Текст книги "Петр Струве. Революционер без масс"

В условиях философского плюрализма в рядах образцовой для тогдашней России и мира германской социал-демократии и в практике политического марксизма как экономической и исторической доктрины, С. объявил себя в книге «критическим позитивистом», в то время как, например, ведущий представитель русского марксизма в эмиграции Плеханов заявил себя материалистом, а материализм – единственной философией марксизма. В этом плюрализме реализовывалась Эрфуртская программа СДПГ (1891, то есть уже легализованной СДПГ) (5. Erklärung der Religion zur Privatsache). Яркий русский марксист В. М. Шулятиков писал, подводя предварительные итоги развития дореволюционного русского марксизма (в котором явными «диалектическими материалистами», кроме колеблющегося Плеханова, были лишь Ленин и А. М. Деборин):

«В интеллигентных кругах установилось традиционное отношение к философии: на последнюю смотрят, как на своего рода Privatsache, как на нечто такое, что составляет область индивидуального благоусмотрения, индивидуальных оценок, индивидуального творчества. Утверждают, что расхождение, даже самое коренное, в философских вопросах, отнюдь не должно свидетельствовать о наличности социальных разногласий. Философские идеи представляются слишком мало и слишком слабо связанными с какой бы то ни было классовой подпочвой… в данном случае допускается широкая свобода. Того же взгляда придерживаются весьма и весьма многие марксисты. Они убеждены, что в рядах пролетарского авангарда допустимо пёстрое разнообразие философских воззрений, что не имеет большого значения, исповедуют ли идеологи пролетариата материализм или энергетику, неокантианство или махизм»¹⁶.

Компетентный свидетель и участник процесса, С. Л. Франк резюмировал:

«Вопрос об отношении между кантианством и марксизмом в России не нов; в некотором смысле он прямо исходит из России. По крайней мере, впервые о нём заговорил П. Б. Струве во вступительных главах своих „Критических заметок“ (1894 г.), и он первый среди марксистов призывал „обновить“ философскую основу марксизма путём замены материализма кантовским критицизмом. Несколько лет спустя в Германии появилась нашумевшая в своё время книга Штамлера "Wirtschaft und Recht", содержавшая методологическую критику экономического материализма с точки зрения кантианского различения между «сущим» и «должным». Позднее Эдуард Бернштейн, в числе отмеченных им изъянов и недомыслий традиционного социал-демократического вероучения, указал на философскую несостоятельность материализма и на необходимость опереться на Канта»[87]87
  С. Франк. Социализм и кантианство // Критическое Обозрение. М., 1909. Вып. II. Февраль. С. 80–81.


[Закрыть].

Критически откликаясь на книгу С., главный оппонент русского марксизма 1890-х, влиятельнейший политический социалист-публицист конца XIX в. Н. К. Михайловский (1842–1904) обоснованно отметил, указывая на русскую литературу 1860–1870-х гг. и особенно труды Ю. Г. Жуковского, что марксизм – вовсе не новость для русской науки и общественной мысли и что приоритет здесь вовсе не принадлежит С., «смешно претендующему на „новое слово“», но приоритет С. законно таки принадлежит ему в апологии неизбежного капитализма как культурной силы, выраженной в финальной формуле его дебютной книги «пойдём на выучку к капитализму»[88]88
  Н. К. Михайловский. О г. П. Струве и его «Критических заметках по вопросу об экономическом развитии России» [1894] // Н. К. Михайловский. Литературные воспоминания и современная смута. Т. II. СПб, 1900. С. 419–421.


[Закрыть]. Выступая с таким призывом, по мнению критика, С. «служит злу, потому что оно необходимо»[89]89
  Там же. С. 442.


[Закрыть]. Да и сам призыв этот не оригинален: в народнической среде считалось, что её изобретателями были народники[90]90
  Считалось, что впервые он был произнесён народником Н. С. Русановым в журнале «Дело» в 1880 году (№ 10) в статье «Штопанье мужицкой сермяги» (В. А. Твардовская, Б. С. Итенберг. Русские и Карл Маркс: выбор или судьба? М., 1999. С. 154).


[Закрыть].

Но эта громкая формула, которой завершалась книга, на десятилетия стала лозунгом оптимистической проповеди молодого С. и была даже признана изобретённой именно им в сталинском «Кратком курсе истории ВКП (б)» 1938 года, а в устах его критиков – знаком «оправдания» капитализма вообще, а не только как стадии развития к коммунизму. Якобы изначально присущая С. в этой формуле «буржуазность», однако, на деле свидетельствовала о его презрении к общинно-феодальной архаике и о его надеждах на передовой пролетариат:

«Симпатии к трудящейся народной массе – не монополия народников, и мы также чувствуем глубокое сожаление к разорённому страдальцу-народу. Но картина его разорения лучше всего доказывает нам его культурную беспомощность. На почве её, страшно вымолвить, крепостное право – меньшая утопия, чем обобществление труда. Нет, признаем нашу некультурность и пойдём на выучку к капитализму»¹⁷.

Поэтому более точной следует признать оценку, которую дал новации С. другой радикальный критик, взявший на вооружение марксизм, Е. А. Соловьёв (Андреевич): в отличие от прежних русских социалистов, С. выбрал Маркса не как диагноста Запада, а как учителя общемирового прогресса: «Теперь не открыли Маркса, а постарались применить полностью его учение и к России»[91]91
  Е. А. Соловьёв. Очерки из истории русской литературы XIX века. 2 изд. СПб, 1905. С. 539.


[Закрыть]. Как в большой перспективе оценил отклик на первую книгу С. в России французский марксолог, «в гегемонию российского пролетариата верили все марксистские группы – вот почему они с энтузиазмом отнеслись к тому, что П. Струве окрестил „исторической миссией капитализма“. (…) Можно воспользоваться даже марксистским понятием „фетишизм“ для характеристики этого двойного культа: не только рабочего класса, силы, возглавляющей демократические и либеральные тенденции в царской России, но и капитализма, предварительного условия для торжества социализма»[92]92
  Максимильен Рюбель. Большевизм и марксизм [1968] // М. Рюбель. Маркс против марксизма / Пер. Ю. В. Гусевой. Сб. ст. под ред. А. В. Гусева. М., 2006. С. 142.


[Закрыть]. Именно в такой, социалистической перспективе проповеди С. не сомневались и те его современники, перед которыми не стояло ревнивой и конкурентной задачи непременно по срамить С. как недостаточно радикального революционера. Например, Милюков резюмировал мысль С. так:

«Россия не составляет исключения в ряду других культурных стран… перед переходом к социалистическим формам хозяйства ей предстоит этап развитого капитализма. Этот смысл имело знаменитое приглашение Струве, которым он закончил свою книгу: „Пойти на выучку к капитализму“»[93]93
  П. Н. Милюков. Воспоминания. С. 178.


[Закрыть].

При этом важно заметить (и это заметили сразу современники С.), что пролетарский революционаризм С. носил не миметический, а вполне искренний, даже – пролетарский классовый, характер, делая С. тем идеалистически настроенным пролетарским революционером из буржуазно-интеллигентской среды, образ которого стоял перед сознанием Ленина, когда он говорил о внесении социалистического сознания в рабочий класс, имея в виду происхождение и роль Маркса и Энгельса, а также, наверное, свои собственные (Ленин. «Что делать?»). Современник (не Ленин) вспоминал о С. как «бывшем теоретике гаршинских глухарей», где центральный, страшный антикапиталистический образ был взят из рассказа В. М. Гаршина «Глухарь» – о рабочем тяжелейшего физического труда, изнутри котла силой своего тела поддерживавшего стенку котла при обработке его извне кузнечным молотом, который быстро доводил рабочих до истощения и смерти[94]94
  Е. Чарский. [Рец.:] Л. Тахоцкий. Пётр Струве в политике (…) // Мир Божий. СПб, 1906. Июль [№ 7]. II о. С. 99.


[Закрыть]…

Фабричный котёл стал и финальным лозунгом книги С., характеризуя его в глазах поклонников как сурового романтика, а в глазах противников – как бессердечного апологета капитализма. С. в книге свои расчёты на культурное воздействие капитализма строил в надежде на то, что патриархальное крестьянство «выварится в фабричном котле», став не только пролетариатом, но и организованным пролетариатом. Эта формула сделала ему славу и только много позже словари сообщили, что формула эта принадлежит раннему русскому пропагандисту марксизма как науки Н. И. Зиберу (1844–1888), который в разговоре с Михайловским как-то сказал: «Пока мужик не выварится в фабричном котле, ничего у нас путного не будет». И Михайловский вспомнил это, ведя арьергардный бой против С[95]95
  Н. К. Михайловский. Литературные воспоминания и современная смута. Т. 1. СПб, 1900. С. 339.


[Закрыть]. Но поздно.

Влиятельная общественная деятельница, вхожая в высшие столичные круги, баронесса В. И. Икскуль[96]96
  О ней: Вера Бокова. Баронесса Икскуль // Лица: Биографический альманах. 4. М.; СПб, 1994. С. 95–123.


[Закрыть] сообщила тогда же Калмыковой о первой книге С.: «Заметки …лежат на столе у всех министров, и в кабинетах их только и говорят о книжке его»[97]97
  А. М. Калмыкова. Обрывки воспоминаний // Былое. Л., 1926. № 1(35). С. 66.


[Закрыть]. В ней С. впервые в русской легальной литературе выступил не только с изложением, но и с проповедью марксистского взгляда на экономическое развитие России, согласно которому её путь к социализму и коммунизму должен был произойти в результате капиталистического развития страны и формирования класса революционного пролетариата, а не минуя капитализм, ведущий к обнищанию крестьянства и тем якобы уничтожающий рынок для своего развития (о чём вроде бы говорил опыт голода 1891–1892 гг.), и опираясь на коллективистские традиции русской крестьянской общины, в которую интеллигенция была призвана внести социалистический общественный идеал, как то утверждали народники.

Уже после политического и идейного разрыва со С., несомненно считавший себя основателем и высшим авторитетом, на деле – исторический «отец русского марксизма» как революционной теории, Плеханов – даже в резко критическом по отношению к С. тексте был вынужден признать «Критические заметки» – «тяжеловесно написанной и местами наивной, но в общем всё-таки дельной» книгой[98]98
  Г. В. Плеханов. Г-н П. Струве в роли критика марксовой теории общественного развития. Статья первая [1901] // Г. В. Плеханов. Против философского ревизионизма. М., 1935. С. 209.


[Закрыть].

Калмыкова, впоследствии, уже после того как давно политически и человечески порвала со С., тем не менее, уже при советской власти вспоминала о книге вполне комплиментарно:

«Марксисты убеждали Струве издать её вновь. Струве отвечал:

– Нет, ни за что, она требует тщательной переработки, я писал спешно, она должна быть дополнена фактическим материалом, я сам ценю в ней публицистические страницы, но этим она уже своё дело сделала.

Струве начали называть лидером марксизма»[99]99
  А. М. Калмыкова. Обрывки воспоминаний // Былое. Л., 1926. № 1(35). С. 66. То же: [А. Калмыкова]. Из моих воспоминаний о Ленине. [Без нумерации страниц]


[Закрыть].

Программа и историографический круг «Критических заметок» С. фактически стали программой для будущих изданий и научных трудов русских марксистов 1890-х гг., в которых был детализирован, расширен или преодолён научно-политический горизонт этой книги по обозначенным ею приоритетам (марксистский сборник «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития» (1895); статья «К характеристике экономического романтизма (Сисмонди и наши отечественные сисмондисты)» (1897) Ленина; серия переводов издательства М. И. Водовозовой из «Handswörterbuch des Staatswissenschaften» под редакцией Булгакова и др. (1890– 1900-е); марксистская полемика о рынках в журнале «Научное Обозрение» (1898–1899)[100]100
  Эта полемика переиздана В. В. Саповым в приложении к книге: С. Н. Булгаков. О рынках при капиталистическом производстве. М., 2006.


[Закрыть]; «К вопросу о рынках при капиталистическом производстве» (1897) и «Капитализм и земледелие» (1901) Булгакова; «Русская фабрика в её прошлом и настоящем» (1898) Туган-Барановского; «Развитие капитализма в России: Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности» (1899) – Ильина-Ульянова-Ленина[101]101
  Именно С. предложил ему это заглавие, нашёл издателя – М. И. Водовозову, обеспечил весьма значительный тираж в 2400 экземпляров и снабдил автора специальной литературой (В. Измозик, Б. Старков, Б. Павлов, С. Рудник. Подлинная история РСДРП – РКП (б) – ВКП (б). Краткий курс. Без умолчаний и фальсификаций. СПб, 2010. С. 86).


[Закрыть]; «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском» (1901) Бердяева, «Крепостное хозяйство: Исследования по экономической истории России в XVIII и XIX вв.» (1913) самого С¹⁸.). Примечательно, что даже такая узкоспециальная историографическая тема, как экономическая эффективность крепостного права накануне его отмены, в преломлении полемики народников и марксистов, даже в конце 1890-х годов продолжала звучать как повод к общественной партийной мобилизации, вменяя С. роль интеллектуального и политического вождя социал-демократической молодёжи, которую он годами, как минимум, с 1894 по 1900 гг., играл на всех доступных ему публичных площадках. Московский университетский историк и либерал А. А. Кизеветтер вспоминал о чтении С. в Московском юридическом обществе доклада о крепостном хозяйстве:

«Крепостное хозяйство первой половины XIX столетия! Какое было дело до этого студенческой массе, наполнившей актовую залу университета такой толпой, что люди стояли плечом к плечу? Конечно, до крепостного хозяйства этой толпе никакого дела не было. Но ведь на кафедре должен был показаться апостол марксизма, имя которого вызывало столько восторгов со стороны одних и столько нападок со стороны других. Как же было не взглянуть на него, хотя бы одним глазком? Впрочем, зала, видимо, была переполнена поклонниками лектора, представителями социал-демократической молодёжи. Эти социал-демократические кавалеры и девицы вели себя чрезвычайно возбуждённо. Для чего-то они перекрикивались из одного угла громадной залы в другой весьма воинственными голосами, словно кому-то хотели этим заявить: „Дескать, знай наших, мы марксисты, мы всех за пояс заткнём“. Наконец на кафедре появился с нетерпением жданный лектор. Разразилась неистовая буря аплодисментов и восторженных кликов. Она долго не смолкала. Председательствовал профессор гр. Комаровский, который из сил выбился, звоня в колокольчик. Но колокольчика совсем не было слышно. Наконец пары были выпущены и аудитория поуспокоилась. Струве начал свой доклад. Поклонники ожидали от него митинговой речи, а он читал специальный научный доклад, в котором давал предварительный очерк тех мыслей, которые были позднее им развиты в его книжке о крепостном хозяйстве. Я смотрел по сторонам и видел, что социал-демократические барышни совсем увяли, да и кавалеры нахмурились. Ведь они пришли совсем не ради учёной премудрости, а ради всё той же изо дня в день повторяющейся словесной потасовки»¹⁹.

Внутрипартийная относительная теоретическая и научная сложность марксизма (особенно по сравнению со вполне литературными и публицистическими народническими доктринами), быстро завоёвывающего экономические и исторические науки, его открытость к разнообразным философским обоснованиям, которые к тому времени уже прошли многовековой путь к строгой дисциплинарности, вполне соответствовали и позитивистскому пафосу точного знания и этическому пафосу его идейного обоснования. Важно также и то, что в России, лишённой легальной социал-демократии и большого числа квалифицированных марксистов среди журнальных писателей и университетских кадров, марксистское движение 1890-х гг. было счастливо отмечено практически полным отсутствием идейного «чинопочитания» и в отношении Маркса и Энгельса (расцветшего в 1900-е и далее), и в отношении коллег-марксистов.

Хорошо известное политическое и публицистического ожесточение 1900–1910-х между большевиками и меньшевиками, хрестоматийная личная брань Ленина в адрес его оппонентов в 1900–1910-е, конечно, не в полной мере были изобретены в те годы и в той среде. Они вдохновлялись и самим критическим наследием Маркса, и ожесточением «освободительной» политической критики самодержавия. Родственны они были и внутримарксистской полемике в России 1890-х (не считая полемики русских марксистов социал-демократов против народников-марксистов): свободная от «чинопочитания» и догматической монополии, она никак не останавливала «партийных товарищей» от весьма резких взаимных научных нападок. Известны личные грубые нападки Ленина на С. на чтении первым своего реферата о дебютной книге С. у него же на квартире, которые на практике произносились в узком товарищеском кругу и без каких-либо практических последствий²⁰. В частном письме – без публичных и политических риторических обязательств – другой, наряду с Лениным, ведущий организатор нелегального петербургского социал-демократического «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» Ю. О. Мартов (Цедербаум) вспоминал о лично известной ему картине середины 1890-х. Цитируя мысль Плеханова о том, что «революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих», Мартов свидетельствовал: «Струве и Ленин в 90-х гг. говорили то же, что и я, но только смотрели односторонне»[102]102
  Ю. О. Мартов и А. Н. Потресов. Письма. 1898–1913. М., 2007. С. 179 (письмо от 6 октября [н. ст. 1908]).


[Закрыть]. Так что внутрипартийное полемическое ожесточение, характерное для узких кружков социал-демократов 1890-х, было обычным делом, а их обвинения в недостаточной революционности – едва ли не правилами игры в борьбе за лидерство в партии.

Фактом было и полемическое ожесточение московского марксиста Булгакова против петербуржцев С. и Туган-Барановского. Но именно оно, ожесточение, в полемике Булгакова против С. в «Вопросах философии и психологии» (1896–1897) и в полемике Булгакова против С. и Туган-Барановского по вопросу о рынках (1896) сделало его признанной ведущей фигурой марксистского движения. Если в сборник «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития» (1895) тогда не известный Булгаков приглашён не был, то в первый русский марксистский журнал «Новое Слово» (1897) возглавившие его С. и Туган-Барановский прославившегося в их кругу Булгакова уже пригласили.

В своей первой монографии, напечатанной в 1896-м, но задержанной цензурой на год до конца 1897-го, Булгаков избрал центром исследования историю вопроса о рынках в России во внутримарксистской полемике политических народников В.В., Николая -она и социал-демократа Туган-Барановского и, таким образом, теоретическое доказательство возможности развития капитализма в России за счёт исключительно внутреннего рынка. Булгаков выступил против (оригинально применяющего марксистскую догму о необходимости внешнего рынка) мнения Николая – она о том, что для русского капитализма роль внешнего рынка играет «внутренний крестьянский рынок», но, подвергаясь капиталистическому обнищанию, он сокращается и тем самым капитализм сам уничтожает свою основу.

Анализируя «Критические заметки» С., Булгаков верно обнаруживает, что С. фактически колеблется, не находит определённого решения вопроса о рынках: «Превосходные замечания этого писателя о значении внутреннего рынка для развития русского капитализма и о возможности этого развития на основе одного внутреннего рынка лишены всякого теоретического обоснования»[103]103
  С. Булгаков. О рынках при капиталистическом производстве. Теоретический этюд. М., 1897. С. 32, прим.


[Закрыть]. И это действительно так. В полемике против В.В. излагая его адекватно воспроизведённую им в печати ещё в 1883–1889 гг. марксистскую теорию, С. пытается лишь исподволь ограничить его пессимизм в отношении внутреннего рынка рядом включённых в изложение оговорок, грубо игнорирующих реальность абсолютно преобладающе крестьянской России с её новым капитализмом и потому лишь подходящих от абстрагирования к описанию настоящего положения дел (курсив далее принадлежит С.):

«В сложившемся капиталистическом обществе, которое мыслится… состоящим исключительно из предпринимателей и рабочих, существует постоянный излишек товаров, который не может быть потреблён внутри данного общества и должен поэтому искать внешних рынков. Эта теория верна, поскольку она констатирует тот факт, что прибавочная стоимость не может быть реализована в потреблении ни капиталистов, ни рабочих, а предполагается потребление третьих лиц. Но, во‑1‑х, никакое, даже наиболее «капитализировавшееся» (по странной терминологии г. В.В.) общество не состоит исключительно из промышленных предпринимателей и рабочих. (…) Во‑2‑х, тот факт, что потребление третьих лиц внутри страны не может быть достаточно широко для того, чтобы на него могло опираться в своём развитии капиталистическое производство, этот факт должен быть специально доказан. Для России подобное положение недоказуемо»[104]104
  П. Струве. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. Вып. 1. СПб, 1894. С. 251–252.


[Закрыть].

Далее в изложении С. доктрина В.В. переходит к практическому выводу о том, что развитие капитализма в России не должно следовать «английскому шаблону» (просто потому, что не имеет исторических и, предполагается, колониальных условий Англии), а должно ориентироваться на пример Америки.

В свою очередь Булгаков ставит перед собой задачу развить марксистскую догму: проверить положение о невозможности существования капитализма без внешних рынков, теоретически опираясь на второй том марксового «Капитала»: «Тот путь, на который вступило наше народное хозяйство с начала текущего (XIX – М. К.) века и в особенности после реформы (1861 года – М. К.), есть ли путь развития или вырождения?» Булгаков делает вывод: «Капитализм может существовать, при известных условиях, исключительно внутренним рынком…». И даже не видит убедительных примеров того, что «возможно развитие капитализма в новой стране на основе внешнего рынка»[105]105
  С. Булгаков. О рынках при капиталистическом производстве. С. 1–3, 190 прим.


[Закрыть]. И тем самым – в прямое противоречие народникам, взявшим марксизм на вооружение, – радикально выступает за то, что у России достаточно внутренних сил для капиталистического развития.

Развивая также принципиально уточняющий марксистскую догму тезис Туган-Барановского о том, что «капиталистическая форма производства не требует внешних рынков; расширение производства само по себе создаёт непрерывно расширяющийся рынок», Булгаков приходит к выводу, сохраняющему более крепкую связь с догматической и уже подвергающейся в то время ревизии «теорией обнищания» пролетариата: «расширение капиталистического производства совершается не на счёт расширения потребления (…), но на счёт расширения внешнего поля производства»[106]106
  С. Булгаков. О рынках при капиталистическом производстве. С. 246, 159, 259. См. также о дискуссии о рынках: С. 235–257. Здесь Булгаков вполне лояльно спорит со С. (С. 226), но резко выступает против Туган-Барановского (С. 21, прим.)


[Закрыть]. Но и коммунистический конец капиталистический истории, даже развившейся из внутренних ресурсов народного хозяйства независимо от внешних рынков, не покидает сознания Булгакова: как искренний социал-демократ, он предрекает момент остановки роста капитала, который становится его финалом: «безграничному развитию производительных сил, которому соответствует техническая основа капиталистического процесса производства, противоречат те социальные путы, которые оковывают это свободное развитие…»[107]107
  С. Булгаков. О рынках при капиталистическом производстве. С. 169, 160.


[Закрыть]

Неожиданно большой культурный багаж, который приходилось принимать левой молодёжи в связи с марксистской школой и идейно-партийным лидерством С., был не вполне типичным для русской революционной среды. Широкие культурные интересы уже были имплантированы в руководимые С. журналы «Новое Слово» и «Начало». Ведя редакционный портфель «Начала», С. писал своей давней коллеге, переводчице З. А. Венгеровой 7 марта 1899 о предложенной ею в марксистский журнал фигуре «декадента» и символиста М. Метерлинка и её опасениях:

«То обстоятельство, что нас ругают за вас, не играет… никакой роли. Нас ругают за всё. Я лично сочувствую статьям о Метерлинке и не боюсь конфликта с «читающей публикой». Итак, не торопитесь с Метерлинком, но не оставляйте его – вот моё откровенно высказываемое желание. За рецензию о переводе Нитцще буду очень благодарен»[108]108
  Цит. по: В. М. Абрамкин, А. Л. Дымшиц. «Начало». Марксистский журнал девяностых годов. М., 1932. С. 113.


[Закрыть].

Статьи самого С. 1890-х гг. о Ф. Ницше, Б. Н. Чичерине, В. С. Соловьёве, А. П. Чехове, первыми открывшие их творчество для марксистской литературы, затем получили продолжение в специальных очерках о них, с которыми выступили в 1900-е гг. Франк, Бердяев, Булгаков и с течением времени всё более широкий и радикальный круг социал-демократических критиков.

Следуя привычной модели интеллектуального лидерства, С., видимо, копировал и образец, явленный вождём народничества Михайловским[109]109
  Однако Михайловский, будучи идейным вождём политического народничества, не хотел определять себя самого как народника, видя своё место во главе всего освободительного движения в России.


[Закрыть] (которому С. тщетно пытался противопоставить авторитет Н. В. Шелгунова). Признанный систематизатор литературных знаний того времени, конфликтовавший с Михайловским, не мог не признать, что тот в годы политической реакции оказался единственным, кто мог публично стать во главе «практического движения», только потому, что начал работу по «систематизации новых идей», что «главная сила [его] таланта заключается именно в философски-воспитанном уме, обладающем при богатой эрудиции непреоборимою диалектикою, всё разлагающим анализом и своеобразным остроумием», и что если бы его статьи «перевести на один из иностранных языков, они не замедлили бы доставить автору общеевропейскую известность»[110]110
  А. М. Скабичевский. История новейшей русской литературы (1848–1892). 2 изд. СПб, 1893. С. 109–110.


[Закрыть]. Несомненно, С. не только выступил с претензией на такой статус публичного политического мыслителя-систематизатора, но и сделал больше: лично и непосредственно дебютировал на общеевропейской социалистической сцене – в идеологическом центре германской марксистской печати. Это позволило ему персонально конкурировать с Михайловским в качестве «европейской известности». Михайловский, несомненно, адекватно понимал этот вызов и остро переживал его. За два года до появления книги С. Михайловский легко расправился с другой попыткой личной полемики против него, предпринятой А. Л. Волынским (1861–1926) и «Северным Вестником», создав ему и его журналу общественную репутацию маргиналов. Однако теперь Михайловский вынужден был без достаточного сопротивления потерпеть интеллектуальное поражение от ещё более молодого человека, не сумев с тем же успехом мобилизовать на свою сторону «последние слова науки», как это внешне сделал конкурировавший с ним С.: Михайловский полемизировал неудачно и ревновал²¹. Это было тем более неудачно, в целом преждевременно и неуместно, что уже через ряд лет С. и его сторонники, закончив триумфальное начало своей борьбы за интеллектуальное лидерство «научного» марксизма против «субъективной социологии» Михайловского как идейного лидера народничества, неожиданно согласились с выдвинутой Михайловским самой постановкой проблемы соотношения свободы и необходимости и далее развивались в её фарватере.

Выдающиеся интеллектуальные способности С. и широта его научных интересов не только делали его, несмотря на молодой возраст, идейным лидером публичного русского марксизма как идейно-политического движения, но и одновременно лишали его нужды к построению инфраструктуры своего лидерства, в которой партийная солидарность и политическая лояльность вождям была важнее индивидуальной правоты. Коротко говоря, вероятно, вдохновляясь местом и ролью Энгельса в отношении СДПГ, С. изначально поставил себя в русском марксизме в положение интернационального законодателя идейной моды, оставляя за собой полную свободу для личного поиска и саморазвития, положение учителя партии, а не строителя подполья. При этом нет сомнений, что одновременно С. был полноценным участником нелегальной, подпольной революционной работы, в которой традиционно обслуживал её «интеллигентскую» часть – создание студенческих кружков марксистского самообразования для подготовки агитаторов в рабочей среде. Позже старый марксист, большевик и поэтому, конечно, радикальный политический противник С., для которых он был даже большим образцом ренегатства, чем меньшевики, критически рецензируя очерк партийной истории русской социал-демократии, из которой её авторам уже хотелось вычистить, дезавуировав, С. почти без следа, – лично свидетельствовал: в 1890-е годы «Струве не боялся принимать личное участие в делах социал-демократических организаций»[111]111
  М. Ольминский. [Рец.:] Н. Батурин. Очерк истории социал-демократии в России. М., 1906 // Былое. СПб, 1906. № 12. С. 294.


[Закрыть].

Несмотря на традиционно высокую самооценку С., источники не содержат никаких фактических свидетельств о том, что он испытывал акты ревности, зависти или личной конкуренции в отношении других идейных лидеров русского марксизма того времени, близких ему поколенчески – Плеханову, Туган-Барановскому, Н. В. Водовозову, Булгакову. Видимо, он понимал (как много позже, с большой дистанции засвидетельствовал экономист-теоретик его поколения В. Я. Железнов), что «благодаря своим большим аналитическим и одновременно интуитивно-творческим способностям, благодаря своему исключительно глубокому и всестороннему образованию не имел с самого начала своей научной деятельности равноценной конкуренции среди марксистов»[112]112
  В. Я. Железнов. [Современные теории хозяйства] Россия [1927] // Историки экономической мысли России: В. В. Святловский, М. И. Туган-Барановский, В. Я. Железнов / Сост. М. Г. Покидченко. М., 2003. С. 280.


[Закрыть].

В «Критических заметках» С. дал изложение не только экономического учения Маркса (что до него уже сделали в России управляющий в 1889–1894 гг. Государственным банком, член Совета министра финансов Ю. Г. Жуковский[113]113
  См. переиздание его труда, предшествующего изложению доктрины Маркса: Ю. Г. Жуковский. История политической литературы XIX столетия. От преддверия до середины XIX века [1871]. М., 2015.


[Закрыть] и Н. И. Зибер[114]114
  Н. И. Зибер. Давид Рикардо и Карл Маркс в их общественно-экономических исследованиях. Опыт критико-экономического исследования [1885]. 3 изд. СПб, 1897.


[Закрыть]) но и впервые легально в России – системы «историко-экономического материализма» и впервые после трудов Плеханова и членов группы «Освобождение труда», запрещённых в России, и вообще впервые в российской легальной печати выступил с радикальной критикой народничества как системы взглядов и теории «самобытного экономического развития» России, сосредоточив её теперь не на старых его вождях в лице Герцена, Чернышевского, Бакунина, Ткачёва, Лаврова, Тихомирова, как это было сделано в последних на тот момент нелегальных в России марксистских трудах Плеханова²², а на актуальной публицистике Михайловского, С. Н. Кривенко, С. Н. Южакова, В.В. (В. П. Воронцова) и перешедших на экономический язык Маркса народников Николая -она, Н. А. Карышева, Н. А. Каблукова[115]115
  «Народники очень любят подчёркивать своё полное согласие с чисто экономическим учением Маркса, особенно с теорией ценности…» (Н. А. Бердяев. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском [1901]. С. 294, прим. 62).


[Закрыть], которым эмигрант Плеханов не дал и не мог дать марксистской экономической альтернативы, представил очерк индустриализации и экономического развития России до и после отмены крепостного права в 1861 году.

С. заявил в своей книге о марксистах (и был позже поддержан в этом Плехановым): «мы считаем наш спор с народниками естественным продолжением разногласия между славянофильством и западничеством» – и, ссылаясь на П. Я. Чаадаева, утверждал «единство цивилизации России и Запада»[116]116
  П. Струве. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. Вып. 1. СПб, 1894. С. 29. О роли С. в пропаганде наследия Чаадаева в освободительном движении см.: М. А. Колеров. Предисловие М. О. Гершензона к сборнику «Вехи» (1909): его первая редакция и смысл исправлений // Исследования по истории русской мысли [15]. Ежегодник за 2019 год. М., 2019. С. 407–409.


[Закрыть]. С. оригинально различил внутри народничества, солидарного в вопросе о возможности «самобытного развития» России, – «западническую» и «славянофильскую» фракции²³ – соответственно учение о роли личности в истории (интеллигенции, свободной выбирать путь развития своего народа) и учение об особой судьбе русского народа, которые были представлены с одной стороны Лавровым, Михайловским и Южаковым – и В.В. (В. П. Воронцовым), В. С. Пругавиным и И. И. Юзовым (Каблицем), с другой.

Именно в этом контексте прозвучала знаменитая формула, повторённая С. вслед за Г. Зиммелем, о том, что марксизм «игнорирует личность как социологически ничтожную величину»[117]117
  П. Струве. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. С. 30.


[Закрыть] и поэтому русская интеллигенция и её народнические вожди – в вопросе об историческом развитии России – «кучка идеалистов, мечтающая о сохранении «устоев», есть в социологическом отношении quantité négligeable (…) Мы нарочно подчёркиваем, что считаем «кучку идеалистов» quantité négligeable в социологическом отношении, так как вполне признаём и её интеллектуальную мощь, и её великое этическое значение», по сравнению с пролетариатом – ««бессословная интеллигенция» не есть реальная общественная сила»[118]118
  Там же. С. 70–71.


[Закрыть]. Из этого полемического поля в русской литературе и выросла известная полемика между С. и Булгаковым 1896–1897 гг. о поставленной в результате применения кантианства к марксизму в труде Р. Штаммлера «Хозяйство и право» проблеме соотношения «свободы и необходимости»²⁴. Она была развита в трудах П. И. Новгородцева и (с прямой ссылкой на Штаммлера и полемику марксистов о свободе личности, но без их имён) в последующих штудиях Плеханова о «роли личности в истории»[119]119
  См.: «Некоторые приняли у нас всерьёз замечание Штаммлера насчёт будто бы неразрешимого противоречия, якобы свойственного одному из западноевропейских социально-политических учений» (А. Кирсанов. К вопросу о роли личности в истории // Научное Обозрение. 1898. №№ 3, 4). Плеханов написал эту статью для марксистского журнала С. «Новое Слово», но в связи с его закрытием в конце 1897 года статья была передана в близкий к марксизму журнал М. М. Филиппова «Научное Обозрение», где вышла под псевдонимом.


[Закрыть]. Выступление Булгакова в московском журнале «Вопросы философии и психологии» со штудией о сфере социального идеала фактически открыло журнал и для самой тематики, и для участия в дискуссии С. и Н. И. Кареева, и для дальнейшего сближения петербургского «критического марксизма» с московской университетской средой и кругом журнала «Вопросы философии и психологии». Естественным фоном для неё были систематические и полемические тексты С. Н. Трубецкого и В. С. Соловьёва, направленные против доминировавших в издании проблем позитивизма, психологии и гносеологии, в частности программная статья С. Н. Трубецкого «В защиту идеализма» (1897). Именно «в защиту идеализма» С. (и по аналогии с отвергаемой и революционными марксистами, и самим С. серией статей 1896–1898 гг. «Проблемы социализма» идеолога СДПГ и реформиста-ревизиониста Э. Бернштейна, собранных в книгу в 1899 г.) планировал в 1901 году сборник «Проблемы идеализма», который он реализовал в союзе с Новгородцевым и московским кругом идеалистов С. Н. Трубецкого. Видимой для современников была и сознательная перекличка с «идеалистами сороковых годов» (1840-х), заложившими основы русского идейного западничества[120]120
  Модель их типового описания, выработанную в сочинениях П. В. Анненкова, Ф. М. Достоевского, А. Ф. Писемского, Б. Н. Чичерина, см. в позднем очерке Н. А. Бердяева «Русская идея: основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века» (Глава II).


[Закрыть].