Текст книги "Мэтр и Мария"

Глава 20
Крест животворящий

К удивлению Марии, казавшийся с виду тяжеленным, крест весил, как самый обычный нательный. От этого она еще больше разволновалась, вспомнила предупреждение своей домработницы Наташи – в Питере творится что-то невероятное. Эти похороны, мгновенное путешествие к Мертвому морю, оживающая скульптура ангела на Петропавловке, странный монах, невесомый массивный крест. Что-то должно произойти этим вечером, ночью. Что бы это ни было – оно связано с Мэтром. И это обнадеживало, окрыляло, заставляло томительно ждать, когда же заиграет орган или прокричит муэдзин.

Мария быстрым шагом отправилась на Ленфильм, прибежала в гримерку, готовая поделиться распирающими ее ожиданиями, плюхнулась в кресло. На втором кресле сидел молодой актер Устьюгов, над которым колдовала Надюха.

– Нагулялась? Что с тобой?

Гример приостановила работу над образом Устьюгова.

– Ты вся красная.

– Кислород, – отмахнулась Мария, тоже увидев себя в зеркале какой-то пунцовой.

Надька, стерва, рассмеялась, и при этом симпотном парне выдала:

– Вот, доделаю молодого человека, допытаюсь, кто этот кислород. Ты бы позвонила. Режиссер рвет и мечет, все про тебя спрашивает.

– Мог бы и сам позвонить.

– Так звонил. Все звонили.

– Да? – Мария вынула из сумочки телефон. – Я о нем совсем забыла.

Тридцать три пропущенных звонка!

– Но телефон не мог же забыться. Звонил, наверно, верещал. Но у тебя же – кислород! – прыснула смехом Надька.

В другое время это могло бы огорчить Марию, но не сегодня. Кто бы ни звонил – абсолютно все равно. У нее сейчас заветный крест на груди. И она от него ждет сигнала. Остальное…

Тут в гримерку ввалился режиссер Макс Камбузинский. Увидев вызванную на пробы столичную актрису, он с претензией выпалил:

– Маша! Я Вас весь день ищу. Рискуете остаться без роли.

Гримерное кресло – вращающееся. И Мария развернулась всем корпусом к Максу.

– А Вы рискуете остаться без актрисы.

Камбузинский, только что хотевший поставить на место зазвездившуюся даму, посмотрел на нее с изумлением и как-то простодушно заявил:

– А Вы и так не подходите на эту роль, Маша. Мне искренне жаль, я так надеялся, что вы ее сыграете.

– Мне по фигу! – рассмеялась Мария.

Режиссер взял под локоть Смирнову, вывел в коридор:

– Надя, нашей героине тридцать лет.

– Так и Маше тридцать.

– Так что же ты сделала ее такой юной?

– Ничего я с ней еще не делала!

– Ты посмотри не нее, двадцать пять – максимум. Марию придется старить до тридцатника.

Смирнова вернулась в гримерную.

– Маш, ты чего? – только и промолвила Надюша, убедившись, что актриса и в самом деле изменилась.

Сама Мария пока не ощущала в себе перемен. Перед нею было чистое зеркало с подсветкой. Пригляделась. Все мы остаемся внутренне молодыми и даже детьми, пока не увидим свое отражение в зеркале или стекле витрины. Но не наоборот же!

– А ты помолодела, подруга, – ахнула Надюха. – Ай да кислород!

Красавчик Устьюгов тоже заинтересованно смотрел на женщину, которая стала еще более привлекательной. Режиссер Макс Камбузинский сказал, что взгреет кастинг-директора, которая не разбирается в возрасте.

– Извините, Маша, что зря вызвали Вас издалека. Ну, правда, не будете же вы играть 30-летнюю старуху?

Теперь и сама актриса заметила перемены в себе. Ни одной морщинки.

– Не буду, – ответила она восторженно. – Я догадалась. Вот что крест животворящий делает!

Режиссер увел Устьюгова на пробы и женщины остались в гримерной одни. Смирнова уселась на второе кресло, почему-то попрыгала на нем.

– Прошло, наконец. Второй день какие-то колики в животе. Замотало. А сейчас – будто и не было боли. Ну, рассказывай, как это ты… Помолодела, что ли. Не будь я сама гримером, сказала бы, что над твоим омоложением хорошенько поработали мои коллеги.

Мария, уставясь в зеркало, наблюдала за изменениями во внешности. А они происходили, да такие, что глазам не верилось. В начале года проколола уши, так было надо для роли. Проколы исчезли!

– Надь, ты на сегодня закончила?

– Этот актер был крайним. А что?

– Не уходи, хорошо? Я тревожусь.

– Разве ты не уезжаешь сегодня в свою Москву?

– Не знаю.

– Подруга, что-то неладное с тобой происходит. То есть ладное, судя по внешности.

Мария развернула Надюху к зеркалу:

– Ты на себя посмотри.

Надя явственно увидела в зеркале, как морщинки возле ее глаз будто растягиваются и пропадают.

– Молодею! – радостно завопила Надюха. – Что это? Вот почему и колики прошли… Ну-ка рассказывай, пока мы в грудничков не превратились.

– Не могу пока. Потом все расскажу.

О, как трудно держать язык за зубами! Знать такое и не рассказать – выше всяких женских сил. На всем Ленфильме стали уже гасить общий свет, а Мария и Надежда все говорили и говорили, сидя перед зеркалами, озаренные специальным светом. И молодели на глазах.

– Ты уже, как будто выпускница.

– А ты, наверно, уже девственница!

Обе хохотали в голос. И тут крест на теле Марии пробудился.

– Он дрожит. Как телефон на виброзвонке, – переполошилась Мария.

Потом раздался рингтон – гулкий колокольный звон, потом зазвучал голос муэдзина: «Ягуу, я хак, ля илляхи иллягуу я хак…».

– Мне надо бежать на открытое пространство, во двор. Раздетой.

– Я с тобой!

– Это опасно.

– Что со мной, молодой, станется?! – бесшабашно воскликнула Надя.

Девушки помчались по коридору, срывая с себя одежду. Чуть не сшибли Устьюгова, возвращавшегося с кинопроб в гримерную.

– А как насчет разгрима?.. – только и успел сказать.

Отметив обнаженность дам, он последовал за ними, выбежал во двор и остолбенел. Две красивых девичьих фигуры обрели серебристые крылья. Устьюгов близко к ним подошел, говоря:

– Во, дают мастера костюма и грима, – настоящие ангельши!

А серьезные девушки, взмахнув крылами, вознеслись над студией. Одна, отчаянно кувыркаясь, унеслась куда-то в сторону, пытаясь справиться с управлением собственным телом. Другая действовала более умело, поднялась ввысь и закружила над Ленфильмом. Тут актер ошеломленно почувствовал, что между лопаток кожа вспучивается, рубашка сзади порвалась, и за спиною что-то захлопало. Устьюгов тоже обрел крылья! Он никуда лететь не собирался, но и не волен был решать – крылья сами подняли его и понесли.

– Куда вы тащите меня? Не надо! Мне скоро на самолет… Во Владивосток…

Испуг его понятен. Он не знал про крест Валентина и историю Марии и Мэтра. И взмыл над городом, рискуя упасть, разбиться.

Глава 21
Окрыленная

Каждый взмах крылами – как глубокий вдох и выдох. Марии показалось, что она вот так летала с детства. Как хорошо быть птицей! Облетела здание Ленфильма, заглядывая в окна, что еще светились. Где-то шили, чистили, стирали костюмеры, где-то проходили пробы и гримеры «рисовали» лица приглашенным артистам, в каком-то кабинете Макс Камбузинский распекал кастинг-директора Сашу Калабаеву:

– Выставила меня в идиотском виде! Я вызываю из Москвы известную актрису на пробы, а она совсем, понимаешь, совсем-совсем, другая. Выходит, я не знаю, кто мне нужен в главной роли. А если креативный продюсер, узнает? А Наталья Васильевна узнает, потому, что Машин агент ей накапает.

Калабаева возмутилась:

– Маша – это точное попадание в роль! Вот ее актуальные фотографии.

– Я тоже так думал. Но она теперь совсем иначе выглядит, значительно моложе! И ты должна была это знать!

– Знать, что женщина может быть моложе? Это ты про грим или про фантастику?

И тут в окно на третьем этаже постучали. Макс и Саша обернулись. Обнаженная красавица лукаво смотрела на них из заоконного пространства. Макс в запале сказал:

– Вот видишь, разве ей дашь тридцать лет?

И застыл в недоумении. Калабаева, пользуясь моментом, быстренько захлопнула альбом с актуальными фотографиями артистов и выскользнула из кабинета. Сделав взмах крылом, Мария стала невидимой и оставила пустым окно, в которое еще долго смотрел обалдевший режиссер-постановщик.

Крылатую женщину привлек шум со двора, она увидела, что на выходе из ленфильмовской «кишки» толпится народ, что там курят подвыпившие люди, преимущественно одетые в черное.

– Панихида по Розгиру! – догадалась Мария. – Среди них должен быть тот, кто не дал продолжения сериалу, кто зарубил заявку Мэтра. Ну и где он?

Высокий мужчина, которого монах назвал Арсеном Автократовым, выделялся в группе курящих. Мария, как истребитель, ринулась вниз, схватила его за шкирку и вырвала из толпы. Подвыпившие мужики заметили внезапное исчезновение сотоварища, но как это случилось, не поняли. А Мария с наслаждением проволокла туловище Арсена сквозь ветви деревьев ленфильмовского сквера, отчего с него свалились кипа и очки, а штаны промокли. Автократов на время лишился чувств. Очнулся он через минуту висящим, как распятие, над колоннами фасада Ленфильма. Перед ним парил ангел в женском обличии, он спрашивал:

– Почему не дал хода сериалу Мэтра, сволочь?

Арсен, преодолевая страх, ответил:

– Сверху приказали.

С Каменноостровского проспекта раздались испуганные крики, призывы вызвать спасателей. Люди бежали к Ленфильму, видя распятого на его фасаде человека.

– Не верю. У нас свободная страна.

– Зуб даю, – убеждал Арсен.

– Еще встретимся, – предупредила Мария. – Если не покажешь сериал.

Она поднялась выше над студией, замерла на какой-то в высоте, чуть шевеля крыльями, любуясь величественным городом. Потом словно поплыла к Неве, к похожему на нее существу с крыльями – к ангелу на шпиле Петропавловки.

– Привет! – прокричала она.

И ангел ей ответил ангельской улыбкой. Или почудилось? Мария встала рядом с ним на шаре, обозревая ночной город. Невероятное зрелище – окрыленный позолоченный юноша и девушка с серебристыми крылами на Петропавловском шпиле.

– А почему это, ангелы все – мужики? – посетила Марию шальная мысль. – А вот и нет. Смотрите.

Мария сошла со шпиля, спланировала к невской воде, ласточкой прошмыгнула под Троицким мостом и взмыла вверх над Летним садом.

– Прямо, как Чкалов! – рассмеялась она, видя под собой аллеи, по которым когда-то гулял Пушкин.

Перепорхнув Лебяжью канавку, Мария поднялась под крышу здания института Культуры на Кутузовской набережной, в котором, как она знала, когда-то учился Мэтр, присела на пыльный подоконник, заглянула в окно. В учебной аудитории с серыми театральными кулисами стояла выгородка сцены из купеческой жизни. Стоял большущий стол и самовар на нем. Вокруг него сидели люди в старинных сюртуках и платьях, пили чай с блюдец, вприкуску с кусковым сахаром. Выделялись за столом парнишка с поседевшей бородой и молодуха в гриме, будто старая она. И студент возник в школьной дореволюционной форме, подпоясанный ремнем со сверкающей бляхой. «Будто бы старик» встал из-за стола, обнял крепко «будто бы сына-ученика», потом решительно отстранил и повелел:

– Езжай! Помогать буду.

При этих словах левый ус и часть бороды на лице его отклеились. Эх, неопытность! Это умение для артиста – пить воду-чай с наклеенной растительностью на лице. Клей имеет способность размачиваться. Актер попытался исправить это дело, придержать… Но раздалась команда «Стоп!». Из темноты возникла фигура взрослого мужчины, очевидно, препода.

– С ума сойти! Лентяи! Мне говорили, что ты грим прогуливал, вот – результат. На лицо, в прямом смысле. Усы надо уметь носить! А если на спектакле вот такое же случится? Позор. Вот мастодонты! В нашем деле надо знать все. От органики поведения до органики клея для бороды.

Студент, игравший старика, оправдывался:

– Так непривычно с блюдца пить, вода за бороду затекает.

Режиссер аж ногами затопал от негодования:

– Так! С сегодняшнего дня до самой премьеры будешь пить и есть только из блюдец, да так, чтобы ни капли на подбородок не попало. Понятно?

Участники сцены с трудом сдерживали распиравшее их веселье.

– А ты почему раскололся? – налетел режиссер на «школьника». – Где у тебя профессия? Если с партнером неладно – надо помочь. Развернул бы его спиной к зрителю, припал бы к груди, типа «Спасибо, папаша». Ванюшин тогда смог бы поправить усы свои. А ты что? Ржать вы все мастаки. Мастодонты! Перекур. Через десять минут на площадку. И чтобы собранными были!

Молодые актеры повалили из аудитории, а тот, кто играл Ванюшина и «школьник», юркнули за кулисы, подошли к окну, за которым сидела Мария. Они открыли форточку, закурили. Если бы у Марии не было крыльев, она бы упала и разбилась. Так сильно она вздрогнула от неожиданности, ибо во внешности «школьника» четко проступили черты юного Мэтра. И голос его же, еще молодой, и его интонации.

– Мастер Поздеев окончательно перехватил у Кустова его знаменитое «Мастодонты!», – посмеивался юный Мэтр.

– Так ученик же. Проклятый чай. На премьере надо налить в самовар сладкого портвейна, чтобы борода только прилипала, а не отклеивалась, – играющий роль Ванюшина не сильно переживал накачку преподавателя. – Смотри, как Нева поднялась. Наводнение.

– Жуть, – «молодой Мэтр» почему-то заволновался. – Ты представь, затопит город на фиг? Вон там, через реку, тюрьма, Кресты. Мы еще сможем выбраться, а запертые зэки – нет.

– Ну, у тебя и мысли перед премьерой!

Ребята выбросили окурки, закрыли форточку.

«Кресты»! Почему она, Мария, до сих пор не там? Не там, где томится Мэтр? Вспорхнув с подоконника, женщина-ангел мощно замахала крыльями, понеслась к Литейному мосту. За ним уже виден следственный изолятор. Невидимая, она не боялась, что охрана начнет стрелять, подлетала к окошкам с решетками, заглядывала, повисала, как большая белая летучая мышь, искала Мэтра. И нашла!

Он лежал на спине неподвижно, на шконке, глядя на верхний лежак. Мэтр пошевелился, когда Мария прильнула к грязной решетке перед окном. Спит? Не спит? Ей закричать бы, разбудить… Живой. Это главное, что живой. Крылья выросли у нее только потому, что надо было его отыскать. Она нашла своего Мэтра. Но кто избавит его из заточения?

Внезапно снова ожил крест! Значит, нужно было лететь к тому, кто ее окрылил. Крест давал ориентиры – институт, тюрьма, теперь – киностудия. Что-то должно случиться такое, что поможет освободиться возлюбленному.

Подлетая к пятому павильону Ленфильма, Мария увидела, что на пандусе голая Надюха скандалит с каким-то здоровенным попом. А рядом стоит невозмутимый Устьюгов с крыльями за спиной. И ишак, все норовящий лягнуть гримершу с артистом.

– Давайте приглашения! – требовал копытный.

«Надя себя в обиду не даст», – возгордилась за подругу Мария.

И, приземлившись, встала между нею и попом. Разительные перемены произошли в поведении персонажей.

Святоша стал галантным, а осел почтительно склонил голову.

– Божественная Мария! Наконец-то. Эти кавалер и дама с Вами? Нет проблем! Алилуй, помоги снять крылья и проводи гостей.

– Меня зовут Гаврилой, – представился монах. – Не путайте с Валентином. Он тоже здесь. Прошу, входите.

Глава 22
Запах ладана

Мария вошла в широкую дверь павильона, в котором пахло ладаном. Похоже, его воскуривали повсюду, но дыма не было видно. Что это за место? Она понимала, что ее привели в огромный ленфильмовский павильон, но с порога начинался самый настоящий лес. Он такой же, как в Таиланде, где Мэтр снимал свой знаменитый сериал, и она играла в нем переводчицу. Стало жарко. Зеленые кущи и белый очень мелкий песок. Она вспомнила, как плавала в океане и однажды заметила, что рыбы объедают поверхность кораллов, а потом выпускают из себя белые струи – песок. Его-то, мельчайший и чистый, и выносит, потом волнами на берег. Измельченный рыбами песок.

Ее вели по тропинке и всякие экзотические звери к ней подходили. Единороги и динозавры показались ей не столь удивительными, как длинный и толстый белый питон, свисающий с дерева и держащий во рту большое сочное яблоко. Он будто бы дарил это яблоко женщине, и Мария протянула руку за ним. Но ползающее по дереву земноводное раскрыло пасть, само проглотило яблоко и, подмигнув левым глазом, слилось с окружающим зеленым миром. В тот же момент из-за дерева вышел обнаженный прекрасный юноша, взял Марию за руку и дальше повел. Ее прежние провожатые куда-то подевались. Неожиданно кончился лес, зной усилился, Мария ощутила голод и жажду. Ее голова закружилась, но юноша, оказавшийся снова Гаврилой, плеснул ей в лицо ледяною водой.

– Я не Адам, – пояснил он. – Но почему вы так привязаны к этим змеюкам? Каждый раз все Марии после встречи с питоном и яблоком то падают в обморок, то впадают в транс.

Гаврила повел ее по пустыне. И пустыня эта была красной. Не песчаной, а каменистой. И Мария видела море слева от себя, и горы справа.

– Что это за место? – спросила она.

– Павильон Ленфильма, – хохотнул Гаврила.

– А в моем видении?

– Кумран. Это у Мертвого моря. Израиль.

– Мы в Израиле?

– Можно и так сказать. Но пока это Мертвое море Ленфильма.

– Да уж, мертвое, – согласилась Мария.

Через двадцать минут Мария попросила отдохнуть, села на песок, а Гаврила стал ходить вокруг нее, напевая:

 
«А Мадонна шла по Иудее,
Оскользаясь на размокшей глине,
Обдирая платье о терновник,
Шла она и думала о Сыне,
И о страшных горестях сыновних,
Аве, Мария!»
 

Изнемогающая от жажды Мария спросила:

– И где же эта глина размокшая? Одни камни!

Где вода?

– Вода будет, странница ты наша. Пойдем.

И вода была вскоре. Ее встречали, как царицу Савскую или, как Клеопатру. На берегу самого соленого моря стоял роскошный шатер. Семь самых красивых девушек прошлого проводили Марию к ложе под пологом. Семь самых красивых девушек из семи последних веков растерли ее тело благовониями. И даже ослик, стоявший у ног, стал растирать ее пятки своим губчатым носом. Посмотрев туда, Мария узнала в нем Алилуя.

И понесли потом Марию на руках к воде. Кристаллы соли, в которых разными цветами улыбалось солнце, безоблачное небо, берег Иордании вдалеке, легкое покачивание… Мария лежала на волнах и не тонула. Вода выталкивала тело, не давала погружаться.

– Вот в чем секрет хождения Иисуса по волнам! – догадалась Мария.

И только она подумала так, как провалилась до самого дна и прямо из Мертвого моря переместилась в изумительный храм. Там шли процессии армян и греков, русских и коптов… Католиков и православных. И все клерикалы там ссорились, как ссорятся в храме Гроба Господня. Потом в мечети с золотым куполом оказалась Мария, как раз в тот момент, когда сунниты и шииты столкнулись в смертельной схватке, а в следующем храме непонятной веры приносили в жертву живых людей какому-то Богу…

Гаврила не говорил ни слова, давая возможность Марии самой впечатлиться и лютой враждебностью, и необъятной любовью друг к другу людей разных верований. И вот, вышли они на плато в какой-то высокогорной стране, где открывался вид на Весь Мир. Куда бы ни посмотрела Мария, она узнавала континенты и страны, если ей хотелось разглядеть что-то нужное, оно волшебным образом приближалось, давая рассмотреть себя в подробностях, как если бы на обыкновенном планшетнике она увеличивала и уменьшала изображения. Мария разглядела Россию, Москву, свой дом. Вот ее комната и муж ее говорит с какими-то людьми в форменной одежде:

– Она исчезла, не оставив даже записки.

– Вы были с ней в ссоре? – спрашивал оперуполномоченный.

– Мы не ссорились никогда, – правдиво отвечал муж. – Месяц прошел, а от нее ни звонка, ни письма, ни строчки в соцсетях.

– Не волнуйтесь, найдется, женщины, они такие…

– Понимаете, из этого особняка уже пропадала одна хозяйка, году в 37-м прошлого века. Ушла из дома и не вернулась.

– Ну, сейчас не 37-й год, найдется.

И ничего не шевельнулось в груди Марии, заглянувшей в приоткрытое будущее, как будто там был не ее мирок, не ее судьба. Она припомнила, что раньше ей изредка снились эти картины, на которых виделась вся мощь планеты, она летала вместе с ураганами, неслась по водам с цунами, стояла на руинах городов после землетрясений и обломках цивилизаций после кровавейших войн.

– Вот оно, что, – изумилась она. – Это все жило в моей крови.

– Вы теперь понимаете к кому мы идем? – заботливо спросил Гаврила. – Не испугаетесь?

– Конечно, испугаюсь. Все должны его бояться. Это даже в поговорках есть – побойся Бога!

– И правильно боятся. Сегодня он – судия. А судей все боятся. Ибо творят они правосудие, – конец своей фразы он пропел басом.

– А я ему, зачем нужна? Обыкновенная женщина, к тому же актриса. Попы, то есть вы, нас не любите, мягко скажем.

– Какие глупости! Разве что неучи и фанатики в рясах вас хотят извести. А святоши умные – безвредны, даже помогают таким, как вы. А почему Вы нужны Ему, сейчас расскажу. Присядем.

Теперь они находились в неосвещенном съемочном павильоне. В сумраке Мария нащупала под собой что-то мягкое и теплое, на что ее усаживал спутник. В руках Гаврилы возгорелась лампадка, стало видно его серьезное лицо.

– Скоро здесь состоится очередной Страшный суд, – начал он говорить, как о чем-то совершенно обыденном.

Хорошо, что Мария не столь была набожна. А то упала бы в обморок. Скоро – Страшный суд!

– Так это называется у вас. На самом деле он совсем не страшный. Сами увидите.

Она увидит Страшный суд!

– Там все как в жизни – тела уничтожаются, а души вместе с мыслями, которые человек произвел за жизнь свою, взвешиваются и отправляются или в Преисподнюю, где копится все худшее, или в так называемый Рай, где копится лучшее. У них там, заметьте, никакой смолы кипящей, а у нас – никаких кущей. Вот и все. Ничего страшного. Теперь о вас. Господа нашего когда-то на Земле впечатлила забавная история юноши, родившегося, якобы, от непорочного зачатия. Мать его звали Марией. Ни в каких других мирах никто бы до такого не додумался и верить бы не стал, что можно зачать непорочно. Родившийся мальчик подрос, и представляете, назвался сыном Бога. Опять Господь впечатлился, – какая мощь фантазии! Вы знаете о ком я. С тех пор свершает Суд Господь, а на судейском кресле восседает кто?

– Кто? – тревожно спросила Мария.

– Женщина царской крови, способная родить от непорочного зачатья. И звать ее должны Марией. Вот на Вас все и сошлось.

– Это я царской крови?

– Мне ли не знать? Разве ты сама не чувствовала этого с детства? Ты из потомства сбежавших когда-то в Египет Иосифа и Марии. У Иисуса была семья, были дети, и были дети у его сестер и братьев.

– Я от семени Иисуса?

– В тебе течет та кровь, через которую Создатель в любой момент может проникнуть в ваш мир и оценить, что в нем происходит. Твоя кровь – как передающая антенна. А иначе, как ему знать, что свершается в громадных мирах? Не задумывалась, почему королевскую, царскую, аристократическую кровь, у вас называют голубой? А почему эфир голубой? В тебе есть царская кровь, гены, как здесь принято называть маленьких повелителей всего сущего. Эффективные гены. Ты избрана.

Пока они беседовали в полутьме, к ним по полу приблизилась полоска белого, будто лунного света. Она протянулась слева из приоткрытых дверей.

– Пора к Нему, – Гаврила взял Марию за руку.

Они поднялись. Мария готовилась ощутить всю торжественность предстоящего, но услышала:

– Ну, наконец-то он закончил свои лекции, – раздалось откуда-то снизу. – Использовали меня как какой-нибудь диван. Тут их полно, диванов, зачем садиться на меня? Как тяжко быть ослом!

Мария погладила поднявшегося Алилуя, который, как оказалось, подставил свою спину для посиделок Гаврилы.

– Спасибо, ты самый мягкий изо всего, на чем я сидела.

Алилуй галопом помчался к приоткрытой двери, распахнул ее настежь и заорал на весь павильон:

– Она меня оценила!

Гаврила, бережно поддерживая под руку, ввел Марию через этот дверной проем в… неизвестно что. Не в храм и не в собор, а в необъятный мир. Мария вскрикнула, когда шагнула за порог и не увидела там пола. Под ее необутой ногой – звездная бездна. И впереди, и сверху и по бокам – бесконечность.

– Верьте мне, – Гаврила очень сильно сжал ее руку. – Вперед!

Она знала, на что шла. И шагнула. В космическом пространстве все оказалось так же, как и в оставленном только что павильоне. Твердый пол, сила тяжести. Слева, стоя в шеренгу, ее приветствовали Валентин, Алилуй, Гаврила, Иллахат. А ей навстречу шли Элохим и Ашера.

– Здравствуй, – сильный и статный мужчина протянул к ней обе руки.

Мария замешкалась – как ей быть, целовать, пожимать эти руки?

– Никаких ритуалов, будь свободна.

Элохим взял ее руки в свои:

– Вот и встретились. Ты на свою праматерь похожа.

Ашера привлекла Марию к себе:

– Привет тебе, Мария. И не робей. Мужчины так неуклюжи, даже не подготовили тебя. Будь я в твоей ипостаси, еще подумала бы, шагать в эту бездну или нет.

Мария заворожено смотрела вокруг. Не небеса, а вся Вселенная над ней, под ней, вокруг нее, она повсюду – бесконечность, а Мария, будто подвешенная в ней, не падает, не улетает.

– Да, это непостижимая бесконечность. Это понятие мучит всех живущих во всех мирах. Можете сформулировать, что такое бесконечность? – спросил Элохим.

Может ли она вообще с Ним говорить? Ведь что такое есть она и Кто сейчас перед нею?

Валентин в ухо жарко зашептал:

– Дура, вспомни о сидящем в Крестах и ответствуй.

И она осмелилась ответить:

– Да, Элохим. Бесконечность ожиданий и ошибок, любви и расставаний и все в короткой нашей жизни есть бесконечность. Но в пространстве… Увы… Наверно, только Вы и Ашера способны постигнуть бесконечность.

– Что значит кровь! Над бездной стоя рассуждать! Но, простите, Мария, мы хотели бы доиграть. Присядьте там.

Гаврила усадил Марию в кресло, которое она не видела под собой. Подошла Ашера, попивая что-то из едва видимого бокала:

– Дадим мужикам доиграть. Есть еще две минуты.

Вселенная преобразилась. Звезды, планеты, кометы – все стало другим. И пространство вытянулось вперед и Мария увидела перед собой будто бы боулинг. И две дорожки. Перед одной стоял Элохим, а вторую сторожил Алилуй, который предупредил:

– По последнему броску. Сами сказали. Я почти побеждаю.

Дорожками оказались необъятные пространства, в конце которых находились кегли, больше похожие на гигантских негроидных снеговиков. Будто черные планеты, поставленные друг на друга. Элохим схватил звездное тело, запустил по выстроенному им космическому пути и сбил четыре «снеговика» из пяти. Раздались взрывы во Вселенной. Стали меняться местами галактики, черные дыры друг друга поглощать… Хаос. А один «снеговик» остался стоять.

Алилуй с ним быстро расправился. Развернулся задом, стукнул копытом по ударной планете – и сбила она фигуру.

– Вот, проиграл, – огорчился Элохим.

– Но это же не честно, вы бросали планеты руками, а он бил копытами, – попыталась поддержать Мария.

– Мы с ним играем без правил. Поэтому осел часто побеждает Бога.

– Протестую! Мы, побеждаем нашей ценностью и необходимостью. Сам Наполеон, когда его войско в Африке окружили мамелюки, скомандовал что? Ослов и ученых в середину каре! Вот как оберегал! А еще, мы самые повторяющиеся изображения на иконах. И…

С небес послышалась органная музыка.

– Ну, опять! Опять за работу. Только разыграешься, – с улыбкой посетовал Элохим. – Ты испугалась, Мария? Не надо, мы играем только безжизненными планетами. Наш боулинг небесными телами никогда не убивает живую материю. Все, живущие во Вселенных, для нас – святые. Ибо, зачем же нам тоже жить?