Текст книги "Воина миров. Второе пришествие"

Дверь распахнулась. Двое солдат втащили пленника, вялым мешком болтающегося между ними. Как и Джек перед надеванием каркаса, пленник был парализован ударом щупальца в шею, яркий запекшийся шрам хорошо просматривался издалека. Сокамерники Джека подняли головы, наблюдая на вошедшими. Джек отметил в них это первое проявление жизни, говорящее, что происходит нечто действительно необычное.

Солдаты протащили пленного к шкафу, бросили на пол, нисколько не заботясь о его состоянии. Один из них распахнул дверцы шкафа. Джек увидел конструкцию из металлических полос, закрепленную на задней стенке, снабженную крепкими скобами. Джек уже знал, что предстоит увидеть. Остальные пленники, очевидно, наблюдали эту сцену впервые, поэтому демонстрировали заметный интерес. Джек подумал было закрыть глаза, чтобы не быть свидетелем кошмарной сцены, но что-то заставило этого не делать. Реакция пленников занимала его, он не хотел ничего пропустить, подозревая, что происходящее имеет непосредственное отношение к процедуре создания из пленного человека пехотинца.

Солдаты подняли пленника, легко, как пучок соломы, втолкнули в шкаф, прислоняя конечностями к полосам и скобам. Механизм пришел в движение, скобы дернулись, охватили запястья, щиколотки, шею человека, защелкнулись со звонким лязгом.

И только тогда человек закричал.

Это был крик, которого Джек в своей жизни никогда раньше не слышал и никогда теперь не забудет. в крике было столько боли, страдания, отчаяния, что хватило бы на всех присутствующих. Зажмурив глаза, пленник бился затылком, стараясь таким образом лишить себя сознания, но железный ошейник скобы не давал развить должное усилие. Парализованное тело не могло сопротивляться. Человек сознавал, что обречен, но, должно быть, успел заметить что-то в глазах смотрящих на него людей в каркасах и решил призвать их вмешаться.

Вид пехотинца с генератором, наставленным уже на сидящих на полу, мгновенно отрезвил тех, кто, возможно, уже внутренне решил помочь приготовленному к казни. Никто не пошевелился.

Острые иглы выдвинулись из железных полос, вонзились под кожу пленника. Крик человека стал еще более диким, вены вздулись канатами, лицо покраснело. Несколько мгновений спустя крик ослаб, человек поник, краснота сменилась молочной бледностью. Дернув в последний раз головой, жертва повисла в зажимах.

Словно в ответ на это, скобы разжались, освобождая тело. Труп грузным мешком съехал на пол, вывалился из шкафа и вытянулся, раскинув руки, бледный до голубизны.

Один из пленников вскочил, кинулся к шкафу в стремлении сломать его, но словно оступился на полушаге. Согнувшись пополам, повалился на пол, взвыл так, что стало слышно сквозь маску. Дикая боль терзала его, сковывала каждую мышцу, выжигала нервы, ослепляла мозг.

Внезапно с другими людьми начало происходить то же самое. Кто-то сидя, кто-то пытаясь подняться, все скорчились в судорогах, не в силах сопротивляться.

Джек, наконец, с фатальным опозданием, вспомнил рассказ Иррата, что пехотинцев принуждали к покорности с помощью «разрушителя воли».

«Какой же я идиот! Какие тут могут быть стимуляции, посулы небывалой мощи от использования каркаса, снабжение бодрящей пищей? Все проще! Чудовища не принимают иных средств, кроме принуждения, вызываемого болью. Боль, стоящая на страже мыслей раба, вот и все, что нужно. Остальное – просто эффективные добавки, позволяющие выжать побольше пользы из несчастного существа! Вот он, поводок, который невозможно оборвать».

Джек посмотрел на стоящего у двери пехотинца, тот равнодушно взирал на конвульсии людей. Ярость стала подкатывать, еще далекая, как волна цунами на горизонте, но грозящая смести все на своем пути. Джек силился удержаться, чтобы не наброситься на конвойных, которые волокли труп к выходу из барака. Знание вначале помогло избежать такого сильного потрясения, какое постигло других, сидящих рядом. Но сейчас, когда к ощущениям добавилось разочарование от собственной глупости, Джек перестал сдерживаться.

Противоестественно человеческой природе – не давать выхода праведному гневу. и Джек потерял над собой контроль. Волна докатилась, могучей стеной, вздымающейся выше крыш, накатила на его сознание, подмяла под себя, сокрушила барьеры. с запозданием, словно слабое эхо, долетела до Джека мысль, что он сейчас поступает точно так же, как и другие. Как все до него. Но инерция была слишком велика, и он влетел под встречный удар марсианского яда.

Давно проникший с принятой пищей в кровь, в мозг, в каждую клетку, «разрушитель воли» взял свое сполна. Будто стоя по пояс в воде, Джек принял грудью удар волны, почва ушла из-под ног, он утратил ощущение пространства, полетел, закувыркался, съеживаясь в точку от дикой боли. и со всех сторон кололи и жгли тончайшие иглы, рвали на части клещи, давили многотонные грузы.

Приготовившись к смерти, потеряв всякую надежду пережить испепеляющую боль, Джек вдруг словно увидел себя изнутри. Ему представилась комната с бесчисленным множеством окон, маленьких и больших, в которые бьет свет. Из маленьких – тонкими иголками, из больших – тяжелыми бревнами. Лучи попадают на кожу, прокалывают, сминают, причиняют невыносимое страдание, но Джек знает, откуда именно идет опасность.

Мышление прояснилось, обрело глубину и четкость. Джек понял, что может видеть многие детали, и слепящий свет не очень мешает. Он увидел, что окна распахнуты внутрь и створки снабжены задвижками. Значит, их можно закрыть. Джек потянулся к одному из окон, налетел на него, упираясь под давлением смертоносного луча, навалился на створку и захлопнул. Боль стала меньше.

Джек кинулся к другому окну, к третьему, наращивая темп. Потом заметил, что может закрывать их простым волевым усилием. с каждым разом это давалось все легче, боль ослабевала, все реже лучам удавалось коснуться его.

Он оказался в темноте. Спасительной, прохладной, свободной от внешнего вмешательства. Последние окна уже вбил на место одновременно, будто обретя несколько рук.

Теперь он в безопасности. Но темнота стала раздражать. Еще не понимая точно, что же он хочет, Джек сделал небольшое усилие и увидел перед собой стол. Груда книг лежала на нем, толстых, тонких, некоторые раскрыты, другие потрепаны. Что-то успокаивающее, домашнее было в этой картине. Сознание Джека само довершило работу – стоило перевести взгляд, темнота превращалась в этом месте в предмет, создавая комнату, наполненную знакомыми вещами – кресло, книжные шкафы, диван, низкий столик с пепельницей. Дымящая сигара, только что опущенная на самый край. Это его библиотека.

Джек посмотрел туда, где должно быть окно во двор, но не увидел его. Только участок голой стены с чуть более темным силуэтом, какой остается, если снять долго висевшую картину.

«Надо что-нибудь повесить».

На стене появилась матово блестящая стеклянная плоскость, темным зеркалом отражающая интерьер. Джек узнал наблюдательную панель, которую показывал Кулибин.

«Она может показывать то, что снаружи. и не надо открывать окна».

Джек мысленно потянулся к выключателю. Он никогда не знал, где тот находится, но выключатель сработал сам, словно ждал этого момента. Панель осветилась уже знакомой Джеку вспышкой, приглушила яркость, высветила контуры, силуэты. Панель превратилась в своеобразный заменитель окна, из которого струился мягкий безопасный свет. Боли больше не было.

Джек испытал жгучее желание остаться здесь навсегда. Он создал свой мир, в котором было все, чего Джек лишился. Но панель на стене связывала с внешним миром, и она была творением марсианских чудовищ. Джек не мог забыть этого. а значит, не мог прекратить бороться.

Он подошел близко-близко к стене. Так, что панель закрыла весь обзор, стала его глазами. Джек выглянул, ощущая себя в неприкосновенности, готовый увидеть там все, что угодно, но зная, что это всего лишь картинка на стекле.

Джек снова видел. Он и не закрывал глаза, это ослепляющая боль от воздействия «разрушителя воли» заслонила от него мир, но теперь все в прошлом. Джека словно мягко ласкал свежий ветерок. Мысли ясные, тело бодрое, он готов к любому делу, которое потребуется выполнить.

Мир вокруг не шевелился. на полу лежали скрученные в неземной муке тела, облаченные в каркасы, словно статуи скульптора-реалиста. от тишины заложило уши, но скоро Джек понял, что воздух пропитан тягучими, обволакивающими звуками, глухими, низкими настолько, что ухо отказывалось воспринимать некоторые из них.

«Я только что создал заново свой внутренний мир, – подумал Джек, лениво наблюдая за застывшей, как фотография, сценой. – Я могу контролировать свой мозг, свое восприятие. – Он воспринимал эти идеи как что-то элементарное, сродни ходьбе на двух ногах. – Я неподвластен «разрушителю воли». Я как Иррат, марсианин, победивший этот яд во время полета к Земле. Я марсианин?»

Джек отрешенно следил, как один из пленников, зависший в падении, уже почти приблизился к полу. Момент касания ничем не выделился, лишь спустя секунду до слуха Джека долетел протяжный, басовитый звук.

«Ах, Персифаль! Что же вы сделали со мной?» – Джек мысленно усмехнулся, вспомнив, что уже задавал этот вопрос, когда многорукая машина хватала его в подземке. Усмехнуться на самом деле он не мог, мышцы снова одеревенели, реагировали с задержкой, неохотно, будто замурованные в камень. Ощущение было знакомо. Джека больше волновало то, что происходило в его мозгу.

«Вы все-таки добились своего, мой дорогой профессор. Вы провели всех нас, сделали свою работу в тайне, не сомневаясь в своей правоте. Так вот каким был ваш замысел! Что ж, теперь я это вижу».

Джек поразился той спокойной рассудительности, которая овладела им. Эмоции оказались там, по ту сторону стен, за запертыми ставнями, позволяя полностью отдаться решению насущной проблемы.

«Итак, я больше не в их власти. Сымитировать нужное поведение должно быть не трудно. Я столько раз уже видел типичные образцы. Я принимаю вызов. Я выполню то, для чего меня создали вы, профессор. и я вернусь, чтобы отблагодарить вас».

Джек чуть ускорил развитие событий в окружающем мире. Он управлял скоростью собственных мозговых процессов, ориентируясь по внешним признакам. Используя опыт, полученный во время съемок в кино, он с первой попытки добился того, чтобы картинка перед глазами двигалась с привычной скоростью. Но при этом Джек постоянно ощущал, что какая-то ниточка в сознании прочно удерживает связь, отвечающую за контроль.

Он увидел, что бьющиеся в корчах пленники стали понемногу затихать, растратив все силы на противоборство «разрушителю воли». Борьбу, оказавшуюся для них проигранной. Они поняли правила игры. Джек хорошо сыграл такую же реакцию, замерев на полу в неудобной позе.

Пехотинец, стоявший у двери, вышел. Результат достигнут, новая партия солдат скоро восстановит силы и будет готова к выполнению чужой воли. Сейчас они не представляют никакой опасности. Дикое истощение, явившееся следствием отчаянного сопротивления организма яду, скоро выльется в жуткий голод, который можно будет утолить только одним способом. Получив с новой порцией жидкости из трубки новую дозу яда.

«Для меня это теперь просто вкусная и полезная пища».

Джек улыбнулся, зная, что это не будет видно из-за закрывающей пол-лица маски.

Глава 15

Лозье нервно мерил шагами узкий проход в своей комнате.

Выделенное ему для жилья помещение пребывало в ужасном запустении, повсюду разбросаны вещи, кровать смята, стол помутнел от толстого слоя пыли. Проводя почти круглые сутки в лаборатории, ученый давно перестал находить свободное время, чтобы навести здесь хоть какой-то порядок. Он вообще не замечал, в каких условиях живет. Все усилия направил на реализацию плана, захватившего воображение, питающегося клокочущей жаждой мести.

На столе, ярко выделяясь среди кучи хлама, скромно стоял незатейливый стакан с прозрачной, как ключевая вода, жидкостью. Редкий в эти зимние дни солнечный луч упал на стеклянные грани, раздробился радужным веером. Мимолетная искра радости в хмуром сером бардаке.

Сомнения, точно короеды в могучем столетнем дубе, подтачивали план Лозье, грозя поколебать его целеустремленность. Необходимость сделать последнее движение вызвала множество вопросов, от которых он отбивался, как от роя рассерженных ос.

«А вдруг не получится? – он схватился за голову. – Мне не останется иного выбора, кроме как взять на себя грех самоубийства. Прости, Господи, что я дерзнул претендовать на крупицу Твоего могущества! Что за кошмарную теорию Ты вложил в больную голову этого проклятого старика? Зачем нам такие испытания?»

Шатаясь от нервного истощения, Лозье тяжело опустился на скомканное одеяло. Тупо уставился на стеклянное искушение, потом зажмурился, натужно простонал.

«Нет, невозможно смириться с бесчестием! Никому не позволю творить такое, впутывать меня в авантюру, попирающую основы человечности! Только месть остается. Отступать поздно».

Он открыл глаза. с каменным, как бесчувственная маска, лицом потянулся, взял стакан. Минуту отрешенно любовался радужными переливами, сжимая пальцами стекло все сильнее, пока суставы не отозвались резкой болью. Очнулся. Двумя жадными глотками опустошил стакан, ощутил, как похолодело в желудке. не разжимая пальцы, свесил руки, сгорбился, повалился на подушку, все еще хранящую отпечаток головы с прошлой ночи.

– Это потрясающе! – заявил профессор еще с порога, распахивая широким жестом дверь в лабораторию.

Все сотрудники оторвались от забот, уставились на начальника. Старик пребывал в редком возбуждении.

– Я и предположить не мог, что все будет развиваться так быстро!

Лозье встал из-за стола, сжал внезапно вспотевшие ладони в кулаки.

– Что произошло, мсье Уотсон?

– Мистер Ридл заслуживает всяческой похвалы. Он сделал даже больше, чем мы могли рассчитывать.

– Что с ним? – насторожился Лозье.

«Неужели я ошибся? Возможно ли, что мой антивирус не только оказался нейтрален в своем действии, но и каким-то образом помог Уотсону, усилил эффект его работы?»

– Наш дорогой друг сэкономил нам кучу времени. Знаете, что он сделал? – спросил Уотсон.

Люди в растерянности замотали головами, некоторые перешептывались.

– Он попал в плен! – восторг Уотсона достиг мыслимого предела.

Повисла напряженная тишина. Кто-то кашлянул.

– И чем же это… хорошо? – Лозье прищурился.

«Уж не выжил ли старик из ума окончательно? Месть теряет всякий смысл, если ее объект не способен оценить результат».

– Как чем? – Уотсон наконец вспомнил о двери, закрыл ее, прошел к своему креслу. – Он чудесным образом избавил нас от необходимости планировать операцию по внедрению его к марсианам. Все произошло само, да так быстро, что лучшего и желать нельзя!

«Чудовище! Он представляет вообще, сколько людей отдало свои жизни? и говорит, что все идет, как надо?»

– Взятие Трои в чистом виде! – продолжал ликовать профессор. – Даже лучше, враг сам пришел и забрал себе троянского коня. Его и к воротам подкатывать не пришлось.

– Значит, вас можно поздравить, – тусклым голосом подытожил Лозье.

– Не меня, а всех нас. Все человечество будет скоро праздновать победу!

«Если бы они только знали, какой ценой она будет достигнута. – Лозье оперся о столешницу, чтобы не поддаться охватившей ноги слабости. – Когда же кончится этот кошмар?»

Лозье начинал терять терпение. Прошло несколько дней, достаточно, по его мнению, чтобы проявились первые признаки изменений. Сделав все, что от него зависело, он предоставил вирусу распространяться по телу, а сам невозмутимо продолжил работать в лаборатории, помогая Уотсону привести в порядок записи.

«Честное выполнение своих обязанностей – лучшая маскировка», – справедливо рассудил он.

Материалов накопились целые горы. Кипы бумаг, мелко исписанных, исчерканных, мятых. Некоторые отчеты сильно пострадали от разлитого кофе, которым лаборанты нещадно накачивались, чтобы успеть за бешеным ритмом работы профессора и его ученика. Бесконечные рулоны бумаги с таблицами замеров, графики почасовых изменений клеточной структуры, зарисованные торопливыми штрихами ключевые моменты, пойманные наблюдательной панелью микроскопа. Все надлежало обобщить, оценить, разложить по полочкам, сделать выводы, проверить на соответствие теоретическим выкладкам.

Это был очередной тяжелейший период в череде других, которые пришлось пережить Лозье с тех пор, как он оказался в Лилле. в страшном сне ему не могло присниться, во что выльется та судьбоносная встреча с пришельцем в снаряде, во время которой Лозье принял решение сделать карьеру на работе с марсианином. Уотсон, сам того не ведая, коварно вмешался в его планы.

«Скоро он поплатится за все, что натворил!» – бодрился Лозье, когда ловил себя на мысли, что адский труд заставил на минуту забыть о мести.

Утомление однажды достигло такой степени, что молодой биолог увидел сон наяву. Сидя в своем углу, погребенный под пудовыми пачками бумаги, папками, журналами, он писал чистовой вариант одного из отчетов. Буквы вдруг обрели объем, выдавились изнутри, словно что-то выпихивало из плоскости листа, начали расплываться, приблизились, набухая, норовя запрыгнуть на нос. Это было похоже на галлюцинацию, но он точно знал, что никаких веществ, вызывающих подобные эффекты, не принимал. Буквы сложились в слова, которые стали вести себя как змеи, выстраиваться в ровные ряды, изображая ирреальный ползучий парад.

Доктор попытался усилием мысли подавить болезненное состояние. не хватало еще, чтобы его нашли, лихорадочно размахивающего руками над столом, гоняющего невидимых мух. Неожиданно он обнаружил, что танцующие перед ним образы полностью подчиняются ему. Он словно брал их руками, аккуратно ставил в нужное положение, мысленно выстраивая затейливую структуру. на короткое мгновение его охватило ощущение полного контроля над удивительно сложной системой, на первый взгляд – хаотической, но превращенной одной лишь мыслью в строгую, упорядоченную последовательность, пусть и многомерную, но полностью осознаваемую во всей волшебной красоте.

Это длилось несколько секунд. Прежде, чем все завершилось, Лозье успел заметить, что сердце начало биться очень медленно, редкими, тягучими толчками, словно гоняло по артериям тонны крови и тратило на пульсации все силы, до последней капли.

Больше такое не повторялось.

Вид профессора, восторженно размахивающего руками, почти лишил Лозье способности контролировать спокойствие. Ученый хотел вернуться к работе, предоставить кому угодно другому разделить радость Уотсона, но новость произвела на него слишком сильное впечатление.

Лозье извинился, вышел из лаборатории и пошел проветриться. Он брел по коридору, пытаясь сосредоточиться на собственных шагах, не думать ни о чем, дать впечатлениям улечься, потерять яркость. не разбирая дороги, поворачивая то тут, то там, он подошел к двери в помещение, в котором стоял аквариум.

Понимая, что это место ничем не лучше любого другого, Лозье вошел и встал у стеклянного куба. Пленник был странно неподвижен. Лозье сперва подумал, что марсианин умер, но медленно вздувающиеся бока твари доказали, что это не так. Однако марсианин словно не видел вошедшего.

«Это они виноваты во всех наших бедах. Они сами – порождения безумного гения. Они и нас подтолкнули на этот путь. Это убьет нас. Даже если мы победим их, мы уже обречены».

Лозье испытал страстное желание убить лежащую перед ним тварь. Он представил себе Джека, плененного, в окружении десятков жаждущих его крови монстров, задыхающегося от ужаса, от ожидания скорой мучительной смерти.

«Что бы я сделал на его месте? – подумал Лозье. – Ведь мы сейчас идем по одному пути, мы оба – жертвы подлого эксперимента Уотсона. Что испытывает сейчас он, зная, что не может сделать ровным счетом ничего, чтоб хоть на минуту отсрочить свою гибель?»

Мысленно нарисованная страдающим ученым картина приобрела интенсивную окраску, запульсировала, испуская толчками разноцветные волны. Но эта перемена не напугала ученого. Напротив, он с удивлением обратил внимание, что легко может проследить закономерность, которой подчиняется движение этих волн. Они образовывали сложную, но четкую структуру, у которой был свой центр.

Несомненно, это были глаза Джека. Лозье увидел в них холодную сосредоточенность, пугающе всеохватную ясность мышления, какую он не замечал ни у одного человека.

«Что с ним происходит? – подумал Лозье. – Неужели, так меняет людей осознание неизбежности смерти?»

Ему вдруг захотелось проникнуть в мысли Джека. У него мелькнула догадка, что там может скрываться ключ к пониманию чего-то важного, что нельзя упустить. Джек стал прозрачным. Лозье видел поразительную аналогию с тем, как рассматривают тончайший слой клеток под микроскопом. Слой подсвечивается снизу лампой, его видно насквозь, во всех подробностях.

«Так вот, что у тебя внутри», – догадался Лозье. Но глаза снова привлекли его внимание, поскольку лишь они одни оказались непрозрачными. Зрачки неотрывно смотрели на Лозье, начали увеличиваться, раздуваться, наливаться влагой. в них проявилась необычайная глубина, в которую захотелось заглянуть. Лозье показалось, что глаза стали слишком похожи на глаза марсианского чудовища, такие же бесстрастные, бездонные.

«Так вот, что у тебя внутри», – снова пронеслось в голове. Он увидел слабое отражение в мокрой черноте зрачков. Это было его лицо. Масштаб картины изменился, Лозье словно приблизился вплотную, увидел себя, как в зеркале. У отражения был такой же взгляд.

«То же, что и внутри у меня», – понял Лозье.

Отражения начали повторяться, появляясь одно в другом. Перед ученым раскрылась фрактальная бесконечность. Она поразила его уникальной сложностью, изысканностью форм. Доктор проникал все глубже, обнаруживая все новые слои, отыскивая сплетения узоров, которые можно детализировать, укрупнять, но так и не добраться до отправной точки.

«Внутри меня – целая вселенная, – подумал он. – Не хватит всей жизни, чтобы заглянуть в каждый ее уголок».

Он ощутил себя в невесомости, но сохранившим способность легко управлять своим положением. Повернулся, восхищенно оглядываясь по сторонам, наблюдая все то же буйство красок, форм, очертаний.

Ему уже было не важно, что дороги вперед не существует. Так же, как и дороги назад. Он просто больше не думал об этом.

В лабораторию вбежал один из местных, штабных солдат. Он задыхался от спешки, на лице читалось волнение.

– Профессор! – он поискал глазами. – Это, должно быть, по вашей части.

– В чем дело, молодой человек? – седые брови Уотсона подпрыгнули над толстыми линзами очков.

– Эта мерзкая тварь словно взбесилась, вопит, как резанная.

– Жак, помогите мне, – Уотсон вскочил.

В сопровождении лаборанта они вышли из комнаты, побежали за солдатом.

Еще на подходе Уотсон услышал, что творится что-то неладное. Ближайшие к комнате с аквариумом коридоры оглашались диким ревом чудовища. Дьявольские скрежещущие звуки, переходящие в сиплый надрывный лай, терзали слух. Стеклянная клетка нисколько не сдерживала натиск звуковой атаки. Уотсон ускорил шаг.

За распахнутой дверью уже столпились все, кто смог покинуть рабочие места. Толпа была плотной, профессор вломился, работая локтями, вывалился с другой стороны.

Чудовище неистово ревело, подпрыгивало, сотрясаясь всей тушей, брызгало на стекло тягучей слюной. Причина обнаружилась по другую сторону стекла, снаружи. Раскинув руки в нелепом жесте, подвернув ноги, на полу лежал доктор Лозье. Пугающе бледный, глаза закрыты. Лоб покрывает испарина, крупные капли отражают свет потолочных ламп, на висках – мокрые дорожки. Волосы слиплись, обрамляют лицо чернеющими завитками.

Уотсон опустился на колени перед своим учеником. Быстро провел первичный осмотр, приподнял тяжелые веки, пощупал пульс, приблизительно определил температуру. Ученый был без сознания, не реагировал на внешние раздражители.

Профессор поднял глаза на пленника. Морда твари была обращена на него, профессор вздрогнул, ощутив на себе давление волн ярости, изливающихся из глаз чудовища. Еще немного, и от жара переполняющей его ненависти бугристая кожа начнет вздуваться волдырями. Щупальца бились в конвульсивных судорогах, хватали друг друга, душили, хлестали мутное от разводов слюны стекло. Раскрытый в истошном крике, перекошенный злобой рот исторгал вопли, от которых у профессора заломило в висках.

Чуть пошатываясь, Уотсон поднялся. За спиной раздался голос, который мог принадлежать только одному существу в этой части планеты.

– Он говорит, что испепелит мозги каждого, кто подойдет к нему, так же, как сделал это с ним. – Иррат показал на Лозье.

– Вы понимаете, что тут произошло?

– Это больше похоже на бред. не верьте, мыслитель не мог причинить ему вреда. – Иррат помедлил. – Либо он сошел с ума, либо пытается вас запугать.

Уотсон махнул рукой, подзывая к себе лаборанта.

– Жак, давайте отнесем его в палату. Там потише.

Иррат шагнул к стеклянной стене, в упор уставился на бьющееся в истерике чудовище. Дождался, пока тварь сделает крошечную паузу, чтобы перевести дыхание, и стукнул кулаком по стеклу, привлекая внимание чудовища. Тварь вздрогнула, чуть приподнялась на пучках щупалец, готовая взорваться в новом приступе ненависти.

Иррат бросил отрывистую фразу, состоящую, казалось, из одних согласных, раскатисто скрежетнул горловым звуком. Затем, не глядя больше ни на кого, повернулся и вышел. Удивленные люди, оглушенные криками пленника, невольно расступились перед пришельцем.

Следом за Ирратом в образовавшийся проход Уотсон и Жак вынесли обвисшее мешком тело доктора Лозье. Чудовище провожало их глазами, сипло дыша, но не издавая больше ни одного звука.

Уотсон сидел на стуле у койки доктора Лозье. Пациент пребывал в том же состоянии, в каком его обнаружили. Уотсон диагностировал кому. Он машинально просматривал неоднократно прочитанные бумаги с результатами последних анализов, осуждающе покачивал головой.

«Зачем он это с собой сделал? Зачем было держать все в таком секрете?»

Еще глядя на картинку с микроскопа, Уотсон понял, что стало причиной болезни, поразившей ученика. Профессора начали мучить подозрения.

«Возможно ли, что мы столкнулись с непредвиденным проявлением реакции организма на подобное вмешательство? Риск оставался, но проверить все можно было, только начав эксперимент. Неужели Лозье решился на эксперимент над самим собой, чтобы дать нам бесценные сведения о самочувствии мутирующего человека на поздних стадиях? Толкнуло ли его на такой шаг то, что я так рано отправил Джека обратно?

Я мог ошибаться, черт побери! Действительно мог! Только реальная обстановка, принуждающая напрячь все силы для выживания, поможет завершить преобразование. Отличный довод, но ведь это всего лишь предположение. Возможно, я упустил что-то важное. а он заметил.

Не решился говорить мне, опасаясь уязвить меня? Эх, молодость! Любые сомнения нужно отбросить, когда вторгаешься в неизведанные просторы. Этак можно начать опасаться любого чиха и не сделать того единственного шага, от которого будет все зависеть.

Ладно, пусть он решил провести эксперимент с собой. Но почему он не вел записей? Это более чем странно, недостойно настоящего ученого! Или мы плохо искали?»

Уотсон со злостью швырнул папку на стол, она плюхнулась, разлетелась белым веером листов. Бумажки соскользнули со стола, спланировали на пол, легли беспорядочной мозаикой.

«Проклятье! Неужели он оказался прав? Но тогда пленение Джека было как раз тем стрессовым моментом, который мог спровоцировать аналогичный кризис. а я-то радовался! Опережение плана! Троянский конь! О, эта вечная спешка! Мы должны были тщательнее продумывать все последствия. не нужно было отпускать его. Довести все до конца, убедиться в завершении мутации, проверить и перепроверить. и только тогда посылать.

Излишняя самонадеянность! Но я не должен себя винить. Обстоятельства были непреодолимы. Кроме того, его анализы не предвещали ничего подобного. а Лозье, начав самовольно эксперимент, не вел записей. Допустим, действительно не вел. Тогда мы не сможем сравнить протекание обоих процессов. Какое несчастье! Это же второй доброволец, а мы остались в неведении!»

Уотсон решительно поднялся, поправил очки, пригладил вечно топорщащиеся седины. Целеустремленность вновь читалась в его облике, он отбросил подозрения, сомнения и неуверенность.

«Если ошибка совершена, то нам ее и исправлять! Результаты можно трактовать неоднозначно, но никто не переубедит меня в том, что генная теория дает нам невиданные перспективы. Вот еще один вызов, на который необходимо ответить. Сумасшествие? Кома? Утрата личности? Пусть! Это не окончательный результат. Мы только в середине пути. Нужна защита от побочных эффектов мутации? Мы сделаем защиту!»

Уотсон пошел было к двери, но замер, пораженный новым прозрением.

«А ведь древних марсиан могла постигнуть та же участь! – Он энергично потер ладони, предвкушая будущий успех. – Человеческая наука пойдет еще дальше! Нельзя упустить шанс поучиться на своих ошибках, и ошибках своих предшественников».