Текст книги "О стихах"

Перефразируя С. С. Аверинцева, мы можем сказать: цивилизация с цивилизацией знакомится так же, как человек с человеком. Чтобы знакомство состоялось, они должны увидеть друг в друге что-то общее: чтобы знакомство продолжалось (а не наскучило с первых же дней), они должны увидеть друг в друге что-то необщее. На первых порах знакомства перевод отбирает для читателя те черты французского, латинского или китайского духовного мира, которые имеются и в его собственном характере. А затем постепенно он раскрывает читателю нового знакомца уже во всей широте и предоставляет читателю самому приспосабливаться к непривычным (а то и неприятным) чертам его духовного склада, будь то чужая вера или чужое стихосложение, – если, конечно, читатель намерен поддерживать это общение.

Брюсов и подстрочник
Попытка измерения

Что касается содержания, то здесь идеалом было: сохранить и в стихотворной передаче подстрочную близость к тексту, поскольку она допускается духом языка, сохранить все образы подлинника и избегать всяких произвольных добавлений.

В. Я. Брюсов. Задачи издания. – «Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней».

О подстрочнике у нас говорили и писали много, но изучали его мало. Обычно споры о подстрочниках сводились к признанию, что перевод с подстрочника – не позор, а несчастье и что в будущем мы научимся обходиться без них. Уверенность в будущем отвлекала от настоящего: с подстрочников переводили и переводят в огромных количествах, но теоретических наблюдений над этой практикой почти нет. Между тем теоретический интерес перевода с подстрочника очень велик. Переводческий процесс состоит из двух этапов: понимания и оформления. Обычно при анализе они трудноразделимы: когда мы видим в переводе с оригинала какое-то отклонение от подлинника, мы, как правило, не можем сказать, то ли здесь переводчик увидел в словах подлинника больше (или меньше), чем видим мы, то ли он увидел то же, что и мы, и только не сумел (или не захотел) уложить увиденное в строки перевода. При переводе с подстрочника они разделены: понимание текста целиком задает подстрочник, оформление берет на себя переводчик. Отклонение от буквы оригинала переводчик может объяснить своим «проникновением в дух» подлинника, отклонение от подстрочника (за величайшими исключениями) не может быть «проникновением в дух», а может быть только «от лукавого», только вольностью переводчика.

Все это делает чрезвычайно любопытным сопоставительный анализ подстрочников и сделанных по ним переводов. Поэтому драгоценно то, что от работы Брюсова над «Поэзией Армении» в архиве сохранились (РО РГБ, ф. 386) не только рукописи переводов, но и подстрочники (П. Макинцяна и К. Микаэляна, реже В. Теряна) для работ Брюсова и его товарищей по изданию. Брюсов, как известно, изучал армянский язык, но, конечно, за несколько месяцев он не мог узнать его настолько, чтобы опираться на подлинник в обход подстрочника: по-видимому, он понимал, какое слово транскрипции соответствует какому слову подстрочника, но оттенки смысла и связи слов представлял себе только по подстрочнику, и в трудных случаях – по консультациям П. Макинцяна[13]13
  Архивные подстрочники не раз привлекались исследователями армянских переводов Брюсова (особенно в статьях сборника «Брюсовекие чтения 1966 года», Ереван, 1968), но систематический учет их близости с окончательными переводами делался редко (лучше всего – в статье К. В. Айвазяна «О некоторых русских поэтах-переводчиках «Поэзии Армении» (Айвазян 1968, 229–299)).


[Закрыть].

Вот два маленьких примера (по пять строчек) работы переводчиков над подстрочником.

Первый – из «Давида Сасунского», гл. 4, подстрочник (к. 17, ед. 5, л. не нум.): «Мсрамэлик больше не держал (не стал держать) Давида. Мать отправила его: он прибыл к дяде». Перевод В. Брюсова: «Мысрамэлик не стал Давида держать, И к дяде назад вернулся Давид». Подстрочник: «Дядя заказал (велел сшить) для него железные сапоги, Еще железную палку заказал (велел сделать), Сделал Давида пастухом (пастухом, пасущим ягнят)». Перевод: «Из железа Ован сапоги заказал, Из железа Ован посошок припас, И стал Давид с той поры пастухом».

Второй пример – из Ов. Туманяна, «Ануш», Подстрочник: «И с шумным-шумным криком радости Победителя посадила на тахте близ жениха». Перевод Вяч. Иванова: «Ведет с почетом к жениху, Сажает рядом на тахту». Подстрочник: «От криков восторга, от рукоплесканий дрожат стены и потолок», впереводе пропущено. Подстрочник: «А из-за занавески новоявленной невесты Глядят стоя молодицы и девицы». Перевод: «Меж тем за тканию узорной Взор девичий, как страж дозорный, Горящий, любопытный взор победу судит и позор».

Совершенно ясно и далеко не ново, что перед нами два разных типа обращения с подстрочником: Брюсов старается сохранить каждое слово подстрочника и лишь переставляет их ради метра или заменяет некоторые ради стиля; Иванов пересказывает подлинник своими собственными словами. Переводы эти можно противопоставить как «точный» («буквалистский» в буквальном смысле этого слова) и «вольный» («творческий», как принято ныне выражаться). Но спрашивается: нельзя ли эти понятия выразить в количественных показателях, нельзя ли говорить не просто «один перевод точнее, а другой вольнее», но и «один настолько-то точнее, другой настолько-то вольнее?»

Мы испробовали очень простой и грубый, но, думается, для начала достаточно показательный способ измерения точности: подсчет количества знаменательных слов (существительных, прилагательных, глаголов, наречий), сохраненных, измененных и опущенных-добавленных в переводе по сравнению с подстрочником. Так, в приведенном примере из «Давида Сасунского» сохраненными являются слова «Мысрамэлик», «Давид», «держать» и т. д.; измененными – «из железа» (однокоренной синоним), «посошок» (разнокоренной синоним); опущенными – «мать отправила его»; добавленных нет. На подробностях методики здесь нет возможности останавливаться, заметим только, что точность передачи существительных неизменно бывает в полтора-два раза больше, чем точность передачи остальных частей речи: видимо, подлинник «узнается» прежде всего именно по существительным. Выделим лишь два суммарных показателя, которые, как кажется, могут характеризовать перевод в целом. Во-первых, это показатель точности – доля точно воспроизведенных слов от общего числа слов подстрочника; во-вторых, это показатель вольности – доля произвольно добавленных слов от общего числа слов перевода (и то и другое – в процентах). Оба показателя дополняют друг друга; порознь они давали бы картину неполную: можно, например, представить себе перевод, старательно сохраняющий слова подстрочника, но еще старательнее заглушающий их множеством произвольных добавлений.

Перечислим показатели точности и вольности для ряда текстов из «Поэзии Армении» объемом в 50-150 слов (50 знаменательных слов – средний объем сонета, 150 и выше – отрывка из поэмы). «Давид Сасунский» (белый акцентный стих) – 58 % точности и 15 % вольности; Ав. Исаакян, «Абул-Ала-Маари» (сура 6: длинные стихи с парной рифмовкой) – 54 и 27 %; Саят-Нова, песни 1–2 (четверостишия с четверной рифмовкой) – 53 и 11 %, 33 и 35 %; Мецаренц, сонет 2 – 37 и 29 %, сонет 3 – 37 и 20 %; Тэкэян, сонет из Приложения к антологии – 46 и 24 %; Исаакян, «Я увидел во сне…», перевод Блока – 55 и 18 %, перевод Брюсова – 53 и 18 %; А. Чарыг, «Тринадцать лет ей…», перевод С. Боброва – 54 и 5 % (минимальный показатель вольности в нашем материале!), перевод Брюсова – 40 и 19 %; Иоаннисиан, «Умолкли навсегда…», перевод Бальмонта – 34 и 46 % (максимальный показатель вольности в нашем материале!); Туманян, «Ануш», п. 3, пер. В. Иванова – 27 и 36 %[14]14
  Подстрочники см.: к. 18, ед. 17, лл. 3–4, 1-15 (Исаакян), ед. 15, л. 14 (Иоаннисиан); к. 19, ед, 3, лл. 1–2 (Мецаренц); ед. 8, лл. 9-10 (Саят-Нова); ед. 13, лл. 5–6 (Тэкэян); ед. 17, лл. 1–2 (Чарыг).


[Закрыть].

Из этого ряда показателей прежде всего бросается в глаза разница между Брюсовым и Блоком, с одной стороны, Бальмонтом и Ивановым – с другой (последние больше добавляют в перевод своих собственных слов, чем сохраняют слов подлинника). Это и есть та разница между «точными» и «вольными» переводами, которая интуитивно ощущается всяким, а здесь только впервые объективно измерена. Далее, обращает внимание постепенное нарастание вольности с постепенным усложнением строгости ритма (от акцентного стиха к ямбу) и строгости рифмовки (от белого стиха к сонетам). И то и другое налагало дополнительные ограничения на отбор слов: в белый стих вложить нужное содержание всегда легче, чем в рифмованный. Этот ряд можно продолжить, рассмотрев переводы в прозе, где стиховых ограничений нет совсем, а есть лишь стилистические. Брюсов прозу с подстрочника не переводил; подсчет по одному советскому переводу с узбекского подстрочника (роман Дж. Икрами «Поверженный» в пер. В. Смирновой, очень бережном и аккуратном) дал показатель точности 55, показатель вольности – 15 %, как в «Давиде Сасунском» Брюсова. Это значит: точность переводов Брюсова не только относительно высока (по сравнению с Бальмонтом и Ивановым), она еще и абсолютно высока – приближается к пределу, при котором перевод становится хорошо отредактированным подстрочником.

Нет надобности напоминать: те понятия «точности» и «вольности», о которых здесь идет речь, – понятия исследовательские, а не оценочные: «точный перевод» не значит «хороший перевод», а «вольный перевод» – «плохой перевод». Какой перевод хорош и какой плох, это решает общественный вкус, руководствуясь множеством самых различных факторов. Если, скажем, составитель антологии интуитивно чувствует, что такой-то перевод хорош, а такой-то плох, он возьмет один и отвергнет другой, не утруждая себя расчетами точности и вольности. Но между явно хорошим и явно плохим всегда есть огромный слой средних переводов, перед которыми интуиция молчит; и здесь разумный составитель обратит внимание на степень точности и из двух одинаково заурядных переводов одного стихотворения выберет тот, который хотя бы больше доносит от подлинника. Так приходилось поступать и Брюсову. Из двух переводов стихотворения Чарыга «Тринадцать лет ей…» он поместил перевод С. Боброва в тексте, а свой лишь в приложении, – потому что, как мы видели, первый был заметно точнее. Из двух вариантов собственного перевода стихотворения Теряна «Ужель поэт последний я…» (с неправильным ударением «Найри» и с правильным «Наирй») Брюсов печатает первый (показатели 63 и 22 %), а не второй, который более волен (показатели 58 и 32 %). Из трех переводов стихотворения Иоаннисиана «Араз» (В. Шершеневича – показатели 44 и 18 %; К. Липскерова – 34 и 24 %; анонимный, с другого подстрочника, – 45 и 31 %) – Брюсов безошибочно отбирает перевод Шершеневича, а остальные остаются в архиве (см. Приложения). Разумеется, Брюсов не делал подсчетов, а судил на глаз; но из этих примеров видно, во-первых, как зорок был этот глаз, а во-вторых, – чем он руководствовался: буквальной пословесной близостью к подстрочнику.

Все эти примеры – из позднего Брюсова, из тех лет, когда буквализм был его осознанной программой. Но пришел к этому Брюсов долгим путем, а в начале пути его манера была совсем другая – вольная, как у Бальмонта и Иванова, или как то, что теперь называется «творческим переводом». По счастью, мы и здесь имеем возможность измерить его точность и вольность сравнением с подстрочником, притом – с подстрочником, сделанным им самим. В 1895 году Брюсов переводил

Малларме, поэта, которого и с хорошим знанием французского языка понять трудно, а Брюсову тех лет, рвавшемуся как можно скорее учредить русский символизм, не хватало если не знания, то внимания. Поэтому он переводил Малларме в два приема: сперва составлял подстрочник, очень небрежный, а потом перелагал его в стихотворный перевод, очень вольный. Так сделаны два стихотворения. Одно из них знаменитый «Лебедь»; потом, в 1906 г., Брюсов перевел его вторично и включил во «Французских лириков XIX в.», а первый перевод остался неопубликованным (к. 14, ед. 5/3, лл. 32–33). Это полезное напоминание о том, что точный перевод и хороший перевод – разные вещи: ранний из них точнее (показатели 43 и 38 %, тогда как в позднем – 32 и 36 %), но поздний интуитивно ощущается как лучший. Другое стихотворение – сонет «M’introduire dans ton histoire». Оно так и осталось в рабочей тетради (там же, л. 7); но работа над ним так характерна для ранней манеры брюсовского перевода, что о нем стоит сказать подробнее.

Стихотворение Малларме очень темное; общий смысл его, по-видимому, такой: «Ты смягчила свое ледяное равнодушие ко мне; я растерян и предвижу насмешку, но все-таки рад своему торжеству». Малларме выражает это следующим образом (прозаический перевод – наш): «Ввести меня в твою историю можно лишь растерянным героем, ступившим голою ногой на мураву земли, грозящей ледникам. Мне неведом простодушный грех, торжеству которого ты дала бы себе волю смеяться. Скажи, не рад ли я видеть воздух – гром и рубины при колесных ступицах, – как этот огонь, рассеяв свои царства, красной смертью сверлит колесо единственной вечерни моих колесниц?» Брюсов записывает такой подстрочник: «Ввести меня в твою историю это встревоженный герой если у него есть голый талант касающийся какого-нибудь газона территории есть посягательный глетчер я не знаю наивного греха что ты не помешаешь осмеять очень громко его победу, скажи разве я не рад гром и рубин в ступице колеса видеть в воздухе эту умершую (du feu – огонь) дыру вместе с рассеянными (ёраге) царствами как умереть багряница колесо единственной вечерне церковной книги моих колесниц». А из этого подстрочника Брюсов делает такой стихотворный текст:

 
M’introduire dans ton histoire          Услышать твой рассказ комедий
C’est en heros effarouche               Вот он встревоженный герой
S’il a du talon пи touche                 То гений встреченный зарей
Quelque gazon de territoire            Угроза бледная соседей
 
 
A des glaciers attentatoire              То голос вечно юной меди
Je ne sais le naif рёсhё                   Где умер призрак боевой
Que tu n’auras pas еmресhё            Не помешает лепет твой
De rire tres haut sa victoire            Смеяться вслух его победе
 
 
Avec des royaumes ёраrs                Скажи восторг в моих очах
Comme mourir pourpre la roue        В ступицах буря и рубины
Du seul vesрёrаl de mes chars          Что вижу горные картины
 
 
Dis si je ne suis pas joyeux               Меж царств разбросанных во прах
Tonnerre et rubis aux moyeux          Чтоб умирать как багряницы
De voir en l’air que ce feu troue      Триумф единой колесницы.
 

Показатель точности – 32, вольности – 53 %, т. е. даже больше, чем было у Бальмонта и Иванова: больше половины слов вписаны Брюсовым от себя. Видимо, подстрочник и делался с расчетом на такое обращение: он представляет собой откровенно бессвязный набор слов, ошибки в нем порой удивительны («talon» – «каблук» переведено «талант»; впрочем, и в «Лебеде» Брюсов спутал «соі» и «ѵоі», «шею» и «полет»). Отчего такая небрежность? Оттого, что ранний Брюсов переводит не поэзию, а поэтику. Ему нужно создать на русском языке стиль непонятной словесной вязи, на что-то смутно намекающей; он перенимает этот прием у Малларме, а образы, на которых он демонстрирует этот прием, ему безразличны, и он с легкостью заменяет их своими: такие отсебятины, как «гений, встреченный зарей», «призрак боевой», «триумф», «голос вечно юной меди», – это устойчивые образы собственного, и не только раннего, творчества В. Брюсова. То, что получилось в результате, выглядит почти пародийно; но если это пародия, то пародия на то, что сейчас красиво называется «творческим переводом».

С этого Брюсов-переводчик начинал, а затем он последовательно эволюционировал к той буквалистической точности, о которой речь была выше (см. подробнее статью «Брюсов-переводчик. Путь к перепутью» в настоящем сборнике). Вначале он переводил приемы – в конце он переводил тексты; вначале вдохновлялся верой в себя, в конце – уважением к переводимому памятнику. Это был не личный, а общий путь: в 1880-1890-х годах все (кроме разве что старого Фета) переводили с брюсовской свободой, а к 1920-м годам все (кроме разве что неисправимого Бальмонта) переводили с брюсовской буквальностью. Затем, как известно, маятник качнулся в обратную сторону, буквализм подвергся осуждению, а господствующей стала вольная манера. Питомником ее были переводы из современных поэтов народов СССР, когда на любую вольность переводчик мог получить авторизующее согласие автора. Показатели вольности, получающиеся при сравнении современных переводов с подстрочниками, далеко превосходят ту вольность, которую позволяли себе Бальмонт, В. Иванов и молодой Брюсов. Так, К. Ваншенкин и В. Солоухин, опубликовав три своих перевода вместе с подстрочниками, по которым они были сделаны[15]15
  Ваншенкин К. Альма матер. – «Лит. Россия», 1975, 5 дек.; Солоухин В. Постигнуть тайну оригинала. – «Лит. газета», 1977, 5 янв.


[Закрыть], отметили расхождения, но результатами остались довольны: «Сохранились… общая канва, детали и дух оригинала» (Ваншенкин), «Я ничего, по существу, не убавил и не прибавил» (Солоухин). А объективные показатели таковы: Ваншенкин, «Цепной мост», из О. Чиладзе: точность 41, вольность 58; Солоухин, «Жалоба», из Г. Эмина: точность 42, вольность 62 %; Солоухин, «Без предпочтения», из П. Боцу: точность 33, вольность 72 %, – две трети слов опущены и три четверти слов вписаны переводчиком, который считает, что он «ничего не убавил и не прибавил».

Однако мы помним, что история принципов перевода похожа на качания маятника; будем же полагать, что при следующем качании переводчикам пригодится опыт не юного брюсовского своеволия, а зрелого брюсовского буквализма.

ПРИЛОЖЕНИЕ:

1. В. Брюсов. Перевод стихотворения В. Теряна «Ужель поэт последний я…» (неизданный вариант, к. 18, ед. 3, л. 17).

а) «Предподстрочник» (пословесный перевод) В. Теряна:

Ужели – последний – поэт – (есмь) – я / Последний – певец – моей – страны / Смерть – ли – иль сон – тебя / Объял (сковал) – светлая – Наири? // Чужак (бездомный) – в краю – тусклом / Светозарная (осиянная) – о тебе – я мечтаю / И – звучит – как – молитва / Царственный – твой – язык (твоя речь) // Звучит – всегда (постоянно) – глубокая – и – светлая / И – язвит (пронзает) – и – сжигает / / (вопросительное слово) – пламенные – розы – твои – ярче (горят) / Иль – раны – мои – пылающие (огневые) //Со страхом – вот – зову я – тебя / Объял (сковал) – светлая – Наири.

б) Подстрочник В. Теряна:

Ужели последний поэт я, / Последний певец моей страны. / Смерть ли то или сон / Сковал тебя, светлая Наири? / / Бездомный – в стране туманной (тусклой), / Осиянная, о тебе я мечтаю, / И звучит, как молитва, / Твоя царственная речь (твой язык). // Звучит постоянно (всегда), глубока и светла, / И ранит (поражает, пронзает) и сжигает (жжет). Розы ль твои пламенные – ярче / Иль раны мои пылающие? // Объятый страхом – вот зову я (взываю): / Засияй (восстань в блеске), мечта, Наири! / Ужели последний поэт я, / Последний певец моей страны?

в) Перевод В. Брюсова (слева – неопубликованный вариант, справа – опубликованный):

 
Ужель поэт последний я,                                        Ужель поэт последний я,
Певец последний Наири?                                        Певец последний в нашем мире?
Ты умерла ль страна моя,                                      Сон или смерть – та скорбь твоя,
Иль спишь в предчувствии зари?                             О светлая страна Наири?
 
 
К твоим огням мечта летит,                                    Во мгле, бездомный, я поник,
Но, как бездомный, я поник;                                   Томясь мечтой об осиянной,
Лишь, как молитва, мне звучит                               И лишь твой царственный язык
Твой древний, царственный язык.                           Звучит молитвой неустанной.
 
 
Глубок и светел, в смене грез,                               Звучит, и светел и глубок,
Звучит и ранит, осиян…                                           Жжет и наносит сердцу раны.
Что ярче? – цвет родимых роз                                Что ярче: розы ли цветок
Иль кровь моих горящих ран?                                  Иль кровь из сердца, ток багряный?
 
 
О, воссияй, страна моя!                                           И стонет, в страхе, мысль моя:
Здесь, в страхе, я простерт, смотри!                        «О, воссияй, мечта, Наири!
Ужель поэт последний я,                                          Ужель поэт последний я,
Певец последний Наири?                                           Певец последний в нашем мире?»
 

2. К. Липскеров и аноним. Переводы стихотворения И. Иоаннисиана «Араз».

а) Подстрочник I (к. 18, ед. 15, л. 8):

Араз пришел, ударяя волной (Араз течет бурно) / О скалистые утесы, о берега ударяя. / Где мне схоронить свое горе, / Чор голову о землю ударяя? («чор» – сухой; в приложении к голове – эпитет вроде «буйный, бесталанный», «Ударять головой о землю» – выражение для обозначения безысходного горя). / / Эй, ты, мой Араз, обильный водой, / Мою прекрасную милую не видел ли ты? / Я не достиг своей заветной мечты, / Араз, не утолил ли ты мою тоску по ней? (Он ее не видел, он тоскует по ней. Если Араз видел ее, то Араз утолил его тоску по ней). // Тучи легли на горе Масис (М. – гора Арарат), / Я остался в тоске по моей милой. / Ради бога, сожженному моему сердцу/ Принеси ответ на будущий год. // Ночью без сна письмо пишу, / Слезы свои превращаю в реку. / Араз, не успеет еще заря достичь твоих вод, / Как я свое черное горе принесу тебе. // Словно луч упал на камень, / Так огонь попал в мое сердце, / С сводчатых бровей, темных очей / Горе свалилось на мою юную душу…

б-в) Пер. К. Липскерова (к. 17, ед. 16, л. 20) – слева, пер. В. Шершеневича (опубликованный в «Поэзии Армении») – справа:

 
Араз пришел, волной бия,                 Араз течет, волной бия.
О кряж береговой бия.                     Волной в утес крутой бия.
Где горе схороню свое,                     Где схороню свою тоску,
Чело о прах земной бия?                   О землю головой бия?
 
 
Араз мой многоводный, ты                Араз, твой вал встаёт сильней!
Видал ли милые черты?                    Ты не видал ли яр моей?
Своей я грезы не достиг,                    Мне не достичь заветных грез.
Ты ль утолишь мои мечты?                Так утоли тоску по ней!
 
 
Спят тучи на горе Масис.                   Густеют тучи над горой,
Надежды скорбью облеклись.             Один грущу о дорогой,
Во имя Господа, ко мне                     И сожжена душа моя:
С ответом благостным стремись.         Что ждет ее, – молю, – открой!
 
 
Пишу бессонной ночью я,                  Пишу письмо в бессонный час
И слезы льются в два ручья.               И слезы лью рекой из глаз:
 Еще заря не заблестит,                     Заря еще не тронет волн,
К тебе домчится скорбь моя.               К тебе снесу печаль, Араз!
 
 
Как будто блеск из туч упал,               На камень луч дневной упал,
На сердце так мне луч упал,                Так в сердце пламень злой упал;
С крутых бровей, из черных глаз          Из черных глаз, с бровей дугой
Страх в эту душу, жгуч, упал…             Мне в душу страх немой упал…
 

г) Подстрочник II (к. 18, ед. 15, л. 9):

Несется Араз, играя волнами, / Скалами (камнями) бьет он о берег. / Где схоронить мне мое горе, / Одинокую голову где бы сложить (букв, сухой головой биться об землю). // Ай, мой Араз, воды твои поднялись (обильны, половодье), / Не видел ли ты моей красивой милой (мою красивую возлюбленную). / Знать, не суждено мне достичь мечты моей, / Араз, хоть ты за меня утолил ли тоску? // Облака легли на гору Масис, / Не утолить мне тоски по милой. / Заклинаю тебя богом, сожженному сердцу / Принеси ответ на тот год. // Ночь без сна пишу посланье. / Точно река – слезы мои. / Араз, еще рассвет не пал на воды твои, / А я горе мое принес тебе. // Вот луч пал на камень (скалу), / Огонь пал на сердце мое. / Из-за изогнутых бровей, темных очей / Горе пало на молодое сердце…

д) Пер. неподписанный (к. 17, ед. 16, л. 24):

 
Бежит Араз, кипя волной,
Уступы скал дробя волной.
Куда мне горе сбыть мое,
Что бьет меня, слепя, волной?
 
 
Араз, ты воднеє морей,
Не видел милой ты моей?
Не напоить мечтой тоски –
Напой водой, Араз, своей.
 
 
Мерцает в тучах Арарат;
Что час – тоска сильней в сто крат.
Я буду ждать: хоть через год
Ответ мне дай, Араз, мой брат.
 
 
Пишу письмо ночной порой
И слезы лью на грудь рекой.
Но лишь заря, я вновь, Араз,
Предстану с горем пред тобой.
 
 
Как падает на камень луч,
На сердце пал огонь горюч.
Свалилось горю в душу мне
С очей тех – звезд, с бровей тех – туч…
 

3. В. Брюсов. Перевод стихотворения С. Малларме «Лебедь» (неизданный вариант, 1895).

а) Автоподстрочник:

Девственный, живучий и прекрасный, сегодня растерзает ли он нам взмахом опьяненного крыла это твердое забытое озеро, которое посещает под инеем прозрачный ледник полетов, которые не бежали. // Лебедь этих дней вспоминает, что это он, дивный, но без надежды освобождается, чтобы не петь страну, где жить, когда засверкало уныние неплодной (скудной) зимы (непроизводительной). // Весь его полет потрясет эту белую агонию, наложенную местностью на птицу, которая ее презирает, но на ужас почвы, где пленены его крылья. // Фантом, который показывает в этом месте свое чистое сияние, он делается неподвижным в холодном сне презрения, которое Лебедь бесполезно надевает среди изгнания.

б) Перевод:

 
Живучий, девственный, прекрасный, как всегда,
Крылом восторженным он разобьет ли ныне
Немое озеро, где покрывает иней
На ясном леднике полеты без следа.
И Лебедь прошлых дней, томяся от стыда,
Вдруг вспомнит: «это я» и борется на льдине,
Чтоб ни рыдать, ни петь в развенчанной пустыне,
Когда больной зимы повисли холода.
Агонию снегов пусть потрясают взмахи,
Пространство белое, что отрицает он.
Но крылья пленены навеки в этом прахе.
Фантом, который здесь так ясно озарен,
Недвижимо замрет в холодных снах презренья, –
Напрасен их покров, в изгнаньи нет спасенья.
 

Приписка Брюсова:) Мне удалось передать очень близко, но… все изящество подлинника исчезло.

Р. S. Самое подробное описание и демонстрация предложенного метода учета точности и вольности – в статье В. В. Настопкене (1981). Это часть диссертации, написанной под нашим руководством. Настопкене удалось найти интереснейший материал для обследования соотношения перевода с подстрочником: стихи, присланные когда-то на конкурс переводов из С. Нерис и сделанные с единого для всех конкурсантов подстрочника. Большинство переводов были ужасны: из ее обзора особенно ясно видно, что точность и художественное качество перевода – вещи разные. Конечно, переводы, сделанные без подстрочника, непосредственно с языка оригинала, анализировать труднее: не всегда ясно, можно ли считать такое-то слово перевода точным соответствием такому-то слову оригинала; поэтому здесь все цифры получаются более приблизительными и зыбкими. Однако некоторые убедительные результаты удалось получить и здесь (по переводам Пушкина, по переводам из античных трагиков): они приводятся в следующих статьях.