Текст книги "Петр Струве. Революционер без масс"

Часть II. Новое собрание сочинений П.Б. Струве

О чём думает одна книга?[434]434
  П.С. О чём думает одна книга? // Освобождение (Штутгарт). № 18. 2 марта 1903. С. 311–312.


[Закрыть]

Несколько месяцев тому назад вышел в Москве сборник философских статей разных авторов под заглавием «Проблемы идеализма». Это коллективное произведение обратило на себя всеобщее внимание и такое внимание, думается нам, не лишено основания. Нам хотелось бы остановиться на одной стороне выступающего этой книгой и в этой книге умственного течения. Произведения, выходящие в пределах русской цензурной опеки, поневоле не высказывают всего того, что они думают. «Проблемы идеализма», к тому же, занимаются, главным образом, так называемыми отвлечёнными вопросами. Но эта отвлечённая книга, не высказываясь прямо о жгучих политических и общественных злобах дня, всё-таки думает о них, ими живёт и болеет. В каждой её строке присутствует живая и действенная мысль о той правде и свободе, которые должны быть внесены в русскую жизнь, в отмену властвующих над ней лжи и произвола. «Проблемы идеализма» знаменуют собой укрепление и расширение того союза между идеализмом философским и идеализмом практически-политическим, начало которому положил своей блестящей публицистической деятельностью Владимир Соловьёв.[435]435
  Отмечая публицистическую заслугу Соловьёва, мы считаем нужным оговориться, что его богословствование не только не было в согласии с философским идеализмом, но наоборот, в корне ему противоречило, представляя не более, не менее, как грубейший вид богоматериализма, или материалистической теологии. Яркий образчик этого теологического материализма дан Соловьёвым в том философско-беллетристическом перелицевании богословско-христианского учения о конце мира, которое мы находим в «Трёх разговорах» (Прим. П.Б. Струве).


[Закрыть] Этот союз нужен и для философской мысли, и для дела освобождения. Философия не может равнодушно взирать на то, что правда и право попираются в жизни; борцы за освобождение не могут не искать поддержки в вечных идеях права и свободы. Для русской идеалистической философии дело её самопознания и её чести – быть на стороне свободы и права; для русского освободительного движения тоже дело его самопознания и его чести возвести себя к высшим и непререкаемым идеям, отказаться от которых означало бы для человечества открыть двери звероподобию. Мы знаем, что есть деятели, убеждённые, искренние деятели освобождения, которые вовсе не разделяют философского идеализма и готовы всячески оспаривать это мировоззрение. Это – их право. Но пусть за нами, сторонниками идеализма, будет признано и наше право: делу освобождения давать дорогую для нас идеалистическую санкцию, а идеализму находить жизненное оправдание и воплощение в деле освобождения.

Н. К. Михайловский[436]436
  П.С. Н. К. Михайловский. Некролог // Освобождение. № 17(41). Штутгарт, 5 февраля (18 февраля) 1904. С. 297.


[Закрыть]

В дни тяжёлого и грозного испытания Россию постигла крупная потеря, и тем чувствительнее эта потеря. Ушёл с жизненного поприща человек больших заслуг и большого таланта.

Лучшие идеалы человечества всегда окрыляли его мысль. Это был философ общественности, но не холодный отвлечённый мыслитель, а писатель-борец, наложивший печать своего духа на самые заветные думы, чаяния и действия целого поколения. В его писаниях многие самоотверженные борцы за лучшее будущее русского народа находили и находят теоретическую опору для своих стремлений. Имя Михайловского – вместе и рядом с именем Лаврова – неразрывно связано с историей русского освобождения. И больно думать, что в момент, когда Россия ускоренным шагом стала идти к разрешению великих исторических задач, этого крупного испытанного в боях человека, на которого можно было положиться, как на каменную гору, не стало среди нас. В той великой, подлинной национальной борьбе, которая ведётся непрерывно за благо и достоинство русского народа с тёмными силами, гнетущими его на родной почве, не стало одного из самых лучших, из самых крепких. Горько за него, горько за нас, что он не смог встретить вожделенный день освобождения словами: «Ныне отпущаеши».

Мы лучше всего почтим память Михайловского, если, верные тем освободительным идеям, которые покойный защищал с таким блеском и с такой непреклонностью, будем дружной ратью бороться за самоопределение общества и всестороннюю свободу личности.

Б. Н. Чичерин[437]437
  П.С. Б. Н. Чичерин. Некролог // Освобождение. № 18(42). Штутгарт, 19 февраля (3 марта) 1904. С. 323.


[Закрыть]

В лице Б. Н. Чичерина сошёл в могилу крупный учёный и общественный деятель. В тёплом некрологе Чичерина, помещённом в «Праве», А. Ф. Кони усиленно подчеркнул непоколебимость убеждений покойного. Нам думается, что Чичерин, наоборот, ценен именно как образец честной коренной ломки убеждений, ломки философской, политические выводы из которой были лишь необходимым логическим следствием. Начав с культа государства и власти (теоретически сопряжённого с социологическим материализмом в духе Л. ф. – Штейна), Чичерин закончил культом личности и свободы. Из этой общей эволюции взглядов Чичерина вытекли и частные перемены огромной практической важности. Сначала сторонник подавляю щей государственной власти в России и её орудий, защитник самодержавия и сословного строя, он стал под конец жизни, в качестве окончательно укрепившегося в своей позиции идеалиста и умудрённого опытом политика, решительным врагом русского самодержавия и сословных привилегий.

Нас, как последовательно убеждённых демократов, конечно не удовлетворяет недемократический либерализм Чичерина, но, несмотря на это коренное разногласие, мы высоко ценим его литературную и политическую деятельность и вменяем ему в огромную заслугу перед Россией блестящее политическое завещание потомству – изданную в Берлине (за подписью «Русский патриот») книгу «Россия накануне ХХ-го столетия». В этом произведении, принадлежность которого Б. Н. Чичерину теперь нет более никаких оснований замалчивать, с замечательной силой и убедительностью разъяснено, что исторической задачей времени в России является – порвать с самодержавием.

Палач народа[438]438
  П. С. Палач народа // Освобождение. № 64. Париж, 25 января (12 января) 1905. С. 233.


[Закрыть]

Народ шёл к нему, народ ждал его. Царь встретил свойнарод. Нагайками, саблями и пулями он отвечал на слова скорби и доверия.

На улицах Петербурга пролилась кровь и разорвалась навсегда связь между народом и этим царём. Всё равно, кто он, надменный деспот, не желающий снизойти до народа, или презренный трус, боящийся стать лицом к лицу с той стихией, из которой он почерпал силу, – после событий 22/9 января 1905 г. царь Николай стал открыто врагом и палачом народа. Больше этого мы о нём не скажем; после этого мы не будем с ним говорить. Он сам себя уничтожил в наших глазах – и возврата к прошлому нет. Эта кровь не может быть прощена никем из нас. Она душит нас спазмами, она владеет нами, она ведёт и приведёт нас туда, куда мы должны идти и прийти.

Вчера ещё были споры и партии. Сегодня у русского освободительного движения должны быть едино тело и един дух, одна двуединая мысль: возмездие и свобода во что бы то ни стало. Клятвой эта мысль жжёт душу и неотвязным призывом гвоздит мозг. Против ужасных злодеяний, совершённых по приказу царя на улицах Петербурга, должны восстать все, в ком есть простая, человеческая совесть. Не может быть споров о том, что преступление должно быть покарано и что корень его должен быть истреблён. Так дальше жить нельзя. Летопись самодержавных насилий, надругательств и преступлений должна быть закончена.

Ни о чём другом, кроме возмездия и свободы, ни думать, ни писать нельзя. Возмездием мы освободимся, свободой мы отомстим.

Казнь[439]439
  П. С. Казнь // Освобождение. № 71. Париж, 31 мая (18 мая) 1905. С. 351.


[Закрыть]

Каляев казнён. С тем же мужественным благородством, с каким он совершил своё дело, взошёл он и на эшафот. Чиновникам, присутствовавшим при казни, он сказал: «передайте моим друзьям, что я умираю с радостью и что я буду всегда с ними». Со своей матери он взял клятву, что она не будет ходатайствовать об его помиловании; узнав от матери, что его собираются помиловать, он написал министру юстиции, что считает, в качестве революционера, своим долгом отказаться от помилования. Священника он принял как человека, а не как духовника[440]440
  Сообщение петербургского корреспондента «Daily Telegraf» (№ от 25 мая) (Прим. П. Б. Струве).


[Закрыть].

Есть что-то невыразимо обаятельное в этих русских людях с мягкими сердцами, с поэтическими душами и с несгибаемой железной волей, ведущей к убийству из чувства долга. В этих личностях и в их действиях трагедия русской жизни достигает своей высшей точки, в которой нравственная красота сочетается в неразрывное единство с религиозным ужасом.

Казнь не может ничего убавить от этой красоты и ничего прибавить к этому ужасу. Казнь совершена над ним, – его личности она не коснулась.

Но мы не можем мириться с этой казнью, с её потайным, воровским характером. Всякая настоящая казнь гнусна и отвратительна. Гнусно в ней то, что люди убивают человека, находящегося в полной их власти и потому для них уже безвредного, значит, убивают объективно бессмысленно; казнь и субъективно бессмысленное убийство, ибо оно совершается без всякого движения души, без риска, безошибочно: убивают не люди, а государство руками палача. Всё, что есть человеческого в любом самом мерзком убийстве, совершенно отсутствует в казни. Она, настоящая казнь с её обязательной троицей – прокурором, священником и палачом – совершенно безлична и холодна. Она есть самое гнусное, более того, абсолютно гнусное убийство.

Гнусное убийство Каляева презренной рукой палача бессильно оскорбить героическую личность этого трагического, религиозного, святого убийцы. Но оно оскорбляет нас, и мы не можем молчать об этом, тем более не можем, что мы ответственны за совершённое им убийство, а потому виновны и в его казни…

Когда министр юстиции Манухин доложил Николаю II о том, что сенат отверг кассацию и смертный приговор, таким образом, вступил в законную силу, Царь, ничего не отвечая, отошёл к окну и забарабанил пальцами по стеклу. Ответа на сообщение Манухина так и не последовало[441]441
  Сообщение нашего корреспондента (Прим. П. Б. Струве).


[Закрыть]. Царь, молча барабаня пальцами по стеклу, открывал двери палачу. Не в первый раз!

Когда же, наконец, нация, воспрянув, положит конец гнусной и смрадной язве самодержавия?!

Рабочее Слово[442]442
  [П. Б. Струве]. Рабочее Слово // Рабочее Слово. № 1. 31 марта 1906 года. СПб. С. 1.


[Закрыть]

Русский рабочий класс переживает тяжёлые дни. В борьбе за освобождение России он принёс огромные жертвы. Сколько людей пало на улицах от ружей и даже пушек! Но ещё больше погибло и гибнет от затяжного кризиса промышленности, от безработицы и от следующих по пятам за нею болезней. В рабочем классе молодые и старые, мужчины и женщины, и дети, дети без числа сошли и сходят в могилу жертвами тех тяжёлых мук, в которых наша истерзанная, искровавленная родина рождает свою свободу.

В такие дни рабочий класс должен разумно сплотить свои силы для того, чтобы отстаивать и свою жизнь, и свои человеческие права, для того, чтобы бороться с ежедневно изматывающей, губительной нуждой и в то же время пробиваться к свету, свободе и счастью.

Где горит тот свет, к которому нужно пробиваться?

Где пути к этому свету?

Свет этот в вере и убеждении, что возможно и необходимо такое устройство общества, в котором не будет никакого угнетения человека человеком, в котором никто не будет наслаждаться жизнью за счёт чужого труда, проживая в праздном довольстве. Вера в такое справедливое устройство общества называется социализмом.

Никто не может в настоящее время утверждать, чтобы было возможно сейчас же перестроить современное общество и сразу сделать его трудовым и социалистическим. Но это не значит, чтобы социализм был пустым словом и праздной мечтой. Социализм есть великая цель, яркая путеводная звезда, свет которой преображает мелкую повседневную борьбу за интересы в великое дело созидания нового, справедливого общества.

Кто же будет строить это общество? Все те, кто поняли несправедливость эксплуатации человека человеком – и прежде всего сами обездоленные и трудящиеся. Благородные мыслители, друзья человечества, вдумываясь в судьбы человеческого общества, открыли великую цель социализма, но только сами трудящиеся своею самостоятельностью могут построить камень за камнем, стена за стеной здание трудового социалистического общества.

В этом – основной смысл слова «классовая борьба» и учения об этой борьбе. Никто не может помочь рабочему классу, если он сам не пожелает себе помочь.

Путь борьбы рабочего класса за его повседневные нужды и за его конечное освобождение усеян трудностями и преградами.

Своекорыстие обеспеченных и богатых на каждом шагу противится всякому даже частичному улучшению положения трудящихся. Но ещё больший враг освобождения трудящихся всюду и всегда была их собственная неподвижность и косность. Вековое угнетение создало в рабочих массах привычки рабства и подчинения. Рабочий класс в лучших, наиболее сознательных своих элементах уже порвал с этими привычками. И этот дух непримиримой борьбы с угнетением сознательные рабочие должны поддерживать в себе, как огонь неугасимый, и нести его всюду, где живёт трудящийся человек.

Борьба рабочего класса за освобождение есть прежде всего и главнее всего дело самовоспитания рабочих.

В этом деле огромная помощь может и должна оказать рабочему классу интеллигенция. Но пусть она не стремится то, что зародилось в отдельных кружках и даже партиях, навязывать и диктовать рабочему классу. Рабочий класс в России настолько уже созрел, что он должен организоваться из себя, снизу, не под диктовку тех или других интеллигентских групп, а в упорной работе самодеятельности и самовоспитания.

До сих пор русское рабочее движение попеременно то подчинялось узким интеллигентским группам, то шло помимо интеллигенции, подчас даже во враждебном отчуждении от неё.

И то, и другое ненормально и нежелательно.

Русскому рабочему движению пора выйти на широкий путь сплочения рабочего класса извнутри в прочных организациях, которые пустили бы крепкие корни в рабочую массу и в её повседневную жизнь. Только став на этот путь, рабочий класс соберёт и измерит свои силы и сможет в полной мере использовать их в политической и социальной борьбе. В этом отношении первой мыслью, первой задачей сознательных рабочих должна быть организация профессиональных рабочих союзов и вообще всякого рода экономических и бытовых единений среди рабочих.

Часто рабочему классу приходится слышать лозунги или призывы, смысл которых «всё или ничего!», «либо пан, либо пропал»! Следовать за этими лозунгами значит для рабочих идти на верные поражения, значит не рвать, а укреплять цепи, в которых держит рабочих союз насильничающего чиновничества и корыстной буржуазии. Не следует обманываться: только шаг за шагом рабочий класс пробьётся к свету и конечной свободе. Человечество – сказал наш великий мыслитель-социалист Герцен – «идёт от освобождения к освобождению». Сегодня завоёвано одно, завтра другое, и каждый шаг, отвоёванный от насилия и эксплуатации, как бы он ни был мал, дорог сам по себе и ценен для дальнейшей борьбы.

Русский рабочий класс уже сейчас покажет свою мощь, если он сумеет действительно сплотиться и использовать свои соединённые силы в упорной и мудрой, освещённой светом социализма борьбе за свои права и интересы. Органом, посильно служащим такой борьбе, будет «Рабочее Слово».

Оно не служит никакой партии, потому что нет в России ещё партии, в программе и деятельности которой целостно воплощались бы начала настоящей рабочей политики, соответствующей интересам русского пролетариата. Разъяснять эти начала и тем вносить дух сознания и самодеятельности в рабочий класс будет основной задачей нашего органа.

[Рец.:] А. Н. Потресов (Старовер). Этюды о русской интеллигенции. Сборник статей. Издательство О. Н. Поповой. СПб, 1906. Стр. 313[443]443
  Русская Мысль. 1907. Кн. X. III отд. С. 206–207.


[Закрыть]

В шаблонной, мы бы сказали, попугайской литературе русской социал-демократии книга Потресова представляет «отрадное явление». В ней есть мысль; она написана хорошим русским языком, а не тем ужасным жаргоном, которым пишут люди, имевшие несчастие упражняться в родной речи на «дискуссиях» заграничных кружков. Автор был видным участником «легального» марксизма, писал в сборнике 1895 г., уничтоженном цензурой, был фактическим издателем «легальных» сочинений Плеханова, сотрудничал в Новом Слове и Начале, и затем, участвовал в редакции заграничных изданий Заря и Искра.

Статьи сборника – полемические: тут полемика с народниками и литературными эпигонами народовольчества («Артельная эпопея», «О наследстве и наследниках», «О разночинце-скитальце», «Современная весталка»), с критическим марксизмом («Что случилось?»), с «Освобождением» (и заодно с социалистами-революционерами – «О двуликой демократии»), наконец, с социал-демократами-большевиками («Наши злоключения»). Полемический букет этих статей теперь, за одним исключением, имеет лишь исторический интерес. Но автор так оригинально и так вдумчиво подходил к своим темам и так добросовестно-серьёзно трактовал их, что книга его долго ещё будет читаться с интересом. «Их (статей) действующим лицом неизменно оставался тот пёстрый комплекс наслоений нашей русской общественности, который известен под общим названием – интеллигенция: умеренная и революционная; хлопочущая о сырных артелях и грезящая мировым переустройством; идущая вслед за представителями имущего общества в строительстве жизни и слагающая собственную партийную постройку, как антитезу этому строительству; интеллигенция, тяготеющая к крестьянству, и интеллигенция, с пролетариатом в центре своих политических планов и социалистических перспектив».

Проблема социально-психологической характеристики интеллигенции таким образом всё время занимает автора «Этюдов». Статья «Артельная эпопея» помимо этой общей темы имеет специальный интерес, написана с эрудицией и составляет ценный вклад в литературу об артельном движении, его экономическом и социальном значении.

В духовном облике интеллигента-разночинца автор подметил и подчеркнул черту, которую он назвал не новым, впрочем, термином «отщепенства». Отщепенцы – решительные критики и противники, данного общественного строя. «Идейные формы, в которые облекается психологическое содержание (отщепенства) могут быть, по мнению А. Н. Потресова, весьма разнообразны», но самое это психологическое содержание гораздо более устойчиво, чем его формы. Мы бы выразились иначе: отщепенство это – эмоциональная форма, в которую может выливаться самое различное идейное содержание, это – чувства и настроения, которые могут прикрепляться к довольно различным взглядам и теоретическим построениям. Как бы то ни было, Потресов подметил и выдвинул действительно существенную, определяющую черту духовной физиономии той русской интеллигенции, которая сыграла такую роль в переживаемую нами эпоху. Если автор не сумел надлежащим образом использовать своё наблюдение, то это объясняется, конечно, тем, что и этот оригинальный, я бы сказал высокопробный марксист всё-таки находится в плену у марксистского шаблона.

Автор в своё время был прав, когда божественное качество «отщепенства», т. е. гармонической революционности чувств и идеологии, присваивал марксизму и отрицал у его литературных противников с Н. К. Михайловским во главе; упоение своим марксистским отщепенством продиктовало Потресову лучшие, иногда прямо блистательные полемические страницы (см. в особенности статью «Современная Весталка», направленную против Русского Богатства). Но теперь вряд ли и сам Потресов не видит, что это преимущество марксизма и социал-демократии потонуло в русской революции. Совершилось революционное равнение – и, соответственно этому, «полемические красоты» завяли.

Единственная статья, полемика которой сохранила всю свежесть и остроту современности, это – заключительный этюд сборника «Наши злоключения». Он направлен против апостола большевиков г. Ленина и чрезвычайно интересен убийственной критикой того уродливого продукта русского умственного развития, который известен под названием «большевизма».

Потресов мужественно вскрывает и разъясняет интеллигентский характер русской социал-демократии и из него выводит все характерные особенности «большевизма», родившегося по прямой линии от «марксизма кружкового подполья» (стр. 259). Эта «интеллигентски-кружковая среда» – «один из островков в безбрежном пространстве политически-аморфного общества», которое наделило её «собственной социально-политической неразвитостью и соответственною беспомощностью в оценке происходящих внутри его (общества) процессов». Автор останавливается на этом несомненно верном указании и не только не решает, но даже не ставит дальнейшего вопроса: почему же эта куцая интеллигентски-кружковая идеология оказалась всё-таки столь влиятельной в нашей революции, что в конец извратила дело русской социал-демократии?

Я думаю, это случилось потому, что и пролетариат оказался достаточно «социально-политически неразвитым» для восприятия такой идеологии и «соответственно беспомощным в оценке происходящих внутри общества процессов». Между уровнем «революционной интеллигенции», т. е. социал-демократии, и «революционного народа», т. е. пролетариата, оказалось некоторое «исторически-неизбежное» соответствие.

Нам думается, что «испытанное орудие материалистического понимания истории», о котором автор «Этюдов» говорит в своём предисловии, даёт уловить именно эту связь.