Текст книги "Мэтр и Мария"

– Пятнадцать тысяч.

Глаз снова забегал, а второй наоборот сфокусировался на Ларисе.

– Это за час?

– Ну что вы, у нас бюджет небольшой. За всю съемку.

– Это не годится. Нам платили двадцать тысяч в час за телерепортаж. А вы – кино. Я согласен уступить. Пятнадцать тысяч в час и работайте.

– Но это семьдесят пять тысяч!

– Ничего другого предложить не могу.

– Но послушайте, такой сюжет пойдет на пользу церкви…

– Не уверен, перед эпизодом вы можете поставить сцену с проститутками, а после него – оргию наркоманов. Извините – семьдесят пять тысяч.

И в этот момент к торгующимся в храме подошел высокий худой мужчина с тонзурой и с большущей сумкой в руке. Он извинился, что прервал разговор, представился:

– Валентин. Это моя подруга Иллахат.

За ним стояла симпатичная девушка восточной внешности. Валентин обратился к Пияновой:

– Лариса, дальнейший разговор бесполезен. Падре ни за что не уступит – такая у него черта характера. Я вам советую съездить в храм в Ковенском переулке, там для ваших целей интерьер даже более подходящий. Единственный храм в Петербурге, в который не попадали фашистские бомбы и снаряды, сохранился в целости со времени постройки. Найдете изумительно доброго и простого настоятеля. Скажете, от меня. И за пятнадцать тысяч снимете эпизод.

– А как Вас…

– Валентин. Святой Валентин.

Пиянова поблагодарила и поспешно ушла. Глаза священника сфокусировались на странном посетителе.

– Вы кто такой?

– Не бойтесь, не из Ватикана. Но я к вам с миссией от Всемирного церковного совета.

– Римско-католическая церковь не признает его.

– Не может быть! Признавать можно только то, что уже имеется. Речь идет о совете всех конфессий и верований. Его еще только предстоит создать. Я тут принес кое-что для этого, пойдемте.

Валентин и его девица нагло направились к алтарю и стали вываливать из сумки всякие книги и манускрипты. Странноватые глаза священника полезли на лоб.

– Что вы делаете?! Это же православная Библия! Это же свитки иудейской религии!.

– А что вы имеете против иудаизма? Бог один?

– Один.

– И для католиков и для православных?

– Да.

Валентин перестал доставать литературу из своей бездонной сумки.

– Тогда почему ополчились друг на друга? Почему Папа римский с православным патриархом не встретятся, не договорятся об объединении, не проведут, например, совместный молебен? Разве они молятся разным Богам? Почему не позовут наиглавнейшего имама на этот молебен? Объединяйтесь, а не воюйте. А чтобы вы не позабыли о единстве бога, я вам кроме книг еще подарю изображения Будды, Шивы, Мохаммеда и изображения святых других религий.

Опять этот ненормальный стал доставать из сумки большущие иконы, совсем не католические.

– Прекратите сейчас же! Я полицию позову.

– Разве я нарушаю порядок? Я принес вам дары. Вот католическая икона.

Взглянув на «подарочек» падре скосил оба глаза. Изображенный на картине человек, похожий на канонического Иисуса Христа, стоял на ступенях синагоги рядом с женщиной, держа ее за руку.

– Какое кощунство! – возмутился священник.

– С какой стати? Женитьба Иисуса и Марии – разве это кощунство? Иллахат, а что плохого в свадьбе Христа?

Девушка, раскладывавшая литературу, грациозно выпрямилась. Взглянув на нее, падре чуть не потерял сознание. То, что пронеслось в его голове, не отмолить до конца жизни. Самое невинное – «До чего же она хороша!».

Нежный певучий голос поведал, что отношения мужчины и женщины вечны и непорочны. Даже у Бога есть жена, Ашера. А к Иисусу женщины просто липли.

– И вы, падре, еще мужчина в соку. Вот создадим всемирную церковь, вам позволят жениться. Я, к примеру, вам подойду?

Обморок. Закрылись на время совсем окосевшие глаза праведного священнослужителя.

Глава 18
Вавилонская башня

В пятом павильоне Ленфильма, превращенном в привычные для Элохима и Ашеры покои, эта пара сейчас расположилась на древнеримских ложах возле стола с яствами и обсуждала посещение этой планеты.

– Ты в первый раз в Санкт-Петербурге, и мне приятно, что ты веселишься, моя дорогая.

– Забавно ты тут все устроил, здесь интересная жизнь. Расскажи еще о Земле.

– Население этой планеты не знают, что зарождение жизни здесь произошло без вмешательства моего. Мы схватились тогда с нечистым из-за самой далекой галактики, и я сюда опоздал на какие-то тысячелетия. Посмотрел, а тут такое разнообразие, что и сам бы придумать не смог! Эти все виды, подвиды растений, животных – не чудо ли? Я пролистнул обратно века, посмотрел, как все сделалось. Оказалось – борьба за существование, сохранение видов, так все устроила. Под руководством генов. Сначала на планете завелась органика, назовем это, бульон. Появились простейшие организмы. Допустим, конфигурацию из трех кирпичиков-молекул ген хочет размножить по своему образу и подобию. Для этого нужен материал, то есть атомы, молекулы. Ген, а это некое сущее, копирует схему «три кирпича друг на друге». Кирпич – это молекула. Пока свободного материала хватало, все конфигурации кирпичей размножались. Но время настало – и закончился свободный материал. А размножиться хочется! Что делать? Надо красть.

Ген «кирпича друг на друге», улучив момент, отрывает материал от конфигурации «кирпич горизонтально один за одним». Потом ворует еще у кого-то, потом отрывают часть от него – понеслось! При копировании конфигураций сбои пошли небольшие, а это значит, что разновидностей обезьян, наверное, сотни. Минус один кирпич – макака, плюс кирпич – орангутанг. Гены жадные вовсю старались уберегать свои особи. Чтобы «кирпичик» не отняли – прибегали к совершенствованию. Одни зарывались под землю, другие поглубже в море ныряли, а самые изощренные на сушу выбрались. Кто придумал глаза, кто завел мимикрию, кто-то крылья. Я, когда это все просмотрел, принял прием на вооружение.

– Выходит, воровство на Земле основано еще на молекулярном уровне?

Элохим рассмеялся:

– Ах, женщины, какие поразительные выводы они могут делать из историй космического масштаба! Зато этот оазис разнообразия жизни и страстей здешних существ развлекает многие миры. Только на Земле придумываются причудливые сюжеты, которые захватывают читателей и зрителей во всей Бесконечности.

– А любовь здесь кто придумал? Или тоже сами? – иронично спросила Ашера. – При такой-то борьбе этих генов.

Элохим улыбнулся, замешкался с ответом:

– Представь себе, Ашера, догадались сами!

– А это время не совпало с твоим предшествующим пребыванием здесь? – снова лукаво спросила.

– Совпало. Именно совпало, – рассмеялся Элохим. – Меня заинтересовали события в одном жарком азиатском городе. Была там история с одним пареньком. Он придумал, что все люди на планете равны и должны любить друг друга. Оставалось только слегка его поддержать. Тогда же объявился рогатый в тех же местах, прознал об угрозе, исходящей от этого добряка. И попытался смутить его. Куда там! Проповедь любви не просто победить. Так здесь появилось христианство. А потом еще магометанство на той же основе. И секты всякие миролюбивые. На Земле было бы еще интереснее, если бы супостат не вмешался. Расплодил он множество религий разных и верований, и стравил на этой почве между собой племена и народы. Сколько ученых погубили всякие богословы! Давно бы летали люди Земли по галактикам, общались с другими жителями Вселенной. Мне противно когда взывают: «Именем Бога, именем Аллаха!» – и режут кому-то головы. Разве я им приказывал сделать это?

– Ты спас того паренька, придумавшего здесь любовь?

– Разве я сказал, что его хотели убить?

– Если такая борьба, – обязательно. По твоей логике – гены требуют убивать других, чтобы самим размножаться. Кстати, на стадионе я не заметила особой любви, – рассмеялась Ашера, вспомнив избиения зрителями друг друга ради добывания денег.

– Потому, что трудная у них жизнь, суровая. Богатые богатеют, бедные беднеют. Гаврила тут пошутил «Пролетарии всех стран… пролетают». Но разве без любви можно построить такой прекрасный город?

– Я его еще не рассмотрела, как следует.

– Предлагаю полюбоваться Санкт-Петербургом с высоты, – предложил Елагин. – Разглядим, во что они его превращают.

Поглощавший до этого со стола виноград, гранаты и скушавший вилок капусты Алилуй отреагировал быстрее всех:

– Создатель, нет ничего проще, давайте построим то, что они еще тут обсуждают. Охта-центр. Это такой кинжал-небоскреб.

– Покажите, – приказал Элохим.

Гаврила стал елозить в воздухе руками, посылать пассы, пародируя экстрасенсов и веселя этим публику, а тут были еще Валентин и Иллахат.

В пространстве павильона образовался макет – высокая башня, стоящая на желтой земле и она пронзала облака. Только ее вершина оставалась недостроенной.

– Вот! – отошел Гаврила от своего шедевра архитектуры.

Алилуй на всех четырех ногах обежал виртуальное строение, остановился, сделал тупую морду.

– Я это уже где-то видел.

Елагин посмотрел на башню, улыбнулся:

– Можно без клоунады?

– Что не так? – виртуозно, как ему казалось, обернулся к нему Гаврила. – О Боже! Виноват, это не тот проект. Этот мы запускали еще до замысла «Гильгамеш». Или после? Простите, ошибся, номер проекта тот же, только дата создания значительно занижена.

И пробасил: «На многия лета!»

– И географически тоже промахнулся, – заметил Алилуй. – То – Месопотамия, а тут – Московия.

– Да, Эйфелева башня в Санкт-Петербурге – куда ни шло, но Вавилонская – это слишком, – посмеялся Элохим.

– Это слишком, – поддакнул Алилуй и тоном нудного учителя начал лекцию для Ашеры.

– По местной легенде такую башню люди Земли хотели построить, чтобы достичь неба, до самого Бога. Но Бог смешал языки строителей и они не смогли завершить задуманное.

– Какие энциклопедические знания! – огрызнулся Гаврила.

Елагин щелкнул пальцами, Вавилонская башня пропала.

– Вы повторяетесь, Создатель, мне кажется, что разрушить в разные века две гигантских Вавилонских башни – это перебор.

Гаврила снова заводил своими пальцами по воздуху, изображая на своем лице сосредоточенность и усилие, и в павильоне стало создаваться другое строение. Оно обосновалось теперь не в Азии, а на берегу Невы в районе Охты.

Высоченный небоскреб походил то ли на стеклянную свечку, то ли на ее пламя, то ли на торчащий из земли клинок.

– Это что еще такое? – спросил Елагин, отведя взгляд от Гаврилиной голограммы и устремив его в стену, за которой где-то там протекала Нева.

– Ой, прости Господи! Забыл отключить синхронизацию.

– Строишь параллельно макету настоящий небоскреб?

И правда, на берегу Невы из земли довольно быстро вырастало высоченное здание.

– Ну да. 396 метров красоты неописуемой. А зачем тратить время зря? У нас его и так немного осталось, в смысле пребывания в этом городе, чтобы не выбиться из графика. Проектируем здесь, строим там, одновременно. Прием Демиурга, если не ошибаюсь.

Элохим согласился:

– Давай посмотрим, что это за новая башня и откроем это безобразие для избранных. Пусть полюбуются, чего хотели натворить.

Это затмевало все предыдущие происшествия, случившиеся за пару прошедших дней. Отдельные личности стали замечать быстрый рост невиданного здания на берегу Невы на огороженном участке, числящемся за Газпромом. Это были те, кто получил пригласительные билеты на открытие Охта-центра, по поводу строительства которого перессорились горожане. Часть из них, а это, в основном, чиновничья верхушка, поддерживала идею, а часть, в основном, просвещенная и гордая интеллигенция, категорически не хотела, чтобы на них плевали свысока. Билеты поступили во все приемные Смольного, во дворец на Исаакиевской площади, где собираются народные избранники, на Суворовскую площадь, где руководство области, и в другие госучреждения. Именные приглашения приносили курьеры прямо на рабочие места чиновников, вручали руководителям конфессий, крупнейшим бизнесменам, лоббировавшим строительство газпромовской башни и прочим причастным к безобразию лицам. Даже в Москве принесли билет в Совет Федерации.

Получив красочную бумажку с изображением небоскреба и надписью «Пригласительный», счастливчики или смеялись, или осуждали неуместную шутку, некоторые тут же рвали билеты, видя в них подвох ретроградов-градозащитников.

В приемную Комитета по строительству, что в здании на набережной Мойки, тоже принесли пригласительный, который лег на стол ярого сторонника строительства башни, исполняющего обязанности Председателя Комитета Богдасара Мирзоевича Сортарова. «Открытие высочайшего на Северо-Западе здания! Охта-центру быть! Приглашаем на открытие сегодня в 19.00 часов».

Богдасара Мирзоевича разъярил сам факт того, что заведомая подначка попала в его кабинет. Эти негодяи, противники проекта, подсунули ему слишком сильный раздражитель. Покрасневший от негодования Сортаров не поленился выйти в приемную для разноса. Его не сдержало даже присутствие нескольких посетителей, ожидающих приема. Секретарь привскочила даже, когда ее начальник громким голосом, да еще с перекошенным лицом, стал распекать:

– Наташа, ты просматриваешь почту? Изволь отсеивать всякий спам. Вот это – спам!

Сортаров взмахнул пригласительным, порвал его и с силой шмякнул в мусорную корзину.

– Следи в оба!

Может, он еще хотел сказать что-то погорячее, но в кабинете зазвонил прямой телефон губернатора, тут же раздался звонок другого телефона, потом третьего. Зазвонили все, какие были. Сортаров бросился к главной трубке.

– Богдасар Мирзоевич, срочно в Смольный, на совещание в малый зал, – сообщили из приемной губернатора. – Срочно. Все вас уже ждут.

«Дел по горло!», – хотел бы ответить Сортаров, в голове которого сидела одна мысль по имени стадион. Но пришлось ехать.

В бывшем штабе большевистской революции на подходе к залу заседаний встретился полковник Шкирятов.

– Ну, как вам это чудо? – спросил он.

– Вы о чем?

– Я про башню Газпрома.

Богдасар Мирзоевич выразительно пожал плечами, мол, что вы имеете ввиду?

– Как, вы этого еще не видели?

– Кого?

– Не кого, а что. Строительство небоскреба. Вы брали в руки пригласительный на открытие?

– Да. И – в мусорку.

– А зря. Пойдемте, покажу.

– Совещание. Опоздаем, – отверг приглашение очень дисциплинированный Сортаров.

– Ради такого зрелища можно и опоздать.

Шкирятов подвел Сортарова к окну, выходящему на Неву. Тут бы и атеист перекрестился. Такого быть не могло. На противоположном берегу торчало нечто. Гигантское здание, совсем не свойственное городу Растрелли, Кваренги, Воронихина… Завинченная свеча из стекла и металла? Или огонь свечи? А больше – сосуля, выросшая сталагмитом из прибрежной земли.

– А что? – заговорил Шкирятов. – Эйфелеву башню в Париже тоже воспринимали, как нечто инородное. Мопассан любил обедать в ресторане башни, объясняя это тем, что только отсюда не видно это уродство от Эйфеля.

– Каких высот достигает технический прогресс! Это что, голограмма?

– Из-за голограмм срочные совещания не собирают. Это непонятно что. Но оно реально построено. И видят его только те, кто получил пригласительный билет. Обычные граждане замечают только синий забор вокруг объекта строительства.

– Как это можно не видеть? Вот же оно.

– Да, необъяснимо.

На совещании ничего примечательного не произошло. Обычный разнос. Никто ни за что не отвечает. Под носом у администрации невесть кто что-то строит, сносит, уплотняет и извещает об этот постфактум. Вот и теперь – нет еще даже решения о строительстве небоскреба, а его уже возвели! Строительное лобби совсем ни во что не ставит власть. Захватывает участки, сносит заповедные рощи, плюет на архитектуру всего города, лишь бы воткнуть свое здание в землю Санкт-Петербурга. Уже и так ни пройти, ни проехать.

– А вы представьте себе, что завтра выйдут на бессрочный протест? Вы только посмотрите на это величие! Люди еле-еле выживают, а на Охте гуляют по полной. Главное, кто-то за это получил откаты! – говорил спикер. – И мы ничего об этом не знаем.

В зале многие улыбнулись – такое глубокое сожаление прозвучало в последней фразе спикера.

– Я требую срочно узнать, кто рассылает эти приглашения. Это абсурд, что делает это не администрация города. Где у нас МВД, ФСБ?

Люди в погонах вставали, уверенно говорили, что работают, ищут, стараются.

– А результат? Кто выезжал на стройку, что там происходит?

– Строят.

– Кто?

– Разные люди. Строители говорят на разных языках и наречиях. Такой гомон стоит! Но при этом, все друг друга понимают. Молдаванин кричит по своему, а ему отвечают по-турецки и всем там заправляет красавица восточной внешности, говорящая на русском. А как шустро работают! Нам бы таких.

Спикером тихо и проникновенно было сказано:

– Небоскреб за сутки не строится. Кто поспорит?

Присутствовавшие сидели тихо. У особо трусливых наступал анабиоз. А и вправду? Тут не обошлось без неограниченных денежных вливаний. А кто влил? Ясно, кто-то большой. Из Америки кто? Из Москвы?

После никчемного совещания Сортаров вернулся к себе на Мойку, стремительно ворвался в свою приемную и, не обращая внимания на посетителей и секретаря, стал рыться в мусорной корзине. Отыскав все кусочки порванного им приглашения на эпохальное событие, молча прошел в свой кабинет. Там он их аккуратно склеил.

Робко постучав, вошла Наташа.

– Богдасар Мирзоевич, можно я уйду? Очень плохо себя чувствую.

– Ступай. Ты из-за моего замечания?

– У меня появились галлюцинации. Вижу то, чего нет.

– Например? – смутно догадываясь, все же спросил начальник.

– Небоскреб мерещится из окна.

Сортаров подбежал к окну. Теперь уже и с Мойки виден строящийся Охта-центр.

– Не расстраивайся, я тоже его вижу. Это пройдет. Или все станут видеть башню или никто.

– Ой, как хорошо! А то думала, с ума схожу. Я сфотографировала небоскреб, а его нет на снимке. В видоискателе есть, а на снимке нету!

Не одна Наташа испугалась, что у нее галлюцинации. В этот день с такими проблемами в разные клиники обратились десятки людей. Особо впечатлительные поступили в больницу Скворцова-Степанова, на Пряжку и другие психоневрологические заведения. Все они утверждают, что видят Газпром-башню. Причем с разных концов города. Она и над Невским возвышается, и с Васильевского острова видна, как будто рядом, откуда ни глянь – эта доминанта города притягивает взгляд и все строения вокруг принижены. Уже и Адмиралтейская игла убогой кажется, и Исаакиевский собор совсем не внушительный, и шпиль Петропавловки с его ангелом совсем невысок. Не на что любоваться – бесчестное строительство американского символа высоты в Санкт-Петербурге сгубило городские виды.

– Кол всадили в наш город!

– Это восклицательный знак на века – чтобы мы были бдительными, чтобы не допускали подобного.

– Свечку зажгли над городом, отпевать его будем.

Так утверждали в приемных покоях больниц видящие небоскреб над Невой.

– Я голосовал за проект! Вот оно мне наказание – я в психушке.

Все эти люди так или иначе прикасались к пригласительным билетам. И те, кому они предназначались, и те, кто их передавал. Из случайных преобладали уборщицы и те несчастные, кто вынужден ковыряться в мусорных баках. Немало билетов было порвано и выброшено. Иные обладатели пускали пригласительный свой по рукам – посмотрите на лжеприглашение. И «прикасаемые» попадали в клиники пачками.

Те, кто выбросили или порвали свои билеты, горько потом сожалели. Мероприятие было реальным. К вечеру обладатели пригласительных уже не видели ограждения вокруг пятна застройки. Аллеи, парковки, фонтаны, всякие вспомогательные здания окружали небоскреб. Все для богатых. А жители Охты прокляли тот вечер, потому что легковой транспорт высокого класса все прибывал и прибывал в одну точку – к огороженному месту строительства. Все проезды были забиты дорогущими машинами. Они с набережной поворачивали направо и непостижимым образом въезжали прямо в синий забор, как будто в ворота, и скрывались за ним. Автобусы и маршрутки долго простаивали в пробках.

А гости мероприятия, припарковавшись, выходя из машин, задирали головы, восхищались невидалью такой на невских берегах.

А женщины возмущались неожиданностью открытия здания – ни прически было не сделать, ни новое платье купить.

А цветов! Они сыпались откуда-то сверху на автомобили прибывающих.

А радушие! Повсюду бегали парни в шелковых костюмах, предлагали помощь в парковке и во всем остальном.

С самого верхнего этажа небоскреба за прибытием гостей наблюдал создатель сооружения. На обзорной площадке, стояло известное уже ленфильмовское кресло Ирода.

В нем опять восседал Елагин. Рядом стояла Ашера. А перед ними на перилах балкона очень рискованно сидел Гаврила, свесив ноги наружу, где пропасть под ним в 360 метров. Он докладывал:

– Разрастается город, совсем не такой, как в прежнее посещение, Создатель.

– А мне видится, что он разрастается как-то вовнутрь, чего быть не должно. Вот скажи, Гаврила, если бы ты сконструировал город, полностью, с домами, скверами и площадями, а потом его бы построили, ты был бы доволен, как Демиург?

– Да, Создатель.

– А если бы много лет спустя стали между твоих строений возводить другие здания, не предусмотренные твоим планом? Ты был бы доволен?

– Нет, Создатель. Это варварство. Построенный по проекту город – это ансамбль. В нем не должно быть места для изменений. Теперь тут говорят не место, а пятно. Пятно застройки. Пятно! Цинично, да? У них, в России, достаточно земли, где можно строить. Не Венеция, вроде.

– Да, бессовестно это. А покажи-ка Гаврила, во что превратится город, если мы не вмешаемся?

– Может, ну его? Зачем расстраиваться перед Страшным судом?

– Покажи, не ленись.

Гаврила одним взглядом стал распределять в пространстве новый город, вместо того, что сейчас находился под ним. Четко расчерченный архитекторами прежних времен Санкт-Петербург стал меняться. Появились изломы, провалы в перспективах, новые высотки сплошь закрыли строения Росси, Воронихина, Монферрана и всех тех, кто сделал этот город величественным и достойным. Что Сена в Париже в сравненьи с Невой? Мала. И в улицах в Питере больший простор. И Рим не сравнится с блистательным Санкт-Петербургом – итальянцы же строили, но не на клочках земли, а с размахом. А что сталось с наикрасивейшим городом? Скученность разномастных домов и заставленность автомашинами. Рассмотрев такое будущее города, Елагин рассмеялся.

– Вот, натворят, так натворят, эти люди! Чем они там дышат? Чем? Они же вдыхают выдохи других и выхлопы машин. Человек, я всегда знал, ко всему приспособится, но не до такой же степени!

Елагин похохатывал, осматривая город будущего:

– А какая была красота! Какой покой был в Летнем саду! Гаврила, а как они могли продать Летний сад под застройку?

– Беззастенчиво. Свирепое рыло капитализма не видит истории, видит барыш.

– Не рассуждай, как это было?

Гаврила слез с опасных перил, мановением рук организовал экран, экспонирующий какие-то чертежи и тексты.

– Вот технические обоснования, архитектурный проект, заключения разных экспертных организаций. А главное – вот, вот, и вот.

На последних словах Гаврила показал транзакции сумм, перечисленных тем, кто продал Летний сад под строительство.

– Сукины дети! – расстроился Элохим. – Как можно портить город, страну, Вселенную, в которых ты живешь?

– Так те, кто тут все испоганит, и не собирались здесь жить. Они будут жить там, где подобная перестройка города не позволительна. Они уедут в Англию. Они уедут даже на хрен, были бы деньги, отнятые у России.

– А любовь к родной земле? В России всегда было принято любить свою Родину.

– Вот так могут измениться эти люди, если не вмешаться. Вам решать.

Элохим задумался, а Гаврила отпросился:

– Пойду, помогу нашим секьюрити. Господин Шкирятов что-то нехорошее против нас замыслил.

Гости все прибывали. Высший свет блистательного Санкт-Петербурга вливался в башню на берегу Невы. И москвичи успели прилететь. Как и туда попали приглашения так быстро? У нас умеют прогибаться.

Эти холлы, эти лифты, эта услужливость обученного персонала – все настраивало гостей на праздничное настроение. Всех, входящих в высотку, встречала троица – выдающийся телом мужчина в православной рясе, худющий джентльмен в коричневой хламиде и с выбритой макушкой, красивая восточная девушка в камуфляже, а еще, что всем нравилось, милый ослик, изумлявший публику тем, что отвечал на глупые вопросы прямой речью. Они все разом приветствовали входящих, дарили женщинам цветы, а мужикам вручали бутылки виски или водки.

Скоростные лифты поднимали людей на самый верхний этаж, где многие почувствовали себя птицами, но у большинства поначалу тряслись коленки. Гости оказывалась на площади, ограниченной прозрачными стенами, и такими же полом и потолком, что позволяло видеть внизу весь город в деталях. Необыкновенная оптика панорамных окон реагировала на желания гостей. Если кто-то хотел найти свой дом вдалеке, получал возможность рассмотреть его, как на ладони. Крики восторга то и дело оглашали зал, когда прибывали кабинки лифтов с новыми гостями.

Фуршетные столы призывали к себе, желая наполнить желудки уставших за день чиновников разных ведомств, военных, правоохранителей, всех казенных людей, сидящих на общественных харчах. Играет три оркестра, а каждый человек слышит свой, какой кому понравился.

– Я парю в воздухе! – раздавались голоса подвыпивших дам.

– Да здравствует Газпром! – провозглашались тосты.

Когда гости освоились и закусили изрядно, свет стал приглушаться, постепенно весь этаж погрузился в темноту, отчего город внизу стал виден, как макет, стоящий прямо у ног собравшейся публики.

– Господа! Я рад вас приветствовать на презентации вашего города. Но города, который предполагается в будущем. Это Санкт-Петербург, через столетие, примерно.

Гости обернулись к центру зала, который освещался одиноким лучом света. Там на возвышении стояло кресло, в котором сидел статный мужчина, а рядом находилась красивая женщина.

– Разрешите представиться, Елагин, а это моя жена Шура. Сегодня я буду вашим экскурсоводом по истории города, начиная с его зарождения и до отдаленного будущего.

Елагин! Это тот самый… Да, стадион… Многие догадывались, что он будет здесь. А некоторые очень надеялись на встречу с ним. Особенно полковник Шкирятов. Как раз сейчас он, раздосадованный, вошел в лифт небоскреба, чтобы подняться наверх. «Тупые солдафоны! – ругался он вслух, – они не видят очевидное, вот оно, здание, а они, как слепые котята».

Дело в том, что Дмитрий Антонович вызвал взвод спецназа в штатском на случай появления Елагина на открытии небоскреба, чтобы, значит, задержать его, и по душам поговорить. Только здание их не впустило! Во первых, эти странные стражники на входе, а во вторых, специалисты по ликвидациям, похищениям, рукопашке смотрели на него, как на придурка. Они же не видели ни здания, ни секьюрити. В который раз Шкирятов пускал по рукам бойцов свой пригласительный билет, но они никак не прозревали.

– Вы и осла не видите? – удивлялся Шкирятов, указывая на видимого ему Алилуя.

Спецназовцы растерянно улыбались, полагая, что их или разыгрывают, или это какой-то новый тренинг.

– Дмитрий Антонович, входите, мероприятие уже начинается. Мы запираем двери до его окончания, – милым голосом пригласила девушка в камуфляже из местной охраны, обратившись по имени-отчеству, чем удивила разгневанного полковника.

– Ослы толстокожие… Придется действовать самому.

Шкирятов решительно зашагал к лифтам, оставив снаружи здания взвод серьезных парней в полном недоумении. Они-то видели, как он прошел по стройплощадке, причем невероятно как – через глубокие траншеи с торчащей из земли арматурой, будто по паркету. И исчез, как фантом.

– Ослы, – продолжал ругаться полковник в лифте, который стремительно поднимался ввысь.

Шкирятов посмотрел под ноги, которые у него тут же подкосились. Сквозь стеклянный пол он увидел под собой пропасть, на дне которой что-то происходило. Это «что-то» внезапно приблизилось. Преисподняя! Большие котлы висят над кострами, в них грешники варятся и вопят от боли и страха. А вокруг ходят рогатые твари с трезубцами и кое-где хлопцы с «трызубамы» и в вышиванках.

– Боже! – завопил от ужаса полковник.

Лифт остановился, Шкирятов вывалился из него с серебристой прядью в волосах. В кромешной тьме он видел только высвеченное прожектором кресло, подозрительно напоминающее то самое, ленфильмовское, что уже сыграло свою роль на чудом достроенном стадионе. Трон стоял к нему спинкой, поэтому сидящий на нем не был виден. Но полковник был уверен – там расположился правонарушитель Елагин. Вот и голос его звучит:

– Посмотрите, как начинался город на Неве. Вам ничего пока не видно? Конечно, тогда его прообраз освещался лишь свечами да кострами. Гаврила, сделай что-нибудь.

За стеклами стал виден заснеженный, совсем небольшой городок, зато с величественными зданиями, гранитными набережными, широкими улицами и проспектами. Гости разглядели Невский, который упирался… в лес. Примерно в том месте, где сейчас находится городская администрация. И там по пороше гуляла псовая охота.

…Мчатся всадники, в рог трубят, улюлюкают. Кто в военном мундире, кто в толстом кафтане, кто в шубе, скачут за борзыми, а борзые за зайцем. Вот, настигли собаки ушастого, придавили к земле. Резко останавливают охотники лошадей. А наездник один из седла вылетает и прямо в сугроб головой! Он барахтается, брыкается торчащими из снега ногами, чем рассмешил высокого седока в треуголке, с усатой большой головой, а за ним и компанию всю.

– Лошадь поймайте, достаньте его из сугроба! – распорядился царь Петр. – Ох, насмешил нас изрядно!

– Борода не отпала?

Снова Петр рассмеялся. Это шут Балакирев сморозил про бороду. А свалившийся с лошади, и впрямь, в отличие от всех остальных, был с окладистой и седой бородой, что стало видно, когда его поставили на ноги.

Царю принесли отловленного зайца.

– Ну и все. Возвращаемся во дворец. Не лежит душа моя к охоте. Нечего время терять на пустяки. Если бы боярин в сугроб не свалился, не о чем было бы вспомнить.

Петр развернул коня и поскакал к Невскому проспекту.

Какие интересные панорамные окна! Они, как волшебные, приближают происходящее на земле так близко, что кажется, будто сам участвуешь в сценах. А Санкт-Петербург на глазах разрастается, хорошеет.

– Обратите внимание, господа, на Смольный собор, на это архитектурное чудо. В ансамбле этом не хватает пятиярусной колокольни высотой 140 метров. Гаврила, изобрази.

Смольный укрупнился, приблизился к гостям и предстал таким, каким был задуман Франческо Бартоломео Растрелли. Перед собором выросла изумительной красоты колокольня, самый низ которой служил триумфальной аркой – парадным входом в монастырский ансамбль, второй ярус был надвратной церковью, а в трех остальных развешены колокола. На самой верхотуре – башенка с круглыми окнами и все сооружение венчала головка с крестом.