Текст книги "Мэтр и Мария"

– Колокольня была бы выше Петропавловки и могла бы стать самым высоким зданием в Европе, – комментировал Елагин. – К чему это я? К честности, и любви к своему делу. Когда постройку колокольни заморозили из-за начавшейся войны, урезали проект, руководитель работ в знак протеста повесился. Нет архитектурного ансамбля – значит, нет и его, строителя. А кто из нынешних коллег на такое способен?

При этих словах у гостей-строителей озноб пробежал по хребту.

Видеошоу продолжалось – колокольня исчезла и ансамбль Смольного стал выглядеть как-то куцевато. Город внизу стал обрастать постройками советской эпохи, причем с разрушениями старинных зданий, в основном, церквей. Пали Спасо-Бочаринская церковь и церковь Вознесения Господня, Храм Покрова Пресвятой Богородицы и Матфеевский собор, и Всей артиллерии собор имени Сергия Радонежского и многие другие. Изменялись внешне и переименовывались улицы.

Промелькнуло блокадное время, время обстрелов, бомбежек, а следом – восстановление города. А после – заметное обрастание окраин хрущевками и брежневками. Опять с разрушениями – снесен собор Спаса-на-Сенной. И наконец, приблизилась современность. Куда-то стали пропадать парки и скверы, повсюду, как поганки, стали появляться строения, никак не предусмотренные легендарными архитекторами прошлого. Великая история великого города оказалась запятнанной пятнами уплотнительной застройки. Это уплотнение выглядело ужасно.

– Мы на минуту остановим историю. Посмотрим со стороны.

Снова сменились декорации. Теперь зрители будто с разных концов города смотрели на Охту. Даже самые подвыпившие гости примолкли, глядя на гигантский светящийся столб, возвышающийся над всеми зданиями – небоскреб, в котором они сами сейчас пировали. Прочие строения будто исчезли в его светлейшей тени. Довлеет над городом он, повелительный деспот, а снизу вверх поглядывая на него, кляня всех жирующих, ходят букашечки-горожане. Простые такие муракашки. А что? Это их участь. В чем проблема, если одни преуспели на тысячу этажей больше других. И неважно как. Да, присвоили всенародное достояние, ну и что? Что вы сделаете? Вот и ползайте там.

– Да, господа, вы сейчас возвышаетесь над всеми. А хорошо ли вам? Да, вам тем лучше, чем хуже тем, кто внизу. А сострадание, а понимание справедливости? Один парень в истории вашей сказал, что скорее верблюд пролезет в игольное ушко, чем богач в царство небесное. Я вижу, что немногие из вас потрясены тем, что натворили. И не у всех проснулась совесть. В том числе и у господина Шкирятова, который мечтает меня арестовать.

Включился свет, Елагин встал, объявил, что можно продолжить застолье.

– Прошу гулять до полуночи, затем покинуть здание. Ибо будет, как в ленфильмовской ленте про «Золушку».

Волшебство исчезнет.

Вместе с Шурой, сопровождаемый своей экзотической стражей, Елагин прошел мимо застывшего Шкирятова к лифту. Дверь открылась, но за нею была не кабина, а огромное помещение, заставленное разномастной мебелью. Загадочная личность со свитой вошла в пятый павильон Ленфильма, за ними туда же укатился трон Ирода. Дверь закрылась.

Многие гости продолжали кутить и после полуночи, замечая, что небоскреб медленно стал снижаться. Вскоре все ощутили, что спустились вниз и стоят на улице. Попрощавшись, расселись по своим машинам и разъехались в разные стороны.

Часть вторая

Глава 19
Мария

За мной! – ведет за собой настоящий режиссер-постановщик съемочную группу. Кто сказал, что эта группа не семья? В ней ссорятся и грызутся, как в любой семье, но и любят самозабвенно и прощают. В толкового постановщика влюбляются и он тоже может проникнуться страстью к какой-нибудь исполнительнице роли.

В то время, как Мэтр в тюрьме убеждал себя в том, что прошлое прошло навсегда, что нельзя вспоминать о милой своей возлюбленной, и запрещал себе это, его избранная актриса Мария Носова, наоборот, хотела думать только о нем.

Принято считать, что звезды кино – женщины ветреные, непостоянные. Ну как же – на экране целуются и милуются, и даже спят с разными мужчинами. О, нет, читатель. Они такие же, как все на свете женщины. Так же влюбляются и так же остывают. А поцелуйчики, раздевания – это издержки профессии. Страстный поцелуй в кино – изображение, на самом деле, чаще всего, целуются будто две статуи, два манекена, холодно внутри и сердца не трепещут. Обнимаясь нагишом, артисты в первую очередь думают… о камере. Так ли они к ней повернулись. И не дай Бог скажут:

«Будет дубль». Это значит, опять тискаться на глазах съемочной группы, а перед этим снова жевать что-нибудь для свежего дыхания.

Мария Николаевна тоже участвовала в подобных сценах. Выглядела она замечательно, немного необычно, с изюминкой, что ценится у кастинг-директоров, считалась опытной актрисой и при этом являлась преданной женой известного бизнесмена от страхования. В свои тридцать лет она дорожила любимой работой и пока не помышляла о детях, да и муж не настаивал на продолжении рода. И зарабатывали они изрядно. Поэтому жили в шикарном особняке близ Арбата, занимали целый этаж. Конечно, все им завидовали. «Какая пара!», – восторгались читатели гламурной прессы.

Карьера на подъеме, удачное замужество. Так что еще бывает нужно этим женщинам? Не знают сами. Таков их рок. Мария не чувствовала себя счастливой. Чего не хватает? Но все копается в душе своей, что-то ищет и постоянно думает о судьбе Мэтра, вспоминает их свидания и плачет. Куда же он опять пропал после их посещения Останкино? Почему не отвечает на звонки?

И снова она собирается в Санкт-Петербург и приезжает к дому, где в полуподвале квартирка тетушки Мэтра. Он заперт. Тогда Мария берет такси и едет за двести километров в Ленинградскую область.

– Он свою деревню любит. Сам построил. Там он спрятался от всех. Какого человека допекли, что он от общества сбежал!

У нее заколотилось сердце, когда с пригорка стало видно озеро, причал на нем, домишки, скотник. Выскочила из машины, побежала к главному жилому дому. Вольер, в котором днем всегда сидела большая собака и приветствовала лаем знакомых, и отпугивала неизвестных, пуст.

– Выпустили Эйнара днем побегать? – может быть.

Взбежала на крыльцо. Дверь не заперта. С порога потянуло нежилым. Не запах даже затхлый, прелый, а ощущение тошнотной пустоты. Прошла по комнатам. Заброшенность повсюду. Не так лежат все вещи, чего-то не хватает, как будто разворовано. На стенках сохранились фотографии со съемок, афиши фильмов, наброски декораций. Она нашла себя на паре фотографий, потом на полу заметила малюсенькое фото Мэтра, снятого на документы. Испачканное, – кто-то наступил. Взяла, протерла, положила в сумочку. Выйдя на крыльцо, громко позвала:

– Эй, кто-нибудь!

Но не откликнулся никто, и четвероногий кавказец Эйнар, раньше мчавшийся на каждый крик, не прибежал. Тогда сама Мария побежала. Она носилась по всей декорации деревни, заглядывала в каждую избу и в каждый угол. Никого. Понятно, что деревню «заселяют» персонажами только на время съемок, так и должно быть. Но где же Мэтр? Так, скотник! Если там есть животные, значит, кто-то за ними присматривает. Но дверь в сарай раскрыта настежь, и нет овец, коровы, хрюшек. И курицы не бегают, и уток нет на озере. Мария встала на самом краю помоста, выдающегося с берега далеко над озерною водой. Водою черною. Какая тишина! И она, Мария, здесь одна. На всю деревню. На весь мир?

– Где ты? – в отчаянии крикнула Мария.

Поставленный голос актрисы всполошил все живое вокруг. Только мало здесь было живого. Пара чаек снялась с озерной воды, да семейство бобров затаилось, только-только подточившее дерево, как какой карандаш – вот оно и упало.

– Здесь его нет. И рушится все.

Возвращаясь от озера, Мария внезапно увидела церковь. Большую, бревенчатую, с куполом и крестом. Раньше ее здесь не было. Но выглядит она старинной. «Да, художники», – опомнилась актриса. – «Здесь все – декорация. Состарить или омолодить – это они умеют».

Вошла. Внутри просторный зал и только одинокий табурет стоит посередине. Пустые стены, черный пол. Мария вспомнила, что в продолжении сериала, который предполагал снимать Мэтр, главный герой строит церковь. Значит, Мэтр готовился к съемкам и поставил ее, эту церковь, на свои средства. «А снять кино не дали… Господи, что за чинуши! Какая разница, верующий, атеист, если человек талантлив? Церковь построил. Не многие таким поступком могут похвастать».

Мария возвращалась к шоссе по декорации деревенской улицы. Справа и слева будто бы безжизненные дома, заброшенные огороды, пустые сараи. Безмолвный скотник. Поднявшись на пригорок, обернулась. На душе было примерно так, как написал Лорка, стихи которого Мария читала со сцены, и сейчас они бились в ее голове особенно горько:

 
«Однажды дверь в холодное жилище
откроет черный ключ.
Кровать пуста, слепое зеркало
и сердце нище».
 

– Кого ищешь, красавица? – это спросил дядя Вова, сосед Мэтра, который изредка появлялся в деревенском доме его почивших родителей.

Он который год пытался продать Мэтру эту свою дачу, назначив баснословную цену, полагая, что «киношник» очень богат.

– Если хозяина, так его давно тут нету.

– Что случилось, где он?

– Говорят, увезли. Сам я не видел. Приехала полиция, всех, кто тут был, опрашивали, даже людей из соседнего Дома отдыха. И в тот же день хозяин пропал. Я уж после приехал, когда тут обезлюдело. А потом поп заявился со служками. Ходили по всей деревне с кадилом, – то ли освящали, то ли дьявола прогоняли, и везде иконки бумажные вешали. А после пригнали машину бортовую, всю живность забрали. Свинья визжала на всю округу. Я поинтересовался, в курсе ли хозяин, что ее и овец забирают. Так старший удостоверение показал. Уголовный розыск. Подполковник Пловоед. Они потом с батюшкой этим в доме сидели, выпивали. Меня не пригласили. Вот так было.

– А откуда этот священник? – спросила Мария.

– Из церкви, должно быть, которая в райцентре.

– Спасибо, дядя Вова.

Ожидавший Марию таксист нагловато заявил, что могли бы и чаем напоить, пока стояли. Но с серого лица женщины на него посмотрели глаза, какие разве что на старых иконах увидишь:

– В райцентр поехали. В церковь.

Церковь оказалась настоящим старинным собором. Окружавшие его обветшавшие памятники и надгробия конца позапрошлого века говорили о купеческом семействе, пожертвовавшем на строительство этого святилища. Белый, высокий, с внушительной колоннадой, он был совсем недавно отремонтирован, и это, видимо, стоило не меньших средств, чем старинные купеческие взносы. А возле собора еще и подворье с постройками – жилые дома, сараи, гаражи и даже гостиница. Внутри собор сиял и позолотой, и серебром, и свежими красками. Как раз подъехал автобус с паломниками. Они зажгли десятки новых свечей перед иконами, отчего в храме стало светло и радостно.

Мария искала настоятеля и, заметив служку, спросила где он, и как его зовут.

– Отец Иона. Спросите на подворье, может, он вернулся из монастыря.

Когда-то Мэтр познакомил ее со священником, которого тоже звали Ионой. Он приезжал проведать часовенку, издавна стоявшую на территории декорации деревни, и угощал Мэтра церковным кагором, благодарил, что ухаживают за культовым сооружением с иконкой.

С большой надеждой узнать что-то еще о судьбе Мэтра, Мария побежала на подворье, куда как раз въезжал внедорожник. Женщина, отворившая ворота, кланялась и крестилась. Когда водитель открыл пассажирскую дверь, из машины вышел мужчина средних лет, невысокого роста, не то, чтобы тучный, но вида внушительного. В странном облачении. Вроде, как в рясе, но под ней видны были джинсы. И в шляпе камуфляжной, какие грибники обычно носят.

– Он, – узнала Мария.

Священник заметил фигуру посторонней в своих владениях.

– Как, почему, откуда? – нарочито строго спросил он.

– Отец Иона, здравствуйте. Вы меня узнаете? Я актриса, снималась в кино в ваших краях.

Иона поднял палец, прерывая ее:

– Помню тебя, Мария. Такую женщину нельзя не запомнить. Ты думаешь, если попы, то красоты не ценим? Грешные мы, грешные.

Поп засмеялся и перекрестился.

– Пойдем, попьем чаю, а то я в дороге подустал, растрясло. Такие колдобины! А молитвами дорог не построишь…

Он взял Марию под локоть, повел в большой бревенчатый дом.

– Как я не люблю ездить в этот монастырь, прости меня Господи. Дорога – что доска стиральная. А ты, поди, и не знаешь, что такое стиральная доска.

Мария попыталась возразить, но Иона пояснил, показывая рукой:

– Вот такая доска, волнами. Прачки об нее белье терли, чтобы выстирать. Фу ты, запах от меня чувствуешь?

Рыбный, – он понюхал свою руку. – Это от лещей ладожских. Не отмоешь, так они пахнут. Монахи каждый раз полную корзину всучивают. Какие лещи! Кабаны! Возьмешь себе в город. У вас в Москве таких нет. И не отказывайся.

Они прошли через сени и попали в большую горницу, середину которой занимал длинный стол со скамьями.

– Вот моя трапезная. Сейчас будет чаек из самовара, пироги с пылу – с жару. Я с дороги звонил, чтобы в печь ставили.

Мария не успевала ни ответить, ни спросить. Иона источал гостеприимство. Он усадил гостью за стол.

– Посиди минуту, меня переоденут, и вернусь.

Мария опять не успела что-нибудь сказать, как Иона скрылся за дверью. Ну и темперамент! Ему бы не в клирики, а в артисты. И переодевание его походило на трюки Райкина. Не успела оглядеться, как хозяин вернулся в широкой белой рубахе, синих просторных штанах, с распущенными волосами.

– Надо дома отдыхать от униформы, – улыбался Иона.

Одновременно с его возвращением в трапезную вошли сразу четыре женщины в туго повязанных платках и длинных платьях. Поставили на стол самовар, чашки, тарелки, соль-сахар, всякие варенья-меды, и поднос с источающими умопомрачительный запах пирогами. И вышли как раз в момент, когда Иона снова открыл рот:

– Ну что повстали? Аль чего забыли?

Священник расторопно пододвинул к себе две чашки с блюдцами, налил заварку из пузатого чайничка, добавил кипятку из самовара.

– Я не спрашиваю, какой чай будешь. Вот этот будешь, и не отказывайся. Чай высокосортный, лучшие травы примешаны, заметь, по граммам. Тут годами монахи вкус выверяли. А еще, я этот сбор освящаю лично. Только за этим столом можно отведать такой необыкновенный напиток. Всю жизнь вспоминать будешь.

Мария поймала себя на том, что губы ее будто слиплись. Вот уже минут десять они в застывшей улыбке. Без слов. Иона словно заметил это:

– Что улыбнулась? Не веришь? Вот и я не поверил, когда в Троице-Сергиевской лавре кваском угостили. Сказали, век не забудешь этого вкуса. Представь, не забывается.

Говоря все это, Иона наложил на тарелку всяких пирогов и поставил перед Марией, пододвинул чашку чая. И сам стал чаевничать с упоением, будто позабыв о гостье. Мария пригубила и вправду очень ароматный напиток, осмотрелась. В комнате идеальная чистота и о ее принадлежности к церкви говорил только один угол с небольшой иконой и лампадкой перед ней. Это все, что от культа. Зато полутораметровая панель телевизора, компьютер, аудиосистема не из дешевых, синтезатор. Несколько картин патриотического характера. Репродукции высокого качества. Из прежних – Рерих, Нестеров, Васнецов, из более поздних Глазунов, Васильев и… Малевич.

– Это же «Черный квадрат»! – споткнувшись взглядом об абсолютно несвойственную здесь репродукцию, воскликнула Мария.

– А вы знаток живописи, – хитро посмотрел Иона. – И это не репродукция. Я сам это создал.

Иона странно захихикал.

– Вы же служитель культа, разве вам позволяется писать что-то кроме икон?

Хозяин дома поставил чашку на блюдце, показав, что этот вопрос его задевает.

– А кто мне тут указ? Это же не для подрыва церкви, не богохульство. А почему он здесь, квадрат?

Иона прищурился, улыбнулся сам себе, тихо стал говорить:

– Я взял квадрат холста, взял кисти, краски, и в один присест написал то, что очень хотелось. В удовольствие. То, что очень хотел, хотел, хотел… Руки чесались, как говорят. А потом, налюбовавшись, поверху малярным валиком черной краской все это закатал. И в раму вставил. Двойное дно в этой картине. Все видят черный квадрат, а я вижу другое изображение, то, что под черной краской. Ты не видишь, а я вижу. Да что ж такое, ты не ешь и не пьешь!

Мария к концу очередного монолога Ионы успела съесть пару пирожков, выпить пол чашки чая.

– Очень вкусно, – улыбнулась она священнику.

– Вот. А вы все думаете, будто мы какие-то затворники, темные люди. Да, мы веру храним, но и новшества нам не чужды. Гаджеты всякие, интернет. Мы же не вторгаемся в науку с рекомендациями, не запрещаем, – он помолчал, поправился, – теперь не запрещаем. Но не надо и в нашу веру вторгаться, устои разрушать.

Иона внезапно отбросил на поднос только что откушенный им пирожок.

– У меня скоро служба, поэтому я вкратце. История по глубине своей не может быть полностью осмыслена человеком, как глубина космоса или этого черного квадрата. Никому не дано воссоздать старину, а если пытаешься, то надо воссоздавать такой, чтобы она помогала настоящему. Вот суть исторических изысканий. Что с того, что кто-то докопается до правдивого исторического изложения, хоть с помощью машины времени? Человечеству надо жить сейчас!

И если у него отнять тысячелетнюю веру – куда оно пойдет? Что будет с человечеством?

Неожиданно, хоть Мария и не спрашивала о нем, Иона заговорил о Мэтре:

– Ваш режиссер посягнул на заветы предков, придумал новые Евангелия, захотел осмеять Сына Божьего, на которого молится пол мира.

– А что такое Евангелие, растолкуйте?

– Это святое писание…

– Нет, это благая весть, повествование, в котором рассказывается об учении и земной жизни Иисуса Христа. Авторами могли быть кто угодно, хоть Ирод. Правильно? Он же давал указание о расправе над младенцами в Вифлееме, и мог написать об этом. Строитель, а значит, грамотный. И отчим Иосиф, рода Давида, аристократ, мог написать. А Мария, мать Иисуса? Вы допускаете, что Богородица может быть безграмотной? Тогда где их вести благие? Художник может догадываться, о других жизнеописаниях Иисуса, воссоздавать. В чем тогда Мэтр виноват, как художник?

– Этот Мэтр, как ты его называешь, покусился отнять веру у многих людей. Кто они без Иисуса Христа?

– Он выдвинул версию давних событий не для того, чтобы веру нарушить! – защищала Мария. – У него выписан другой Иисус, не иконный, не шаблонный, не для безграмотных и тихопослушных. Человек, стремящийся стать сыном Бога и становящийся им. Разве это не правда?

Иона смутился, но всего на пару мгновений:

– Я и сам критикую тексты Евангелий. Да. Считаю глупостями многие придумки церкви, особенно – святые мощи. Но это работает. Люди живут с верой. Как он мог написать, а потом, не дай Бог, поставить фильм, извращающий историю об Ироде и Иисусе?

Мария хотела возразить, но хозяин не дал.

– Да, мы с ним дружили. Он крещеный. К церкви очень благожелательно расположен. Жертвовал, надо сказать. Помнишь, я приезжал к нему на съемки, винцом пару раз баловались. И с тобой мы тогда познакомились. Как ему могло придти в голову написать такой сценарий? Вот он и влип.

– Куда влип? – тут же спросила Мария.

– А ты не знаешь? Там, в декорациях ваших, женщину, прости Господи, изнасиловали и убили. Рядом с телом нашли кепку Мэтра вашего. Вот и замели его, говоря языком узников. Сидит он где-то. Больше не знаю ничего.

Мэтр – убийца? Мария посмотрела на свое отражение в самоваре – не лицо, гримаса жуткая. А Иона встал и заявил, что ему пора на службу.

– Рад был повидаться. Передавайте привет первопрестольной. Будьте более осмотрительной, чем наш общий друг. До свидания. Вас проводят. Иду переодеваться. Как артист, прямо.

Уже почти выйдя из трапезной, священник обернулся:

– Вижу, ты его любишь. Увидишь – вразуми. А нет – не стоит себе жизнь ломать из-за вероотступника.

И закрыл за собой дверь. Вошли четыре женщины, привычными движениями освободили стол от посуды, выпроводили гостью со двора, усадили в машину, поставили корзинку с пирогами на колени.

– Счастливого пути! – пожелали.

Водитель обернулся:

– Какой аромат! Опять пили чай без меня?

Мария живо поставила корзину с пирожками на переднее пассажирское сиденье:

– Это вам.

– Спасибо. В Питер?

– Да.

Из багажника очень некстати потянуло запахом свежей рыбы.

– Чертовы лещи! – Мария хотела еще что-то сказать, но силы оставили ее. Это был сумасшедший день по количеству тоскливейших впечатлений.

Вернувшись в Санкт-Петербург, Мария, как говорится в актерской среде, стала «хлопотать медийным лицом». Ее, известную и обаятельную, свели с влиятельными правоохранителями, но узнала она только одно: Мэтр подозревается в тяжких преступлениях. Он сидит в следственном изоляторе, в этих ужасных Крестах. Рекомендуется не интересоваться его судьбой, ибо будут вызывать, опрашивать.

«Оно вам нужно?» – советовали.

Попробовала попасть на свидание. Все уперлось в вопрос: «Кто вы ему?». Никто.

Озлобленная Мария вернулась в Москву с желанием найти правду в руководстве Министерства внутренних дел. Многие генералы преподносили ей раньше цветы, неужели не приструнят питерских? Но когда речь заходила о Мэтре, высокие чины обещали посодействовать, но не содействовали. Просьбы, запросы, – ничего не помогало. Стена молчания перед Марией. Стена плача. Она представляла ужасы содержания Мэтра в тесной, грязной камере, эту свирепо невкусную еду, жесткую кровать, прогулки редкие под серым небом в четырех стенах. Как же, наше телевидение и кино смачно, с удовольствием показывает тюремный быт. Весь народ наш – знатоки в этой теме.

– Не мог человек, построивший церковь, пойти на насилие, – писала Мария.

Ей сухо отвечали, что жалоба рассмотрена, ведется следствие. Что еще предпринять?

Был еще один влиятельный знакомый из органов, который мог бы помочь, но он неприятен Марии. Большой начальник подразделения по борьбе с коррупцией по фамилии Верещагин. Может, он и попал в эту систему из-за фамилии, которой «за державу обидно». Андрон Верещагин был из тех, кто готов идти вперед головой на бетонную стену и удивляться, если она не поддается. Упертый. Они познакомились на концерте в честь Дня милиции-полиции. Мария прочла фрагмент «Кровавой свадьбы» Лорки и страсть испанского поэта как будто передалась полковнику полиции. Он явился в гримерку актрисы с роскошным букетом, с коллекционным вином и пригласил на свидание.

– Я замужем, вынуждена отказать. Спасибо за этот букет. Он дорогой несусветно, не стоило так тратиться.

Мария наивно полагала, что этот честный офицер угробил весь свой месячный оклад на цветы для нее. Так бесперспективно потратил. Новоявленный ухажер разрушил это представление о себе.

– Муж, как шкаф, можно и отодвинуть. А такими букетами я Вас завалю, одарю, засыплю.

– Очень Вам благодарна, не надо.

– Меня зовут Андрон Верещагин. Мне не отказывают. Как вы там прочитали со сцены?.. «Заставлю я пылать коня всей лихорадкою алмазов». И я пылаю.

В ответ Мария урезонила наглеца концовкой пьесы:

 
Теперь лежат они недвижно,
на их устах желтеет смерть.
Меж часом и двумя друг друга
ножом зарезали вот этим
два гордых и суровых мужа.
 

– Да ладно, разве кто-то решится тягаться со мной? Нет, я не отстану. Едем?

– Нет. И букет свой заберите.

В тот вечер удалось ей отвязаться от беспардонного кутилы, но он продолжил осаждать ее. Каждый день к особняку Носовых доставлялись цветы, приходили музыкальные ансамбли и играли под окнами. Олежка, муж, вначале посмеивался над ухаживанием мента за его женой, воспринимал это, как солдафонство. Но домогательство затянулось и Олег включил свои связи, чтобы урезонить Верещагина. Застрахованные в его компании большие люди из МВД объяснили полковнику, чего он стоит на этом свете, и от навязчивого ухажера потоки букетов в адрес Марии Носовой прекратились.

А теперь, в отчаянии, Мария вспомнила о беспардонном офицере. Позвонила.

– Андрон, мне нужна Ваша помощь.

Верещагин торжествовал – еще одна актриска готова отдаться.

– Я пришлю за тобой машину.

Машина приехала такая, что должна была поразить своей стоимостью. Марию везли куда-то за город, где, как потом она поняла, есть частичка России, где живут те, кто богаче рублевских. Пока ехали, погода быстро переменилась, сильный ветер подул, стал накрапывать дождь.

В своем дворце Верещагин встретил Марию приветливо и игриво:

– В редкий выходной день – такой подарок! Проходи.

Подвыпивший Андрон провел Марию в изукрашенный, позолоченный безразмерный зал с большим круглым столом посередине. «Как при дворе короля Артура», – подумалось Марии.

– Да, мы тут сидим с друзьями, обсуждаем наши рыцарские подвиги. А это наши владения.

На большом раскадрированном экране видеонаблюдения показывались все уголки поместья и помещений здания. Масштаб должен был поразить. На одном из экранов Мария увидела себя возле круглого стола.

Усадив гостью на диван, богач расположился рядом, близко.

– Виски, коньяк, мартини?

Андрон взял в руки пульт, нажал на клавиши и к ним подъехал столик с напитками и закусками.

– Нет, я по делу.

– Ну, а я, пожалуй, рюмочку махну.

С трудом Мария смогла начать разговор с этим то ли с полицейским, то ли с олигархом:

– Прошу Вашей помощи. Мой любимый человек попал в тюрьму.

– Это прискорбно. Какая статья?

– За убийство.

– Серьезное дело. И как ты с таким жила?

– Не тыкайте мне… Хотя, пожалуйста, – только помогите Мэтру.

– Какому еще Мэтру? Твоего муженька, страховщика недоделанного, зовут иначе, как мне помнится. Постой, постой… Недотрога… Это любовничек что ли?

– Это Мэтр. Его надо вызволить, я Вас очень прошу.

Верещагин «махнул» рюмочку и по деловому спросил:

– А взамен?

Замаслились глаза Андрона, они посылали недвусмысленное предложение. Марии до встречи с этим существом казалось, что она готова на все ради любимого человека, и когда попросила о встрече, заклинала себя: будь, что будет. Ради Мэтра. Но теперь, глядя на Верещагина, совсем не офицера, поняла, что он стал ей еще больше противен.

– Бог Вас отблагодарит, – не своим голосом ответила Мария.

– Бог? – развеселился Андрон, – я должен ждать милости от Бога? Нет! Это ты моя богиня… на сегодня. Ну зачем мне Бог в постели?

– Не кощунствуйте! – сказала Мария и в этот момент хлопнула форточка, ветер пронесся по залу, распространяя слабый поначалу запах ладана с трояндой.

– Иди же ко мне, Маша, я все устрою, все в моих силах.

Верещагин распустил руки. Мария хотела закричать, но увидела, как на экране слежения появились вооруженные люди в масках. Они бежали по аллеям, приближаясь к дому Верещагина.

– Смотрите! – закричала Мария вместо «помогите» и указала на экран.

Посмотрел Верещагин туда и увидел обычную картинку, без всяких людей в камуфляже.

– Идем, мое сокровище! – прохрипел он.

Мария кричала, сопротивлялась, и не сладить бы ей с насильником, но наконец, ворвались в этот дворец бойцы спецназа. Стащили Верещагина с нее, набуцкали ему.

– Я всех вас посажу! Уроды! Как вы посмели? – вырывался борец с коррупцией. – Мария, сука, это ты меня подставила?

Много ролей приходилось играть Марии, и даже таких, когда ее героиню хотели поиметь насильно. Как это отличается от настоящего действа! Тут без дублей. Перепуганная, вжалась она в диван, не в силах двинуть ни ногой, ни рукой.

– Спасибо Вам, Мария Николаевна, за помощь. Долго не могли его прихватить, но теперь улик хватит за глаза, – благодарил руководитель операции полковник Ступак, – без Вашей помощи так и жировал бы оборотень на свободе.

Потом стало известно, что в одной из питерских квартир, принадлежащих родственнику борца с коррупцией Андрона Верещагина нашли рубли и иностранные деньги объемом с товарный вагон.

– Этого достаточно для строительства стадиона, – восторгались журналисты и добавляли, – «За державу обидно».

Раздумывая над этим происшествием, Мария не могла понять своей роли в задержании «борца с коррупцией». Почему спецназ появился как раз перед угрозой надругательства над ней? Но главное, на этом рухнули ее надежды и фантазии на вызволение Мэтра. Теперь хоть в петлю. Актриса ощутила, что ей не хочется больше играть.

Отказываясь от самых интересных предложений, Мария стала выпадать из обоймы востребованных звезд кино. Ее агент умоляла играть, потом перестала предлагать ей работу, если снимали не в Питере. Желтая пресса наводнила свои страницы фотожабами, будто бы Носова растолстела до неузнаваемости, а еще наркоманит и пьет. В сети стала гулять ее фотография с большим животом: «Почему не снимается Мария? Посмотрите на нее в профиль. Беременна тройней!».

Может, от этого Марии приснился сон. Глупый, но невероятно достоверный по восприятию. Будто она в юности припозднилась на дискотеке и, чтобы поскорее попасть домой, угнала чужой мотоцикл. Дождавшиеся, встревоженные, ее родители спрашивают:

– Чей мотоцикл? Кто отец?

Запаниковала Мария, увидев свой большой живот – беременна! Подняла глаза и… оказалась лицом к лицу с помолодевшим Мэтром. Он взял ее за руку.

– Он, – ответила Мария родителям.

Но Мэтр стал таять в воздухе и исчез. Мария проснулась. Обеспокоенная, откинулась выше на подушки, с тревогой погладила живот. Сердце колотилось.

– Успокойся. Не от духа же святого! – обеспокоилась Мария, при этом осознавая, что ее сейчас обнимает, похрапывая, ее благоверный Олег.

Из открытой форточки подуло сильнее и принесло необыкновенный, будто видимый, какой-то пунцовый, запах.

– Троянда? – угадывала Мария.

Но что-то еще примешано.

– Ладан?

Этот непонятный запах поднял Марию с постели. Она почувствовала в себе прилив сил. Почему-то беспокойство по поводу беременности и этот возбуждающий запах живо говорили о нем, о том, кому худо сейчас, о Мэтре, а еще о том, что сегодня родилась надежда его спасти. Неспроста это… Ее как раз пригласили на пробы в Санкт-Петербург.

Зарядка, полчаса у балетного станка, душ – это привычка. Когда полилась вода на обнаженное тело, Мария неожиданно вновь ощутила тот же запах утра, когда пробудилась. Он был в спальне с окнами в сад, но откуда аромат в душевой? И это снова взбодрило ее. А запах странный. С какой-то церковной ноткой. Мэтр привез из Иерусалима благовония, воскуривал. Что-то сейчас есть от этого запаха.

– А он что там нюхает? – устыдилась Мария. – Который месяц в тюремном удушье.

Стоящая под струями благовонной воды прекрасная Мария все более ощущала в себе силы для дальнейшей борьбы.

– Да что же я остановилась в поисках? Стою, благоухаю тут, а он – в застенках. Черт побери!

Только Мария упомянула черта, запах ароматный, к сожалению, пропал. Без него душевая комната стала совсем обыкновенной. Та же вода течет, то же мыло в руке. Выключив душ, она будто отключила волшебство. Не вытираясь, Мария прошла через несколько комнат к чулану, оставляя на полу сверкающие капли воды, которые роняло в это утро ее тело.