Текст книги "Мэтр и Мария"

Глава 23
Страшный суд

– Мадонна, – очень серьезно стал объяснять Гаврила. – Через минуту свет пронзит этот сумрак, а потом грянет Суд. Все праведники мира, лежащего сейчас у Ваших ног, придут, и каждый жаждет, чтобы Вы его заметили и оценили. Все сущее затем и существует, чтобы ценили. Надеюсь, с Вами будет проще, вы актриса и умеете смотреть в глаза партнера по сцене, иначе не достичь контакта с ним. Так что одаривайте взглядом каждого, и этого будет достаточно, но если Вы выделите кого-то и скажете ему слово, клянусь, это будет сладкое его переживание до следующего праведного суда. Умоляю, поменьше эмоций и побольше царственности. Но есть еще физическое испытание, – младенец. Вы будете держать на руках маленького пацана до прихода самого последнего гостя. Мужайтесь, или женствуйтесь, не знаю, как правильно. И слушайтесь меня.

И тут зажглись прожекторы в ленфильмовском павильоне, как солнце, осветив его. Что странно – часть аппаратуры давно не подлежала ремонту, другая часть украдена была. Но вот, ведь, светят, и все на месте. А освещают что?

В павильоне осталась та же мебель различных эпох, но выглядела сейчас, будто она только что изготовлена искуснейшими мастерами. Королевские троны, кровати с балдахинами, секретеры, столы и стулья… Даже гробы, которые снимались на многих кинопроектах и накапливались на этом складе, теперь выглядели, как новенькие, и стояли они друг на друге так, что казалось, будто это широкая лестница. Лестница из гробов. Они были разного стиля, цены и качества, – одни из полированного дорогого дерева, другие – обтянутые материалом, третьи и вовсе из необструганных досок.

За горизонт стал простираться павильон, и на всем пространстве расположились разномастные столы, уставленные разнообразнейшими блюдами. Кухни всех народов представили сюда свои лучшие достижения. К удивлению, Мария увидела и несколько столов с объедками и сухарями.

– А как еще уважить тех, кто схимничал и побирался? Для юродивых и дервишей, для них это, странноприимцев, – прочитав мысли Марии, пояснил Гаврила.

А в чашах на столах таилось вино самых знаменитых марок и, как только Мария останавливала взгляд на каком-нибудь сосуде, он начинал светиться изнутри и призывать к себе.

– И не думайте, – предупредил Гаврила. – Только после работы.

Над всеми этими винными, пивными, ромовыми и прочими алкогольными емкостями возвышался фонтан Самсона из Петродворца в натуральную величину. Силач так разодрал пасть льву, так сделал ему больно, что из него забила десятиметровая струя водки. И эта водка плескалась в фонтанной чаше. Но сивушного запаха от нее почему-то не чувствовалось.

– Божественный напиток, – просто пояснил Гаврила.

Прозвенел театральный звонок. И сразу полилась отовсюду разнообразная музыка. За ближайшим роялем сидел молодой человек в очках с круглыми стеклами и напевал, играя:

 
«Imagine all the people
Living for today»…
 

Мария остановилась, заслушалась.

– Мадонна, так нельзя, только секунду-другую внимания каждому! Иначе не успеем одарить всех.

Заметив, что сама Верховная судья остановилась у его рояля, музыкант встал, польщенный, поклонился. Мария сказала:

– Я так люблю эту песню, Джон!

– Владычица законов, я буду вечно помнить эту минуту. Я пою эту песню на Суде у Бога, хотя Imagine – это песня против религии, а также национализма и предрассудков. Но она в сладенькой оболочке, поэтому мне разрешают ее петь.

– Великолепно, Джон!

– Да идемте же! – торопил Гаврила.

Совсем рядом с роялем Леннона, оказывается, били в тамтамы какие-то туземцы, а дальше разливались вальсы Штрауса, которые исполнял оркестр, а сам композитор дирижировал.

– Гаврила, а…

Провожатый, будто заранее знавший вопрос, ответил:

– Да, они тоже играют на балу у Сатаны. Лукавый идет на большие уступки, чтобы раз в тысячелетие заполучить этот оркестр.

Внезапно до ушей донеслись не совсем благозвучные и враждебные звуки:

 
«Владимирский централ,
Этапом из Твери…».
 

– Тут маршрутки ходят? – улыбнулась Мария.

– Это закуток для менестрелей и вагантов. Успокойтесь, Высоцкого там нет. Он среди поэтов.

– А можно заглянуть к поэтам?

– Две секунды еще есть. Заглядывайте.

Судя по времени, проведенному Марией среди поэтов, секунды Гаврилы равнялись часам.

 
…Но в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов.
Он знаком пищу отвергал
И тихо, гордо умирал…
 
 
…За девками доглядывать, не скис
ли в жбане квас, оладьи не остыли ль,
Да перстни пересчитывать, анис
ссыпая в узкогорлые бутыли…
 
 
…Ноябрь, светило, поднявшееся натощак,
Отражается в банке соды в стекле аптеки,
Ветер встречает препятствие во всех вещах —
В трубах, деревьях, движущемся человеке…
 
 
…Провала прошу, оваций,
Так будьте ко мне добры,
И пусть со мною провалятся
Все беды в тартарары…
 
 
…Ах, Караганда, ты Караганда,
Ты уголек даешь на гора года.
Дали двадцать лет, дали тридцать лет…
А что с чужим живу…
Своего-то нет. Караганда!..
 
 
…Последний троллейбус, по улицам мчи,
Верши по бульварам круженье,
Чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
Крушенье, крушенье…
 
 
…И чужеземец именитый
Сидел, покуривая «Кент».
 
 
…Так и быть, побредем по мраку,
Вы отсюда еще в Собаку?
Мы отсюда куда? Бог весть…
 
 
…Над седой равниной моря
Гордо реет буревестник…
 
 
…Вдоль обрыва, по над пропастью,
По самому по краю…
 

– Хватит! За работу! – прервал общение с поэтами Гаврила.

– Постойте, я не вижу Лорку!

– К Суду поспеет, не волнуйтесь.

– А знаете, как Бродский пошутил? «Страшный суд – страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай».

– Одно слово – актриса, – вздохнул Гаврила, взял Марию за талию, поднял и усадил на что-то мягкое и теплое.

– Пардон, Мадонна, – раздался голос Алилуя. – Меня не так уж хорошо кормили в последнее время, поэтому есть, конечно, жестковатость в моей седельной части. Па-п-рашу поэтому ходатайствовать об увеличении пайка.

Покачивая бедрами, подошла Иллахат и скомандовала:

– Раздвинь ноги!

Только теперь Мария осознала, что на ней совсем нет ни одной тряпицы. Она растерянно посмотрела на Гаврилу, а тот посоветовал:

– Даже не думай о сраме. Я, например, видел женщин и снаружи и изнутри, видел отдельно их мясо и кости.

– Мама! – вскрикнула Мария от неожиданности.

Очень обыденно, будто профессиональная повитуха, Иллахат приняла на руки новорожденного. Валентин перерезал пуповину, а Гаврила завернул младенца в грубую холстину.

– Вот, дите от непорочного зачатия, – улыбалась вся свита Бога.

– С первенцем тебя, Мария, – подошли поздравить Элохим и Ашера. – Мы дарим ему звезду.

Вдалеке, где за горизонт уходили столы, накрытые для празднования рождества божественного ребенка, на небе воссияла ярчайшая звезда.

– После Суда, Мария, этот ребенок, которого ты родила от непорочного зачатия, зачнет новую жизнь на той планете, которая сейчас появилась. И ты будешь жить вечно в твоем потомстве.

– Вы его отберете? – ужаснулась Мария.

– Ты этого не заметишь. Ты не испытывала мук вынашивания и рождения.

Прозвенел второй театральный звонок.

Теперь Мария и Гаврила находились в центре павильона, размером со вселенную. Она сидела на ослике, держала на руках завернутого в груботканые пелена ребенка. Немного позади стояла темная фигура Валентина. А уже за ним светилось женственное тело Иллахат.

Ребенок на руках Марии благополучно спал.

– Моя нагота, – прошептала Мария.

– После смерти мы все нагие и плевать какие. Не станете же вы париться в бане одетой, когда кругом все голые. На Суде все девы будут голыми. Такова данность. Однажды Лукавый насадил нам эту традицию в обмен на душу нашего праведника. Готовьтесь, отныне ваше имя Мадонна. И Мадонна с младенцем будет принимать гостей. Традиция, прости Господи. Помните, актрисе Жеймо… тьфу ты, Ленфильм влияет, Золушке велели разобрать мешки с горохом и фасолью? Так это чепуха по сравнению с тем, что Вам предстоит. Их, этих горошин, будет не мешок, а эшелон мешков. То, биш, праведников. Да-да. Не только же мрази жили на Земле.

Большие вокзальные часы из старого реквизита работали здесь исправно и готовились ударить полночь.

Алилуй попросил таким умильным голосом, которому отказать было трудно:

– Можно я дам сигнал?

– Давай, – согласилась Мария.

В ту же секунду раздалось громогласное «Иа!!!!».

Звуки музыки усилились, послышалось пение птиц, журчание водки в фонтане Самсона…

И вот! Крышка самого верхнего, бывшего бутафорского гроба приподнялась, и из него показался скелет в полуистлевшем саване, он встал, пошел вниз, ступая по нижестоящим гробам, как по ступеням. Его же гроб закрылся, соскользнул в темноту, а на его место выдвинулся другой. И он открылся, и поднялся еще один жуткий скелет, и также пошел по гробам вниз. Мария оцепенела, видя, что скелеты идут к ней. Но по мере приближения они преображались, быстро обрастая мышцами, кожей. Через минуту перед Верховной судьей предстал статный мужчина, одетый во фрак.

Мария сидела на ослике Алилуе, с младенцем на одной руке, а в другую ей дали изящную золотую ложечку с удлиненной ручкой. Гаврила держал перед нею серебряный сосуд с множеством искусно вделанных в него бесценных камней. В нем бурой массой пенилась жидкость, похожая на загустевшую кровь. Мария зачерпнула из сосуда и преподнесла к губам незнакомца. Тот выпил с ложечки.

– Приветствую деву прекрасную и непорочную, – прохрипел первый гость. – Служу Вам искренне и до конца. Я первым явился, в надежде, что буду запомнен и танец от Вас получу.

Гаврила наклонил голову и прошептал:

– Ответь ему: «Всенепременно, Володя!»

Мария переиначила слова наставника:

– Всенепременно, танец Вам, Владимир!

– Благодарю. Вы прекрасны.

– Эй, стойте, а мне? – подбежал, едва заметно прихрамывая, улыбчивый парень, только что бывший вторым скелетом из гроба.

Владимир обернулся:

– Ты припозднился, друг Валера. Я первым танец получил.

Валера поцеловал руку Марии и последовал за уходящим Владимиром. Мария посмотрела им вслед.

– Это Высоцкий и Золотухин?

– Дева Мария, что за удивление? Ты думала, что здесь одни святоши соберутся? Ты бы хотела скуки жуткой на Суде? Нет, потом попрут, которые постились, которые не ели и не пили, якобы. Скучнейшие натуры, но что поделать, и на них земля держалась, так сказать. Приветствую вас, князь!

Гаврила учтиво кивнул подошедшему широкоплечему мужчине и его спутнику в монашеской рясе. Приняв зелье с ложечки, князь поблагодарил.

– Какой печальный взгляд! Он кто? – спросила Мария.

– Князь Александр Невский. А с ним монах Варлаам, описавший его житие.

– С ума сойти!

– Ты не сойдешь с ума. Во всяком случае, до конца церемонии.

Гаврила перекрестился, когда подошел очередной гость:

– Шалом, приятель!

Это был юноша семитской внешности, статный, крепкий телом, с черными вьющимися волосами. Приняв сладкий нектар из ложечки, он с нежностью поцеловал руку Марии и сказал:

– Простите, что Вам приходится держать младенца так долго на Ваших руках. Спасибо Вам.

И ушел.

– Это кто, я знаю его?

– Иисус.

Мария изумленно и с недоверием посмотрела на Гаврилу.

– Да, тот самый Иисус, которого люди сделали Богом. И которого родила твоя праматерь. И символ которого ты держишь на руках. Все, не отвлекайся.

Мария, повернувшись, зачарованно смотрела на уходящего юношу.

– Мадонна! – призвал Гаврила. – Если ты будешь так реагировать на всех приходящих гениев, ты устанешь безмерно. Отключись на время приема, просто улыбайся. Кстати, вот сразу три гения. Джордано Бруно, Галилей и Коперник. Та еще троица. И как они только находят друг друга перед Судом? Скоро выпьют и поссорятся, ручаюсь. Мадонна приветствует вас, ученые мужи!

Из этих ученых двое восстали из гробов, а третий как будто возрождался из пепла. Сначала будто окутанная туманом фигура распрямилась, потом отвердела и приобрела человеческий вид.

– Что это с ним?

– Так его же спалили святоши, этого Бруно. Раз – и в костерчик. Прямо на Площади цветов в Риме. Паршивцы… Не то еще будет, посмотришь, как ведьмы пойдут.

– Ведьмы?

– Ну да, они тоже все праведные и чистые, несправедливо сожженные.

Гаврила поднял руку и возгласил:

– О, великий брахмин! Вас приветствует Мадонна.

Подошел темнокожий мужчина. За ним шел парень, внешне похожий на китайца.

– Император Цинь! Мадонна предлагает Вам нектар и желает приятного вечера.

– Я думала, что узкоглазые из династии Цинь жили раньше Христа.

– Стой себе и работай! Потом задашь свои дурацкие вопросы.

В этот момент Мария опешила: к ней подходили странные существа. Они были одеты во фраки, только внешностью уж очень походили на обезьян.

– Мадонна приветствует вождей могущественных племен! – воскликнул Гаврила.

Вожди подходили, волоча свои длинные руки по полу, но за пару метров до Марии выпрямлялись и представали перед нею во вполне европейском или азиатском виде. Выпив зелья, шли к столам.

– Не падай в обморок. Еще не такое увидишь. С какого перепугу ты считаешь, что все некрещеные – грешники? Почему эти вожди неандертальцев – грешники? Только потому, что эти главы получеловеческих стай родились до времени Христа? А вот и американцы.

К Марии приближалась группа изрубленных, искромсанных парней. Безрукие и безногие, они постепенно восстанавливали свои конечности, раны их затягивались. Внешность их была для Марии экзотической. Кожа желтая, большие горбатые носы, длинные волосы… Но прямо перед нею эти люди вновь преобразились, стали настоящими мачо.

– Ацтеки, инки, и всякие, как их там… Индейцы, короче, – шепнул Гаврила, а потом воскликнул. – Мадонна радуется!

– А кто их так изрубил?

– Испанцы, знать надо. Вот так их крестили. Топором и мечом. А вот и ведьмы.

Будто сотня камазов одновременно ссыпала откуда-то сверху черный клубящийся в воздухе песок. Образовалась бесформенная гора пепла, на поверхности которой стали быстро формироваться человеческие фигуры и вскоре нескончаемой вереницей к Марии потянулись девушки и женщины.

– Вот, цвет европейских наций, можно сказать. Самые прогрессивные дамы Испании, Франции, Германии, всех стран, где резвились сплошь невинные мужики-инквизиторы. Ха-ха. Наверное, от воздержания у них копилась злость к вашему полу. Мадонна благословляет вас, прекрасные девы!

И спускался народ толпами, и едва успевала Мадонна посмотреть каждому в глаза. Приходили мусульмане и приходили атланты.

– Так Атлантида была?

– Была, что за вопрос.

Оказалось, что никто из народов не виноват в том, что родился до рождения Иисуса Христа, Будды, Магомеда, что никто не виноват, что родился среди людей иной веры, что безбожники тоже люди, и не надо к ним лезть со своими обращениями в свою религию, то есть, лезть затем в их карманы. Веришь ты во что-то – ну и верь себе. Хватит! Религиозный обман душит планету. Обман не дал человечеству вовремя вырваться в Космос. Нагоним? Если бы не жгли еретиков и ученых, может, мы уже заселили бы другие планеты, и наша раса осталась бы жить в этом необъятном мире.

Перед Марией остановилась группа крепких мужчин. Их предводитель приветствовал Мадонну, отведал нектара. За ним последовали остальные.

– Креститель Руси князь Владимир с дружиной, – отрекомендовал Гаврила.

Мария сидела на ослике, спина которого постепенно каменела и ее заднице становилось все больнее. Ребенок тоже тяготил руки, но славно было, что спал себе царственно и сладко сопел.

К ним спускался мужчина возраста неопределенного, внешности тоже никакой.

– Это святой Евпраксий. В детстве выделялся тем, что ни с кем не играл. Потом и вовсе подался в лес. Жил там, в одиночестве, спал, представьте себе, на муравейниках, комаров на себе не убивал. Бррр. Потом основал скит, в котором поселилось еще двое таких же целеустремленных. И проводили они время в постах и молитвах.

– А чем же они питались?

– Хозяин бы не одобрил, но возьму грех на душу, врежу правду-матку. Приносили им хлеб, и куриц, и яйца. Подвижники же! Уважаемые люди.

– Да за что же уважать? Безграмотные, ни дня не работавшие. Нелюдимые, грязные. Бррр, как ты сказал.

Между тем, юноша приблизился, слизнул нектар с ложечки.

– Судия! – он низко поклонился и ушел.

За ним следовала похожая личность.

– Святой Опанасий. Та же история. Уединенное детство, в школу не ходил, дни проводил в молитвах, пошел в монахи, только почему-то потом сбежал из монастыря, побирался Христа ради три года…

– Это тоже подвиг, побираться три года?

– Говорят и пишут, что подвиг. А потом он пропал. И нежданно-негаданно через два года его тело нашли вмерзшим в лед реки. Тело оказалось нетленным. Значит, святой.

– Побирался, пропал, замерз – святой. Железная логика.

Святой Опанасий подошел, молча, поклонился Марии, выпрямился, лукаво подмигнул ей и подтвердил:

– Да, святой.

Гаврила, посмеялся вослед ему:

– Вот лиходей, непорочен, это правда, никого не обидел, тоже правда. Ну, никакой! И ведь понимает, что никакой, а туда же, в святые. О, готовьтесь, царица, это посыпались мусульмане.

Со штабелей гробов скатывались ковры и простыни, в которых хоронят приверженцев Ислама. Они также восставали из праха и шли к царице.

– Они называют Бога Аллахом, похоже на Элохим, Аллах – Элох, правда? Очень его почитают. Их женщины при жизни так укутаны одеждой, что даже здесь умудряются чем-то прикрыться. Укоренилось в сознании, знаете ли. Вот Азиса, родилась восьмой в семье. Была очень набожна, выполняла все требования веры. В одиннадцать лет выдали замуж. Но муж ее невзлюбил, потому, что была невесела и предпочитала любовным играм молитвы. Муж вернул ее в дом. Святая. Царица приветствует вас, Азиса!

– Иаа! – восхищался Алилуй.

– А вот еще одна наша святая. Родилась в богатой семье, с детства отличалась особой набожностью, любовью к молитве и к паломничеству ко святым обителям, странно-нищелюбием. И однажды какой-то преподобный благословил ее на монашеский подвиг. Она ушла от родителей и поступила в монастырь. Потом ее, бывшую богачку, а теперь тетку без роду, без племени, отправили на поиски строгого аскетического жития и подлинного подвижничества. Вот так – ранее благополучная барышня стала не нужна, так как денег за нею уже не было. Она отправляется в странничество и, так и, оставшись девственницей, кончила свой век. Святая. Мы приветствуем вас!

– А почему самые известные святые приходят в последнюю очередь? – спросила Мария.

– Иным святым, чтобы собрать свой скелет для участия в нашем Суде приходится собирать себя буквально по косточкам. Растащили тела по монастырям и обителям. Церковники придумали даже название похищенным частям тел – мощи. Где-то палец, где-то череп, а где-то и вообще, стыдно сказать что. О, улыбнулась, наконец. Так вот, за обладание частями мертвых тел они глотки перегрызут друг другу. Имеешь мощи святого – имеешь доход. Это почти во всех религиях. Будду тоже разнесли по миру мелкими частями. Сам видел горшки с его расчлененным телом. Я не говорю уже про тряпье. Лоскуток с платья какого-нибудь святого Иллариона – гарантия, что будут приходить и жертвовать. Помнишь, в Москву привозили пояс Святой Марии? Вот! Паломничество – равно – пожертвование. Самый крутой маркетинговый ход у мусульман – хадж. Где б ты ни жил, обязан посетить Каабу. Это ж, какие деньги! Но и мощи – постоянный доход. Вот и летает душа праведника, собирает себя по косточкам, чтобы перед тобой оказаться.

– Господи! А если кого в крематории сожгут – там вообще никаких костей не остается!

– Н…да, досталась мне на этот раз особенно досужая Мадонна. Ладно, пошутил. Разве ты не видишь, что все воссоздается? Что ни пожелаешь. А вот и буддисты.

Прах этих праведников покоился в сосудах.

– Люди некоторых племен в Индии оставляют тела умерших в гробницах, а через год, когда тело истлеет, достают кости, тщательно моют, укладывают в горшки и потом хоронят.

– Перемывают косточки, так сказать.

Темнокожие мужчины в белых фраках, в белых чалмах, усыпанных драгоценными камнями, были очень хороши.

Их женщины миловидны, покой и радость на лицах. Они степенно спускались к Судье.

– Иаа! – приветствовал Алилуй, – нет слов, господа, вы необычайно живописны, Судия-дева радуется.

Гости кланялись по восточному, благодарили за приглашение.

К этому моменту Мария почувствовала, что ребенок на ее руках поправился килограмма на три, а у Алилуя мослы на спине стали вдвое жестче. В какую-то минуту Мария хотела попросить Гаврилу подержать младенца, но поняла бессмысленность затеи. А народ все прибывал бесконечными толпами. Ее интерес к личностям снизился. Лорка и Петрарка заинтересовали бы ее больше, если бы явились в начале приема. А так – прошли поэты мимо, ну и ладно. И Кожедуб и Покрышкин, Чкалов и Сент-Экзюпери прошли мимо как-то буднично. Взбадривало прибытие своих коллег по профессии, но не надолго. Монро, Бернар, Дитрих – легенды приветствовали Марию. А она кивала им царственно.

– Послушайте, эти женщины совсем не были скромняшками, у них были такие романы…

– Не суди строго, – отвечал Гаврила. – Это не те прегрешения, за которые отправляют к Сатане. Да, был грешок. А у кого не было? Элохим прощает. Приветствуем роскошную Эммануэль!

К Марии подошла мечта парней шестидесятых. Сильвия поклонилась и ушла, сопровождаемая взглядами окружающих мужчин.

– Все с ног на голову. Кристель чиста как кристалл. Вот уж не думала, что и ее простят.

– Вы видели ацтеков, неандертальцев, атлантов… Не вероисповедание, а качество жизни оценивается. Качество не в смысле комфортности, а работы над собой ради помощи другим. Как ни странно, коммунистические идеалы здесь присутствуют. Коммунистические, но не военно-коммунистические. Кстати, вот и они. Как всегда в завершающей стадии приема.

Действительно, поток приходящих иссякал. Теперь вниз спускались идеалисты двадцатого века, те, кто верил в трудовой народ, справедливость, что человек человеку друг, товарищ, брат. Шли они, безбожники, на великий суд Божий.

– Они же сплошь атеисты!

– Я говорил уже, что вероисповедание не принимается в учет. Праведник, он хоть и атеист, а все-таки праведник.

И вдруг Мария увидела папу и маму. Они шли, взявшись за руки, радостно улыбнулись дочери, а у нее слезы выступили из глаз. «Ну-ну!» – погрозила пальцем мать, – «Мы гордимся тобой. Ложечку!».

Следом многие коммунисты, степенно поприветствовав Судью, по очереди слизали нектар с ложечки, подаваемой Марией и присоединились к гостям. Со штабелей гробов сходил последний, наверное, посетитель.

– Кто-то из вновь преставленных. Кто такой? Чавес. Уго Чавес, президент. Богородица приветствует вас!

Тот, кого хотели сделать мумией, прошествовал в зал. Прозвенел театральный звонок.

– Три звонка – и Суд начнется. Самое легкое позади.

Мария слезла с Алилуя и чуть не упала. Гаврила подхватил ее и подначил:

– Настоящие труды Верховной судии только начинаются. Но я вас подкреплю.

Гаврила предложил ложечку с нектаром. Мария машинально потянулась к ней губами, но внезапно отпрянула.

– Это же, сколько ртов и языков касались этого предмета! И никто не побрезговал. Даже после неандертальцев.

– Уж не побрезгуйте и вы, а то упадете посреди этого грандиозного события и некому будет ублажать гостей, и некому будет просить за Мэтра.

Услышав слово Мэтр, Мария мгновенно слизнула содержимое ложечки. И тут же забыла о жестких мослах Алилуя и о таком тяжелом младенце. Его уже приняла в свои руки Иллахат.

Раздался второй театральный звонок. Мария проследовала к гостям. К ее удивлению, будто специально для нее был создан эффект невесомости. Оттолкнувшись, она могла пролететь несколько метров и подниматься под потолок. Легко освоившись с таким состоянием, Судья полетела по залам. Теперь за уходящими в бесконечность столами сидели веселящиеся люди, а на дне фонтана Самсона уже лежало двое гостей.

Когда-то «почившие в Бозе» сегодня вовсю пользовались возможностью ощущать себя живыми. Они наедались, напивались, танцевали и пели. Кто-то гонял мяч, кто-то вспомнил, что он горнолыжник и скатывался с невесть откуда взявшихся гор. Масса теннисных кортов была занята любителями игры, а в бассейнах наперегонки соревновались яхты. Люди удачно рыбачили и охотились, многие с удовольствием готовили пищу, хотя столы ломились от блюд. Из всех любимых занятий человечества во всем пространстве Мария не увидела лишь одно – войну.

Третий звонок, наконец, прозвучал. Свет рамп погас, наступила тишина. И снова вспыхнул свет. Теперь павильон превратился в Дворцовую площадь Санкт-Петербурга. Только рядом с Александрийским столпом почему-то расположился эшафот с Красной площади Москвы. На помосте, кроме плахи, возвышались три деревянных креста для распятия.

Элохим стоял перед эшафотом и обращался к гостям.

– Приветствую вас, праведники, призванные стать свидетелями на Страшном суде. Забавно, что в этом мире ни иконы с жуткими истязаниями грешников, ни ужасающие картины средневековья не останавливали совершающих грехи. Пора бы устрашить нарушителей законов Божьих. Развели содомию, однополые сношения, превозносят богатство и допускают прочие непотребства. Вот, дождались. Сейчас непорочная Дева Мария будет судить. А для начала обратимся к тем, кто покусился на профессию нашей Марии. На мир кино. Любите ли вы кино, как люблю его я? Вот те, кто хотел выкупить, приватизировать, потом перепрофилировать Ленфильм и на этом заработать.

Откуда-то сверху на эшафот упали трое мужчин в деловых костюмах. Они изумленно осматривались, и картина вокруг них была живописной и пугающей.

– Ну что, прожорливые брюшки? Каетесь? Праведники, сегодня мы наказываем людей, посягнувших на кинопроизводство. Что же они хотели совершить, эти трое? Внимание на экран, как говорится в ваших шоу.

Над помостом растянулось белое полотнище, похожее на те, что использовали в кинопередвижках советских времен. Только очень большого размера. Где-то вдалеке показался старинный кинопроектор с пленочными катушками. Свет погас, проектор застрекотал, и на экране появилось изображение кабинетного совещания. В нем участвовали те, кто сейчас стоял на эшафоте. Эти три бизнесмена находились в хорошем расположении духа и строили планы своего обогащения. Роман Черепанов весело убеждал:

– А что общественность? В первый раз нам, что ли? Помитингуют, попишут письма, статейки тиснут – и вскоре все забудется. Кому он нужен этот Ленфильм в его нынешнем виде? Отель, торгово-развлекательный центр, кинотеатры под брендом Ленфильм – вот что нужно городу.

– Нет, – смеясь, возразил Марик Тополевский. – Не надо так уж топорно подходить к перепрофилированию. Это надо подавать под киношным сиропом, будто открываем киноцентр с удобствами. Потом потихоньку запустим торгашей и отельчик забацаем. Похитрее надо, чтобы общественность вообще осталась не при делах.

– Само собой. И давить на то, что наши Российские Художественные студии оборудованы лучше Ленфильма, – согласился Петухов. – Будет все путем. В Москве наши люди не сомневаются, что получится. Со столичной стороны – всемерная поддержка.

– Короче, конец Ленфильму!

Все трое дружно рассмеялись, экран погас, но тут же вновь зажегся. Теперь на нем было черно-белое изображение и в способе съемки явно угадывался стиль Алексея Германа. Необычайная достоверность снятой сцены поражала. В ней участвовали сам режиссер, а также эта троица – Черепанов, Тополевский и Петухов.

Герман отвечал на предложение, от которого, казалось бы, трудно отказаться:

– Мне противно это слышать. И не думайте, что я и Сокуров пойдем на эту сделку. Мне не нужны ваши деньги, другие дадут, и я закончу картину, как бы вы ни суетились.

– Алексей, мы предложили немалую сумму, вы отказываетесь и заставляете нас сделать следующий шаг. Мы будем вынуждены перекрыть вам всякое финансирование. Поверьте, это в наших силах. Вы надеетесь на Министра финансов. А теперь представьте, что он уйдет с поста, что вы будете делать?

– Только не блефуйте, будто вы в силах свалить Министра.

Петухов, до этого молчавший, зло ответил:

– В силах, Алексей Юрьевич. И в этом частично будете виноваты вы. Не надо нам препятствовать. Не надо держаться за этот нафталин, эта студия отжила свой век, дайте дорогу молодым, пустите прогресс. И вы не пожалеете.

Герман набычился:

– Это вы так про студию? Нафталин? И я, значит, нафталин, и настоящее киноискусство нафталин? Не отступлю ни на шаг, так и знайте. Только через мой труп! А вот такие беседы очень быстро ведут меня в могилу. Ступайте, мне тяжело с вами. Ступайте!

Стрекотание кинопроектора прекратилось, полотнище экрана унеслось куда-то вверх, и на эшафот поднялся… Алексей Герман. Трое осужденных на казнь со страхом смотрели на усопшего.

Прощание с этим режиссером состоялось вскоре после похорон Дэвида Розгира. И тоже в первом павильоне студии. Помещение было переполнено, люди говорили и плакали. Приезжал и бывший министр финансов. И были там Черепанов, Тополевский и Петухов. И каждый из этой троицы сожалел, что Герман протянул до того времени, как наверху повелели не трогать Ленфильм. Временно, наверное. Они были огорчены отсрочкой и надеялись на реванш. Перед телом покойного думали о том, какая же дорогая земля под этим павильоном. Под всей этой студией.

Элохим спросил:

– Что скажете, Алексей, они достойны римской казни, или им надо головы снять топором, по-простому, по-русски?

– Я бы им головы отрубил. Но они не ведали, что творили, пусть уйдут восвояси.

– Со Страшного суда никто еще не уходил обратно в жизнь. Кроме Мадонны. А этих лиходеев должны забрать прислужники лукавого. Вы здесь?

Красные призраки откуда-то возникли за спинами осужденных.

– Тогда я умываю руки, – сказал Герман и покинул эшафот.

Трое тряслись от страха.

Мария приказала:

– Забирайте их к себе!

Тени не шелохнулись, но резкий голос откуда-то сверху спросил:

– Так рубить или вешать?

Элохим обратился к Марии:

– Возлагаю решения на тебя, Судия.

– Рубить! – не задумываясь, приказала Мария. – Таких подлецов поискать…

Вмиг исчезли перекладины для распятия, их сменили три плахи, красные тени подняли и бросили к ним тела осужденных, взметнулись топоры и опустились. Над отрубленными головами колыхались три красных призрака.

Мария сказала:

– Что ждете? Уберите все это.

Туловища, головы, лужи крови собрались в один безобразный комок, который страшные тени подхватили и унесли прочь.

Мария позвала:

– Теперь убийцы.

На эшафот упало столько нелюдей, что для многих сначала не хватило места, но помост самопроизвольно увеличился. Весь он действовал, будто электронные весы. Каждая, ставшая на помост, душа человеческая мгновенно взвешивалась на предмет праведности или грешности.

Мария зачитала приговор:

– Вы отняли жизни невинных. Из алчности, злости, дурости. Отправляйтесь гостить к Сатане. Забирай их!