Текст книги "Итальянское каприччио, или Странности любви"

– Сделаем так: пусть Деля информирует меня о ходе лечения. Если нужно, с врачом переговорят. А когда медицина позволит, положим его где лучше. Хороший он мужик, жалко.

– Я обязательно ей передам, – растрогалась Аня от такой отзывчивости и оперативности.

– Однако впереди у нас час, нужно провести его с пользой, – заметил он игриво и не то в шутку, не то всерьез добавил: – Надеюсь, ты понимаешь, что в наше практическое время за каждую услугу надо платить.

Аня опешила – неужели такой человек нуждается в вознаграждении за услугу? Но сдержалась и с готовностью ответила:

– Конечно, Дим Димыч, я понимаю, я скажу Деле…

– При чем тут Деля? – перебил он ее. – Я делаю это для тебя. И потом, – усмехнулся он, – разве я похож на человека, который может требовать благодарности от женщины, оказавшейся в таком тяжелом положении?

Сказанная легким светским тоном фраза, прозвучала вполне по-джентльменски, и Аня не придала ей значения, пропустила мимо ушей. Но его обращение к ней на «ты» насторожило. Впрочем, она тут же отмахнулась от мелькнувшей мысли.

– Конечно, конечно, Дим Димыч, – ответила она, – мы… я так вам обязана. Чем же я могу отплатить?

Он опять посмотрел на нее, и ей стало немного неуютно под его взглядом.

– Только тем, что согласишься выпить со мной. На брудершафт.

– Но вы и так мне говорите «ты», – попыталась отвертеться Аня, а сама подумала: «Козел! Когда Наташки нет дома…»

Он пошел к бару, достал бутылку коньяка, лимон, черный кофе, сахар и принялся быстро нарезать лимон, посыпая ломтики смесью кофе с сахаром.

– Такое право я присвоил самовольно, а теперь хочу, чтобы все было узаконено, – с ухмылкой сказал он.

Аня попыталась перевести разговор на другую тему и спросила:

– Что вы сооружаете?

– О! Незаменимый спутник коньяка, любимая закуска последнего российского царя.

– Царская закуска к царскому напитку? – попыталась еще раз оттянуть время Аня.

– Что-то в этом роде. Называется в его честь «николашка».

«Вот же черт, пить еще с ним…» – ругнулась про себя Аня.

И тут хлопнула входная дверь, и в холле раздался голос Наташи:

– А вот и я, Дим Димыч! У нас отменили репетицию,

– И прекрасно, – откликнулся он, бросив взгляд на Аню, – ты пришла вовремя, у нас Аня.

– Анька! – кинулась к ней Наташа. – Как здорово, что ты пришла! Представляешь, во всем дворце культуры морят тараканов, и репетиции отменили, а предупредить заранее не позаботились.

– Главное, чтобы культуру вместе с тараканами не уморили, – пошутил Дим Димыч мрачно и пошел за третьей рюмкой.

– Ну просто хамство – люди зря приехали, время потеряли. Наш режиссер так возмущался, он ведь безумно загружен…

Она еще что-то говорила о своем режиссере, а Аня смотрела на нее и думала: «Неужели она и сейчас, живя с Дим Димычем, продолжает свой роман с режиссером?»

Наташа выглядела великолепно, разве что еще чуть-чуть прибавила в весе, но небольшая полнота делала ее вальяжнее и привлекательнее. А в глубине души так и осталась той недобравшей баллов в театральное училище девчонкой, раз и навсегда ушибленной желанием выйти на сцену настоящего театра.

– Хорошо, что я тебя застала, а то все суета, суета, а повидаться некогда, – продолжала Наташа.

– Ничего хорошего, – ответила Аня и рассказала о причине своего посещения.

– Ужас какой! – воскликнула Наташа, не дослушав, и тут же обратилась к мужу: – Дим Димыч, достанешь лекарство?

– Уже, – лаконично ответил он, – через полчасика привезут. А мы пока решили скоротать время.

– Молодцы! Анька, что-то ты плохо выглядишь, наверное, совсем заработалась. Господи, ну чего ты сидишь в своей школе? Плюнула бы и пошла на телевидение – уж Олег-то сможет тебя устроить. Там и платят получше, и работа интереснее…

– Я ушла от Олега, – неожиданно перебила ее Аня, хотя секунду назад и думать не могла, что расскажет о случившемся здесь.

– Ты с ума сошла! – воскликнула Наташа и, сделав большие глаза, потребовала подробностей.

– За это надо выпить, – вмешался Дим Димыч и подал им рюмки.

«Слава богу, не вспоминает про брудершафт», – подумала Аня и выпила залпом.

Дим Димыч тут же налил еще.

Наташа, пригубив, вздохнула и жалостливо поглядела на Аню.

Потягивая коньяк, Аня принялась рассказывать. Наташа охала, то и дело вставляла «какой подлец!», Дим Димыч ухмылялся, кося глазом на гостью, и Аня вдруг почувствовала, что весь ее рассказ в сложившейся ситуации приобретает характер фарса. Она умолкла.

– Ну надо же! – воскликнула Наташа. – А он мне так понравился еще тогда, на нашей свадьбе. Такой интересный мужик… Я всегда жалела, что мы редко встречаемся. Мой бурундук последнее время на работе очень устает, никуда его не вытащить.

– Значит, нет ему прощения? – спросил Дим Димыч и снова, уже как бы привычно, ухмыльнулся: – Пошалил мужик разок – и вся любовь? А не пожалеешь?

Аня подумала, что прежде не замечала его ухмылки, почему же сегодня она все время на лице Дим Димыча и с чем она связана – с игривым предложением выпить на брудершафт или историей ее разрыва с Олегом?..

– Я не знаю, как объяснить… – Аня старалась подобрать слова. – Я еще и сама не могу сформулировать точно… Наверно, пожалею, даже наверняка пожалею, потому что, кажется, люблю его. Но у меня не получится жить во лжи, постоянно ревновать, подозревать, не верить…

– Правда, Ань, может… ну, случилось так, что ж теперь сразу?.. Ведь это не означает, что он будет всегда тебе изменять.

– Это означает, что всегда будет недоверие. Или мне придется привыкать к мысли, что мой муж – что-то вроде общественного достояния.

– А жить где будешь? – спросила Наташа.

– Как и раньше, с родителями. Я уже выгнала папу из его кабинета.

– Но почему? Имеешь полное право оставаться – ты там прописана. Пусть в конце концов он уходит или ищет обмен, если вы будете разводиться. Не ты же изменила ему, а он.

– Наташка, я еще в себя не приду, а ты о квартире… Квартира-то его, при чем тут прописка?

В дверь позвонили два раза.

– А вот и лекарство привезли, – обрадовался Дим Димыч и пошел открывать. Вернулся с высоким, плотным, коротко стриженным блондином с бычьей шеей и холодными пустыми глазами.

Блондин отдал Дим Димычу пакет, а тот передал его Ане.

– Спасибо, Петр. Отвезешь Анну Андреевну в больницу и потом свободен.

Аня поднялась, поблагодарила Дим Димыча, расцеловалась с Наташей.

– Позвони, когда вернешься домой, ладно? – попросила Наташа.

– Хорошо.

Аня ушла с Петром.

Они спустились вниз. Во дворе стоял «Мерседес». Петр открыл дверцу. Аня села, объяснила, куда ехать, и машина тронулась.

Всю дорогу они ехали молча. У больницы Аня поблагодарила Петра – тот даже не ответил – и вышла из машины.

Прошло три месяца.

Платон выкарабкался, как сказал врач. Его отправили в загородное реабилитационное отделение больницы. Так назывался сердечно-сосудистый санаторий в чудесном подмосковном лесу.

Аня с Делей навещали его там несколько раз. Платон казался спокойным, не матерился, как обычно, все подряд хвалил: палату, питание, собратьев по болезни и даже врачей, к которым прежде питал какую-то необъяснимую неприязнь. Чувствовал он себя хорошо, и вскоре врач разрешила привезти ему мольберт, но при условии, что писать он будет не более двух часов в день.

Платон был счастлив, писал с увлечением и, конечно, не соблюдал никаких ограничений. Незадолго до выписки он показал подругам работу: удивительный подмосковный пейзаж, в котором угадывалась такая пронзительная тоска, словно его создал человек, покидающий навсегда родные края и уже одержимый ностальгией. Поражала совершенно не свойственная ему манера яркой и откровенной реалистичности.

Аня вспомнила свою поездку в Ереван на легкоатлетические соревнования. Тогда ей посчастливилось попасть в музей-квартиру Мартироса Сарьяна, где когда-то жил сам художник, а теперь – его сын, невестка и внучка, студентка консерватории. Ане показали мастерскую художника, где глаза разбегались от обилия работ, среди которых вдруг удивила висящая на стене совершенно инородная здесь картина: ручеек струится среди густой зелени, покрывающей холмистый берег. Холст, написанный маслом, казался работой совершенно другого художника – реалиста, традиционалиста, но никак не Сарьяна. И тогда внучка мастера рассказала любопытную историю.

Примерно в сороковых годах Сарьян подвергся критике искусствоведов, стоящих на страже соцреализма, ими же придуманного термина, обозначающего нечто, никому неведомое. Критика велась, как всегда, наотмашь, унижая и уничтожая совсем не искусствоведческими приемами и выражениями. Смысл одного подобного выступления на критическом разборе заключался в том, что художника обвинили – ни больше, ни меньше – просто в неумении рисовать и потому скрывающего свою несостоятельность в яркой подчеркнутой декоративности, где преобладают одни лишь желтые и фиолетовые тона. Мартирос Сергеевич так рассердился на этих кликуш от искусствоведения, что взял и написал этот пейзаж и выставил на потребу ангажированной критике. Но сам он его не любил и никогда больше в такой манере не писал…

В день выписки Аня по просьбе Дели поехала вместе с ней. Машину, к великому удивлению Дели, предоставил Союз художников.

Доехали быстро. Водитель остался ждать в машине.

В палате Платона не оказалось. Деля пошла искать врача, Аня ждала ее в холле. Вернулась Деля со странным выражением на застывшем лице и сказала Ане с какой-то вопросительной интонацией:

– Платон скончался два часа назад…

Все хлопоты, связанные с похоронами, Аня взяла на себя. Союз то ли не имел достаточно денег, то ли масштаб художника по официальной табели о рангах был не тот, словом, собратья по кисти приняли участие во всей процедуре с минимальной долей активности, как сказал на поминках какой-то художник, почитатель Платона.

Сразу после смерти Платона, еще до похорон, Аня взяла к себе Делю, чтобы не оставлять ее в пустой квартире. Все время думала о том, как хорошо, что нет в Москве Олега и ей не грозит встреча с ним.

А на похоронах Олег неожиданно объявился – загорелый, элегантный, красивый. Он только что вернулся из Одессы. Очень тепло и трогательно выразил соболезнование Деле, поцеловал ее, подошел к Ане, взял ее руки в свои и сказал, глядя ей в глаза:

– Прости меня, Аня. Забудем все?

Наверное, она сказала бы «да», если бы не прозвучала в его голосе та бархатистая мхатовская нотка, которую она всегда со смехом замечала, когда он разговаривал с красивыми женщинами.

Аня понимала, что он «включил» обаяние автоматически, не думая, может быть, не желая того, но включил, словно она была одна из тех молоденьких девиц на студии.

Она замотала головой, боясь, что если скажет хоть слово, голос выдаст ее, отняла руки и ушла в сторону, словно спряталась и от него, и от себя.

Позже Олег сделал еще одну попытку: прямо в суде он заявил судье, полной женщине средних лет, что любит жену, виноват, просит прощения, умоляет забыть все, надеется на ее благоразумие и верит, что и она любит его и не станет корежить две судьбы.

Глаза судьи затуманились, она неотрывно смотрела на седого обаятельного мужчину, изливающего перед ней душу, и явно была всецело на его стороне. Странное дело, чем настойчивее говорил Олег о своей любви, о желании восстановить семью, тем непреклоннее становилась Аня. Длинные монологи Олега чередовались короткими, сухими выстрелами Аниного «нет», за которыми не следовало никаких объяснений, мотивировок. Аня понимала, что раздражает судью, но тем не менее категорически отказывалась изливать душу – разве недостаточно того, что она не хочет больше жить с этим человеком и выражает свое несогласие точно и определенно – нет!

Уже к концу процедуры судья смотрела на Аню с откровенной неприязнью, возможно, сопоставляя данную ситуацию с большинством других, когда Женщина готова на что угодно, только бы удержать рядом с собой мужа, пусть плохонького, никчемного, нелюбящего, гулящего и пьяного, но – мужика.

Их не развели. Суд назначили на новый срок. Второй раз все повторилось, как и следовало ожидать, уже в фарсовом варианте и, как сказала бы Лена, в темпе «престо».

Развод состоялся.

А вскоре вернулась из Италии Лена. Короткие телефонные разговоры и два письма, написанных ею второпях, к подвернувшейся оказии весьма сумбурно и конспективно пересказывали события в далеком Турине. Доктор Франко проявил чудеса настойчивости и изворотливости, чтобы несколько раз продлевать визу для Лены. И вот Ленка в Москве!

Подругам казалось, что просиди они вдвоем на тахте месяц, все равно до конца не пересказать всего, что произошло за время их разлуки.

Оказывается, Лена уволилась из своей фирмы уже давно, послав им заявление прямо из Италии, и сейчас свободна как птица. Поэтому когда Аня возвращалась домой из школы, Ленка уже сидела у нее в комнате, беседовала с Андреем Ивановичем и встречала подругу словами «Я тебя давно жду», словно Аня была не на работе, а просто где-то задержалась.

– Знаешь, Ленок, – сказала Аня, – ты начинаешь выпадать из московской реальности.

– И слава богу! Я так долго в нее врастала, что даже пребывание в Италии не сразу дало мне ощущение свободы и раскованности.

И начиналась бесконечная беседа за полночь – продолжение вчерашней, позавчерашней, позапозавчерашней…

Аня слушала рассказы Лены и думала, что еще раз подтверждается ее теория о том, как все зависит лишь от того, кто и как любит. Вот влюбилась Ленка второй раз в жизни и готова и католичество принять, и навсегда из Москвы уехать, и работу уже бросила. А Франко? Пока неизвестный ей и таинственный доктор, который так бурно вошел в жизнь подруги и круто изменил ее судьбу, – любит ли он ее так же? Олег ведь тоже любил, а теперь она одна. Но здесь ее старый дом, родители, друзья. Что бы она делала, случись с ней такое в чужой стране, даже просто в чужом городе?

Аня гнала от себя такие мысли, прекрасно сознавая, что и Лене они ведомы, и если уж все препятствия сметены, то не должно оставаться места для сомнений и рассудочных оценок.

Франко, который работал в больнице и, кроме того, имел частную практику, ждал возможности высвободить время и приехать в Москву. Решили регистрировать брак сначала здесь, в Москве, потому что в Италии бюрократическая система невероятно запутанна и процедура бракосочетания, особенно с иностранным гражданином, просто изнурительна.

– Неужели может быть что-нибудь страшнее нашей, совковой бюрократии? – недоумевала Аня.

– Да ты что! Какая у нас бюрократия? Мы просто начинающие бюрократики по сравнению с итальянцами, нам до них еще расти и учиться! Тут особый рассказ, и я бы никогда в жизни не поверила, если бы сама не испытала. Так что ежели мы в области балета впереди планеты всей, то в бюрократии – отнюдь.

– Так ли тебе необходимо принимать католичество?

– Франко хочет, чтобы брак был церковным.

– А ты?

– Я – как нитка за иголкой.

– Такой серьезный шаг, Ленка.

– Что ты имеешь в виду – принятие католичества или церковный брак?

– Принятие католичества. Ты же понимаешь, что Россия исторически православная страна.

– Ну и что? Я-то ведь не принимала православия да и вообще некрещеная, разве ты не знаешь?

– В любом случае, – заметила Аня, – если сейчас ты примешь католичество, это будет чисто формальный акт, без веры.

– Почему без веры? Откуда ты взяла? Нас просто так воспитывали, потому что религию сделали криминалом и вбили это убеждение в головы наших родителей, а они – в наши. Но в глубине души я всегда знала, что кто-то меня оберегает, и наказывает, и прощает.

– Ну, знаешь, я слышу что-то новенькое, – улыбнулась Аня.

– Ань, когда ушел Виктор, я думала, что не смогу жить, не смогу никого полюбить. Но Бог послал мне счастье – я встретила Франко и полюбила его. Почему я не должна быть за это благодарна Богу? Я не очень понимаю разницу между католичеством, православием и другими религиями, честно говоря, и не хочу понимать. Для меня существует один Бог, и я хочу верить ему и поклоняться так, как делает мой будущий муж, как делают люди в той стране, где мне предстоит жить.

– Ленка, ты меня просто удивляешь! Ведь ты русский человек, разве можно откреститься от своего, родного?

– Глупости. Я не открещиваюсь ни от своей русскости, ни от языка, ни от русской культуры, равной которой я ни в одной стране не встречала. Но русская культура не лежит на улицах Москвы, а существует в нас, в наших мозгах и сердцах. И если я приму католичество, а не православие, то ничего не изменится, если во мне все это есть.

– Ну вот, сама все решила, а еще говорила, что тебе так не хватало возможности посоветоваться со мной.

– Правда, не хватало. Вот приедет Франко, спроси у него, сколько раз я ему говорила: ах, если бы посоветоваться с Аней. Чего ты смеешься?

– Сколько раз я сама себе говорила то же самое, слово в слово! Особенно когда все произошло с Олегом. Ты понимаешь, какой ужас: обнаружить вдруг, что он… и ни к кому не побежишь, не посоветуешься…

– Не надо, Ань, не будем ворошить. Как ты решила – так и решила.

– Подожди, ты считаешь, что я поторопилась?

– Я этого не сказала.

– А если бы ты была в Москве, что бы ты мне посоветовала?

– Зачем возвращаться – дело уже сделано.

– Нет, ты скажи!

– Мне кажется, что вы с Олегом очень подходили друг другу.

– Но ты Виктора отрезала как ножом.

– Он предал меня, – жестко сказала Лена.

– Виктор не изменял тебе с кем попало. Жить всю жизнь, прислушиваясь со страхом, едет ли он домой, принюхиваться – не пахнет ли от него чужими духами, думать, с кем он работал ночью на монтаже и почему задержался…

– Анька, перестань. Я виновата, нечего мне лезть к тебе в душу. Прости. Со стороны все всегда кажется не столь непоправимым.

Подруги помолчали.

– Какие-то мы все четверо незадачливые, – вздохнула Лена.

– Ты бы уж молчала.

– А сколько я своего Франко ждала! Как я его выстрадала! Про тебя я и не говорю.

– Зато у Наташки все благополучно, – заметила Аня.

– А мне иногда кажется, что не нужны ей ни деньги Димыча, ни его квартира, машины, алмазы. Ей бы на сцену, в настоящий театр и служить режиссеру преданно и верно – бегать за ним, смотреть ему в глаза, унижаться, спать с ним, когда позовет, и быть счастливой, если иногда он пробормочет: «Неплохо…» И Делька тоже. Сколько лет она с Платоном, и теперь вот одна… Мне очень жаль, что я не успела на его похороны, светлый был человек.

– Знаешь, светлый человек совершенно обездолил Делю. Ну, не по злому умыслу, конечно, а из-за своей безалаберности и дурацких принципов.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Лена.

– Он так и не зарегистрировался с Делей, не прописал ее в своей квартире, и мастерская только за ним числилась. По закону даже мебель, которую они совсем недавно купили, она не может взять себе.

– Бедная, бедная Делька… разве нельзя ничего сделать?

– Не знаю. Пока что она переехала в свою старую квартиру – просто потому, что не может оставаться у себя одна, без Платона. В любом случае – только через шесть месяцев квартира и имущество считаются выморочными.

– Может быть, за полгода можно что-то сделать, взять хорошего адвоката, подтвердить, что фактически они жили одной семьей… ну, я не знаю, есть наверняка какие-то законы для таких случаев. Не жить же ей опять в своих каморках, да еще с бабушкой.

– Бабушка умерла, – сказала Аня.

– Я и не знала…

– Да… это случилось вскоре после твоего отъезда. А теперь вот и Платона не стало…

– Пойдем вечером к Деле? Я боялась сразу после похорон: не знаешь, как лучше, чтобы не причинить лишний раз боли…

– Да нет, все будет нормально, посидим, потрепемся – Делька будет рада.

Неожиданно Лена наклонилась к самому уху Ани и зашептала:

– Ань, я жду ребенка.

– Ленка! – И как в детстве, Аня завизжала восторженно и повисла у подруги на шее. – Сколько?

– Третий месяц…

– Поздравляю!

– Погоди, родить еще нужно.

– Все равно поздравляю, так здорово! Ты умница, ты гений! – Аня целовала и тискала Лену, потом отстранила ее и удивленно объявила: – Ничего не заметно.

– Ну, специалист! Что может быть заметно на третьем месяце? Всем еще впереди.

– Но ты что-нибудь чувствуешь?

– Тьфу, тьфу, тьфу! Только желание поспать лишних три-четыре часика или чуть побольше. – И Лена засмеялась.

– Мама знает?

– Нет.

– Ленка!

– Приедет Франко, распишемся, тогда и скажу.

– Ну почему не сейчас? Для Ольги Николаевны была бы такая радость!

– Мама слишком долго жила без мужа, и я не хочу давать ей повод для волнений.

Впервые они отмечали день рождения Наташи без Лены.

Дим Димыч, подвязав фартук, помогал прислуге на кухне, а три подруги, пока не приехали остальные гости, блаженствовали в гостиной, потягивая сок из высоких бокалов, в которых позвякивали льдинки.

– Спасибо Ленке, приохотила пить соки, а то бы пили по-российски аперитив, – произнесла Наташа.

– Наташка, у тебя в голове каша, что еще за российский аперитив? Пить перед едой для возбуждения аппетита – французский обычай, – объяснила Аня.

– И у нас тоже перед столом водочку любят тяпнуть, – лениво произнесла Наташа, добавив без видимой связи с предыдущим: – А Франко ничего. Вполне…

– Я бы его за итальянца и не приняла, если бы не знала, – заметила Деля. – Русый, светлоглазый, хотя что-то есть античное: вырез ноздрей, нос с горбинкой. Вернее, что-то от кондотьера.

– Ты говоришь о статуе конного кондотьера в Пушкинском музее? – спросила Наташа.

– Необязательно, – улыбнулась сумбуру Наташкиных познаний Аня. – Знаете, девочки, я заметила, как он смотрит на Ленку, и сразу все поняла – он ее любит сильнее, чем она его, если такое возможно, и для меня это главное. Лучшего ей не нужно, и дай ей Бог счастья.

– Умница, Анечка, – согласилась Деля. – Я даже сказала бы, что он ее обожает.

– Попробовал бы не любить, мы бы ему за нашу Ленку! – засмеялась Наташа. – А он правда богатый?

– Что значит богатый, Наташ? Он врач. На западе это очень солидно: квартира в престижном районе, частная практика. Но там существуют свои критерии: для того чтобы поддерживать определенный имидж, нужны определенные расходы. Словом, судить с нашей колокольни об их богатстве довольно сложно…

– Не успели молодожены улететь, а мы уже им вслед сплетничаем, – укоризненно покачала головой Деля.

– Обожаю! – воскликнула Наташа.

– Что ты обожаешь? – спросил, входя с подносом, уставленным рюмками, Дим Димыч.

– Ну вот, все равно французский аперитив на русский лад, – протянула Наташа и взяла рюмку с подноса. – Сплетничать обожаю.

Аня подумала, что если им сказать о ребенке, ахам-охам, восторгам и разговорам не будет конца, на весь вечер хватит. Но она обещала Ленке. А Наташа со свойственной ей легкостью перескочила на другое:

– Как же так твой Платон не написал завещания? – брякнула она Деле.

– Сколько можно об одном и том же, – ушла от ответа Деля.

– Нет, правда, подумать только: из такой квартиры, где и мастерская под боком, вернуться в свои полутемные комнатенки!

– Мне одной достаточно, – сухо парировала Деля. Но Наташа не уловила сухости и сдержанности в голосе подруги и продолжала:

– Ничего особенно сложного, все по закону: три свидетельских показания, что вы с Платоном жили одной семьей, вели общее хозяйство и были фактически мужем и женой. Я верно говорю, Димыч?

– Примерно так.

– Вот! И в суд.

– Нет! – отрезала Деля. – И хватит об этом. Аню поразила определенность, даже жесткость слов Дели. До сих пор она привыкла видеть в Деле мягкое, покорное существо с огромными грустными бархатными глазами, полностью подчинившееся Платону, растворившееся в его индивидуальности. И вдруг – такое категорическое и точное знание того, что она хочет, вернее, не хочет.

И словно для того, чтобы подтвердить возникшее у Ани ощущение перемен в ней, Деля еще раз повторила:

– Нет. – А потом добавила: – Я не представляю, как смогла бы жить в квартире, где все напоминает мне о Платоне.

«Она совсем другой человек, – с удивлением подумала Аня, разглядывая подругу. – Как же так – встречаемся, болтаем, а я до сих пор не заметила в ней перемен. Да она словно распрямилась, сбросила с плеч груз Платоновой индивидуальности и стала самой собой!»

– Так продала бы и купила другую, где нет ничего, что напоминало бы о нем, – настаивала Наташа. – Ей-богу, еще не поздно.

– Во-первых, поздно, я получила в РЭУ разрешение – забрать многие его вещи, только пообещав, что не буду претендовать на квартиру…

– Она им самим ох как нужна! Это же их бакшиш, – ухмыльнулся Дим Димыч.

– Во-вторых, мне важна совсем другая память о Платоне, неужели не понятно? – Деля улыбнулась, как будто хотела смягчить резкость своих слов улыбкой.

– Господи, Делька, поступай как хочешь – твое дело. Но если надумаешься первая пойду в суд подтвердить, что вы жили…

– Наташа, не надо, – перебила ее Аня.

– Мне легче на кладбище идти, чем в тот дом, – призналась Деля. – Последний раз, когда была, полчаса ревела в мастерской… – Деля выпила аперитив, отбросила волосы и невесело усмехнулась: – Между прочим, из окошка мастерской видела того самого пуделька, с которым воевал Платон… Полли, кажется?

– Полли, – механически подтвердила Аня. – Постой, а она откуда взялась?

– Гуляла с этой, как ее… Ириной. Она же въехала к Олегу.

Аню словно обдало жаром.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Мало того, что ты ушла и не претендуешь на квартиру, так теперь еще на твоей площади будет какая-то баба жить, – возмутилась Наташа.

– Свято место пусто не бывает, – изрек Дим Димыч.

– Его право, – не очень уверенно отозвалась Аня.

– Я говорила тебе, ты могла бы по суду разменять его квартиру и получить комнату… – Наташа что-то продолжала говорить, но Аня уже не слушала ее. Значит, он привел в их дом Ирину. Именно Ирину из всех, и туда, где все, каждая мелочь придумана и сделана ею вместе с Олегом… Как они клеили обои… как красили потолок в кухне…

– …скажи, Димыч! – услышала она Наташу.

– Я уже говорил: коль скоро Аня там прописана, она имеет совершенно законное право на площадь. Тем более, насколько я помню, никто его не заставлял прописывать тебя, на это была его добрая воля.

– А я так хорошо понимаю Аню, – поддержала ее Деля. – Суд, волокита, обязательные варианты, встречи, принудительный обмен… ужас!

– Зачем? – ухмыльнулся Дим Димыч. – Можно все гораздо проще провернуть, так сказать, полюбовно, без всякого суда и через надежную фирму.

Аня слушала, но смысл слов не улавливала – в голове, в висках гулко билась кровь: он там с ней, он там с ней…

– Аня, что с тобой, тебе нехорошо? – услышала она голос Дели.

– Нет, нет, тут просто немного душно. – Аня бросила в свой бокал льда, плеснула соку, выпила.

Боль в висках немного отпустила. Она выпила один аперитив, потянулась за вторым, но остановилась, не взяв рюмки.

– Вы действительно могли бы все сделать без суда? – спросила она Дим Димыча.

– Я никогда не бросаю слов на ветер, – заявил он.

В прихожей мелодично зазвенел звонок. Пришел кто-то из новых друзей Наташи, и импровизированный девичник закончился.

Прощаясь, Аня шепнула Наташе:

– Ты поговори с Димычем о квартире Олега. Я решилась.

– Сама и поговори. А я поддержу.

– Подожди.

– Чего ждать-то? Не откладывай на завтра… – И Наташа позвала: – Димыч, на минутку!

– Подожди, я должна еще подумать. Но Дим Димыч уже подошел к ним.

– Димыч, Аньку наконец осенило, и мудрость снизошла на нее, – начала игриво Наташа. – Она согласна с твоим вариантом – разменять Олегову квартиру, если все можно сделать без суда.

– Можно. Я все провентилирую и позвоню. Но я не слышу Аню – дает ли добро таможня?

– Да, – пробормотала Аня.

– Видишь, подруга, как все просто, – Наташа обняла Аню, – и Андрею Ивановичу снова будет кабинет.

Домой, как в школьные годы, Аня с Делей шли вместе – сделав крутой вираж, они обе вновь вернулись в свой старый район, в свои старые квартиры.

Аня не очень внимательно слушала Делю, потому что в воображении возникала картина: Олег вводит Ирину в квартиру, и они сразу же, как в американском фильме, вбегают в спальню, срывая на ходу с себя одежду, и падают на постель. В их с Олегом постель, где все белье помечено ее рукой инициалами О. и А. вместо казенных прачечных номеров…

Примерно через неделю позвонил Олег.

– Ты непредсказуемая женщина – я это всегда ощущал, и это мне чертовски нравилось. Но что в тебе столько мерзости и подлости, мне и в дурном сне не могло присниться

Аня опешила. Первой реакцией было – бросить трубку, но то, что говорил Олег, звучало дико, и он» спросила:

– Что случилось? Я не понимаю.

– Ты не понимаешь?! Какой цинизм! Хочешь, чтобы я рассказал тебе сам или лучше спросишь у своих друзей?

Аня молчала. Ее пронзила догадка – Дим Димыч начал действовать.

– Ты не простила мне случайной мимолетной глупости, которая никакого отношения не имела к моей любви к тебе, а сама…

– Врешь! – не выдержала Аня. – Ты всегда мне врал! Вы оба, с этой дрянью…

– Ты сама дрянь и сука! Мне стыдно, что ты была моей женой.

Он бросил трубку.

Аня кипела от бессильной злобы и ярости. Если бы Он был здесь, она наверное ударила бы его. Разве не по его вине она пошла на такой шаг! Разве не он унизил ее перед Ириной и перед всей студией…

Аня плюхнулась в кресло, закрыла глаза и подумала:

«Я сделала это… наверное, я действительно дрянь…»

Ордер на комнату в двухкомнатной квартире привезла ей Наташа.

Аня смотрела на бумажку и не решалась взять ее в руки.

– Ну что ты, мать, смотришь на ордер как на гремучую змею? Бери, владей! – Наташа обняла Аню и рассмеялась.

– Как ты смогла его получить?

– Господи, – пожала плечами Наташа, – не я, а Димыч. Ну, не совсем он, а кому-то поручил, кто там у них занимается жильем…

– Что они сделали с Олегом?

– С Олегом? Ты что? Что они могли сделать? Ему предоставили кучу вариантов для обмена, он мог выбирать. Фирма на своей машине возила его, чтобы он сам посмотрел несколько квартир. Он выбрал хорошую однокомнатную, вполне доволен.

– Да?

– Конечно! И не думай – все законно. А главное, у тебя соседка – божья старушка. Если она умрет, то по новому положению ты можешь претендовать на освободившуюся площадь, понимаешь? И у тебя будет отличная двухкомнатная квартира. Поехали прямо сейчас, посмотрим.

Старушка оказалась милейшим существом с детскими голубыми глазами, морщинистым лицом, редкими чистенькими седыми волосами и большими, натруженными руками с набухшими венами.

– Тетя Поля, – представилась старушка и первая протянула Ане руку, крепко пожала.

– Аня. Я уверена, что мы поладим.

Тетя Поля никак не отреагировала на слова Ани, только кивнула головой и перевела взгляд на Наташу, внимательно оглядела ее, не пропустив ни сверкающих бриллиантовых серег, ни обилия таких же дорогих колец.

Только на следующий день, когда привезли скудное имущество Ани, она немного разговорилась, а узнав, что Аня учительница и к тому же «разведенка», подобрела.