражи, чайки на прибрежном щебне Опять покорно выстроились в ряд. / Любимый час! и даль и тишь целебней! Алмазы в небе скоро заблестят; Юг расцветет чудесней и волшебней; Бог Сумрака сойдет в свой пышный сад. // Есть таинство в сияньи ночи южной, Роднящей душу с вечной тишиной, Нас медленно влекущей в мир иной. /

Есть миг, когда и счастия не нужно: Рыдать – безумно, ликовать – смешно – У мирных вод, влекущих нас на дно. – Рифмовка АbАb АbАb CdC dEE.

27. «Путь к высотам.» (1912): Путь к высотам, где музы пляшут хором, Открыт не всем: он скрыт во тьме лесов. Эллада, в свой последний день, с укором Тайник сокрыла от других веков. / Умей искать; умей упорным взором Глядеть во тьму; расслышь чуть слышный зов! Алмазы звезд горят над темным бором, Льет ключ бессонный струи жемчугов. // Пройди сквозь мрак, соблазны все минуя, Единую бессмертную взыскуя, Рабом склоняйся пред своей мечтой, / И, вдруг сожжен незримым поцелуем, Нежданной радостью, без слов, волнуем, Увидишь ты дорогу пред собой. – Рифмовка АbАb АbАb CCd EEd.

28. (1912): Всем душам нежным и сердцам влюбленным. Кого земной Любви ласкали сны, Кто пел Любовь во дни своей весны, Я шлю привет напевом умиленным. / Вокруг меня святыня тишины, Диана светит луком преклоненным, И надо мной, печальным и бессонным, Лик Данте, вдаль глядящий со стены. // Поэт, кого вел по кругам Вергилий! Своим сверканьем мой зажги сонет, Будь твердым посохом моих бессилий! / Пою восторг и скорбь минувших лет, Яд поцелуев, сладость смертной страсти… Камены строгие! – я в вашей грозной власти. – Рифмовка АbbА bААb CdC dEE.

29. «В альбом Н.» (1911): Она мила, как маленькая змейка, И, может быть, опасна, как и та; Во влаге жизни манит, как мечта, Но поверху мелькает, как уклейка. / В ней нет весны, когда лазурь чиста, И дышат листья так свежо, так клейко… Скорей в ней лета блеск и пестрота; Она – в саду манящая аллейка. // Как хорошо! ни мыслить, ни мечтать Не надо; меж листвы не видно дали; На время спит реки заглохшей гладь… / В порывах гнева, мести и печали, Как день грозы, была бы хороша Ее душа… Но есть ли в ней душа? – Рифмовка АbbА bАbА cDc Dee.

30. «На память об одном закате» (1914): Был день войны, но час предсмертный дня. Ноябрьский воздух нежил, как в апреле. Вкруг озимя прозрачно зеленели, Пылало солнце, небосклон пьяня. / Нас мотор мчал – куда-то иль без цели… Бесцельность тайно нежила меня. И ты, как я, заворожен был. Пели Нам голоса закатного огня. // Забылось все: шум битв и вопль страданий. Вдвоем, во храме мировых пыланий, Слагали мы гимн красоте земной… / Нас мотор мчал – без цели иль куда-то… О, помню, помню – дивный сон заката Под грохот пушек, ровный и глухой. – Рифмовка аВВа ВаВа CCd EEd.

31. «К Пасифае» (1904): Нет, не тебя так рабски я ласкаю! В тебе я женщину покорно чту, Земной души заветную мечту, За ней влекусь к предсказанному раю! / Я чту в тебе твою святыню – ту, Чей ясный луч сквозь дым я прозреваю. Я, упоив тебя, как Пасифаю, Подъемлю взор к тебе, как в высоту! // Люби иль смейся – счетов нет меж нами, – Я все равно приду ласкать тебя! Меня спасая и меня губя, / На всех путях, под всеми именами, Ты – воплощенье тайны мировой, Ты – мой Грааль, я – верный рыцарь твой! – Рифмовка АbbА bААb Cdd Сее.

32. «М. А. Ку змину» (1908): Мгновенья льются, как поток бессменный, Искусство – радугой висит над ним. Храни, храни, под ветром мировым, Алтарь своей мечты, огонь священный! / И пусть твой стих, и пламенный и пленный, Любовь и негу славит. Мы спешим Улыбчивым созданиям твоим, Как божествам, сплести венок смиренный. // Умолкли шумы дня. Еще размерней Звучит напевный гимн в тиши вечерней, Мелькают лики, вызваны тобой. / И мы, о мусагет, как пред святыней, Невольно клонимся, – и к тверди синей, Увенчан, ты возносишь факел свой. – Рифмовка АbbА АbbА CCd EEd.

33. «Южный Крест» (1911): Я долго шел и, выбрав для ночлега Холм ледяной, поставил гибкий шест. В полярной тьме не Сириус, не Вега, Как знак Любви, сияет Южный Крест. / Вот дунул ветер, поднял вихри снега, Запел унылый гимн безлюдных мест… Но для мечты есть в скорбной песне нега, И тени белые – как сонм невест. // Да, я – один, во льдах пустых затерян, Мой путь в снегах обманчив и неверен, Мне призраки пророчат гибель вновь. / Но Южный Крест, мерцающий в тумане, Залог, что я – не завершил скитаний, Что впереди – последняя любовь! – Рифмовка АbАb АbАb CCd EEd.

34. «Ликорн» (1908): Столетний бор. Вечерний сумрак зелен. Мне щеки нежит мох и мягкий дерн. Мелькают эльфы. Гномы из расселин Гранита смотрят. Крадется ликорн. / Зачем мой дух не волен и не целен! Зачем в груди пылает ярый горн! Кто страсть мне присудил? и кем он велен, Суровый приговор бесстрастных норн? // Свободы! Тишины! Путем знакомым Сойти в пещеру к празднующим гномам, Иль с дочерьми Царя Лесного петь, / Иль мирно спать со мхом, с землей, с гранитом… Нет! голосом жестоким и несытым Звучит во мне, считая миги, медь. – Рифмовка АbАb АbАb CCd EEd.

35. «Сонет к форме» (1895): Есть тонкие властительные связи Меж контуром и запахом цветка. Так бриллиант невидим нам, пока Под гранями не оживет в алмазе. / Так образы изменчивых фантазий, Бегущие, как в небе облака, Окаменев, живут потом века В отточенной и завершенной фразе. // И я хочу, чтоб все мои мечты, Дошедшие до слова и до света, Нашли себе желанные черты. / Пускай мой друг, разрезав том поэта, Упьется в нем и стройностью сонета, И буквами спокойной красоты! – Рифмовка АbbА АbbА cDc DDc.

36. «Осеннее чувство» (1893): Гаснут розовые краски В бледном отблеске луны; Замерзают в льдинах сказки О страданиях весны; / Светлых вымыслов развязки В черный креп облечены, И на празднествах все пляски Ликом смерти смущены. // Под лучами юной грезы Не цветут созвучий розы На куртинах Красоты. / И сквозь окна снов бессвязных Не встречают звезд алмазных Утомленные мечты. – Рифмовка АЬАЬ АЬАЬ CCd EEd.

37. «В вертеле» (1895): В сияющем изысканном вертепе, Под музыку, сулившую канкан, Я задремал, поникнув на диван, И вдруг себя увидел в черном склепе. / Вокруг стоял мучительный туман, – В окно неслось благоуханье степи. Я встать хотел, – мешала боль от ран, И на ногах задребезжали цепи. // И что-то вдруг так ясно стало мне, Что горько я заплакал в полусне, Что плакал я, смущенно просыпаясь. / Опять звенит приманчиво рояль, Мой странный сон бледнеет, расплываясь, Но мне еще – кого-то – смутно – жаль. – Рифмовка AbbA bАbА ccD eDe.

38. «Анатолий» (1894): Я видела в окно: на маленькой гондоле Он уплывал от стен Монастыря, И за кормой пурпурная заря Дрожала в синеве цветком желтофиоли. / Как плавно, как легко, как смело – Анатолий Скользил веслом по брызгам янтаря, Но всплески волн чуть долетали с воли, И покрывали их напевы псалтыря. //Я отошла смущенно и тревожно… С толпой подруг спустилась в церковь я, Но жить казалось мне смешно и невозможно. / О Господи! да будет власть Твоя. Надломлены мечты, но я роптать не вправе… О сердце, замолчи… Expectans expectavi… – Рифмовка АbbА АbАb CdC dEE.

39. «Сонет к мечте» (1895): Ни умолить, ни плакать неспособный, Я запер дверь и проклял наши дни. И вот тогда, в таинственной тени, Явился мне фантом женоподобный. / Он мне сказал: «Ты слышишь ропот злобный? Для книг твоих разложены огни. Смирись, поэт! мечтанья прокляни И напиши над ними стих надгробный!» // Властительно слова звучали, но Томился взор тревогой сладострастной, Дрожала грудь под черным домино, / И вновь у ног божественно-прекрасной, Отвергнутой, осмеянной, родной, Я отвечал: «Зачем же ты со мной?» – Рифмовка AbbA AbbA cDc Dee.

40. «Предчувствие» (1894): Моя любовь – палящий полдень Явы, Как сон разлит смертельный аромат, Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат, Здесь по стволам свиваются удавы. / И ты вошла в неумолимый сад Для отдыха, для сладостной забавы? Цветы дрожат, сильнее дышат травы, Чарует все, все выдыхает яд. // Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться, – Играть, блуждать, в венках из орхидей, Тела сплетать, как пара жадных змей! / День проскользнет. Глаза твои смежатся. То будет смерть. – И саваном лиан Я обовью твой неподвижный стан. – Рифмовка AbbA bААb Cdd Сее.

41. «Клеопатра» (1899): Я – Клеопатра, я была царица, В Египте правила осьмнадцать лет. Погиб и вечный Рим, Лагидов нет, Мой прах несчастный не хранит гробница. / В деяньях мира мой ничтожен след, Все дни мои – то празднеств вереница, Я смерть нашла, как буйная блудница… Но над тобой я властвую, поэт! // Вновь, как царей, я предаю томленью Тебя, прельщенного неверной тенью, Я снова женщина – в мечтах твоих. / Бессмертен ты искусства дивной властью, А я бессмертна прелестью и страстью: Вся жизнь моя – в веках звенящий стих. – Рифмовка AbbA bААb CCd EEd.