Текст книги "О стихах"

При такой свободной поворотливости взгляда во всех трех измерениях неудивительно, что движение взгляда в пространстве фетовского пейзажа становится на редкость прихотливо (Новинская 1987). Мы помним стихотворение Тютчева «Летний вечер»: земля скатила с себя раскаленное солнце, влажные звезды взошли и приподняли небо, река воздушная полней течет меж небом и землею, и природа блаженствует, «как бы горячих ног ее коснулись ключевые воды»; помним просто «Вечер»: колокольный, звон замирает над долиной, молчаливая тень ложится по долине. Наблюдатель и там и тут неподвижен, внимание его не меняет ни направления, ни установки на дальность. Сравним с этим стихотворение Фета на ту же тему: «Летний вечер тих и ясен; посмотри, как дремлют ивы; запад неба бледнокрасен, и реки блестят извивы. От вершин-скользя к вершинам, ветр ползет лесною высью. Слышишь ржанье по долинам? То табун несется рысью». Взгляд скользит сквозь ивы (над рекой?) к закатному небосклону и обратно, к его отражению в реке; слух следит за ветром, медленно шуршащим в вышине, и параллельно – за ржаньем, быстро несущимся в низине. Такое разбросанное, зигзагообразное движение внимания у величаво спокойного Тютчева невообразимо.

Если сделать еще один шаг, то переменчивый взгляд станет прерывистым взглядом, цельнообзираемый пейзаж разобьется на осколки. Нечто подобное мы видели у Тютчева только в «Неохотно и несмело…»; но там и гром, и дождь, и ветер, и поле, хоть и по-разному чередуясь, лежали все-таки в одном направлении и как бы на одном расстоянии от наблюдателя. У Фета же чередуются не только предметы, а и их крупные и мелкие планы. Вот «Вечер у взморья» – пейзаж, типичный для Фета и немыслимый у Тютчева: «Засверкал огонь зарницы, на гнезде умолкли птицы, тишина леса объемлет, не качаясь, колос дремлет; день бледнеет понемногу, вышла жаба на дорогу»: строки общего плана – свет, тень и тишь всей природы – чередуются со строками крупного плана, бросающими взгляд каждый раз в новую сторону: на гнезда, на колос, на жабу. Еще интереснее вторая половина стихотворения: «Ночь светлеет и светлеет, под луною море млеет; различишь прилежным взглядом, как две чайки, сидя рядом, там, на взморье плоскодонном спят на камне озаренном». Отрывистые фразы сменяются плавными, взгляд не разбрасывается, он устремлен в одну сторону – к морю; но фокусировка его сдвигается так, что даль становится видна, κέικ близь (κέικ будто наблюдатель подносит бинокль к глазам): и то, что взморье – плоскодонное, и то, что чайки, сидящие на камне, – спят. В «Облаком волнистым…» или в «Морская даль во мгле…» отдаленный предмет приближался к глазу неподвижного наблюдателя – здесь глаз неподвижного наблюдателя приближается к отдаленному предмету, крупный план врезается в общий. Там была перемена глубины пространства – здесь перемена точки зрения. Современников такая разорванность картин должна была поражать не меньше, чем многократно пересмеянное «Шепот, робкое дыханье…».

Такое смешение, чередование или взаимовкрапление крупных и общих планов у Фета почти постоянно. В «Жди ясного на завтра дня…» рисуется то же взморье, тоже издали, и тоже с врезкой крупного плана: вот дальние корабли, но видно, как на них «едва трепещут вымпела». В «На рассвете» среди общих планов «мягкая падает мгла…», «выйти стыдится заря…» и т. п. врезан неожиданный крупный: «холодно, ясно, бело, дрогнуло птицы крыло…» В «Скрип шагов вдоль улиц белых, огоньки вдали…» картина этой дали перебивается сверхблизким планом «от ресниц нависнул в очи серебристый пух…». В «Дождливом лете» широкая картина небосклона, дальнего звона, полегших полей вдруг завершается куском интерьера: «серпа с косой, давно отбитой, в углу тускнеет лезвие». В «Спи – еще зарею…» через связующее «а» соединяются: «Дышат лип верхушки негою отрадной, а углы подушки влагою прохладной». В «Узнике» друг за другом следуют: крапива и ива у тюремного окна, за ними лодки в дали, железо решетки под пилой, надежда в груди, «свобода и море горят впереди», «и слушает ухо», «и пилит рука».

Если Фет отбрасывает тютчевскую связность пейзажа, то чем он ее заменяет, чтобы пейзаж не рассыпался? Сравним тютчевское «Чародейкою Зимою…» и фетовское «Печальная береза…», построенные почти одинаково: сперва ветки под инеем и снегом, потом «игра денницы» на их белизне. У Тютчева – ни одного слова, обозначающего эмоцию (разве что «чудный», т. е. удивительный); у Фета – «печальная» береза, «радостен» для взгляда весь «траурный» наряд, «люблю» игру денницы на ней, «жеіль мне», когда птицы стряхивгпот белый снег. И так – всюду: фетовский пейзаж гораздо более интериоризован, пропитан авторскими эмоциями, чем тютчевский. Отсюда и возможность нанизывать самые разнородные обргізы, лишь бы их связывала единая сквозная эмоция: «Истерзался песней соловей без розы. Плачет старый камень, в пруд роняя слезы. Уронила косы голова невольно. И тебе не томно? И тебе не больно?» – или: «Это утро, радость эта, эта мощь и дня и света, этот синий свод…» и т. д., 22 «это» вплоть до конечного «это все – весна». Здесь общий эмоциональный знаменатель очевиден; в других стихотворениях, вроде «Вечера у взморья» или «Спи – еще зарею…», определить его гораздо труднее, и для этого от читателя требуется повышенная тонкость чувства.

Тютчевский пейзаж мог казаться эмоциональным, рассматриваемый сам по себе; но рядом с пейзажем Фета он кажется логическим, как театральная декорация, почти педантским. Тютчевский пейзаж пронизан эмоцией, но структурной основой композиции эта эмоция не становится; у Фета она ею стала. И Тютчева и Фета мы называем романтиками и часто упоминаем через запятую; но рассмотрения их лирического пейзажа (жанра, характерного для обоих) достаточно, чтобы увидеть: Тютчев – романтик классической выучки, а Фет – уже лирик новой формации. Историко-литературный раздел проходит как раз между их поколениями.

8. Отступление. Мы прослеживали пространственные соотношения образов в дискурсивной последовательности текста пейзажных стихотворений Тютчева: крупный план, общий план; движение взгляда вверх, вниз, в стороны; временная последовательность; одушевление, интериоризация; можно было бы еще остановиться и на детализации (например, когда стихотворение начинается «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора…», а затем перечисляются ее приметы), и, наоборот, на обобщении (когда в стихотворении перечисляются приметы, а потом объявляется: «…Это все – весна»). Но, разумеется, этим не исчерпываются типы связи между последовательными высказываниями в стихотворении. Это лишь часть проблемы композиции поэтического текста (хотелось бы сказать: «актуальной композиции», со своими «темами» и «ремами»), которая до сих пор почти вовсе не исследовалась. Мы попытались детальнее подойти к ней в другой работе (на материале гимнов Горация). Здесь же будет уместнее предложить для раздумий неизданные наброски на эту тему, сделанные когда-то Г. А. Шенгели на материале именно стихотворений Тютчева.

В архиве Шенгели (ЦГАЛИ, ф. 2861, ед. хр. 66, л. 19–25) хранятся несколько листков со списком условных значков и их значений и затем с попытками изобразить цепочками таких значков стихотворения Тютчева. Значки эти (стрелки, дужки, черные кружки) сложны для воспроизведения, поэтому здесь мы позволим себе заменить их буквенными сокращениями. Тогда список их будет иметь такой вид:

«Тема – прописная литера: А, В… Тема побочная – малая литера. Тема скрытая – литера в прямых скобках: (В). Тема повторенная, включенная в иную фабулу, – та же литера с нумерацией: А1, А2, В1, В2…

Соотношение фабул: Рсш – расширительное (человек – люди); Су ж – суженное (люди – человек); Прл – параллельное (дума за думой, волна за волной); Прт – противительное (днем – ночью); ПртРсш – противительно-расширительное (богач – бедняки); ПртСуж – противительно-суженное (бедняки – богач).

Соотношение тем в статике: Рве – равновесие (цвет поблекнул, звук уснул); Вкл – включенность прямая (печальный день, хмурится небо, хмурятся люди); ВклОбр – включенность обратная; НРвс – неравновесие (свет угас, утих шум воды, голос птиц, стук ножей).

Соотношение тем в динамике: Слд – следствие (упал – разбился); Прч – причина (…оттого, что карлик маленький держит маятник рукой); Ант – антитеза; Снт – синтез. // – пресечение. ЛР – лирическая реакция». На этом предварительный список кончается; некоторые его понятия, как мы увидим, в дальнейших анализах остались неиспользованными; зато появляются еще два понятия, не предусмотренные списком: Изъ (изъяснение) и Мтф (метафора).

Вид этого списка позволяет сделать предположение, к какому времени и предмету относится эта разработка. Речь идет явным образом о формализации так называемого содержания литературных произведений – их образов, мотивов, тем, идей. Ближе всего напоминают они ту программу формализованного описания, которую наметил В. Брюсов[34]34
  О связи идей Брюсова с философской концепцией Вяч. Иванова – см. выше, в статье «Академический авангардизм».


[Закрыть] в свои последние годы: теоретически – в статье «Синтетика поэзии» (1924), практически – в разборе пушкинского «Пророка» (около того же времени; обе работы опубликованы лишь посмертно (Брюсов 1975, VI, 557–570, VII, 178–196)). Для Брюсова это было одной из отраслей науки о поэзии – «стихологии». Эти отрасли он перечисляет следующим образом (Брюсов 1924, 9-10): метрика и ритмика, «учение о построении стиха как ритмического целого»; эвфония, «учение о звуковом строении стиха»; строфика, «учение о сочетании стихов между собою в большие метрические единицы»; композиция, «учение о построении стихотворных поэтических произведений в целом»; мелодика, «учение о сочетании всех предшествующих условий между собой» и с двумя неспецифически стиховедческими областями поэтики – эйдологией, учением об образности, и стилистикой, учением о поэтической речи. По метрике и ритмике, эвфонии и строфике Брюсов разработал подробные программы и читал по ним лекции в Литературно-художественном институте (а по метрике и ритмике даже написал учебник, вышедший двумя изданиями); но об остальных, слишком сложных и неразработанных разделах писал в дирекцию Л ХИ: «составление программы по композиции и мелодике я на себя не беру» (ОР РГБ, ф. 3861.39.1, л. 6 об.). Шенгели был с 1923 г. профессором того же ЛХИ, чувствовал себя молодым соперником Брюсова, и с его стороны было только естественно взяться за разработку того, что не сумел или не успел разработать его предшественник. В его рубриках есть перекличка с системой понятий, намеченных Брюсовым в черновых набросках по композиции (Там же. ф. 386.39.14, л. 8: «Параллелизм, Усиление, Компликация, Рассказ, Противоположение (антитеса), Расчленение… Идея А, идея В, синтез С…» – и т. д., с примерами из 7 стихотворений Пушкина).

Здесь нет возможности расшифровывать и комментировать смысл, который вкладывали оба исследователя в свои понятия. Можно думать, что «темой» Шенгели называл то, что мы называем «мотивами», а «фабулой» – то, что мы называем «образами»; или точнее, «темы» у него это простейшие, атомарные образы и мотивы в изолированном виде или в пределах одной фразы («цвет поблекнул, звук уснул»), а «фабула» – это совокупность фраз, чем-то внутренне связанных. (Неясности остаются: чем, например, отличается «противительное» соотношение фабул от «антитезы» тем?) Тем более не будем касаться понятий «монада», «диада» и т. п. (восходящих к Вяч. Иванову) – они могут выявиться лишь после того, как анализ Шенгели сам будет подвергнут анализу.

Ограничимся тем, что перепишем 7 стихотворений Тютчева с разметкой Шенгели. В своих листках Шенгели обозначал каждую фразу (иногда каждое слово) кружком, при кружках выписывал главные ее слова, а между кружками расставлял свои условные знаки. Мы для ясности местами выписываем тютчевский текст подробнее, а ошибки, сделанные по памяти, исправляем без оговорок.

«С поляны коршун поднялся…» С поляны коршун поднялся, (Рсш) высоко к небу он взвился; (Рсш) все выше, дале вьется он, (Рсш) и вот ушел за небосклон. (Прч) Природа-мать ему дала два мощных, два живых крыла – // (Ант) а я здесь в поте и в пыли, я, царь земли, прирос к земли!.. – Антиномическая диада (антитеза: 2 строки – 6 строк).

«Как над горячею золой…» – Как над горячею золой дымится свиток и сгорает… (Прл) так грустно тлится жизнь моя… так постепенно гасну я… // (ЛР) О небо, если бы хоть раз сей пламень развился по воле… (Может быть, здесь недописано: (Прл) и, не томясь, не мучась доле, я просиял бы – и погас! (?)) – Параллельная диада через метафору.

«В дороге» – Здесь, где так вяло свод небесный на землю тощую глядит, (Рве) здесь… усталая природа спит. (Ант) Лишь кой-где бледные березы, кустарник мелкий, мох седой, (Прл) как лихорадочные грезы, (Ант) смущают мертвенный покой. – Мнимая диада: двойная антитеза через скрытую тему.

«Яркий снег…» – Яркий снег сиял в долине – (Ант) снег растаял и ушел; (Прт) вешний злак блестит в долине – (Ант) злак увянет и уйдет. // (Ант) Но который век белеет там, на высях снеговых? (Снт) А заря и ныне сеет розы свежие на них!.. – Антиномия фабулистическая, четвероугольником: «снег – цвет (Ант) снег – розы». (До12» полнительными знаками равновесия на чертеже соединена фраза «А заря и ныне сеет…» с мотивами «растаял», «увянет», «белеет».)

«Маl’аrіа» – Люблю сей божий гнев!., в цветах, в источнике… и в самом небе Рима. (Изъ) Все та ж высокая безоблачная твердь… грудь твоя… ветр… запах роз, (Ант) и это все есть Смерть!.. (?) Как ведать, может быть, и есть в природе… предвестники для нас последнего часа и усладители последней нашей муки, (?) и ими-то Судеб посланник роковой… свой образ прикрывает, (Слд) да утаит от них приход ужасный свой! – Разрешенная антиномическая диада: антитеза сосредоточена в полустроке, спондей. (Имеется в виду полустрока «и это все есть Смерть». Слова в «цветах, в источнике… запах роз» выделены пометой «кольцо». Слова «Люблю сей божий гнев!..» соединены с «да утаит…». На месте первого"?» знак отсутствует, на месте второго стоит необъясненный знак.)

«Как птичка, раннею зарей…» – Как птичка… мир, пробудившись, встрепенулся… (Ант) Ах, лишь одной главы моей сон… не коснулся! (Вкл) Хоть свежесть утренняя веет… (Ант) на мне… тяготеет вчерашний зной, вчерашний прах!.. (Вкл) О, как (а) пронзительны и дики… для меня… крики… (б) пламенного дня!.. О, как лучи его… (в) жгут… мои глаза! (ЛР) О ночь, ночь, где (а) твои покровы, (б) твой тихий сумрак и (в) роса!.. // Обломки старых поколений… как ваших жалоб, ваших пеней неправый праведен упрек! (Прч) Как грустно… с изнеможением в кости… за новым племенем брести! – Монада: прямое истолкование через метафору. (Дополнительными линиями равновесия соединены слова: «Как птичка…» – «хоть свежесть утренняя…»; «главы моей сон… не коснулся» – «на мне… тяготеет вчерашний зной»; «главы моей…» – «обломки старых поколений…»)

«В толпе людей…» – В толпе людей, в нескромном шуме дня (где, когда?) порой мой взор (субъ.), движенья (объ.), чувства (субъ.), речи (объ.) твоей не смеют радоваться встрече – // (ЛР) душа моя! о, не вини меня!.. (Мтф) Смотри, как днем (когда?) чуть брезжит в небе месяц светозарный, (Ант) наступит ночь – ив чистое стекло вольет елей душистый и янтарный! – Монада: контрастирующее истолкование через метафору. (Дополнительными знаками равновесия соединены слова «в шуме дня…» – «как днем», «не смеют радоваться…» – «чуть брезжит», «не вини меня» – «наступит ночь».)

«Фонтан» – Параллельная диада через метафору. «Весенняя гроза». – Кольцо».

На этом сохранившиеся заметки Г. А. Шенгели по композиции стихов Тютчева обрываются.

ПРИЛОЖЕНИЕ:

1. (1852) Чародейкою Зимою Околдован, лес стоит – И под снежной бахромою. Неподвижною, немою. Чудной жизнью он блестит. / И стоит он, околдован, – Не мертвец и не живой – Сном волшебным очарован. Весь опутан, весь окован Легкой цепью пуховой… / Солнце зимнее ли мещет На него свой луч косой – В нем ничто не затрепещет. Он весь вспыхнет и заблещет Ослепительной красой.

2. (1851) «Первый лист». Лист зеленеет молодой. Смотри, как листьем молодым Стоят обвеяны березы. Воздушной зеленью сквозной. Полупрозрачною, как дым… / Давно им грезилось весной, Весной и летом золотым, – И вот живые эти грезы, Под первым небом голубым. Пробились вдруг на свет дневной… / О, первых листьев красота. Омытых в солнечных лучах, С новорожденною их тенью! И слышно нам по их движенью. Что в этих тысячах и тьмах Не встретишь мертвого листа.

3. (1850) Обвеян вещею дремотой, Полураздетый лес грустит… Из летних листьев разве сотый. Блестя осенней позолотой, Еще на ветви шелестит. / Гляжу с участьем умиленным, Когда, пробившись из-за туч. Вдруг по деревьям испещренным, С их ветхим листьем изнуренным, Молниевидный брызнет луч! / Как увядающее мило! Какая прелесть в нем для нас. Когда, что так цвело и жило. Теперь, так немощно и хило, В последний улыбнется раз!..

4. (1830) «Осенний вечер». Есть в светлости осенних вечеров Умильная, таинственная прелесть: Зловещий блеск и пестрота дерев, Багряных листьев томный, легкий шелест, Туманная и тихая лазурь Над грустно-сиротеющей землею, И, как предчувствие сходящих бурь, Порывистый, холодный ветр порою, Ущерб, изнеможенье – и на всем Та кроткая улыбка увяданья, Что в существе разумном мы зовем Божественной стыдливостью страданья.

5. (1830) Здесь, где так вяло свод небесный На землю тощую глядит, Здесь, погрузившись в сон железный. Усталая природа спит… / Лишь кой-где бледные березы. Кустарник мелкий, мох седой, Как лихорадочные грезы, Смущают мертвенный покой.

6. (1857) Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора Нсгь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера… / Где бодрый серп гулял и падал колос, Теперь уж пусто все – простор везде, – Лишь паутины тонкий волос Блестит на праздной борозде. / Пустеет воздух, птиц не слышно боле, Но далеко еще до первых зимних бурь – И льется чистая и теплая лазурь На отдыхающее поле…

7. (до 1835) Как сладко дремлет сад темнозеленый, Объятый негой ночи голубой, Сквозь яблони, цветами убеленной, Как сладко светит месяц золотой!.. / Таинственно, как в первый день созданья, В бездонном небе звездный сонм горит, Музыки дальней слышны восклицанья. Соседний ключ слышнее говорит… / На мир дневной спустилася завеса; Изнемогло движенье, звук уснул… Над спящим градом, как в вершинах леса, Проснулся чудный, еженощный гул… / Откуда он, сей гул непостижимый?… Иль смертных дум, освобожденных сном, Мир бестелесный, слышный, но незримый. Теперь роится в хаосе ночном?…

8. (1829–1830) Как океан объемлет шар земной, Земная жизнь кругом объята снами; Настанет ночь – и звучными волнами Стихия бьет о берег свой. / То глас ее: он нудит нас и просит… Уж в пристани волшебный ожил челн; Прилив растет и быстро нас уносит В неизмеримость темных волн. / Небесный свод, горящий славой звездной Таинственно глядит из глубины, – И мы плывем, пылающею бездной Со всех сторон окружены.

9. (1830) «Успокоение». Гроза прошла – еще курясь, лежал Высокий дуб, перунами сраженный, И сизый дым с ветвей его бежал По зелени, грозою освеженной. А уж, давно, звучнее и полней, Пернатых песнь по роще раздалася, И радуга концом дуги своей В зеленые вершины уперлася.

10. (1868) В небе тают облака, И, лучистая на зное, В искрах катится река, Словно зеркало стальное… / Час от часу жар сильней, Тень ушла к немым дубровам, И с белеющих полей Веет запахом медовым. / Чудный день! Пройдут века – Так же будут, в вечном строе, Течь и искриться река И поля дышать на зное.

11. (до 1829) «Полдень». Лениво дышит полдень мглистый, Лениво катится река, И в тверди пламенной и чистой Лениво тают облака. / И всю природу, как туман, Дремота жаркая объемлет, И сам теперь великий Пан В пещере нимф покойно дремлет.

12. (1850) Под дыханьем непогоды, Вздувшись, потемнели воды И подернулись свинцом – И сквозь глянец их суровый Вечер пасмурно-багровый Светит радужным лучом. / Сыплет искры золотые, Сеет розы огневые И уносит их поток. Над водой темнолазурной Вечер пламенный и бурный Обрывает свой венок…

13. (до 1835) Восток белел. Ладья катилась, Ветрило весело звучало, – Как опрокинутое небо, Под нами море трепетало… / Восток алел. Она молилась, С чела откинув покрывало, – Дышала на устах молитва, Во взорах небо ликовало… / Восток вспылал. Она склонилась. Блестящая поникла выя, – И по младенческим ланитам Струились капли огневые…

14. (1830) «Альпы». Сквозь лазурный сумрак ночи Альпы снежные глядят; Помертвелые их очи Льдистым ужасом разят, Властью некой обаянны. До восшествия Зари Дремлют, грозны и туманны, Словно падшие цари!.. / Но Восток лишь заалеет, Чарам гибельным конец – Первый в небе просветлеет Брата старшего венец. И с главы большого брата На меньших бежит струя, И блестит в венцах из злата Вся воскресшая семья!..

15. (до 1829) «Утро в горах». Лазурь небесная смеется, Ночной омытая грозой, И между гор росисто вьется Долина светлой полосой. / Лишь высших гор до половины Туманы покрывают скат, Как бы воздушные руины Волшебством созданных палат.

16. (1859) «Декабрьское утро». На небе месяц – и ночная Еще не тронулася тень, Царит себе, не сознавая, Что вот уж встрепенулся день, – / Что хоть лениво и несмело Луч возникает за лучом, А небо так еще всецело Ночным сияет торжеством. / Но не пройдет двух-трех мгновений, Ночь испарится над землей, И в полном блеске проявлений Вдруг нас охватит мир дневной…

17. (до 1835) Какое дикое ущелье! Ко мне навстречу ключ бежит – Он в дол спешит на новоселье… Я лезу вверх, где ель стоит. / Вот взобрался я на вершину, Сижу здесь, радостен и тих… Ты к людям, ключ, спешишь в долину – Попробуй, каково у них!

18. (до 1836) Яркий снег сиял в долине, – Снег растаял и ушел; Вешний злак блестит в долине, – Злак увянет и уйдет. / Но который век белеет Там, на высях снеговых? А заря и ныне сеет Розы снежные на них!..

19. (до 1829) «Снежные горы». Уже полдневная пора Палит отвесными лучами, – И задымилася гора С своими черными лесами. / Внизу, как зеркало стальное, Сверкают озера струи, И с камней, блещущих на зное, В родную глубь спешат ручьи. / И между тем как полусонный Наш дольний мир, лишенный сил, Проникнут негой благовонной, Во мгле полуденной почил, – / Горе, как божества родные, Над издыхающей землей Играют выси огневые С лазурью неба огневой.

20. (до 1828) «Летний вечер». Уж солнца раскаленный шар С главы своей земля скатила, И мирный вечера пожар Волна морская поглотила. / Уж звезды светлые взошли И тяготеющий над нами Небесный свод приподняли Своими влажными главами. / Река воздушная полней Течет меж небом и землею, Грудь дышит легче и вольней. Освобожденная от зною. / И сладкий трепет, как струя, По жилам пробежал природы, Как бы горячих ног ея Коснулись ключевые воды.

21. (до 1835) Над виноградными холмами Плывут златые облака. Внизу зелеными волнами Шумит померкшая река. Взор постепенно из долины, Подъемлясь, всходит к высотам И видит на краю вершины Круглообразный светлый храм. / Там, в горнем неземном жилище, Где смертной жизни места нет, И легче и пустынно-чище Струя воздушная течет. Туда взлетая, звук немеет, Лишь жизнь природы там слышна И нечто праздничное веет, Как дней воскресных тишина.

22. (до 1850) Кончен пир, умолкли хоры, Опорожнены амфоры, Опрокинуты корзины, Не допиты в кубках вины, На главах венки измяты, Лишь курятся ароматы В опустевшей светлой зале… Кончив пир, мы поздно встали – Звезды на небе сияли, Ночь достигла половины… / Как над беспокойным градом, Над дворцами, над домами, Шумным уличным движеньем С тускло-рдяным освещеньем И бессонными толпами, – Как над этим дольним чадом, В горнем выспреннем пределе Звезды чистые горели, Отвечая смертным взглядам Непорочными лучами…

23. (1850) Не остывшая от зною, Ночь июльская блистала… И над тусклою землею Небо, полное грозою, Все в зарницах трепетало… / Словно тяжкие ресницы Подымались над землею, И сквозь беглые зарницы Чьи-то грозные зеницы Загоралися порою…

24. (1865) Ночное небо так угрюмо, Заволокло со всех сторон. То не угроза и не дума. То вялый, безотрадный сон. Одни зарницы огневые, Воспламеняясь чередой, Как демоны глухонемые, Ведут беседу меж собой. / Как по условленному знаку, Вдруг неба вспыхнет полоса, И быстро выступят из мраку Поля и дальние леса. И вот опять все потемнело, Все стихло в чуткой темноте – Как бы таинственное дело Решалось там – на высоте.

25. (до 1835) Что ты клонишь над водами, Ива, макушку свою? И дрожащими листами. Словно жадными устами, Ловишь беглую струю?… / Хоть томится, хоть трепещет Каждый лист твой над струей… Но струя бежит и плещет, И, на солнце нежась, блещет, И смеется над тобой…

26. (до 1830) «Весенние воды». Еще в полях белеет снег, А воды уж весной шумят – Бегут и будят сонный брег, Бегут и блещут и гласят… / Они гласят во все концы: «Весна идет, весна идет! Мы молодой весны гонцы, Она нас выслала вперед!» / Весна идет, весна идет! И тихих, теплых, майских дней Румяный, светлый хоровод Толпится весело за ней.

27. (1865) Как хорошо ты, О море ночное, – Здесь лучезарно, там сизотемно… В лунном сиянии, словно живое, Ходит, и дышит, и блещет оно… / На бесконечном, на вольном просторе Блеск и движение, грохот и гром… Тусклым сияньем облитое море, Как хорошо ты в безлюдье ночном! / Зыбь ты великая, зыбь ты морская, Чей это праздник так празднуешь ты? Волны несутся, гремя и сверкая, Чуткие звезды глядят с высоты. / В этом волнении, в этом сиянье, Весь, как во сне, я потерян стою – О, как охотно бы в их обаянье Всю потопил бы я душу свою…

28. (до 1829) «Вечер». Как тихо веет над долиной Далекий колокольный звон, Как шорох стаи журавлиной, – И в шуме листьев замер он. / Как море вешнее в разливе. Светлея, не колыхнет день, – И торопливей, молчаливей Ложится по долине тень.

29. (1858) Осенней позднею порою Люблю я царскосельский сад, Когда он тихой полумглою Как бы дремотою объят, И белокрылые виденья, На тусклом озера стекле, В какой-то неге онеменья Коснеют в этой полумгле… / И на порфирные ступени Екатерининских дворцов Ложатся сумрачные тени Октябрьских ранних вечеров – И сад темнеет, как дуброва, И при звездах из тьмы ночной, Как отблеск славного былого, Выходит купол золотой…

30. (1864) Утихла биза… Легче дышит Лазурный сонм женевских вод – И лодка вновь по ним плывет, И снова лебедь их колышет. / Весь день, как летом, солнце греет, Деревья блещут пестротой, И воздух ласковой волной Их пышность ветхую лелеет. / А там, в торжественном покое, Разоблаченная с утра. Сияет Белая гора, Как откровенье неземное. / Здесь сердце так бы все забыло, Забыло б муку всю свою, Когда бы там – в родном краю – Одной могилой меньше было…

31. (1865) Как неожиданно и ярко, На влажной неба синеве, Воздушная воздвиглась арка В своем минутном торжестве! Один конец в леса вонзила, Другим за облака ушла – Она полнеба охватила И в высоте изнемогла. / О, в этом радужном виденье Какая нега для очей! Оно дано нам на мгновенье, Лови его – лови скорей! Смотри – оно уж побледнело, Еще минута, две – и что ж? Ушло, как то уйдет всецело, Чем ты и дышишь и живешь.

32. (до 1828) «Весенняя гроза». Люблю грозу в начале мая, Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом. / Гремят раскаты молодые, Вот дождик брызнул, пыль летит, Повисли перлы дождевые, И солнце нити золотит. / С горы бежит поток проворный, В лесу не молкнет птичий гам, И гам лесной, и шум нагорный – Все вторит весело громам. / Ты скажешь: ветреная Геба, Кормя Зевесова орла, Громокипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила.

33. (1850) Как весел грохот летних бурь, Когда, взметая прах летучий, Гроза, нахлынувшая тучей, Смутит небесную лазурь И опрометчиво-безумно Вдруг на дубраву набежит, И вся дубрава задрожит Широколиственно и шумно!.. / Как под незримою пятой, Лесные гнутся исполины; Тревожно ропщут их вершины, Как совещаясь меж собой, – И сквозь внезапную тревогу Немолчно слышен птичий свист, И кой-где первый желтый лист, Крутясь, слетает на дорогу…

34. (1849) Неохотно и несмело Солнце смотрит на поля. Чу, за тучей прогремело, Принахмурилась земля. / Ветра теплого порывы, Дальний гром и дождь порой… Зеленеющие нивы Зеленее под грозой. / Вот пробилась из-за тучи Синей молнии струя – Пламень белый и летучий Окаймил ее края. / Чаще капли дождевые, Вихрем пыль летит с полей, И раскаты громовые Все сердитей и смелей. / Солнце раз еще взглянуло Исподлобья на поля, И в сиянье потонула Вся смятенная земля.

Р. S. Статья написана для «Тютчевского сборника» под ред. Ю. М. Лотмана (Таллинн, 1990) и представляет собой как бы дополнение к его центральным статьям: «Поэтический мир Тютчева» Ю. М. Лотмана и «Инвариантный сюжет лирики Тютчева» Ю. И. Левина. Собственно, это такая же, как у Ю. И. Левина, попытка выявить «инвариант» построения некоторого типа лирических стихотворений; кроме Фета, для сравнения следовало бы привлечь и Майкова, и Бунина, и европейских поэтов (особенно доромантическую описательную поэзию), но этого мне сделать не удалось. Во второй половине XIX в. этот «статический» пейзаж дополняется «динамическим» пейзажем – видимым, например, из окна поезда (в Европе – кажется, начиная с Верлена, а в России?). Но это уже отдельная тема.