Текст книги "Итальянское каприччио, или Странности любви"

Там ее ждала телефонная трубка, вернее, англичанка с телефонной трубкой в руках, вовсю кокетничавшая с Олегом.

– Тебя, – проговорила она, с сожалением передавая ей трубку.

Учительская притихла. Олега дамская часть учителей любила, Анин развод категорически не одобряла, и потому его звонок всех заинтриговал. Олег кричал так, что вся учительская слышала все.

– Я вчера прилетел из Милана!

– Догадываюсь.

– Лена шлет тебе тысячи поцелуев.

– Переходи к делу, Олег, у меня урок через три минуты.

– Мне все утвердили, – зачастил он. – На создание сценария дали месяц. Без тебя я не справлюсь.

– У меня начало учебного года, надо…

– К черту надо! Идея твоя? Твоя. Кстати, в титрах так и будет написано: «По идее Анны Хотьковой». Ты просто обязана мне помочь. И в договоре предусмотрена оплата консультанта. Поверь, никакую твою учительскую зарплату и сравнить нельзя.

Прозвенел звонок.

– Олег, слышишь, звонок.

– У тебя сколько уроков?

– Шесть, – покорно ответила Аня.

– Я подскочу к концу занятий, и мы все решим!

Когда она положила трубку, то обнаружила, что никто из учителей, кроме старенькой математички, на уроки не ушел. Все смотрели на нее вопросительно. Заговорила англичанка:

– Ты, надеюсь, согласишься?

– На что?

– Как на что? Да он же всеми словами просит тебя вернуться к нему, неужели непонятно?

– Я лично поняла только, что он просит меня стать консультантом в его новом фильме.

Аня вошла в класс с улыбкой.

– Ребята, – обратилась она к классу, усаживаясь, – если вы пообещаете мне выучить программный материал по учебнику, – она подняла книжку и перелистнула три жалкие странички, – я расскажу вам… – она сделала паузу, придумывая, что же расскажет, – о Нижегородской ярмарке, о гастролях там частной оперы Саввы Мамонтова с молодым Федором Шаляпиным, о том, как он объяснился в любви своей будущей жене, балерине из Италии Иоле Торнаги.

– Конечно, обещаем! – закричал класс.

– Но я проверю на следующем уроке. А теперь слушайте..

…Когда после занятий они выходили из школы с Олегом, Аня услышала, как красавец из десятого «Б» довольно точно пел молодым баском:

Онегин, я клянусь на шпаге, Безумно я люблю Торнаги!

Именно так объяснился в любви Шаляпин, исполнявший партию Гремина в «Евгении Онегине», своей будущей жене и получил за это выговор от владельца оперы Мамонтова, хотя по воспоминаниям современников сам Мамонтов едва удерживался от смеха.

– Ты разбазариваешь сюжетные ходы фильма, – шутливо набросился Олег на Аню.

– Просто у меня хорошее настроение, – ответила она и подумала, что, видимо, причина кроется в нарастающем предвкушении интересной и увлекательной работы с материалами к фильму, а возможно, и в подсознательном ожидании какой-то радости, которая должна же наконец прийти на смену всем ее неприятностям.

Она вернулась домой около десяти. Ее ждало письмо от Лены, каким-то невероятным образом дошедшее за десять дней. Лена рассказывала о событиях, о которых уже сообщил ей Олег. Он все-таки вовлек ее в работу над переводом синопсиса, потом получилось так, что ей пришлось переводить на небольшом совещании по поводу фильма, потом появился оператор-англичанин, и Лена переводила уже и с русского, и с английского на итальянский и обратно, а когда понадобился перевод с французского, она легко справилась и с ним. Продюсер пришел в восторг и сказал, что будет работать только с этим переводчиком, тем более что синьора великолепно знакома с темой фильма.

Аня перечитала письмо еще раз, положила его на стопку книг о Шаляпине, перебрала пачку библиотечных карточек, приняла душ и легла спать.

День, такой яркий, насыщенный, светлый, завершился. Что ждет ее? Будут ли еще такие же дни или со дня на день кончится бабье лето, пойдут дожди и начнется тусклая, серая, промозглая московская жизнь от урока к уроку с редкими выходами в консерваторию или на историческое общество?..

Прошла неделя.

Позвонил отец и предложил пойти в Малый зал консерватории, и Аня, несмотря на крики и вопли Олега, что у них нет времени ни одного часа, согласилась – работа с Олегом очень утомляла, часто вспыхивали ссоры. В творчестве он был обидчив, как ребенок, написанное считал чуть ли не незыблемым, замечания встречал в штыки, одновременно требуя критики.

Несмотря на то что отчетный концерт проходил днем, Аня, зная консервативный вкус отца, принарядилась – благо в школе у нее оказался свободный день, и выглядела так, что и сама осталась довольна собой.

Они встретились с отцом у входа в Малый зал. Стояла хорошая погода – конец октября, бабье лето доживало свои последние дни. Народу собралось довольно много, большинство с цветами. Они поднялись по лестнице на третий этаж. Аня с грустью отметила, как тяжело дышит отец, и предложила прежде, чем войти в зал, посидеть несколько минут на диванчике, у окна, переждать начавшуюся одышку. Она рассказала о письме Лены и о работе с Олегом.

– Ты совершенно уверена, что у тебя к Олегу ничего?

– Совершенно, – с чистой совестью ответила Аня. – Мы друзья.

– Скажу по секрету, мама иногда вздыхает и надеется.

Они встали, взяли у дежурной, сидевшей за маленьким столиком у входа в зал, программку и направились к двенадцатому ряду, давно облюбованному ими.

– Взгляни, – показал отец Ане программку, – тот самый мальчик, которого мы слушали с тобой. Он заявлен во втором отделении.

В антракте они вышли в тесное фойе, а точнее, на лестничную площадку, не приспособленную для большого количества публики, зато украшенную белыми мраморными досками, где золотыми буквами были вписаны имена выпускников, окончивших с отличием консерваторию за все прошедшие годы. Спускаться вниз по лестнице не решились, чтобы не возобновилась одышка у отца. И вдруг краем глаза Аня увидела его. Он выходил из зала прямо к ним, сдержанно улыбаясь, такой же высокий, спокойный, как и там, в Турине. Сердце ухнуло громко-громко. Отец, словно услышав его, настороженно спросил:

– Что с тобой?

– Ничего, – ответила Аня и ухватилась за него, как маленькая девочка.

Незнакомец подошел, поклонился, спросил, опуская избитое «какая встреча!»:

– Вы меня помните?

– Конечно, – ответила Аня и подумала, что вот оно, подсознательное предчувствие и ожидание радости.

Отец поглядел на дочь – у нее нестерпимо сияли глаза и на губах застыла легкая улыбка.

– А это, насколько я могу судить по явному сходству, – продолжал незнакомец, – ваш отец?

– Да. Познакомьтесь, Андрей Иванович, мой папа, – и Аня улыбнулась невольной тавтологии. – А это…

– Владимир Игоревич, – закончил он и обратился к отцу: – Мы были с вашей дочерью на одном концерте в Турине.

– Но не познакомились, – продолжала Аня, глядя ему в глаза. – Так что, папа, представь меня, – шутливо добавила она.

– Моя дочь Анна.

– Очень приятно, – принял предложенную игру Владимир Игоревич.

Все время, пока они говорили, с ним здоровались проходившие мимо дамы, старушки, мужчины.

– Вы, видимо, здесь свой человек? – спросила Аня.

– До известной степени. Собственно говоря, я пришел послушать одного студента, – и он назвал фамилию, отмеченную в программке отцом. – Он был учеником моей жены.

– Я уже слышал его прежде, – сказал отец, – он производит великолепное впечатление. Почему он ушел от вашей жены?

– Она погибла в автокатастрофе, – просто ответил Владимир Игоревич.

– Простите бога ради, – смутился отец.

– Ничего. – Он замолк на мгновение. – Три года назад… Парень невероятно вырос, я слежу за ним.

– Вы тоже преподаете? – спросила Аля.

– Нет, я даже не музыкант. Когда-то таких, как я, называли меломан. Потом слово затаскалось.

– К сожалению, многие старые добрые слова меняют свою эмоциональную окраску под влиянием времени, – констатировал отец, стараясь увести разговор от больной темы.

– Привет, Володя! – раздался мужской голос. Владимир Игоревич оглянулся, извинился и обнял немолодого полного мужчину с рыхлым, безвольным лицом. Они расцеловались. Это был тот самый музыкант, в классе которого учился молодой скрипач.

Владимир Игоревич вернулся к ним.

– Это профессор, у которого моя жена работала ассистентом. Он не только блестящий скрипач, но и потрясающий педагог.

– Родственная душа, – улыбнулась Аня.

– Вы тоже педагог?

– Да, школьный… историк, – ответила Аня, и отец удивленно взглянул на нее, – обычно она не торопилась сообщать, что работает в школе. Как ее следует понимать? Уничижение паче гордости?

– Очень интересно, – заметил Владимир Игоревич. – Я должен извиниться, я прямо с работы, с заседания, и мне обещали привезти цветы. Спустимся на один пролет… А после концерта, если вы меня подождете несколько минут, пока я зайду за кулисы, поздравлю, я мог бы отвезти вас домой. – Он улыбнулся и торопливо добавил: – Надеюсь, вы не откажетесь? Отец взглянул вопросительно на Аню.

– Не откажусь, – ответила она.

Они спустились по лестнице на один пролет. Здесь стояли курильщики, и Аня уже хотела было предложить спуститься ниже, к площадке, ведущей к студенческому буфету, как вдруг увидела могучего парня в кожаной куртке с двумя букетами дорогих экзотических цветов. Он вручил их Владимиру Игоревичу, спросил, может ли он идти, и, получив разрешение, ушел.

– Я, наверное, дико выгляжу с такими букетищами? Вот что значит перепоручить деликатное дело выбора цветов.

– Человек руководствовался собственным вкусом, – сказала Аня. – Он ваш шофер?

– Нет, охранник из офиса.

Прозвенел звонок. Они поднялись в зал, и Владимир Игоревич, спросив позволения, сел рядом с ними, уложив букеты на соседнее пустующее кресло.

Остановив машину – не такую, как в Турине, но тоже с тонированными стеклами, Владимир Игоревич вышел, открыл дверцу, помог выйти Ане с отцом и спросил – не ее, а Андрея Ивановича:

– Вы часто бываете на дневных концертах?

– Да.

– Завидую… – Он достал визитную карточку и протянул Андрею Ивановичу. – Был бы рад продолжить знакомство.

Отец достал свою визитку, зачеркнул один телефон и протянул Владимиру Игоревичу.

– Не обращайте внимания на мой высокий титул, – с улыбкой заметил он, – я уже на пенсии. А телефон и адрес правильные.

– Я могу и вам позвонить по этому телефону? – спросил новый знакомый Ани.

– Я живу отдельно. – Она взяла визитку, попросила у отца ручку и приписала на обороте свой номер телефона.

– Так я вас тоже подвезу, – словно обрадовался Владимир Игоревич.

Аня согласно кивнула, хотя несколько минут назад собиралась зайти к родителям. В машине они всю недолгую дорогу молчали. Аня мучительно думала, о чем бы таком заговорить, чтобы не выглядеть ни глупо, ни навязчиво, но в голову ничего не лезло.

Молчал и Владимир Игоревич. Только у самого Аниного дома он сказал:

– Завтра в Большом зале интересный сонатный вечер…

– Да, я обратила внимание, – от смущения перебила его Аня. Она чувствовала, что последует за его словами.

– Вы разрешите вас пригласить? – излишне церемонно спросил Владимир Игоревич.

И Аня, подчинившись предложенному им тону, ответила совершенно по-дурацки:

– Я разрешаю.

– Я заеду за вами ровно в семь, – заверил он.

– Хорошо. Квартира пятьдесят два… – сказала Аня и зачем-то уточнила: – Коммунальная.

Дома она ругала себя последними словами и за то, что не могла двух фраз связать, и за совершенно идиотское «разрешаю», сказанное с таким высокомерием, что она не удивится, если завтра вдруг он позвонит, скажет, что не достал билетов или что у него срочное совещание, и исчезнет.

Из состояния самобичевания ее вывел телефонный звонок. Пришлось полчаса оправдываться перед Олегом за то, что и завтра она не сможет с ним работать, а он бушевал и все высчитывал оставшиеся ему дни до срока, когда по договоренности он должен отправить готовый сценарий с оказией Лене, чтобы она успела перевести, ведь и на перевод нужно немало времени, хотя Ленка молодец, работает как вол, в отличие от некоторых, которые норовят манкировать…

– Олег, не заставляй меня врать и выдумывать педсоветы или еще какие-то мероприятия. Завтра я иду в парикмахерскую, мне надоело ходить чумичкой с прической позапрошлого века, и вообще, женщина я или нет? Могу я уделить себе внимание?

Олег не очень уверенно ответил, что может, видимо, вспомнив, как и в прошлом иногда вдруг бросалась Аня к парикмахеру, пытаясь за несколько часов наверстать все то, чего не делала месяцами.

На следующий день, когда Владимир Игоревич позвонил в дверь, его встретила Аня – высокая от высоченных каблуков вечерних туфель, тоненькая, в чем-то темном, элегантно с нее свисающем, невероятно помолодевшая из-за короткой стрижки, с огромными подведенными встревоженными глазами, в которых, казалось, застыл вопрос: «Ну как я?»

Она сняла с вешалки новый итальянский плащ и перекинула его через руку:

– Я готова.

Вечером, когда она вернется, тетя Поля скажет ей: «Бесстыдница, ты бы солидного человека хучь на минутку в комнату пригласила. Никакого соображения у нынешних молодых нет…» В большом, почти до полу, старинном зеркале в нижнем фойе Большого зала консерватории Аня с трудом узнала себя, поправляя прическу, и от всей души поблагодарила Лену за то, что та настояла и заставила купить этот вечерний ансамбль-фантазию, сидевший на ней так, что она вдруг стала похожа на сошедшую с подиума манекенщицу, с той лишь разницей, что у нее были и грудь, и бедра, и все остальное, как у нормальной женщины.

Они поднялись вверх, в большое фойе.

– Поскольку мы в Москве, а не в Италии, я разрешаю вам сегодня кричать «браво» всем подряд – и мужчинам, и женщинам, – и Аня рассмеялась, не выдержав взятого вначале менторского тона.

– Признайтесь, вы так со своими учениками разговариваете?

– Нет, что вы, – весело ответила Аня, чувствуя, что лед сломался и нет уже ни натянутости, ни чопорности, ни неловкости в общении с этим малознакомым человеком. Она возвращалась в свое привычное состояние. – В школу я хожу в джинсах, вызывая ужас у завуча и директора, играю с учениками в волейбол, вожу своих балбесов на экскурсии. Недавно ездили в Кусково, а в прошлом году весной спускались в раскоп на Манежной площади. Нет, в школе я самый что ни на есть анфантерибль.

– А моей дочери не повезло: кроме напускной солидности, низкой культуры и весьма посредственного знания своего предмета их историчке нечем было похвастать.

– В каком классе ваша дочь? – спросила Аня.

– О, – с гордостью отозвался Владимир Игоревич, – она у меня просто молодчина, брава! После окончания школы выдержала конкурс и поступила в американский колледж. Когда погибла жена, я думал, она сорвется, не вынесет горя – сам в таком состоянии, что в утешители никак не годился. Но она выстояла… Я очень горжусь ею… У вас очень симпатичный отец, – без видимой связи с предыдущим заключил он.

«И мама тоже», – хотела добавить Аня, но подумала, что он может воспринять как навязывание знакомства с родителями, и опять на какое-то время замкнулась, задав себе провокационный вопрос: «А ты хотела бы?»

Пожалуй, впервые Аня слушала музыку и не могла, как теперь принято говорить, врубиться. Мешало присутствие Владимира Игоревича, хотя в Малом зале она этого совершенно не ощущала.

В антракте они вступили в магический круг фланирующих и раскланивающихся друг с другом пар, чего Аня терпеть не могла. Сегодня это особенно ее раздражало, потому что знакомые Владимира Игоревича, поздоровавшись с ним, оглядывали ее – женщины с оттенком недоумения, а мужчины оценивающе.

Аня ускорила шаг и повела своего спутника в правое боковое фойе, которое заканчивалось дверью, ведущей за кулисы. Подвела к большому портрету Листа.

– Я в этом году еще не здоровалась с ним, – объяснила она Владимиру Игоревичу.

– А за что ему такая привилегия?

– Понимаете, там, в зале, на стенах все в одной компании, смотрят друг на друга и на зрителей, и только он здесь один, в изгнании.

– Так ведь и в зале есть его портрет.

– Там он композитор, один из всех, а здесь – человек. Впрочем, возможно, это моя фантазия. Главное, что у нас с ним общая любовь к Балакиревской фортепьянной пьесе «Исламей». Почти все ученики Листа разучивали это произведение, он так хотел. Вот если бы я преподавала фортепиано, то наряду с обязательным Бахом ввела непременное исполнение «Исламея». А вообще я люблю романтиков.

Когда после концерта они вышли к машине, Владимир Игоревич на мгновение замялся, и Аня сразу же уловила это и сжалась, решив, что надоела человеку своей глупой дилетантской болтовней, и следующего похода в консерваторию уже не будет. Поэтому когда он неуверенно и после небольшой заминки пригласил ее поужинать, она от растерянности и неожиданности только кивнула и, садясь в машину, корила себя за то, что ее согласие выглядело так, словно она ждала приглашения и восприняла его как нечто само собой разумеющееся.

– Куда бы вы хотели? В Дом кино?

– Нет-нет, – слишком быстро, как ей показалось, ответила Аня. Дом кино – епархия Олега, не хватало только встретить его сейчас. – Может быть, накоротке куда-нибудь в бистро или в кафе?

– Вы представляете, как сейчас, в десять вечера, выглядят эти самые кафе? – спросил Владимир Игоревич. – Вы давно в них бывали?

– Только в студенческие годы.

– Вот то-то и оно. Тогда в Дом литераторов?

В ресторане Центрального дома литераторов, или просто ЦДЛ, Аня была с Олегом всего три раза и хорошо запомнила прекрасный старинный дубовый зал. В этот вечер он почти пустовал.

Прославленная в писательских воспоминаниях дубовая лестнице вела, как казалось из-за царившего на втором этаже полумрака, в никуда. Витражи слабо светились. В глубине зала кто-то негромко наигрывал на рояле, полуприкрытом дубовой лестницей. Слева была приторочена деревянная резная арка, стилизованная под общий вид зала, и тем не менее она откровенно выделялась среди всего великолепия.

– Типичный новодел, – сказала Аня, усаживаясь за стол. – Зачем надо все обязательно менять, что-то добавлять, приукрашивать – не понимаю. Это же безвкусица, к тому же старый дом Алсуфьева должен бы охраняться как исторический памятник.

– А вы консерватор, – сказал Владимир Игоревич.

– Я историк.

– И хотели бы законсервировать историю?

– Да, может быть, и законсервировать – в старинной архитектуре, в книгах и журналах, излагающих факты. Но не в выводах.

– Что же вы работаете в школе, а не в каком-нибудь научном институте или издательстве, к примеру?

– Хотела бы в издательстве, да так сложились обстоятельства. А сейчас уже не устроишься… даже не в издательстве, а в журнале… – Аня рассеянно пролистала меню и протянула его Владимиру Игоревичу. – Выберите сами на ваш вкус.

Он погрузился в изучение меню, а Аня смотрела на него и думала, что мужчины почему-то всегда очень серьезно относятся к процедуре заказа. Нет, красивым его назвать нельзя. Но внимание на себя он обращал сразу. И не только благодаря росту – здесь, в России, рост не был таким отличительным признаком, как в Италии, где мужчины в большинстве не очень высокие. Что-то привлекало в его лице, одновременно русском и вполне европейском, какая-то породистость, что ли. Интересно, кто он по образованию?

– Извините, мы отвлеклись, – сказал Владимир Игоревич, закончив заказывать ужин подошедшему официанту. – Вы говорили о журнале.

– Ах, да… Видите ли, в школу меня привели обстоятельства. На самом деле я хотела работать в журнале, таком… знаете, в котором читатель мог бы найти и научно-популярные статьи, и исторические гипотезы, смелые предположения, и исторические анекдоты, и конечно же исторические романы с продолжением, чтобы через интересное, увлекательное чтиво исподволь прививался вкус к истории. Но такого журнала, увы, нет. Вот я и занимаюсь преступной деятельностью – заражаю двух-трех из тридцати моих выпускников вирусом истории, и они идут в университеты, чтобы потом мыкаться на зарплате, а не становиться новыми русскими. Может быть, порчу им будущее своими увлекательными росказнями.

– Вы сказали «новые русские» с таким осуждением.

– Что вы, я считаю, что на нашем историческом этапе они необходимы. Со временем они станут старыми русскими. Вот вы, как мне кажется, уже старый русский.

– В каком смысле?

– У вас есть офис, видимо, солидное дело, но вы не ездите в казино и на тусовки, а ходите в консерваторию.

– Откуда вам известно, что я не бываю в казино? Вот провожу вас домой и поеду, – засмеялся он.

– Нет, нет, тут не обязательно знать, это чувствуется.

– Вы правы, и насчет консерватории ничего удивительного – я часто ходил с женой…

– Извините, я не хотела затрагивать больную тему, – смутилась Аня.

Он положил свою руку на руку Ани и сказал:

– Не извиняйтесь.

– А что вы заканчивали? – быстро спросила Аня, чтобы скрыть свое смятение, но руку не отняла.

– Угадайте.

– Университет? Экономический – не очень похоже. Математический. Программист? Нет.

Принесли холодные закуски.

– Гадайте, гадайте, – усмехнулся Владимир Игоревич, не обращая внимания на суетящегося официанта.

– Гуманитарий? Технолог? Нет, я пас.

– Я окончил театральный, точнее, ГИТИС.

– Актер?! – воскликнула Аня. – Нет, опять мимо.

– Театровед?

– О нет, это удел некрасивых интеллектуалок. В ГИТИСе есть факультет с ужасно нудным и длинным названием, который в просторечии именуется директорским. Но мы были всем понемногу: и актерами, и театроведами, и режиссерами, и рабочими сцены, пока учились. После окончания я стажировался в одном провинциальном театре у удивительно талантливого в своем деле директора. Его знал весь старый театральный мир как просто Славу. Старинный город, старинный театр, старый директор, и аншлаги из года в год! Просто гениальный директор. Я у него многому научился и хотя сейчас отошел от театральных дел, все же школа, которую я прошел в том театре, помогает мне до сих пор.

– А чем вы сейчас занимаетесь?

– Ох, Аня, лучше не спрашивайте. Всем: торговлей, строительством, посредничеством. Стараемся не влезать в дела, где есть опасность связаться с мафией.

– И удается?

– Да. Вы, наверное, заметили, что у меня нет телохранителей. Если мы сталкиваемся с намеком на мафию, сразу же уходим в сторону. Да и работаем мы в основном не за счет льгот, а на умении рассчитывать, предвидеть, анализировать.

– А почему вам это удается, когда у других вечные проблемы? – спросила Аня.

– Ну, положим, проблем и у нас хватает. Просто нам повезло, и мы собрали очень хорошие мозги.

– И они никуда не утекают? – улыбнулась Аня.

– Нет, что вы! Один попробовал и вернулся.

– Прежде были невозвращенцы, а этот, значит, возвращенец.

– Скажите, Аня, – неожиданно спросил Владимир Игоревич, – вот вы сейчас такая ясная, спокойная, раскованная, ироничная.

– Это плохо?

– Хорошо. Что с вами происходило в Турине?

– Было очень заметно? – смутилась Аня.

– Еще бы.

– Когда-нибудь расскажу.

– Когда-нибудь я вам напомню о вашем обещании. Зато с удивительной легкостью Аня рассказала ему о поездке к Лене, в Турин, о Лениной семье, о Роберто и о Франко. Пообещала в ближайшее время познакомить с Делей, удивительной художницей.

Они засиделись, перескакивая с одной темы на другую, и Аня ни разу не вспомнила, что ей завтра вставать в семь и у нее шесть уроков, и еще давно обещанный девятому классу поход в Коломенское, пока там еще не облетели золотые листья с деревьев…

Прощаясь у ее дома, Владимир Игоревич поцеловал ей руку.

С этого дня время полетело каким-то невероятным, диким галопом и казалось сплетенным из тягучих и взвинченных ожидании и стремительных встреч…

Олег повел себя глупо: обиделся, несколько дней не звонил, потом наговорил кучу несправедливых слов, требовал работы, а сам тратил драгоценное время на выяснение отношений.

В один из вечеров, когда Аня работала с Олегом, приехал без звонка Владимир Игоревич – выкроилась свободная минута и он хотел пригласить ее на прогулку.

– Познакомьтесь, мой бывший муж, – представила Аня Олега и чуть не фыркнула при мысли, что эта фраза уже становится привычной.

Олег буркнул:

– Олег Иванович, режиссер…

Владимир Игоревич тоже представился и сказал:

– Я слышал о вас много хорошего. О вас и о вашей совместной работе. Рад познакомиться.

Аня, пожалуй, впервые увидела растерявшегося Олега. Ей вспомнился Марио и его глупая, вспыхнувшая на пустом месте ревность. «О господи, спасибо тебе за нее, если бы не она, я, может быть, не познакомилась бы с ним…» – подумала про себя Аня, разглядывая двух интересных мужчин, столкнувшихся в ее крохотной комнатушке, отчего та сразу показалась еще меньше.

Несколько дней до позднего вечера Аня вкалывала с Олегом. Они наконец вышли на финал. Олегу особенно важна была Анина помощь в описании премьерного спектакля в Ла Скала с участием Шаляпина.

Владимир Игоревич не звонил, и Аня даже забеспокоилась. Когда Олег, усталый, но довольный, уехал с ворохом исписанных, правленых-переправленных листов, чтобы утром помчаться к машинистке, она взглянула на часы – уже половина двенадцатого. Поздно, Владимир Игоревич уже не позвонит… И тут же раздался звонок.

– Аня? – услышала она его голос. – Я не очень поздно? Хотя что за глупый вопрос, конечно же поздно, но вы, наверное, долго работали…

– Мы уже все завершили! – выпалила Аня радостно.

– Поздравляю. А я засиделся у ваших родителей. Мы очень подружились с вашим отцом и с мамой. Они вам кланяются. Я подумал, поглядев в окно, а не прокатиться ли нам по первому снегу к Университету, не взглянуть ли на ночную Москву?

– Конечно! – воскликнула Аня. – Жду!

Они стояли у парапета на Воробьевых горах и смотрели на Москву. Справа высилась громада трамплина для прыжков на лыжах, слева убегало шоссе к заповедной зоне когда-то правительственных вилл. Интересно, кто теперь там живет?

– Вы знаете, Аня, я тоже не терял времени даром, пока вы работали с Олегом Ивановичем.

– Да? – отозвалась она, разглядывая огромную снежинку на своей перчатке.

– Я основал журнал.

– С вами не соскучишься. Какой?

– Исторический. И даже придумал название. Хотел посоветоваться с вами, но вы были так заняты, а для получения разрешения нужно и название. Словом, «Клио».

– Гениально! – искренне восхитилась Аня.

– Арендовал помещение, заключил договор с типографией в Финляндии, с транспортниками, с реализаторами, короче – все подготовил. Нет только одного…

– Чего же?

– Главного редактора, который бы сам набирал штат, – сказал Владимир Игоревич задумчиво. – Вернее, он есть, но нет его согласия.

– Почему? Он что – идиот? Такая возможность создать новый журнал… – горячо заговорила Аня и вдруг остановилась, потому что по улыбке Владимира Игоревича все поняла, и закончила внезапно осевшим голосом: – Об этом можно только мечтать…

– Значит, вы согласны?

– И вы еще спрашиваете! – Аня импульсивно обняла его и чмокнула в щеку, но сразу же, испугавшись своего поступка, отступила на шаг, а Владимир Игоревич сделал вид, что ничего не произошло. – Конечно! – воскликнула она и сникла. – Но ведь нужно согласовать мою кандидатуру, чтобы утвердили, я даже не кандидат наук, у меня так мало печатных работ.

– Все же совковость сидит в нас удивительно крепко, – засмеялся Владимир Игоревич.

– Я сказала глупость?

– Совковость, – уточнил он. – Журнал мой, я назначаю вас – вот и все утверждение. Вы набираете штат.

– Но ведь нужны безумные деньги, и еще неизвестно, будет ли журнал рентабельным, да еще печать в Финляндии, – вдруг «задним числом» засомневалась Аня.

– Ничего, я подобрал хорошего коммерческого директора.

– Кого?

– Вашего покорного слугу. У меня есть уже опыт: наша фирма финансирует один провинциальный театр, детский дом, художественное училище. Вот теперь журнал.

– Клио, – прошептала Аня, – Клио… А можно главным художником будет Деля?

– Я же сказал – штат набираете вы. Но вы даже не спросили, где будет располагаться редакция.

– Ах, какое это имеет значение.

– А я бы хотел показать вам очаровательный особняк в старой части Москвы.

– Прямо сейчас?

– Можно прямо сейчас. И они пошли к машине.

Деля уже собиралась выйти из дому, когда позвонила из Турина Лена.

– Как ты? – спросила Лена и сразу же затараторила: – Слушай, что там с Анькой? Я две недели не могу дозвониться. Олег прислал экспресс-почтой сценарий, я хотела сказать, что они молодцы, поздравить, а дозвониться не могу.

– Анька влюбилась, – констатировала Деля.

– Что-о? – На том конце провода воцарилась тишина. – Уж не рецидив ли с Олегом?

– Все наоборот. Олег сам не может дозвониться ей. Анька пропадает целыми днями, по телефону несет восторженную ахинею и вообще.

– Кто же он?

– Я его не видела. Вроде новый русский, но не такой, как Дим Димыч, а настоящий. Понимаешь, вот штрих к его портрету: все новые русские дарят своим дамам бриллианты, а он подарил Ане журнал.

В Турине опять замолчали.

– Я знаю об этом только потому, – продолжала Деля, – что Анька забегала ко мне на полчаса и предложила должность главного художника. Ты можешь себе представить? Журнал исторический, называется «Клио», она главный редактор… Ты что-нибудь понимаешь?

– Ну а кроме журнала?

– Кроме журнала пока ничего. Анька даже рассказывать не желает. Говорит, что ничего не хочет загадывать, задумывать, анализировать. Несется по течению, как на байдарке без весла, и утверждает, что счастлива и ей ничего не нужно.

– Господи, только бы не наделала глупостей, – проворчала Лена. – А где она его нашла?

– Как я поняла из ее отрывочных восклицаний, на концерте и, между прочим, в Турине.

– Что?! – охнула Лена и мгновенно догадалась: – То-то она вернулась в тот вечер слегка сама не своя. Значит, тот брюнет с проседью.

– Так ты его знаешь? – удивилась Деля.

– Да нет же, нет! Это была случайная встреча. Не понимаю, как он ее отыскал в Москве.

– Не знаю. Ладно, подождем, пока все прояснится, – рассудительно сказала Деля.

– Делюшенька, целую тебя, Аньку встретишь – отругай, скажи, что она последний поросенок, что подруги так не поступают. Я вас всех люблю! И все же – вива Италия! – Лена повесила трубку.

Деля долго сидела в задумчивости, пытаясь ответить себе на вопрос – может ли когда-нибудь случиться так, что Аня позвонит Ленке и скажет: «А знаешь, наша Деля влюбилась!» Успокоится ли в ней тупая боль, угнездившаяся в сердце после смерти Платона?

– Завтра в Большом зале концерт симфонического оркестра. Совершенно новый коллектив, их дебют. Там в ряду вторых скрипок сидит один из любимых учеников моей жены. Не занимайте, пожалуйста, вечер, – попросил Владимир Игоревич, провожая Аню домой.

– Я думаю, придет много ваших общих знакомых. – Аня подыскивала слова. – Насколько уместно мое присутствие?

– Анечка, за три года после страшной гибели моей Тани не было ни одной женщины, с которой я счел бы уместным появляться среди наших друзей. А сегодня я прошу вас пойти со мной, потому что очень этого хочу. Друзья поймут все правильно, на то они и друзья.