Текст книги "Петр Струве. Революционер без масс"

Мечтая о всеевропейской революции, Маркс в 1853 г. видел в турецком султане союзника этой революции. В статье его, напечатанной в New-York Tribune от 12-го августа 1853 г., есть такая поистине классическая фраза: «The Sultan holds Constantinople only in trust for the Revolution», – «Султан владеет и управляет Константинополем исключительно по доверию и в интересах революции». Революция должна и призвана сломить «демонические» влияния Восточного Рима (т. е. России)[501]501
  Статьи и корреспонденции Маркса по восточному вопросу, писанные Марксом для New-Youk Tribune, были переизданы большим томом почти в 700 стр.: Karl Marx. The eastern question. A reprint of letters written 1853–1856 dealing with the events of the Crimean War. Edited by Eleanor Marx Aveling und Edward Aveling. London, 1897. Цитированное место находится на стр. 81.


[Закрыть].

Классических английских либералов своего времени: Кобдена, Брайта, Гладстона, Маркс не выносил, между прочим, и за их доброжелательное отношение к России. «Кобден и Россия» – озаглавлена едкая английская статья, в которой от Маркса одинаково достаётся как Кобдену, так и России[502]502
  L. c. pp. 232–235.


[Закрыть]. Интересно отметить, что Кобден принадлежал к числу тех немногих англичан, которые всегда понимали, что между Англией и Россией нет реального антагонизма. Реальную опасность для Англии Кобден видел в американской торговой и промышленной конкуренции, а не в воинственной политике России. Психологически забавно, что проповедник идеи классовой борьбы Маркс в одном из своих интереснейших писем к Энгельсу, недавно опубликованных Бернштейном, почти с негодованием говорит о том, что «квакер Брайт интересуется только внутренней войной» (письмо от 24-го января 1854 г.)[503]503
  «Cobden, the „Umble“ and „homely Man“ hat sich bedeutend blamiert mit seiner letzten Rede. Er zeigt, dass er und die „Umble Men“, die ihm Beifall klatschten, nicht dazu berufen sind England zu becherrschen. Quäker Bright will bloss vom inneren Krieg wissen. Cobdens Entdeckung, dass die soziale Konstruktion Englands und Russlands analog, weil es dort Demidoffs und hier Derbys giebt, ist eines Pfälzer-Neustädter Revolutionsphilisters würdig». Der Briefwechsel zwischen Friedrich Engels und Karl Marx 1844 bis 1883. Herausgegeben von A. Bebel u. Ed. Bernstein. Zweiter Band, Stuttgart, 1913, S. 6.


[Закрыть].

В 1877–1878 гг. Маркс и Энгельс стояли безусловно на стороне Турции. После русско-турецкой войны они ожидали русско-германской войны и со своей точки зрения германских социал-демократов её весьма опасались. Весьма характерно в этом смысле следующее место из письма Энгельса к Марксу от 9-го сентябри 1879 г.:

«В тот самый момент, когда нигилисты и панслависты (совершенно так же, как самые заскорузлые немецкие консерваторы, духовные вожди германской социал-демократии сближали и отождествляли в этом пункте „нигилизм" и „панславизм". П. С.) так основательно разрушают русско-германский союз, что он лишь на короткое время, для видимости, может быть заштопан, – в этот самый момент их афганские агенты бросают Англию, в случае войны России с Германией, в объятия Бисмарка. Я уверен, что Бисмарк руками и ногами работает над тем, чтобы довести дело до войны с Россией. В союзе с Австрией и Англией он может дерзнуть и на это, Англия обеспечит ему нейтралитет Дании, вероятно, Италии, может быть, даже самой Франции».

«Было бы лучше, если бы дела в России быстрее пошли к кризису и устранили перспективу войны внутренним переворотом. Положение становится слишком благоприятным для Бисмарка».

«Одновременная война с Россией и Францией явилась бы (для Германии) борьбой за национальное существование, и в возгоревшемся из этой борьбы шовинизме наше движение (социал-демократическое) на целые годы погибло бы. И шансы при этом, в случае присоединения Англии, были бы для Бисмарка весьма благоприятными – долгая и трудная борьба, но 3 шанса против 2 за окончательную победу, вроде исхода Семилетней войны»[504]504
  L. c. Vierter Band. S. 423. Маркс полагал, что «внутреннее движение» в России после вступления на престол Александра II означает крушение русской внешней политики, последним триумфом которой он считал парижский мир 1856 г. «Das Geheimniss der Erfolge der russischen Diplomatie abroad war die Grabesstille of Russia at home» (l. c., S. 424). Переживаемые нами события доказывают как раз обратное. Русская внешняя политика, при прочих равных условиях, никогда не стояла так высоко и не достигала таких успехов, как в наше время, когда «внутреннее движение» привело к созданию народного представительства и именно в вопросах внешней политики – к широкой свободе печати.


[Закрыть].

К этой картине европейской войны, которой Энгельс боялся только потому, что её удачно повёл бы Бисмарк, а не всеевропейская революция, Маркс в ответном письме от 10-го сентября того же года замечает:

«Для нашего движения и для Европы вообще не могло бы произойти ничего более вредного, чем осуществление плана Бисмарка»[505]505
  L. c. S. 424.


[Закрыть].

Как известно, у Бисмарка вовсе не было плана войны с Россией. Выше читатель найдёт перевод классической XXIX главы «Мыслей и воспоминаний» Бисмарка, в которой рассказывается история возникновения австро-германского союза. Этот аутентический комментарий к союзному акту 1879 г. в настоящее время читается с огромным интересом. Между прочим, он показывает, в какой мере Бисмарк мог в своей внешней политике всё-таки руководиться соображениями внутренней политики. Это подчинение внешней политики мотивам, почерпнутым во внутренней политике, представится нам ещё более значительным, если мы вспомним, что союз с Австрией диктовался Бисмарку полной неприемлемостью для него идеи соединения немецких земель Австрии с Германией, ибо такое соединение означало бы усиление католического элемента и ослабление прусского начала в Германской империи. Как бы то ни было, внутренно-политические соображения Бисмарка сами по себе уже исключали для него агрессивные намерения против России. Но кроме того, как я уже указывал в своих статьях, Бисмарк решительно отклонял мысль о том, что Германия должна до конца солидаризироваться с Австро-Венгрией в её ближневосточной политике, «представительствовать» балканские интересы Габсбургской монархии. А самостоятельных интересов Германии на Ближнем Востоке Бисмарк не признавал.

Вот почему того плана войны с Россией, который Маркс и Энгельс приписывали Бисмарку, у него не было и не могло вовсе быть. Мнимый план Бисмарка на самом деле и по существу был давнишней мечтой самих Маркса и Энгельса.

Не только не имея ничего против разгрома России, но, наоборот, мечтая о нём, Маркс и Энгельс не хотели, однако, чтобы план грандиозной противорусской коалиции осуществил их политический противник, уже успевший за это время обрушиться на германский социализм исключительным законом. Но менее осторожный и хитроумный ученик Маркса и Энгельса, Вильгельм Либкнехт, за год перед этим, в 1878 г., в германском рейхстаге прямо противопоставлял действительной, лавирующей между Россией и Австрией политике Бисмарка программу решительной борьбы с Россией в союзе с Турцией.

Какую политику рекомендовал Германии тогда Либкнехт-отец?

Политику теснейшей связи с Австро-Венгрией, во-первых, поддержания Турции и решительной борьбы с Россией, во-вторых.

По первому пункту Либкнехт 19-го февраля (н. ст.) 1878 г., в исторических дебатах рейхстага о восточном вопросе, происходивших перед сан-стефанским договором, сказал буквально следующее:

«Пока опасность угрожает только Австрии, но Австрия есть лишь кусок Германии (ein Stück von Deutschlands), и поскольку она не является прямо германской, она есть форпост Германии (ein Vorland Deutschlands)»

«Сегодня дело идёт о Турции; после Турции – очередь за Австрией. Мир, какой ещё теперь в лучшем случае возможен, если России в последний момент не будет дан отпор, – такой мир бросает семена уничтожения в австрийское государство. Принцип национальностей, который с таким успехом был использован Россией против Турции, будет точно таким же образом использован против Австрии».

Извращая истинный ход событий, Либкнехт в заключение своей речи так характеризовал отношения между Россией и Германией:

«Скоро наступит время, когда ставшая лишь благодаря германской помощи (sic!) могущественной Россия направит свои когти и против Германии… Германская культура, Германская империя испытают пагубное влияние созданного германским нейтралитетом преобладания России. До сих пор мы поддерживали мир и, быть может, нам удастся ещё несколько лет его поддерживать, но потом наступит момент, когда мир уже станет невозможен, когда могущество России обнаружится так ясно, что необходимо будет поднять меч. Тогда, быть может, некоторые из вас вспомнят о том, что то были социал-демократы, которые заявили в рейхстаге следующее: то, что в 1877 г. могло бы быть достигнуто для Германии, для всего света истинно-национальной политикой и честным нейтралитетом Германии, это когда-нибудь германской нации придётся завоёвывать с несказанными жертвами, ужасным кровопролитием»[506]506
  Ср. ставшие теперь большой редкостью брошюры Либкнехта, вышедшие в 1878 г.: «Die Orientdebatte im deutschen Reichstag» и «Zur orientalischen Frage oder soll Europa kosackisch werden?» Этими брошюрами я уже воспользовался в статье «Вильгельм Либкнехт и Вильгельм Гогенцоллерн», напечатанной в Биржевых Ведомостях от 27 августа.


[Закрыть].

X

Программа Вильгельма Либкнехта, которая по основной своей идее – борьбе с Россией и славянством – была программой Маркса и Энгельса, в совершенно новых политических условиях осуществляется Вильгельмом Гогенцоллерном в 1914 г.

Таким образом, Вильгельм Либкнехт, в весьма существенных пунктах оказался замечательным пророком, но – тем хуже для Вильгельма II. Ибо в 1877–78 гг. та открыто противорусская политика, которой требовал в рейхстаге Либкнехт-отец, могла быть осуществлена Германией в союзе с Англией, при нейтралитете Франции. Теперь, в 1914 году, император Вильгельм, презревший советы князя Бисмарка, осуществляет политическую программу Либкнехта в условиях, когда против Германии стоит не только Россия, но и Англия с радикальным министерством во главе, и Франция, в которой для борьбы с Германией республиканец-консерватор Рибо объединился с марксистом Гэдом, личным другом Либкнехта.

И ещё одно отличие 1914 г. от 1878: в 1878 году о растерзанной Польше вспомнил германский рейхстаг устами польского депутата Комеровского и того же Либкнехта, которые оба требовали восстановления Польши; в 1914 году о ней вспомнила и её призвала к новой жизни Россия в достопамятном и мудром воззвании Верховного Главнокомандующего.

Вся мудрость этого акта особенно ярко выступает при свете тех мыслей о русско-германских отношениях, которые читатель найдёт в печатаемых выше соображениях Бисмарка. Русско-польский спор был всегда желанным орудием подчинения Россия интересам и целям Германии[507]507
  Пользуюсь случаем, чтобы указать на чрезвычайно поучительную статью М. П. Драгоманова «Восточная политика Германии и обрусение», напечатанную в 1872 г. и перепечатанную в т. I «Политических сочинений» (Москва, 1908 г.), стр. 1–216.


[Закрыть].

Как бы то ни было, исторический материал, нами привлечённый, неопровержимо доказывает, что антирусская политика и даже, ещё общее, вражда к славянству, свободное объединение которого рисуется в виде какого-то чудовищного «панславизма», является исторической традицией германской социал-демократии. Я глубоко убеждён, что наличность и сила этой традиции в значительной мере объясняют поведение германской социал-демократии в настоящее время и вообще отношение всего рабочего класса Германии к великой европейской войне.

Не только русское государство, но и русская стихия традиционно рассматривается всем германским радикализмом, с социал-демократией во главе, как сила, враждебная культуре и прогрессу.

В этом отношении в Германии мало что изменилось со времён восточной войны 1853–1855 гг. и русско-турецкой кампании 1877–1878 гг.

Правящая и консервативная Германия лишь в последнее время пришла в прямой конфликт с историческими задачами России на Ближнем Востоке. Германия радикальная и народная традиционно воспитана во вражде к России и к её славянскому призванию.

Но вопрос о соотношении между настоящей войной и различными германскими идеологиями должен быть поставлен и шире и глубже. Та германская «гордыня», которую мы ощущаем, как главный источник происхождения этой войны, есть явление новой и даже новейшей Германии. В ней поражает полное отсутствие всякой религиозной подкладки, она по питающему её духу – позитивна и позитивистична. Официальная Германия на словах поминает Бога, но вся политика её, поддержанная и поддерживаемая Германией неофициальной, есть реальная политика, исходящая исключительно из учёта «реальных» сил, технической мощи, фактора времени и быстроты и т. п. В этой политике – и в этом её глубочайшее метафизическое отличие даже от политики Бисмарка и идеологии Трейчке – совершенно отсутствует ощущение и сознание сверхчеловеческих сил, действующих в истории, словом, отсутствует религиозное начало. В мировоззрении и в политике Бисмарка, как бы ни оценивать её отдельные приёмы и действия, присутствовало ощущение и сознание сверхчеловеческих сил, руководящих людьми в истории. Именно этого нет у деятелей современной Германии. Внешняя политическая обстановка войны 1914 года (заранее обдуманное, основанное на учёте сил нападение, дипломатически подготовленное возбуждением сербского вопроса) есть лишь выражение некой духовной сущности, лежащей в основе этой войны. Катастрофа 1914 г. есть крушение того овладевшего Германией позитивизма, который всего полнее захватил в ней именно городские народные массы, находящиеся в духовном подданстве у социал-демократов[508]508
  О безрелигиозности народных масс в Германии я говорил в статье «Почему застоялась наша духовная жизнь?» (Русская Мысль, март, 1914 г., стр. 104–118).


[Закрыть]. Гордыня Германии есть гордыня материалистической веры в хозяйственную и техническую культуру, успехи которой в Германии за последние десятилетия были действительно беспримерны. В этом отношении между Германиями официальной и неофициальной, буржуазной и пролетарской, северной и южной, прусской и не-прусской нельзя и не должно проводить никакого различия. Германия в этой войне духовно едина, в дурном и в хорошем. Но, устанавливая это, с тем большей силой необходимо подчеркнуть, что дух этой войны родился именно в недрах новой, послебисмарковской Германии, Германии безрелигиозной и позитивистической[509]509
  Ярким представителем и выразителем этой Германии является известный натурфилософ Оствальд, считающий, что Германия призвана «организовывать» мир.


[Закрыть], не то что забывшей своих великих мыслителей, но органически изжившей ту духовную стихию, которой были порождены Лессинг, Гёте, Шиллер, Кант, Фихте, Шеллинг. Я останавливаюсь перед именем Ницше. Он двойственен, ему не чужда духовная культура старой Германии, но в то же время он, может быть, вопреки своему лучшему «я» – духовный творец новой Германии. И потому недаром и неслучайно на той книге генерала Бернгарди, которая является пророческой программой превентивной войны 1914 г., в качестве эпиграфа стоит афоризм из Ницше: «Война и мужество свершили больше великих дел, чем любовь в ближнему».

Но чем более я настаиваю на том, что ни старая Германия философов и поэтов, ни даже Германия Вильгельма I и Бисмарка не являются творцами войны 1914 г., тем важнее с моей точки зрения указать, что необходимо ясно и точно отделять и отличать дух, который родил эту войну, от духа, вызванного войной, после того как она стала неотвратимым фактом. Сами немцы, и в том числе те видные учёные, которые подписались под известным манифестом германской интеллигенции, так же смешивают эти два глубоко отличных одно от другого явления, как и многие не-немцы, судящие и пишущие о современной Германии. Этим отождествлением двух явлений сами немцы не возвеличивают, а принижают своё отечество.

Патриотизм, связанный с личным самопожертвованием, несомненно после войны охватил и объединил Германию, и такой патриотизм всегда остаётся великой идеалистической силой. Но война, как политический факт, не имеет ничего общего с этим рождаемым ею идеализмом, и не имеет его именно со стороны Германии. Со стороны Германии эта война не родилась из геройского идеалистического порыва, а была актом весьма плохого, но в то же время холодного политического расчёта и учёта, совершенно позитивный, свободный от идеализма характер которого нисколько не колеблется тем, что этот расчёт был ошибочным до безумия. В самых этих ошибках учёта, наоборот, обнаружилось отсутствие внимания к духовным и сверхчеловеческим факторам мировой истории, сказалось то, что можно назвать безбожием в политике.

XI [510]510
  В оригинале ошибочно – IX. М.К.


[Закрыть]

Исполняется два года, что идёт великая мировая война, которую все ожидали и в которую никто не верил.

Каково же на третий год соотношение сил борющихся сторон, какие уроки дал этот новый опыт войны, совершенно несравнимой с теми, что велись раньше? Изменило ли всё происшедшее в чём-либо те мысли и настроения, которые владели нами в первые месяцы войны?

Война началась летом; прошлой весной в ней произошёл перелом, неблагоприятный для союзников, борющихся с германской коалицией. А нынешняя весна опять принесла волнующие события, отмечающие новый перелом в ходе войны, теперь уже для нас благоприятный. И возникает вопрос: может ли «военное счастье» вновь отвернуться от союзников и перейти на сторону германской коалиции? Я говорю не об отдельных эпизодах летней кампании, а об общем её содержании и характере, который зависит от длительно действующих сил и факторов.

Трудности войны для противогерманской коалиции определились с самого начала тем, что ни одна из держав этой коалиции ни технически, ни духовно не была так подготовлена к сухопутной войне, как Германия. Поэтому у Германии имелись серьёзные шансы окончательно разбить каждого из своих противников на суше порознь и тем самым преодолеть их вместе. На это Германия, по-видимому, твёрдо рассчитывала, но в этом расчёте она, как показали события, ошиблась. А раз эта возможность исчезла у Германии, то этим мы вырвали у неё главный шанс победы. Раз быстрота удара не смогла дать Германии окончательной победы, то фактор времени стал неотвратимо действовать в обратном направления, вернее, он дал возможность – обнаружиться и вступить в силу другому фактору, пренебрежение которым составляло первую и основную ошибку Германии. Я разумею то непререкаемое и подавляющее превосходство в живой силе, которое имеет противогерманская коалиция над центральными империями. Вот грубое сопоставление соответствующих данных (население в миллионах душ):

Цифры эти несколько преувеличены для Германии, так как население Турции есть весьма проблематичная величина; для противогерманской же коалиции они сильно преуменьшены, так как я не ввёл в счёт населения британских и французских колоний, несомненно, имеющего значение как резервуар живой силы, ни населения Сербии, хотя часть её армии ещё сохранилась в вполне боеспособном виде.

Данные, занесённые в эту таблицу, заключают в себе решение вопроса о войне, конечно, при условии нужной для победы волевой стойкости правящих и народных элементов противогерманской коалиции.

Нельзя отрицать, что германская коалиция не только в момент войны была лучше технически и идейно подготовлена к войне, но и в смысле некоторых основных естественных условий вооружённой борьбы была лучше обставлена, чем её противники.

По металлургическому производству и её основе – добыче каменного угля – Австро-Германия перед войной стояла выше союзников; в процессе войны она в этом отношении усилилась захватом территорий французских, бельгийских, русских. Этот фактор мог бы иметь очень серьёзное значение, если бы к услугам союзников не была промышленность нейтральных стран; первое, подавляющее по своему значению место в этом отношении принадлежит Соединённым Штатам Северной Америки. Экономическая зависимость противогерманской коалиции от Соединённых Штатов, обнаруживающаяся в сфере снабжения продуктами металлургической в широком смысле промышленности, в военно-политическом отношении тем выгодна для союзников, что она есть в то же время зависимость великой заатлантической республики от союзнических рынков. Такой связи между германской коалицией и Соединёнными Штатами в области экономической, именно в силу самодовления Германии в области снабжения углём и железом, существовать не может, а эта связь, имеющаяся между Соединёнными Штатами и союзниками, в обстановке английского господства на море означает восполнение недостающих естественных ресурсов и экономических возможностей противогерманской коалиции всем колоссальным богатством великой американской республики.

Если противогерманская коалиция свой промышленный дефицит может восполнять из Соединённых Штатов (и Японии; последняя имеет, впрочем, производное значение, так как в ней нет металлургической промышленности, опирающейся на собственную добычу железной руды), то, наоборот, германская коалиция лишена возможности оттуда покрывать свой продовольственный дефицит. Единственным источником из числа нейтральных стран для Австро-Германии является Румыния, значение которой в смысле продовольственного снабжения наших противников весьма велико при данных критических обстоятельствах.

При возможности пользоваться Соединёнными Штатами как резервуаром металлургического снабжения и муниционной фабрикой, Японией же – как муниционной фабрикой, при возможности для дефицитных в продовольственном отношении союзных стран более или менее беспрепятственно получать продукты из Америки, некоторые технически-экономические преимущества Германии сравнительно с противостоящей ей коалицией более чем уравновешиваются.

Между тем противогерманская коалиция по одному основному объективному фактору состязания, живой силе, более чем вдвое, вероятно, прямо втрое сильнее центральных империй с их юго-восточным, болгаро-турецким придатком. И это обстоятельство при приблизительном равенстве всех прочих факторов, имеющих непосредственно военное значение, не может не привести войны к определённому исходу.

К превосходству противогерманской коалиции, в живой силе присоединяется ещё другой фактор: экономическое истощение центральных империй – в самой чувствительной форме иссякновения продовольственных средств. Значение этого фактора, всецело определяемого чрезвычайной действительностью английской блокады, учитывалось и раньше, но это делалось до сих пор, по преимуществу, если можно так выразиться, в ложной перспективе. Германия будет побеждена, говорили, несмотря на свои военные успехи, так как её экономические силы не выдержат. Ошибочность такого рассуждения заключалась в том, что продолжающиеся военные успехи одной стороны неизбежно означают неудачи и поражения другой, а такие неудачи не могут тянуться неопределённо долго.

Перелом в войне, который в положительной форме был учтён союзниками во второй половине мая 1916 г. грандиозным наступлением армий Брусилова, отрицательно обозначился ещё в сентябре 1915 г., когда германцы, несмотря на очень крупные успехи, оказались не в силах продолжать наступление на нашем фронте. Тогда, в этот момент сказался роковой для германской коалиции недостаток живой силы, и исход кампании был предрешён. Когда германцы должны были отказаться от выполнения «третьего Гинденбургова плана окружения», они проиграли всю войну. Будущие историки войны, я уверен, будут именно так и говорить: те четыре русских корпуса, которые от Двины угрозой с тыла остановили кавалерию ф. Эйхгорна, в известном смысле были призваны историей решить великую европейскую войну. Но в том, что германцы не могли «третье Гинденбургово окружение» довести до конца, сказался в сущности основной элементарный факт, в настоящее время обнаруживающий всё своё огромное значение: у германцев для дальнейшего наступления на Россию не хватило пехоты. С этого момента Германия и её союзники перешли к обороне, несмотря на Верден, ибо верденская эпопея тем и замечательна, что она показала неспособность германцев к дальнейшему наступлению вообще, неспособность, вытекающую из непоправимого недостатка живой силы.

XII[511]511
  В оригинале ошибочно – X. М.К.


[Закрыть]

Итак, Германия вынуждена была перейти к обороне, а союзники смогли начать наступление.

Что это значит и как должны при таком обороте дела далее развиваться события? На этот вопрос ответ отчасти уже дан самими событиями. Не случайно, что русское наступление началось на юго-восточной части фронта. Здесь наиболее уязвимое (в военном отношении) и в то же время политически самое важное место того совокупного восточно-германского фронта, против которого оперирует Россия. Дальнейшее развитие войны с политической точки зрения, как она определяется интересами и России, и всей нашей коалиции, должно заключаться в полном выведении (тем или иным порядком) из строя Австро-Венгрии, как воюющей державы. Политически это возможно двумя способами: либо чисто-милитарным разрушением всей австро-венгерской державы путём доведения до конца направленных против неё военных операций, либо её отдельной от Германии капитуляцией перед державами согласия. Это есть в сущности вопрос о дальнейшей судьбе Венгрии и её соотношении с Германией. В настоящее время для Венгрии наступает критический момент, когда, вынудив отпадение двуединой монархии или, по крайней мере, отпав сама от Германии, она могла бы ещё, пожалуй, спастись от полного умаления и унижения, почти гибели. В настоящее время трудно, почти невозможно судить, в какой мере подобная решительная новая «ориентация» политики Венгрии психологически и военно-политически доступна тем или иным элементам этого государства, могущим взять в свои руки власть. Если такого внутреннего перелома в сфере восточногерманского фронта не произойдёт, то судьбы Австро-Венгрии будут решены соединённой силой оружия и экономического давления. Совершенно ясно, что в таком случае в разрешении австро-венгерского вопроса с определённого момента должна принять участие Румыния, ибо ведь и возможность отделения Венгрии от Германии определяется той угрозой, которую именно для Венгрии представляет положение Румынии в связи с её политическими ожиданиями и намерениями. Отделение Венгрии от Германии или вступление Румынии в противогерманскую коалицию, что гораздо более вероятно, будет означать ликвидацию балканского фронта. Ведь только с этой точки зрения для нас и для всей коалиции важно окончательное отделение Венгрии от Германии или равнозначащее с ним вступление Румынии в противогерманскую коалицию.

Непосредственно нас и союзников судьба Венгрии, как таковой, не интересует; Венгрия важна для нас, как союзница нашего главного врага и как «проходное пространство». Румыния же имеет для нас значение главным образом не как активный военный союзник, а тоже как «проходное пространство», доступ в которое приведёт к ликвидации балканского фронта. Вот почему в разные моменты войны ценность Румынии для противогерманской коалиции была и будет весьма различная.

С выведением из строя Австро-Венгрии, которое почти автоматически повлечёт за собой выведение из строя Болгарии и Турции, Германия из нападающей и наступающей стороны окончательно превратится в обороняющуюся. Этот перелом, как я уже указал выше, в военном отношении был предрешён приостановкой германского наступления на нашем фронте в сентябре 1915 г. Теперь только начинают назревать плоды этого неотвратимого перелома. Тут есть полное соответствие между чисто-военной областью и экономической. Окончательное выведение из строя германской периферии, т. е. Австро-Венгрии и Болгаро-Турции, будет завершением и экономического процесса, назревание которого уже давно обозначилось. Означая для Германии увеличение живой силы, присоединение этих экономически пассивных и дефицитных государств временно милитарно и далее отчасти экономически усиливало её более, чем ослабляло. Сейчас же, в момент, когда по существу Германия уже перешла к обороне, необходимость милитарно и экономически поддерживать своих союзников на всех их фронтах в конечном итоге только ослабляет Германию. Особенно важно это в экономическом отношении. Сокрушаемая милитарно, германская периферия в лице Австро-Венгрии и Болгаро-Турции быстро слабеет экономически, ещё быстрее, чем милитарно. И в том и в другом отношении германская периферия ослабеет гораздо раньше, чем сама Германия.

XIII[512]512
  В оригинале ошибочно – XI. М.К.


[Закрыть]

Так, в процессе войны разрушается находящаяся под германской эгидой «Средняя Европа». Создание этой «Средней Европы», совершившись тоже в самом процессе великого состязания государств и народов, с германской толки зрения, есть истинный мотив всей войны и даёт ей подлинный смысл. Война уничтожит этот грандиозный план германского империализма, который не мог быть осуществлён иначе, как в кровавой борьбе с пятью другими великими державами и ставил политическому и военному искусству невыполнимую по существу задачу.

Программа «Средней Европы», в обеих её версиях, как умеренной, превосходным образцом которой может служить известная книга бывшего священника, а ныне либерального депутата Науманна, «Mitteleuropa», так и более радикальной, самым любопытным образцом которой являются, вероятно, нашумевшие брошюры Винтерштеттена-Риттера «Berlin – Bagdad» (в моих руках 15-е издание этого вышедшего до войны произведения!) и «Nordkap – Bagdad» (вышло после войны), сводится к идее, лёгшей в основу войны, – идеи континентального, экономического и политического, расширения Германии. Орудием и участником этого расширения должна была явиться прежде всего, конечно, Австро-Венгрия.

На вовлечении Австро-Венгрии в орбиту наступательной германской великодержавной политики покоится вся эта программа. Война была лишь практическим приложением программы и основывалась на расчёте, что до вмешательства Англии и, пожалуй, независимо от него центральным империям удастся разгромить Россию и Францию.

Образование из Германии и Австро-Венгрии не простого союза, а какой-то сверхвеликой державы, могущей состязаться с такими государственными и национальными целыми, как Британская империя и Россия, дополняется в более радикальной версии «среднеевропейской программы» длительным привлечением к этой комбинации Турции, Болгарии (эти два государства в ходе войны примкнули к центральным империям, соблазнённые гипнозом германской силы и первоначальными успехами Германии), трёх северных стран (Швеции, Дании, Норвегии) и Румынии. Такое привлечение приблизительно уравнивает по численности население «Средней Европы» с населением России[513]513
  Ср. Dr. Albert Ritter (Winterstetten). Nordkap – Bagdad. Frankfurt a. M. 1916. Ss. 8–9.


[Закрыть].

Идея «Средней Европы» в обеих её версиях есть порождение и выражение безнадёжной слабости центральных империй в предпринятом ими состязании. Из этой слабости они ищут спасения. А так как движущим мотивом войны были и остаются агрессивные задачи Германии, то для осуществления нападения с явно недостаточными по существу силами необходимо было, в начальный момент явного технического превосходства, по возможности раздвигать периферию борьбы. Вопреки утверждению германских политиков и публицистов, самый ход войны с полной ясностью обнаружил наступательную, а не оборонительную её природу со стороны Германии, и даже такой относительно умеренный политик, как Науманн, совершенно откровенно говорит, что, на основании будущего мира прийти к status quo ante bellum – означало бы для центральных империй, как великих держав, поражение и падение.

Самая идея «Средней Европы», – благовидное наименование для германской гегемонии, – заключала и заключает таким образом в себе угрозу для остального европейского мира, и ей должна быть противопоставлена программа раздела Австро-Венгрии, как политически необходимого и вполне осуществимого вывода из войны, преступно навязанной обеими центральными империями другим большим и малым государствам Европы. Сейчас вне этого решения не может быть просто даже окончания войны, как таковой. Напомним, что сама Германия в своих переговорах о том, как Австро-Венгрия могла бы удовлетворить Италию, встала на почву идеи раздела Австро-Венгрии. Теперь так же в сущности ставится вопрос и об участии Румынии.

Союз с Германией, которая на Ближнем Востоке взяла на себя ту роль по отношению к России, которую прежде играли Англия и Франция и отчасти – Австро-Венгрия, и сочетала эту для себя новую, но объективно старую задачу с борьбой против прежних противников России, Англии и Франции, неизбежно поставил многоплемённую и страдающую весьма слабым сцеплением частей Австро-Венгрию перед проблемой: самораздел при честном маклерстве Германии или раздел. Наличность в тылу Австро-Венгрии Румынии, которая, как самостоятельное государство, сложилась и существует вообще лишь благодаря тому, что за её спиной стояла и стоит Россия (иначе она давно была бы присоединена к Австро-Венгрии), вносит в эту проблему ещё одно осложнение, которое можно выразить словом: распад.